Я и Сверх-Я (идеальное Я)

Если бы Я было только частью Оно, определяемой влиянием системы восприятия, только представителем реального внешнего мира в душевной области, все бы­ло бы просто. Однако сюда присоединяется еще не­что.

В других местах уже были разъяснены мотивы, по­будившие нас предположить существование некоторой инстанции в Я, дифференциацию внутри Я, которую можно назвать идеалом Я или Сверх-Я⁸. Эти мотивы вполне правомерны⁹. То, что эта часть Я не так прочно связана с сознанием, является неожиданностью, тре­бующей разъяснения.

Нам придется начать несколько издалека. Нам уда­лось осветить мучительное страдание меланхолика предположением, что в Я восстановлен утерянный объ­ект, т. е. что произошла замена привязанности к объек­ту (Оbjесtbеsеtzung) отождествлением¹⁰. В то время, од­нако, мы еще не уяснили себе всего значения этого процесса и не знали, насколько он прочен и часто повторяется. С тех пор мы говорим: такая замена играет большую роль в образовании Я, а также имеет сущест­венное значение в выработке того, что мы называем сво­им характером.

Первоначально, в примитивной оральной (ротовой) фазе индивида трудно отличить обладание объектом от отождествления. Позднее можно предположить, что желание обладать объектом исходит из Оно, которое ощущает эротическое стремление как потребность. Вна­чале еще хилое Я получает от обладания объектом знание, удовлетворяется им или старается устранить его путем вытеснения¹¹.

Если мы бываем обязаны или нам приходится отка­заться от сексуального объекта, наступает нередко изменение Я, которое, как и в случае меланхолии, следует описать как водружение объекта в Я; ближайшие под­робности этой замены нам еще неизвестны. Может быть, с помощью такой интроекции (вкладывания), ко­торая является как бы регрессией к механизму ораль­ной фазы, Я облегчает или делает возможным отказ от объекта. Может быть, что отождествление есть вообще условие, при котором Оно отказывается от своих объ­ектов. Во всяком случае, процесс этот, особенно в ран­них стадиях развития, наблюдается очень часто; он да­ет нам возможность построить теорию, что характер Я является осадком отвергнутых привязанностей к объ­екту, что он содержит историю этих избраний объекта. Поскольку характер личности отвергает или приемлет эти влияния из истории эротических избраний объек­та, естественно наперед допустить целую скалу способности сопротивления. Мы думаем, что в чертах харак­тера женщин, имевших большой любовный опыт, легко найти отзвук их обладаний объектом. Необходимо так­же принять в соображение случаи одновременной при­вязанности к объекту и отождествления, т. е. измене­ние характера прежде, чем произошел отказ от объекта. При этом условия изменения характера может оказать­ся более длительным, чем отношение к объекту, и даже, в известном смысле, консервировать это отношение.

Другой подход к явлению показывает, что такое превращение эротического выбора объекта в измене­ние Я является также путем, на котором Я получает возможность овладеть Оно и углубить свои отношения к нему, правда, ценой далеко идущей терпимости к его переживаниям. Принимая черты объекта, Я как бы на­вязывает Оно самого себя в качестве любовного объек­та, старается возместить ему его утрату, обращаясь к нему с такими словами: «Смотри, ты ведь можешь любить и меня — я так похож на объект».

Происходящее в этом случае превращение вож­деления к объекту в вожделение к себе (нарциссизм), очевидно, влечет за собой отказ от сексуальных целей, известную десексуализацию, а стало быть, своего ро­да сублимирование. Более того, тут возникает вопрос, заслуживающий внимательного рассмотрения, а имен­но: не есть ли это обычный путь к сублимированию, не происходит ли всякое сублимирование посредством вмешательства Я, которое сперва превращает сексу­альное вожделение к объекту в нарциссизм с тем, что­бы в дальнейшем поставить, может быть, этому влече­нию совсем иную цель? Не может ли это превращение влечь за собой в качестве следствия также и другие изменения судеб влечения, не может ли оно приводить, например, к расслоению различных слившихся друг с другом влечений? К этому вопросу мы еще вернемся впоследствии.

Хотя и отклоняемся от нашей цели, однако необхо­димо остановить на некоторое время наше внимание на отождествлениях объектов с Я. Если такие отожде­ствления умножаются, становятся слишком многочис­ленными, чрезмерно сильными и несовместимыми друг с другом, то они очень легко могут привести к патоло­гическому результату. Дело может дойти до расщепле­ния Я, поскольку отдельные отождествления благодаря противоборству изолируются друг от друга, и загадка случаев так называемой множественной личности, мо­жет быть, заключается как раз в том, что отдельные отождествления попеременно овладевают сознанием. Даже если дело не заходит так далеко, создается все же почва для конфликтов между различными отождеств­лениями, на которые раздробляется Я, конфликтов, которые в конечном итоге не всегда могут быть названы патологическими.

Как бы ни окрепла в дальнейшем сопротивляемость характера в отношении влияния отвергнутых привя­занностей к объекту, все же действие первых, имевших место в самом раннем возрасте отождествлений будет широким и устойчивым. Это обстоятельство заставляет нас вернуться назад к моменту возникновения идеала Я, ибо за последним скрывается первое и самое важное отождествление индивидуума, именно отождествление с отцом в самый ранний период истории личности¹³.

Такое отождествление, по-видимому, не есть след­ствие или результат привязанности к объекту; оно пря­мое, непосредственное и более ранее, чем какая бы то ни была привязанность к объекту. Однако избрания объекта, относящиеся к первому сексуальному перио­ду и касающиеся отца и матери, при нормальном течении обстоятельств в заключение приводят, по-видимо­му, к такому отождествлению и тем самым усиливают первичное отождествление.

Все же отношения эти так сложны, что возникает необходимость описать их подробнее. Существуют два момента, обусловливающие эту сложность: треугольное расположение эдипова отношения и изначальная бисексуальность индивида.

Упрощенный случай для ребенка мужского пола складывается следующим образом: очень рано ребенок обнаруживает по отношению к матери объектную привязанность, которая берет свое начало от материнской груди и служит образцовым примером выбора объекта по типу опоры (Аnlehnungstypus); отцом мальчик овла­девает с помощью отождествления. Оба отношения су­ществуют некоторое время параллельно, пока усиле­ние сексуальных влечений к матери и осознание того, что отец является помехой для таких влечений, не вы­зывают комплекса Эдипа¹⁴. Отождествление с отцом от­ныне принимает враждебную окраску и превращается в желание устранить отца и заменить его собой для ма­тери. С этих пор отношение к отцу амбивалентно¹⁵; со­здается впечатление, точно содержавшаяся с самого на­чала в отождествлении амбивалентность стала явной. «Амбивалентная установка» по отношению к отцу и лишь нежное объективное влечение к матери состав­ляют для мальчика содержание простого, положитель­ного комплекса Эдипа.

При разрушении комплекса Эдипа необходимо от­казаться от объектной привязанности к матери. Вместо нее могут появиться две вещи: либо отождествление с матерью, либо усиление отождествления с отцом. По­следнее мы обыкновенно рассматриваем как более нор­мальное, оно позволяет сохранить в известной мере нежное отношение матери. Благодаря исчезновению комплекса Эдипа мужественность характера мальчи­ка, таким образом, укрепилась бы. Совершенно анало­гичным образом «эдиповская установка» маленькой де­вочки может вылиться в усиление ее отождествления с матерью (или в появление такового), упрочивающего женственный характер ребенка.

Эти отождествления не соответствуют нашему ожиданию, так как они не вводят отвергнутый объект в Я; однако и такой исход возможен, причем у девочек его наблюдать легче, чем у мальчиков. В анализе очень ча­сто приходится сталкиваться с тем, что маленькая де­вочка, после того как ей пришлось отказаться от отца как любовного объекта, проявляет мужественность и отождествляет себя не с матерью, а с отцом, т. е. с уте­рянным объектом. Ясно, что при этом все зависит от того, достаточно ли сильны ее мужские задатки, в чем бы они ни состояли.

Таким образом, переход эдиповой ситуации в отож­дествление с отцом или матерью зависит у обоих полов, по-видимому, от относительной силы задатков того или другого пола. Это один способ, каким бисексуальность вмешивается в судьбу Эдипова комплекса. Другой спо­соб еще более важен. В самом деле, получается впечат­ление, что простой Эдипов комплекс вообще не есть наиболее частый случай, а соответствует некоторому упрощению или схематизации, которая практически осуществляется, правда, достаточно часто. Более под­робное исследование вскрывает в большинстве случа­ев более полный Эдипов комплекс, который бывает дво­яким, положительным и отрицательным, в зависимости от первоначальной бисексуальности ребенка, т. е. маль­чик становится не только в амбивалентное отношение к отцу и останавливает свой нежный объектный выбор на матери, но он одновременно ведет себя как девочка, проявляет нежное женское отношение к отцу и соот­ветствующее ревниво-враждебное к матери. Это втор­жение бисексуальности очень осложняет анализ отно­шений между первичными избраниями объекта и отождествлениями и делает чрезвычайно затруднитель­ным понятное их описание. Возможно, что установлен­ная в отношении к родителям амбивалентность должна быть целиком отнесена на счет бисексуальности, а не возникает, как я утверждал это выше, из отождествле­ния вследствие соперничества.

Я полагаю, что мы не ошибемся, если допустим су­ществование полного Эдипова комплекса у всех вооб­ще людей, а у невротиков в особенности. Аналитиче­ский опыт обнаруживает затем, что в известных случаях та или другая составная часть этого комплек­са исчезает, оставляя лишь едва заметный след, так что создается ряд, на одном конце которого стоит нор­мальный, положительный, на другом конце — обрат­ный, отрицательный комплекс, в то время как средние звенья изображают полную форму с неодинаковым yчастием обоих компонентов. При исчезновении Эди­пова комплекса четыре содержащихся в нем влечения сочетаются таким образом, что из них получается одно "Отождествление с отцом и одно с матерью, причем отождествление с отцом удерживает материнский объект положительного комплекса и одновременно заменяет отцовский объект обратного комплекса; аналогичные явления имеют место при отождествлении с матерью. В различной силе выражения обоих отождествлений отразится неравенство обоих половых задатков.

Таким образом, можно сделать грубое допущение, что в результате сексуальной фазы, характеризуемой господством Эдипова комплекса, в Я отлагается осадок, состоящий в образовании обоих названных, как-то согласованных друг с другом отождествлений. Это изменение Я удерживает особое положение; оно противо­стоит прочему содержанию Я в качестве идеального Я или Сверх-Я.

Сверх-Я не является, однако, простым осадком от первых избраний объекта, совершаемых Оно, ему при­суще также значение энергичного реактивного образования направленного против них. Его отношение к Я не исчерпывается требованием «ты должен быть та­ким же (как отец)», оно выражает также запрет: «Таким (как отец) ты не смеешь быть, т. е. не смеешь делать все то, что делает отец; некоторые поступки остаются его исключительным правом». Это двойное лицо идеаль­ного Я обусловлено тем фактом, что Сверх-Я стремилось вытеснить Эдипов комплекс, более того — могло возникнуть лишь благодаря этому резкому изменению. Вытеснение Эдипова комплекса было, очевидно, нелег­кой задачей. Так как родители, особенно отец, сознаются как помеха к осуществлению эдиповых влечений, то инфантильное Я накопляло силы для осуществления этого вытеснения путем создания в себе самом того же самого препятствия. Эти силы заимствовались им в известной мере у отца, и такое заимствование является актом, в высшей степени чреватым последствиями.Сверх-Я сохранит характер отца, и чем сильнее был Эдипов комплекс, чем стремительнее было его вытеснение (под влиянием авторитета, религии, образования и чтения), тем строже впоследствии Сверх-Я будет властвовать над Я как совесть, а может быть, как бессознательное чувство вины. Откуда берется сила такого властвования, откуда принудительный характер, принимающий форму категорического императива, по этому поводу я еще выскажу в дальнейшем свои соображения.

Сосредоточив еще раз внимание на только что описанном возникновении Сверх-Я, мы увидим в нем результат двух чрезвычайно важных биологических фак­торов: продолжительной детской беспомощности и зави­симости человека и наличия у него Эдипова комплекса, который был сведен нами даже к перерыву развития вожделения (libido), производимому латентным перио­дом, т.е. к двукратному началу половой жизни. Это по­следнее обстоятельство является, по-видимому, специ­фически человеческой особенностью и составляет, согласно психоаналитической гипотезе, наследие того толчка к культурному развитию, который был дан лед­никовым периодом. Таким образом, отделение Сверх-Я от Я неслучайно, оно отражает важнейшие черты как индивидуального, так и родового развития и даже боль­ше: сообщая родительскому влиянию длительное вы­ражение, оно увековечивает существование моментов, которым обязано своим происхождением.

Несчетное число раз психоанализ упрекали в том, что он не интересуется высшим, моральным, сверхлич­ным в человеке. Этот упрек несправедлив вдвойне — исторически и методологически. Исторически — пото­му что психоанализ с самого начала приписывал мо­ральным и эстетическим тенденциям в Я побуждение к вытеснению, методологически — вследствие нежела­ния понять, что психоаналитическое исследование не могло выступить, подобно философской системе, с за­конченной постройкой своих положений, но должно бы­ло шаг за шагом добираться до понимания сложной ду­шевной жизни путем аналитического расчленения как нормальных, так и ненормальных явлений. Нам не бы­ло надобности дрожать за сохранение высшего в чело­веке, коль скоро мы поставили себе задачей занимать­ся изучением вытесненного в душевной жизни. Теперь, когда мы отваживаемся подойти, наконец, к анализу Я, мы так можем ответить всем, кто, будучи потрясен в сво­ем нравственном сознании, твердил, что должно же быть высшее в человеке: «Оно несомненно должно быть, но идеальное Я или Сверх-Я, выражение нашего отно­шения к родителям, как раз и является высшим суще­ством. Будучи маленькими детьми, мы знали этих вы­сших существ, удивлялись им и испытывали страх перед ними, впоследствии мы приняли их в себя самих».

Идеальное Я является, таким образом, наследни­ком Эдипова комплекса и, следовательно, выражением самых мощных движений Оно и самых важных libid’ных судеб его. Выставив этот идеал, Я сумело ов­ладеть Эдиповым комплексом и одновременно подчи­ниться Оно. В то время как Я является преимущест­венно представителем внешнего мира, реальности, Сверх-Я выступает навстречу ему как адвокат внут­реннего мира или Оно. И мы теперь подготовлены к тому, что конфликты между Я и идеалом Я в конечном счете отразят противоречия реального и психическо­го, внешнего и внутреннего миров.

Все, что биология и судьбы человеческого рода со­здали в Оно и закрепили в нем, — все это приемлется в Я в форме образования идеала и снова индивидуаль­но переживается им. Вследствие истории своего об­разования идеальное Я имеет теснейшую связь с фи­логенетическим достоянием, архаическим наследием индивидуума. То, что в индивидуальной душевной жиз­ни принадлежало глубочайшим слоям, становится бла­годаря образованию идеального Я самым высоким в смысле наших оценок достоянием человеческой души. Однако тщетной была бы попытка локализовать иде­альное я, хотя бы только по примеру Я, или подогнать его под одно из подобий, при помощи которых мы пы­тались наглядно изобразить отношение Я и Оно.

Легко показать, что идеальное Я соответствует всем требованиям, предъявляемым к высшему началу в че­ловеке. В качестве заместителя страстного влечения к отцу оно содержит в себе зерно, из которого выросли все религии. Суждение о собственной недостаточно­сти при сравнении Я со своим идеалом вызывает то смиренное религиозное ощущение, на которое опира­ется страстно верующий. В дальнейшем ходе развития роль отца переходит к учителям и авторитетам, их за­поведи и запреты сохраняют свою силу в идеальном Я, осуществляя в качестве совести моральную цензуру. Несогласие между требованиями совести и действия­ми Я ощущается как чувство вины. Социальные чувст­ва покоятся на отождествлении с другими людьми на основе одинакового идеала Я.

Религия, мораль и социальное чувство — это глав­ное содержание высшего человека¹⁶ — первоначально составляли одно. Согласно гипотезе, высказанной мной в книге «Тоtеm und Таbu», они вырабатывались фило­генетически на отцовском комплексе; религия и нрав­ственное ограничение — через подавление подлинно­го комплекса Эдипа, социальные чувства — вследствие необходимости преодолеть излишнее соперничество между членами молодого поколения. Во всех этих нравственных достижениях мужской пол, по-видимому, шел впереди; скрещивающаяся наследственность переда­ла это достояние также и женщинам. Социальные чув­ства еще поныне возникают у отдельного лица как над­стройка над завистливостью и соперничеством по отношению к братьям и сестрам. Так как враждебность не может быть умиротворена, то происходит отождест­вление с прежним соперником. Наблюдения над крот­кими гомосексуалистами укрепляют предположение, что и это отождествление является заменой нежного из­брания объекта, кладущего конец агрессивно-враждеб­ному отношению¹⁷.

С упоминанием филогенезиса всплывают, однако, новые проблемы, от разрешения которых хотелось бы скромно уклониться. Но ничего не поделаешь, следует отважиться на попытку, даже если боишься, что она вскроет недостаточность всех своих усилий. Вопрос гласит: кто в свое время выработал на почве отцовского комплекса религию и мораль — Я дикаря или его Оно? Если это было его Я, почему мы не говорим тогда просто о наследственности в Я? Если же Оно, то насколько это вяжется с характером Оно? Но, может быть, мы не впра­ве распространять дифференциацию Я, Сверх-Я и Оно на столь ранние времена? Или же должны честно при­знаться в том, что вся концепция происходящего в Я ни­чего не дает для понимания филогенеза и не может быть к нему применена?

Ответим прежде всего на то, что легче всего подда­ется ответу. Дифференциацию Я и Оно мы должны при­знать не только в первобытном человеке, но и в гораздо более простых существах, так как она является необхо­димым выражением воздействия внешнего мира. Сверх-Я мы выводим из тех самых переживаний, которые вели к тотемизму. Вопрос, принадлежал ли этот опыт и достижения Я или Оно, скоро оказывается тождественным. Простейшее соображение подска­зывает нам, что Оно не в состоянии пережить или испытать внеш­нюю судьбу иначе, как посредством Я, которое замещает для него внешний мир. Однако все же нельзя говорить о прямой наследственности к Я. Здесь рас­крывается пропасть между реальным индивидуумом и понятием рода. Нельзя также понимать разницу между Я и Оно слишком грубо, нельзя забывать, что Я есть осо­бая дифференцированная часть Оно. Переживания Я вначале, по-видимому, пропадают для наследствен­ности; если же они обладают достаточной силой и часто повторяются у многих следующих в порядке рода друг за другом индивидуумов, то превращаются, так сказать, в переживания Оно, впечатления которого удержива­ются с помощью наследственности. Так, наследствен­ное Оно таит в себе остатки бесчисленных Я-существований, и если Я черпает свое Сверх-Я из Оно, то оно, может быть, лишь вновь выводит наружу более старые образования Я, воскрешает их к жизни.

История возникновения Сверх-Я делает понят­ным, что ранние конфликты Я с объективными привя­занностями Оно могут продолжаться в конфликтах с наследником последних Сверх-Я. Если Я плохо удалось подавление комплекса Эдипа, то его энергия облада­ния, происходящая из Оно, вновь проявится в реак­тивном образовании идеала Я. Обширная связь этого идеала с бессознательными влечениями объясняет за­гадку, почему самый идеал может оставаться в значи­тельной степени бессознательным и недоступным для Я. Борьба, кипевшая в более глубоких слоях, оказалась не доведенной до конца вследствие быстроты субли­мирования и отождествления и продолжается, как на картине Каульбаха «Битва гуннов», в более высокой области.

4. Два рода влечений

Если расчленение душевного существа на Оно, Я и Сверх-Я можно рассматривать как прогресс нашего знания, то оно должно также, как мы уже сказали, ока­заться средством к более глубокому пониманию и луч­шему описанию динамических отношений в душевной жизни. Мы уже уяснили себе, что Я находится под осо­бым влиянием восприятия: выражаясь грубо, можно сказать, что восприятия имеют для Я такое же значе­ние, как влечения для Оно. При этом, однако, и Я под­лежит воздействию влечений, подобно Оно, так как Я яв­ляется в сущности только модифицированной частью последнего.

Недавно я изложил свой взгляд на влечения в «Jеnsеits dеs Lustprinzips»; этого взгляда я буду придер­живаться и здесь, положив его в основу дальнейших рас­суждений. Я полагаю, что нужно различать два рода вле­чений, причем первый род — сексуальные влечения, или эрос, — значительно заметнее и более доступен изучению. Он охватывает не только подлинное незадержанное половое влечение и производные от него целесооб­разно подавленные, сублимированные влечения, но также инстинкт самосохранения, который мы должны приписать Я и который мы в начале аналитической ра­боты вполне основательно противопоставили сексуаль­ным влечениям к объектам. Вскрыть второй род влече­ний стоило нам немало труда; в заключение мы пришли к убеждению, что типичным примером их следует счи­тать садизм. Основываясь на теоретических, подкреп­ляемых биологией соображениях, выставим гипотезу о влечении к смерти, задачей которого является возвра­щение всех живых организмов в безжизненное состоя­ние, в то время как эрос, все шире охватывая раздроб­ленную на части жизненную субстанцию, стремится усложнить жизнь и при этом, конечно, сохранить ее. Оба влечения носят в строжайшем смысле консервативный характер, поскольку оба они стремятся восстановить со­стояние, нарушенное возникновением жизни. Таким образом, возникновение жизни является с этой точки зре­ния причиной дальнейшего продолжения жизни, но одновременно также причиной стремления к смерти, а сама жизнь — борьбой и компромиссом между указанными двумя стремлениями. Вопрос о происхождении жизни сохраняет в этом смысле космологический харак­тер, на вопрос же о смысле и цели жизни дается дуали­стический ответ.

Каждый из этих двух родов влечений сопровожда­ется особым физиологическим процессом (созидание и распад), в каждом кусочке живой субстанции дейст­вуют оба рода влечений, но они смешаны в неравных дозах, так что живая субстанция является по преиму­ществу представительницей эроса.

Каким образом влечения того и другого рода сое­диняются друг с другом, смешиваются и сплавляются — остается пока совершенно непредставимым; но это сме­шение происходит постоянно и в большом масштабе, без такой гипотезы нам по ходу наших мыслей не обой­тись. Вследствие соединения одноклеточных элементарных организмов в многоклеточные живые существа удается нейтрализовать влечение к смерти отдельной клеточки и с помощью особого органа отвлечь разру­шительные побуждения во внешний мир. Этот орган — мускулатура, и влечение к смерти проявляется, таким образом, вероятно, впрочем, лишь частично, как инс­тинкт разрушения, направленный против внешнего ми­ра и других живых существ.

Коль скоро мы допустим представление о смеше­нии этих двух родов влечений, нам открывается также возможность более или менее совершенного разъеди­нения их. В таком случае в садическом элементе полово­го влечения мы имели бы классический пример целе­сообразного смешения влечений, а в чистом садизме как извращении — образец разъединения, не доведен­ного, впрочем, до конца. Здесь перед нами открывается обширная область фактов, которые никогда еще не рассматривались в этом свете. Мы узнаем, что в целях от­влечения вовне инстинкт разрушения систематически становится на службу эросу; мы догадываемся, что эпилептический припадок является следствием и симпто­мом разъединения влечений, и начинаем понимать, что наступающее в результате некоторых тяжелых невро­зов разъединение влечений и появление влечения к смерти заслуживают особого внимания. Если бы мы не боялись поспешных обобщений, то склонны были бы предположить, что сущность регресса libidо, например от генитальной к садически-анальной фазе, основывается на разъединении влечений и, наоборот, прогресс от первоначальной к окончательной генитальной фазе обусловлен умножением эротических компонентов. В связи с этим возникает вопрос, не в праве ли мы рассматривать постоянную амбивалентность, которую мы так часто находим усилившейся в случаях конституционного предрасположения к неврозу, тоже как результат разъединения; прочем, амбивалентность есть столь ранее переживание, что ее скорее нужно оценивать как недовведенное до конца смешение влечений.

Нас, естественно, должен заинтересовать вопрос, нельзя ли отыскать проливающие свет отношения между допущенными нами образованиями Я, Сверх-Я и Оно, с одной стороны, и двумя родами влечений – с другой, и далее: в состоянии ли мы отвести управляющему психическими процессам и принципу удовольствия строго определенное положении по отношению к двум родам влечения и дифференцированным выше областям душевной жизни. Прежде чем приступить к обсуждению этого вопросам, нам необходимо устранить одно сомнение, возникающее по поводу самой постановки проблемы. Хотя принцип удовольствия не вызывает сомнений и расчленение Я основывается на клинических наблюдениях, однако различение двух родов влечений кажется недостаточно доказанным, и возможно, что факты клинического анализа опровергают его.

Один такой факт как будто существует. Противоположностью двух родов влечений мы можем считать полярность любви и ненависти. Относительно представителя эроса мы не затрудняемся и, наоборот, бываем очень довольны, если в инстинкте разрушения, которому ненависть указывает путь, нам удается обнаружить заместителя, с трудом поддающегося пониманию, влечения к смерти. Однако клиническое наблюдение учит нас, что ненависть является не только неожиданно постоянным спутником любви (амбивалентность), не только часто предшествует последней в человеческих отношениях, но что в известных случаях ненависть также превращается в любовь, а любовь – в ненависть. Если это превращение представляет собой нечто большее, чем простое следование во времени, т.е. смену одного состояния другим, тогда, очевидно, нет данных для проведения столь капитального различия между эротиче­скими влечениями и влечениями к смерти, различия, предполагающего совершенно противоположные фи­зиологические процессы. <…>

Мы вели рассуждение таким образом, как если бы в душевной жизни — безразлично в Я или в Оно — су­ществовала способная перемещаться энергия, которая, будучи сама по себе индифферентной, может присое­диняться к качественно дифференцированным эроти­ческой или разрушительной тенденциям и повышать их общее напряжение. <...>

Кажется допустимым, что эта действующая несом­ненно в Я и в Оно, способная перемещаться индиффе­рентная энергия происходит из нарцистического запа­са libido, т. е. является десексуализированным эросом. Эротические влечения вообще представляются нам бо­лее пластичными, гибкими и более способными к пере­мещению, чем влечения к разрушению. Если так, то без натяжки можно предположить, что это способное пере­мещаться libido работает в интересах принципа удоволь­ствия, содействуя уменьшению перегрузки и облегчая разряд. При этом нельзя отрицать известного безразли­чия того, по какому пути пойдет разряд, если только он вообще происходит. Мы знаем, что эта черта характерна для процессов стремления к обладанию, свойственных Оно. Она встречается при эротических стремлениях к обладанию, причем развивается совершенное безразли­чие по отношению к объекту, в особенности при пересечениях в анализе, которые осуществляются на любые ли­ца. Ранк недавно привел прекрасные примеры того, как невротические акты мести направляются не на надле­жащих лиц.

Наблюдая такое поведение бессознательного, не­вольно вспоминаешь смешной анекдот о том, как нуж­но присудить к повешению одного из трех деревенских портных на том основании, что единственный деревен­ский кузнец совершил преступление, заслуживающее смертной казни. Наказание должно последовать, хотя бы оно постигло и невиновного. Эту самую неряшли­вость мы впервые заметили при искажениях первона­чального явления в работе сновидения. Как там объек­ты, так в нашем случае пути отвлечения отодвигаются на второй план. Аналогичным образом дело обстоит с Я, pазница лишь в большей точности выбора объекта, а также пути отвлечения.

Если эта энергия перемещения есть десексуализиpованное libidо, то ее можно назвать также сублимиро­ванной, ибо, служа восстановлению единства, которым — или стремлением к которому — отличается Я, она все же всегда направляется на осуществление глав­ной цели эроса, заключающейся в соединении и свя­зывании. Если мы подведем под эти перемещения так­же и мыслительные процессы в широком смысле слова, то и работа мышления окажется подчиненной силе суб­лимированного эротического влечения.

Первоначально все libidо сосредоточено в Оно, в то время как Я находится еще в состоянии развития или еще немощно. Оно вкладывает часть этого libido в эротические стремления к обладанию объектом, после че­го окрепшее Я пытается овладеть этим объектным libidо и навязывать Оно в качестве любовного объекта себя самое. Нарциссизм Я, таким образом, является вторич­ным, отнятым у объектов.

Все снова и снова мы убеждаемся в том, что вле­чения, которые мы можем проследить, оказываются восходящими от эроса. Не будь высказанных нами в «Jеnsеits dеs Lustprinzips» соображений и не будь, кро­ме того, садических дополнений к эросу, мы вряд ли могли бы держаться дуалистического воззрения. Но так как мы вынуждены держаться его, то нам прихо­дится создать впечатление, что влечения к смерти боль­шей частью безмолвствуют и что весь шум жизни исходит преимущественно от эроса¹⁸. <...>