В которой генерал‑губернатор пьет кофе с булочкой

Вахмистр, дежуривший у дверей Московского губернского жандармского управления (Малая Никитская, дом 20) взглянул на странную троицу, вылезавшую из извозчичьей пролетки, с любопытством, но без особого удивления – на таком посту чего только не насмотришься. Первым, споткнувшись на подножке, слез чернобородый татарин со связанными за спиной руками. За ним, подталкивая пленника в спину, спустился какой‑то косоглазый в драном бешмете, белой чалме и с богатым кожаным портфелем в руке. Последним не по годам легко спрыгнул с козел старик‑оборванец. Малость приглядевшись, вахмистр увидел, что у старика в руке револьвер, а у узкоглазого на голове вовсе не чалма, а намотанное полотенце, местами запачканное кровью. Дело ясное – секретная агентура с операции вернулась.

– Евгений Осипович у себя? – спросил старик молодым барским голосом, и жандарм, опытный служака, никаких вопросов задавать не стал, а только взял под козырек:

– Так точно, полчаса как прибыли.

– Вызови‑ка, б‑братец, дежурного офицера, – немного заикаясь, сказал ряженый. – Пусть оформит арестованного. А там, – он мрачно показал на коляску, в которой остался какой‑то большущий куль. – Там наш убитый. Его пусть пока отнесут на ледник. Грушин это, отставной пристав следственной части.

– Как же, ваше благородие, отлично помним Ксаверия Феофилактовича, не один год вместе служили. – Вахмистр снял кепи и перекрестился.

Эраст Петрович быстро шел по широкому вестибюлю, Маса едва поспевал за ним, помахивая пузатым портфелем, кожаное чрево которого чуть не лопалось от пачек ассигнаций. В управлении по раннему времени было пустовато – да и не такое тут место, где толпятся посетители. Из дальнего конца коридора, где на закрытой двери красовалась табличка «Офицерский гимнастический зал», доносились крики и звон металла. Фандорин скептически покачал головой: тоже еще жизненная необходимость для жандармского офицера – на рапирах фехтовать. С кем, спрашивается? С бомбистами? Всё пережитки прошлого. Лучше бы дзюдзюцу изучали или, на худой конец, английский бокс.

Перед входом в приемную обер‑полицеймейстера сказал Масе:

– Сиди тут, пока не позовут. Портфель сторожи. Голова‑то болит?

– У меня голова крепкая, – гордо ответил японец.

– И слава Богу. Смотри у меня, ни с места.

Маса обиженно надул щеки, видимо, сочтя указание излишним. За высокой двустворчатой дверью оказалась секретарская, откуда, судя по табличкам, можно было попасть либо прямо, в кабинет обер‑полицеймейстера, либо направо, в секретную часть. Вообще‑то имелась у Евгения Осиповича и собственная канцелярия, на Тверском бульваре, однако его превосходительство предпочитал кабинет на Малой Никитской – поближе к потайным пружинам государственной машины.

– Куда? – приподнялся навстречу оборванцу дежурный адъютант.

– Коллежский асессор Фандорин, чиновник особых поручений при генерал‑губернаторе. По неотложному делу.

Адъютант кивнул и бросился докладывать. Через полминуты в секретарскую вышел сам Караченцев. При виде нищего бродяги замер на месте.

– Эраст Петрович, вы?! Ну и типаж. Что случилось?

– Многое.

Фандорин вошел в кабинет и затворил за собой дверь. Адъютант проводил необычного посетителя любопытным взглядом. Встал, выглянул в коридор. Никого, только напротив двери сидит какой‑то киргиз. Тогда офицер на цыпочках подошел к начальственной двери и приложил ухо. Слышался ровный голос чиновника для особых поручений, время от времени прерываемый басистыми восклицаниями генерала. К сожалению, только их‑то и можно было разобрать. Реплики звучали так:

– Какой такой портфель?

…

– Да как вы могли!

…

– А он что?

…

– Господи!

…

– На Хитровку?!

* * *

Тут дверь из коридора распахнулась, и адъютант едва успел отпрянуть – сделал вид, что как раз собирался постучаться к генералу, и недовольно обернулся на вошедшего. Незнакомый офицер с портфелем подмышкой успокаивающе вскинул ладонь и показал на боковую дверь, что вела в секретную часть: мол, не беспокойтесь, мне туда. Быстро прошел через просторную комнату, исчез. Адъютант снова приложил ухо.

– Кошмар! – взволнованно воскликнул Евгений Осипович. А минуту спустя ахнул:

– Хуртинский? Это невероятно!

Адъютант так и распластался по двери, надеясь разобрать хоть что‑то в рассказе коллежского асессора, но здесь, как назло, влез курьер со срочным пакетом и пришлось принимать, расписываться.

Еще через две минуты из кабинета вышел генерал – раскрасневшийся, взволнованный. Однако судя по блеску генераловых глаз новости, кажется, были неплохие. За Евгением Осиповичем шел таинственный чиновник.

– Надо покончить с портфелем, и тогда займемся нашим Ванькой Каином, – сказал обер‑полицеймейстер, потирая руки. – Где он, ваш японец?

– В коридоре д‑дожидается.

Адъютант выглянул из‑за створки, увидел, как генерал и чиновник останавливаются перед оборванным киргизом. Тот встал, церемонно поклонился, приложив ладони к ляжкам.

Коллежский асессор о чем‑то встревожено спросил его на непонятном наречии.

Азиат снова поклонился и ответил что‑то успокоительное. Чиновник повысил голос, явно негодуя.

На лице узкоглазого отразилась растерянность. Кажется, он оправдывался.

Генерал вертел головой то на одного, то на другого. Рыжие брови озадаченно насупились.

Схватившись рукой за лоб, коллежский асессор повернулся к адъютанту:

– Входил ли в приемную офицер с портфелем?

– Так точно. Проследовал в секретную часть.

Чиновник весьма грубо оттолкнул сначала обер‑полицеймейстера, а потом и адъютанта, бросился из секретарской в боковую дверь. Остальные последовали за ним. За дверью с табличкой открылся узкий коридор, окна которого выходили во двор. Одно из окон было приоткрыто. Коллежский асессор перегнулся через подоконник.

– На земле отпечатки сапог! Он спрыгнул вниз! – простонал эмоциональный чиновник и в сердцах двинул кулаком по раме. Удар был такой силы, что все стекло с жалобным звоном высыпалось наружу.

– Эраст Петрович, да что случилось? – переполошился генерал.

– Я ничего не понимаю, – развел руками коллежский асессор. – Маса говорит, что в коридоре к нему подошел офицер, назвал его по имени, вручил пакет с печатью, взял портфель и якобы понес мне. Офицер, действительно, был, да только вместе с портфелем выпрыгнул через это вот окно. Какой‑то кошмарный сон!

– Пакет? Где пакет? – спросил Караченцев.

Чиновник встрепенулся и снова залопотал по‑азиатски. Халатник, проявлявший признаки чрезвычайного беспокойства, достал из‑за пазухи казенный пакет и с поклоном протянул генералу. Евгений Осипович взглянул на печати и адрес.

– Хм. «В Московское губернское жандармское управление. Из отделения по охране порядка и общественной безопасности санкт‑петербургского градоначальства». – Вскрыл конверт, стал читать. – «Секретно. Господину московскому обер‑полицеймейстеру. На основании 16‑ой статьи Высочайше утвержденного положения о мерах по охранению государственного порядка и общественного спокойствия и по соглашению с санкт‑петербургским генерал‑губернатором, воспрещается повивальной бабке Марии Ивановой Ивановой ввиду ее политической неблагонадежности жительство в Санкт‑Петербурге и Москве, о чем имею честь уведомить Ваше Превосходительство для надлежащего сведения. За начальника отделения ротмистр Шипов». Что за чушь!

Генерал повертел листок и так, и этак.

– Обычная циркулярная писулька. При чем здесь портфель?

– Чего ж тут не п‑понять, – вяло проговорил переодетый коллежский асессор, от расстройства даже начав заикаться. – Кто‑то ловко воспользовался тем, что Маса не понимает по‑русски и с б‑безграничным почтением относится к военной форме, в особенности если видит саблю на боку.

– Спросите его, как выглядел офицер, – приказал генерал.

Чиновник немного послушал сбивчивую речь азиата, да только махнул рукой:

– Говорит, желтые волосы, водянистые глаза… Мы д‑для него все на одно лицо. Он. обратился к адъютанту:

– А вы разглядели этого ч‑человека?

– Виноват, – развел руками тот, слегка покраснев. – Не присмотрелся. Блондин. Рост выше среднего. Обычный жандармский мундир. Капитанские погоны.

– Вас что, не учили наблюдательности и словесному п‑портрету? – зло поинтересовался чиновник. – Тут от стола до двери всего десять шагов!

Адъютант молчал, покраснев еще гуще.

– Катастрофа, ваше п‑превосходительство, – констатировал ряженый. – Миллион пропал. Но как, каким образом? Просто мистика! Что же теперь делать?

– Ерунда, – махнул Караченцев. – В миллионе ли дело? Найдется он, никуда не денется. Тут дела поважнее. Петру Парменычу драгоценному визитец надо нанести. Ох, фигура! – Евгений Осипович недобро улыбнулся. – Он нам все вопросы и прояснит. Надо же, как интересно все сложилось‑то. Ну‑с, теперь и нашему Юрию Долгорукому конец. Пригрел на груди гадюку, да как сердечно!

Коллежский асессор встрепенулся.

– Да‑да, едемте к Хуртинскому. Не опоздать бы.

– Сначала придется к князю, – вздохнул обер‑полицеймейстер. – Без его санкции невозможно. Ничего, я с удовольствием посмотрю, как старый лис будет крутиться. Дудки, ваше сиятельство, не открутитесь. Сверчинский! – Генерал взглянул на адъютанта. – Мою карету, да поживей. И пролетку с арестной командой – пусть к генерал‑губернаторскому дому за мной следует. В статском. Пожалуй, хватит троих. Я думаю, в данном случае обойдется без пальбы. – И он снова плотоядно улыбнулся.

Адъютант бегом бросился исполнять приказ, и пять минут спустя запряженная четверкой карета уже неслась во весь опор по булыжной мостовой. Следом мягко покачивалась на рессорном ходу коляска с тремя агентами в штатском.

Проводив кортеж взглядом из окна, адъютант снял телефонный рожок и крутанул ручку. Назвал номер. Оглянувшись на дверь, вполголоса спросил:

– Господин Ведищев, это вы? Сверчинский.

* * *

Пришлось дожидаться аудиенции в приемной. Секретарь губернатора, почтительнейше извинившись перед обер‑полицеймейстером, тем не менее весьма твердо заявил, что его сиятельство очень заняты, пускать кого‑либо запретили и даже докладывать не велено. Караченцев взглянул на Эраста Петровича с особенной усмешкой: мол, пусть старик покуражится напоследок. Наконец – прошло никак не менее четверти часа – из‑за монументальной, раззолоченной двери донесся звук колокольчика.

– Вот теперь, ваше превосходительство, доложу, – поднялся из‑за своего стола секретарь.

Когда вошли в кабинет, выяснилось, каким таким значительным делом занимался князь – кушал завтрак. Собственно, с завтраком уже было покончено, и нетерпеливые визитеры застали самый последний этап трапезы: Владимир Андреевич приступил к кофею. Он сидел, аккуратно подвязанный мягкой льняной салфеткой, макал в чашку сдобную булочку от Филиппова и вид имел чрезвычайно благодушный.

– Доброе утро, господа, – ласково улыбнулся князь, проглотив кусочек. – Уж не обессудьте, если ждать пришлось. Мой Фрол строг, не велит отвлекаться, когда кушаю. Не подать ли и вам кофею? Булочки отменные, просто во рту тают.

Тут губернатор пригляделся к спутнику генерала повнимательней, удивленно заморгал. Дело в том, что Эраст Петрович по дороге на Тверскую отцепил седую бороду и парик, однако лохмотья снять возможности не имел, поэтому вид у него, и в самом деле, был непривычный.

Владимир Андреевич неодобрительно покачал головой и откашлялся.

– Эраст Петрович, я, конечно, говорил вам, что ко мне можно запросто, без мундира, но это уж, голубчик, того, чересчур. Вы что, в карты проигрались? – В голосе князя зазвучала непривычная строгость. – Я, конечно, человек без предрассудков, но все‑таки попросил бы впредь в таком виде ко мне не являться. Нехорошо.

Он укоризненно покачал головой и снова зашамкал булочкой. Однако выражение лиц обер‑полицеймейстера и коллежского асессора было настолько странным, что Долгорукой перестал жевать и недоуменно спросил:

– Да что стряслось, господа? Уж не пожар ли?

– Хуже, ваше высокопревосходительство. Много хуже, – сладострастно произнес Караченцев и, не дожидаясь приглашения, сел в кресло. Фандорин остался стоять. – Ваш начальник секретной канцелярии – вор, преступник и покровитель всей московской уголовщины. У господина коллежского асессора есть тому все доказательства. Такой конфуз, ваше сиятельство, такой конфуз. Прямо не знаю, как выбираться будем. – Он выдержал маленькую паузу, чтобы до старика как следует дошло, и вкрадчиво продолжил. – Я ведь имел честь неоднократно доносить вашему высокопревосходительству о неблаговидном поведении господина Хуртинского, но вы не внимали. Однако мне, разумеется, и в голову не приходило, что занятия Петра Парменовича криминальны до такой степени.

Генерал‑губернатор выслушал эту короткую, эффектную речь с приоткрытым ртом. Эраст Петрович ждал крика, возмущения, расспросов о доказательствах, но князь ничуть не утратил спокойствия. Когда обер‑полицеймейстер выжидательно замолчал, князь задумчиво дожевал кусок, отхлебнул кофею. Потом укоризненно вздохнул.

– Очень плохо, Евгений Осипович, что вам это в голову не приходило. Вы ведь как‑никак начальник московской полиции, столп законности и порядка. Я вот не жандарм, и делами загружен побольше вашего, все многотрудное городское управление на себе тащу, а Петрушку Хуртинского давно на подозрении держу.

– Неужто? – насмешливо спросил обер‑полицеймейстер. – Это с каких же пор?

– Да уж порядком, – протянул князь. – Петруша мне давно нравиться перестал. Я еще три месяца назад отписал вашему министру, графу Толстову, что по имеющимся у меня сведениям надворный советник Хуртинский – не просто мздоимец, а вор и лиходей. – Князь зашелестел бумажками на столе. – Вот и копия где‑то была, письмеца моего… Да вот. – Он поднял листок, помахал издали. – И ответец от графа был. Где же он? Ага. – Взял другой листок, с монограммой. – Прочитать? Министр меня полностью успокоил и велел из‑за Хуртинского не тревожиться.

Губернатор надел пенсне.

– Послушайте‑ка. «На могущие возникнуть у Вашего высокопревосходительства сомнения касательно деятельности надворного советника Хуртинского спешу заверить, что этот чиновник ежели подчас и ведет себя труднообъяснимым образом, то отнюдь не из преступных видов, а лишь выполняя секретное государственное задание сугубой важности, о чем ведомо и мне, и Его Императорскому Величеству. Посему хотел бы успокоить вас, дражайший Владимир Андреевич, и особо оговорить, что задание, исполняемое Хуртинским, никоим образом не направлено против…» M‑м, ну да это уже к делу не относится. В общем, господа, сами видите – если здесь кто и виноват, то отнюдь не Долгорукой, а скорее ваше, Евгений Осипович, ведомство. Разве у меня могли быть основания не доверять министерству внутренних дел?

От потрясения обер‑полицеймейстер потерял выдержку и порывисто поднялся, протянул руку к письму, что было довольно глупо, потому как в столь серьезном деле мистификация исключалась – слишком легко проверить. Князь благодушно протянул листок рыжему генералу.

– Да, – пробормотал тот. – Это подпись Дмитрия Андреевича. Ни малейших сомнений… Князь участливо спросил:

– Неужто вас начальство не сочло нужным известить? Ай‑ай‑ай, нехорошо это. Неуважительно. Стало быть, вы не знаете, что за таинственное задание исполнял Хуртинский?

Караченцев молчал, совершенно сраженный.

Фандорин же размышлял над интригующим обстоятельством – как получилось, что переписка трехмесячной давности оказалась у князя под рукой, среди текущих бумаг? Вслух же коллежский асессор сказал:

– Мне тоже неизвестно, в чем заключалась секретная деятельность г‑господина Хуртинского, однако на сей раз он явно вышел за ее пределы. Его связь с хитрованскими бандитами несомненна и никакими государственными интересами оправдана быть не может. А главное: Хуртинский имеет явное касательство к смерти генерала Соболева.

И Фандорин коротко, по пунктам, изложил историю похищенного миллиона. Губернатор слушал очень внимательно. В конце решительно сказал:

– Мерзавец, очевидный мерзавец. Надо его арестовать и допросить.

– За тем мы к вам, Владимир Андреевич, и п‑пришли.

Совершенно иным, чем прежде, тоном – молодцевато, почтительно – обер‑полицеймейстер осведомился:

– Разрешите исполнять, ваше высокопревосходительство?

– Конечно, голубчик, – кивнул Долгорукой. – Уж он, негодяй, за все ответит.

По длинным коридорам шли быстро. Сзади громыхали в ногу агенты в штатском. Эраст Петрович не произнес ни слова и вообще старался на Караченцева не смотреть – понимал, как мучительно тот переживает свое поражение, а еще более неприятный и даже тревожный факт: оказывается, есть какие‑то тайные дела, которые начальство предпочло доверить не московскому обер‑полицеймейстеру, а его извечному сопернику, начальнику секретного отделения губернаторской канцелярии.

Поднялись на второй этаж, где располагались присутствия. Эраст Петрович спросил дежурившего у входа служителя, здесь ли господин Хуртинский. Выяснилось, что у себя, с самого утра.

Караченцев воспрял духом и еще больше ускорил шаг – несся по коридору пушечным ядром, только шпоры позвякивали да постукивали аксельбанты.

В приемной начальника секретного отделения было полным‑полно посетителей.

– На месте? – отрывисто спросил генерал у секретаря.

– Точно так‑с, ваше превосходительство, однако просили не беспокоить. Прикажете доложить?

Обер‑полицеймейстер отмахнулся. Оглянулся на Фандорина, улыбнулся в густые усы и открыл дверь.

Сначала Эрасту Петровичу показалось, что Петр Парменович стоит на подоконнике и смотрит в окно. Но уже в следующее мгновение стало ясно: не стоит, а висит.

Глава одиннадцатая,