Выходные не для святых

Риндзай сказал:

— Я толковал дхарму основы ума, благодаря которой человек может проникнуть в земное и священное. Но вы ошибаетесь, если считаете, что ваше настоящее и временное, земное и свя­щенное может дать имя всему настоящему и временному, земному и священному. Оно не смо­жет дать имя этому человеку. Последователи Дао, хватайте и используйте, но никогда не да­вайте имени — это и есть «тайный принцип».

Когда Риндзай понял, что его дни сочтены, он надел свой лучший наряд и сел в дзадзэн. Он ска­зал ученикам:

— Когда меня не станет, не разрушайте со­кровищницу подлинного глаза закона.

Его старший ученик, Сансё, сказал:

— У кого же хватит дерзости сделать та­кое?

Риндзай ответил:

— Если кто-то спросит вас о подлинном гла­зе закона, что вы скажете?

Сансё воскликнул:

— Кватз!

Риндзай сказал:

— Кто бы мог подумать, что слепой осел раз­рушит это?

Маниша, это последняя беседа прекрасной серии медитаций «Риндзай: Мастер иррационального». Находиться рядом с Риндзаем, хотя бы на несколько

мгновений сделать его нашим современником... это было прекрасное время. Итак — последняя беседа о Риндзае.

Но, прежде чем перейти к обсуждению этой послед­ней истории... Авирбхава, генеральный директор Му­зея богов, доставила сюда новый экспонат. Имя ему — Дракон.

«Согласно Ветхому Завету, драконы — потомки ва­вилонского дракона женского пола по имени Тиамат. В христианстве дракон — олицетворение дьявола, и потому на многих иконах изображены сражения свя­тых с драконами.

Тогда как Запад видит в драконах зло, Восток, наобо­рот, приписывает им положительные качества. В Китае говорили, что император после смерти взмывает ввысь подобно дракону. В древности существовало поверье: когда дракон наступает на тучи, идет дождь. В китай­ской мифологии дракон почитается как вестник не­бес, открывший Желтому Императору инь и ян — две силы, управляющие вселенной.

В «И-Цзине» дракон символизирует мудрость.

В Японии дракон с тремя когтями символизирует императора, обладающего мирской и духовной вла­стью.

Наш Музей богов имеет огромное значение. Мы утверждаем, что все боги мертвы. Теперь их место — в музее. Боги больше не имеют никакого отношения к жизни; они останутся в памяти человечества как мифы, выдумки, ухищрения священников, как порож­дения патологического воображения безумцев.

У человека будущего не будет богов, человек будуще­го сам станет Богом. Мы и без того слишком долго на­ходились под властью вымышленных существ. Пришло время объявить себя свободными от любых выдумок.

Бог нового человека больше не обитает на небесах; его Бог — его собственная сущность. Новый человек не будет поклоняться Богу — он будет жить как Бог, петь как Бог, танцевать как Бог; он сам превратится в храм Божий. И потому я называю нового человека буддой. Сейчас я попрошу Авирбхаву привести дракона. (Зеленый дракон из папье-маше входит в Аудито­рию Будды и, тяжело ступая, проходит между ряда­ми. Он то и дело выпускает из своей клыкастой пасти струйки дыма. Все смеются. Звучит восточная музыка. Смех, аплодисменты.)

Риндзай сказал: «Я толковал дхарму основы ума, благодаря которой человек может проникнуть в земное и священное. Но вы ошибаетесь, если счи­таете, что ваше настоящее и временное, земное и священное может дать имя всему настоящему и временному, земному и священному. Оно не смо­жет дать имя этому человеку».

«Основа ума» означает не-ум. Лишь основа остается, все остальное исчезает. Чтобы видеть сны, ты должен быть живым. Разве мертвому могут сниться сны? Твоя жизнь является основой всех твоих проекций, всего твоего воображения, всех твоих богов, населяющих не­беса и преисподнюю, всех твоих мифологий, теологий и философий.

Дзэн не выходит за пределы основы ума. Он не соз­дает никакой мифологии, никакой системы представ­лений. Ты просто пребываешь в безмолвии ума, а без­молвный ум и есть не-ум. Ты можешь сказать «не-ум» или «основа ума» — разницы нет никакой, и то и дру­гое означает отсутствие мыслей.

Ум способен описывать вещи как сакральные и мир­ские, материальные и духовные, астральные и эфир­ные — он способен давать тысячи названий как реаль­ным, так и нереальным вещам. Но он не может дать имя человеку. Почему? Риндзай указывает на нового человека. Ум не может дать имени такому человеку — человеку Дао, человеку просветления.

Имя — это мысль, но дзэн не допускает мысли, ни сакральной, ни мирской. Дзэн признает лишь чистое осознание, пустое сердце. Ничто не должно отзываться в нем эхом.

Итак, ум, способный создавать великие мифоло­гии... Миллионы людей жили под властью несуще­ствующих богов. Все это игры ума. Он может создать Бога, он может создать дьявола, он может создать все что угодно — только не этого человека. Когда человек просветлен — его уже нет. Разве можно дать имя тому, кого нет? Просветленный человек растворяется в кос­мосе — он не имеет ни границ, ни формы. Как ты мо­жешь дать ему имя?

Итак, процесс, благодаря которому вещам даются имена, есть не что иное, как мышление. Этот процесс не имеет никакой ценности — важна лишь основа ума — не-ум. Все остальное — бессмысленно. Ум может дать тебе все, что ты захочешь. Его возможности, казалось бы, неисчерпаемы, но все это — галлюцинации, обман, миражи. Как только ты подходишь к истине, ум оказы­вается совершенно бессильным, он не способен дать ей имя.

Истина не имеет имени — она безымянна. Твоя под­линная сущность никогда не была названа — не суще­ствует возможности ее назвать. Придя к истине, ты исчезаешь в ней. Тебя больше нет, остается одна исти­на. Ясность, любовь, сострадание, благородство — все остается, но ты исчезаешь. И если ты исчез, кто будет давать всему этому имя?

Твое исчезновение означает, что дверь во вселенную открыта. Говоря об «исчезновении», я подразумеваю твое растворение в океане истины. Какое имя можно дать этому океану? Ты был маленькой каплей и слился с океаном. Это все, что ты можешь сказать. Маленькая ограниченная капля... Сегодня она, соскользнув с ле­пестка лотоса, растворилась в океане. Но это не значит, что она умерла — просто она стала слишком большой, чтобы называться «каплей».

Последние слова Риндзая... «Последователи Дао, хватайте и используйте, но никогда не давайте име­ни — это и есть "тайный принцип"».

Слово «дао» значит не больше, чем слово «будда». То есть, по сути, оно ровным счетом ничего не значит. Лао-цзы был вынужден дать это название, дао, против собственной воли. Оно так же бессмысленно, как и «дхарма» Будды.

За всю свою жизнь Лао-цзы не написал ни строч­ки. Когда император говорил ему: «Ты должен описать свои переживания. Это останется в веках!», Лао-цзы отвечал: «Ты не понимаешь, о чем просишь. Никто не может написать об этом, никто не может произнести этого. Этим можно жить, это можно любить, в этом можно раствориться, в этом можно воскреснуть, но об этом ничего нельзя сказать. Любые слова будут невер­но истолкованы».

Всю свою жизнь Лао-цзы выслушивал от своих уче­ников: «Ты прожил великую жизнь, исполненную без­молвия, мира и покоя; человечество потеряет слишком много, если ты не напишешь хотя бы маленький трак­тат, чтобы потомки могли находить дорогу к вершине, определять направление пути».

Лао-цзы отвечал: «Я с удовольствием выполнил бы вашу просьбу, но я не вправе осквернить чистоту пе­реживания. Как только я скажу хоть слово, оно будет осквернено. Слова так малы, а переживание так вели­ко. Простите меня!»

Такова была его позиция. Но в конце жизни он ска­зал ученикам: «Пришло мое время уйти в Гималаи. Смерть близка, и я хочу встретить и приветствовать ее в подходящем месте». Разве есть место, более под­ходящее для того, чтобы встретить смерть, чем испол­ненные тишины Гималаи?

Не только Лао-цзы — многие люди ушли в Гималаи встретить свой последний час. Они исчезли среди веч­ных снегов. Гималаи обладают какой-то таинственной притягательной силой — благодаря их высоте, благо­даря их недоступности (там до сих пор существуют тысячи не оскверненных человеком мест).

Лао-цзы уже попрощался со своими учениками, од­нако его ждал сюрприз: император расставил стражу на всех дорогах, ведущих из Китая в Гималаи. Он сказал стражникам: «Как только встретите Лао-цзы, направ­ляющегося в Гималаи, задержите его. Обращайтесь с ним почтительно. Но передайте ему мое условие: если он хочет уйти, пусть напишет трактат о своих пережи­ваниях».

Лао-цзы поймали и, со всяческими почестями, пре­проводили в дом стражника. Стражник сказал ему: «Мне дан строгий приказ: не выпускать тебя за преде­лы Китая, пока ты не опишешь свой опыт, хотя бы в общих чертах, и вдобавок не укажешь, какие шаги сле­дует предпринять, чтобы обрести такой опыт».

Лао-цзы пришлось написать трактат, он назвал его «Книга Дао». Трактат начинается словами: «Истина не может быть произнесена. Будучи произнесена, она пре­вращается в ложь».

Всем, кто читает этот маленький трактат, дано предупреждение — это только слова, они не способны передать внесловесный опыт. Таков смысл предисло­вия Лао-цзы: «Меня вынудили писать, и я пишу. Но это не истина. Невозможно почерпнуть истину из книги». Какая честность!

Риндзай говорит: «Последователи Дао, хватай­те и используйте — они схватывают основу ума, они схватывают собственную сущность и используют, — но никогда не давайте имени — это и есть "тайный принцип"». Они хватают это, они используют это всю жизнь, но не говорят об этом ни слова.

Ты находишься рядом с мастером, сидишь рядом с ним в глубоком безмолвии. Твое сердце и его сердце бьются в едином ритме, танцуют в гармонии. Ничто не сказано, ничто не произнесено, но все понято. Таков «тайный принцип». Никто не высказал его, но тысячи людей жили им.

Религия — не объяснение. Религия — это пере­живание. Религию нельзя изучать, ею следует жить. Вот в чем беда всех религий — они превратились в тексты, они превратились в церкви, храмы, синагоги, они создали молитвы, обряды, ритуалы — все, чтобы ублажить толпу. "Религии дают толпе то, что ей нужно. Все что угодно — лишь бы увеличилась паства. Ведь от количества последователей зависит политическое влияние.

Все ваши так называемые религии — я заявляю об этом с полной ответственностью — не что иное, как скрытая политика. Для них религиозность — маска. Под этой маской — чистая политика и больше ничего. Ведь религии должны угождать толпе. Это такая неле­пость, такая бессмыслица — угождать толпе, лишь бы увеличить число прихожан.

Мне рассказывали о беседе троих нью-йоркских раввинов. Первый раввин сказал:

— Моя синагога самая продвинутая. Я разрешаю своим прихожанам пить и курить во время проповеди. Не вижу в этом никакого вреда. Такова современная концепция синагоги.

Второй раввин сказал:

— Это пустяки. Я позволяю прихожанам занимать­ся любовью во время проповеди. Что в этом дурного? Проповедник проповедует, люди занимаются любо­вью. Бог — это любовь!

Третий раввин сказал:

— Вам все равно далеко до моей синагоги. Моя си­нагога — последнее слово в религии. Я повесил объ­явление: на еврейские праздники синагога закрыва­ется!

Учитывая мнение народа... Гурджиев писал: «Если прислушиваешься к народу, никогда не будешь рели­гиозным». Никогда ни к кому не прислушивайся. Ищи свою истину и живи в соответствии с ней, даже если тебе придется идти против всего мира. Не ищи ком­промиссов. Истинно религиозный человек не знает компромиссов.

Когда Риндзай понял, что его дни сочтены, он надел свой лучший наряд и сел в дзадзэн.

Как много здесь сказано. Риндзай готовится к смер­ти. Конечно же, он должен был надеть свой лучший на­ряд и усесться в дзадзэн. Он должен встретить смерть в прекрасной тишине медитации.

Он сказал ученикам: «Когда меня не станет, не раз­рушайте сокровищницу подлинного глаза закона».

Я уже объяснял вам, в дзэн «глазом закона» назы­вают то, что в Индии принято называть «третьим гла­зом» — глаз, глядящий вовнутрь. Два глаза смотрят наружу, и это символично, поскольку все во внешнем мире разделено на два. Если есть день, есть ночь; если есть любовь, существует ненависть; если есть дружба, должна быть вражда.

Чтобы смотреть наружу, необходимо иметь два гла­за. Но если ты смотришь вовнутрь, два глаза сливаются в один. Внутрь тебя обращен лишь один глаз — глаз закона, глаз Дао, попросту говоря — третий глаз.

Прежде чем испустить последний вздох, Риндзай просит своих последователей: «Когда меня не станет, не разрушайте сокровищницу подлинного глаза закона. Я дал вам сокровище, я посвятил вас в тайный прин­цип, я объяснил вам, что такое «третий глаз». Поста­райтесь не разрушить все это».

Его старший ученик, Сансё, сказал: «У кого же хва­тит дерзости сделать такое? Кто осмелится на такое? У кого хватит наглости?»

Риндзай ответил:

— Если кто-то спросит вас о подлинном гла­зе закона, что вы скажете?

Сансё воскликнул:

— Кватз!

Риндзай сказал:

— Кто мог подумать, что слепой осел разру­шит это?

Сансё отвечает в точности как... Выкрик «Кватз!» был введен в дзэнскую традицию Риндзаем. Если не можешь ответить на вопрос, если вопрос не имеет от­вета, — кричи. Хороший выкрик сделает собеседника, хоть на секунду, безмолвным. Это и есть ответ. Ты гово­ришь: «Помолчи, и ты сам поймешь!» — не следует го­ворить слова, просто закричи. У человека будет шок.

В течение секунды ум начинает лихорадочно рабо­тать: «В чем дело? Я задал логичный, рациональный во­прос, а этот парень кричит на меня!» Крик возникает так быстро, так беспричинно, он настолько выпадает из ритма беседы, что ум не в состоянии понять его зна­чение. И ум замолкает — по крайней мере, на несколь­ко секунд.

Сансё издал отличный выкрик «Кватз!». Но не к месту. Риндзай сказал: «Кто мог подумать, что слепой осел разрушит это?» Риндзай говорит, что человеческая сле­пота разрушительна. Перед слепым ты можешь кричать сколько угодно — он все равно не обретет третий глаз. Он не видит даже то, что снаружи, как же ему увидеть то, что внутри? Он даже не знает, что означает «видеть».

Любая великая религия разрушается слепыми осла­ми после смерти мастера. Эти слепые ослы — пандиты, раввины, попы, епископы, шанкарачарьи. Они разру­шают свои религии, потому что хотят манипулировать толпой. Они не заинтересованы в том, чтобы истина была сохранена. Кого заботит истина? Важно, сколько у тебя последователей.

Каждый хочет обладать как можно большей вла­стью. Но в этом мире есть лишь одна реальная сила — толпа, идущая за тобой. Чтобы за тобой стояла толпа, ты должен сам стоять в толпе. Ты должен идти на все­возможные компромиссы — в противном случае толпа за тобой не пойдет.

У толпы уже есть мнение, которое складывалось в течение многих веков. Толпа знает, что хорошо и что плохо! Толпа знает, что такое истина и что такое Бог на небесах. Ты не можешь изменить программу толпы. Ей проще уйти от тебя и перейти в другой приход, где ее предрассудки найдут нужную почву.

Удивительная ситуация: когда твое невежество подпитывается, ты чувствуешь себя отлично; в противном случае ты чувствуешь себя несчастным. Ты отождест­вляешь себя со своим невежеством. Это и есть твоя ослиная слепота.

Риндзай говорит: чтобы сохранить третий глаз, нужно передавать его от преемника к преемнику. Тре­тий глаз нельзя сохранить в текстах или каким-нибудь иным способом. Единственный способ — самому об­ладать этим богатством и делиться им с другими.

Риндзай так и умер в дзадзэн — в позе Будды. Это произошло в 866 или 867 году. Он оставил после себя двадцать два просветленных ученика.

Это — огромный вклад в сознание человечества. Оставить после себя двадцать два просветленных уче­ника — величайшее свершение для одного человека. В течение одиннадцати последующих веков все новые и новые ученики Риндзая обретают просветление. Это — живой поток, и его не поглотит пустыня.

Пустыня — это книжники. Пустыня создана уни­верситетами, колледжами и школами. В этой пустыне пропадает все. В огромной книжной Сахаре маленькие ручьи сознания высыхают, так и не достигнув океана. Книжники загораживают вам путь в океан, потому что в них инвестирован капитал. Они получают процент, и за этот процент готовы пойти на любой компромисс.

Даже великий мастер, если он не оставил после себя живого огня, будет забыт. На земле жили тысячи ми­стиков — их имена давно забыты.

Анандо составляет книгу обо всех мистиках, о кото­рых я говорил. Профессор Колеман Баркс беседовал с ней. Он проявил к этой книге большой интерес — хо­чет опубликовать ее. Но Колеман Барке заявил: «От­куда он взял эти триста имен? Я никогда не слышал об этих людях. Триста будд!» К сожалению, он уехал, иначе я сказал бы ему, что я еще жив и собираюсь говорить еще по крайней мере о двухстах буддах. Конечно, их было намного больше, но имена остальных забыты.

Я рассказываю вам о тех, кто почти забыт человече­ством. Моя задача — собрать эти сокровища сознания, чтобы каждый из вас мог сказать: «Если столько чело­век обрели просветление, значит, я тоже могу стать просветленным».

Я хочу дать вам веру в себя, показать, что вам суж­дено стать буддой.

Иккю писал:

Понесу ли я эту весть

или брошу ее,

все, что под небесами, —

императорский дворец.

Я приветствую и говорю:

«Так тому и быть... так тому и быть».

Это — еще одна версия полной релаксации в бытии, еще одна версия свободного полета, таковости, этости, естьности.

Понесу ли я эту весть

или брошу ее,

все, что под не­бесами, —

императорский дворец.

Я приветствую и говорю:

«Так тому и быть... так тому и быть.

Что бы ни произошло, это не может поколебать моей уверен­ности в том, что все хорошо. Так тому и быть».

Иногда может показаться: не все из того, что проис­ходит, — хорошо. И все же Иккю прав. Нередко благо­словение приходит в самой неожиданной форме. При­нимать неприятности без сопротивления — способ преобразить их в пространство красоты.

Пусть будет так.

Что бы ни происходило, не обижайся на бытие, не жалуйся на него. Это — весть, которую посылает дзэн.

Вопрос первый. Маниша спрашивает:

От признания внутреннего непоколебимо спокой­ного свидетеля до поклонения внешнему Богу, во имя которого убивали людей... можем ли мы совер­шить путешествие обратно, к свидетелю за долю секунды, сделав лишь один шаг? Если я не сижу пе­ред тобой, помня о том, что должна оставаться свидетелем, это кажется нелегкой задачей!

Маниша, это вовсе не нелегкая задача. Это — легкая задача! Эго ориентируется на нелегкие задачи; а это во­прос легкости. Быть естественным, простым, быть ни­кем — разве это не легко? Так что, во-первых, измени свое отношение: это — не нелегкая задача, это — лег­кая задача!

Во-вторых, ты говоришь: «Если я не сижу перед то­бой, помня о том, что должна оставаться свидетелем, это кажется нелегкой задачей!»

Ты сама делаешь эту задачу нелегкой. Если ты мо­жешь делать это, сидя передо мной, что мешает тебе, когда ты находишься где-то еще? Если это возможно передо мной, значит, возможно везде, где угодно.

И ты говоришь: «Если я не сижу перед тобой...» Но как ты можешь быть уверенной, что я действительно здесь? У меня нет никаких доказательств того, что я действительно здесь. Ты не можешь доверять своим глазам — они столько раз подводили тебя! Может статься, что все присутствующие здесь уснули и я не что иное, как сновидение всех вас.

Ты не можешь поручиться, что все, что находится вне твоего созерцания, является реальностью. Руко­водствуясь этой идеей, великий философ Шанкара доказал всей Индии, что мир — всего лишь сон, майя, иллюзия. Подобные идеи существовали и на Западе. Считалось, что ты не можешь сказать, реален или не­реален внешний мир, — ведь во сне ты веришь в сон.

Твоя убежденность — вещь ненадежная. Ты же не ду­маешь во сне: «Наверное, это сон»? Во сне все кажется настоящим. Если тебе снится кошмар — например, тигр или дракон сидит у тебя на груди, — ты поймешь, что это был сон, и испытаешь облегчение, только проснувшись. Сон оказывает воздействие на твой организм: ты начина­ешь часто дышать, словно от быстрого бега, твое тело по­крывается потом, словно тигр или дракон — реальность.

Нет никаких доказательств, что внешний мир — не сон. Может быть, это особый сон — очень долгий сон, длиной в семьдесят лет. Может быть, он уходит, лишь когда ты спишь, и ждет, чтобы вновь прийти, когда ты проснешься. Не существует рациональных доказа­тельств того, что внешний мир — реален. Возможно — да, а возможно — нет.

Так что не думай о моей реальности. Возможно, я просто средство... собственно говоря, я и есть средство. Если ты можешь стать свидетелем, сидя передо мной, значит, ты обладаешь способностью быть свидетелем. И потому совершенно незачем относиться к этому как к нелегкой задаче. Относись к этому с легкостью.

Я знаю, ты забудешь об этом не раз. Но постарайся понять одну простую вещь: забывая, не переживай по этому поводу. Упрекая себя и пытаясь начать все сна­чала, ты снова забываешь. То, что забылось, пусть забу­дется. Вспомнив о созерцании, продолжай созерцать.

Никогда не сожалей о том, что прошло. Что про­шло — то прошло. Сожалея, ты испортишь себе много минут жизни. Это свойство человеческого ума — я ска­зал «не сожалей!», но ум сожалеет, затем он начнет со­жалеть о том, что сожалеет, и забывает о созерцании.

Пусть все будет просто: когда забудешь — забудь. Все. Эта тема закрыта. Сейчас, когда помнишь, — пом­ни, созерцай. Постепенно промежутки забвения ста­нут меньше, реже. Для всего нужно время. Вы — не цветы-однодневки, появляющиеся и исчезающие за один день. Вы — цветы вечности.

И потому нет смысла расстраиваться: если забудешь о созерцании на пару секунд — не страшно. А сейчас — созерцай. Не задумывайся над тем, что прошло. Все это естественно, не стоит раскаиваться.

Я не хочу, чтобы хоть кто-нибудь из тех, кто был со мной, чувствовал себя виноватым. Что бы ни произо­шло — так тому и быть! Сейчас, осознав это, созерцай! Ты забудешь о созерцании еще не раз и вспомнишь о нем еще не раз. Это — естественный процесс. Здесь нет ничего личного. Это происходит со всеми. Относись к этому легко и начинай расти — все больше и больше созерцания, все меньше и меньше забывчивости. При­дет время — и оно обязательно придет, — когда ты, даже пожелав забыть, не сможешь этого сделать. Тогда ты начнешь злиться на меня — злиться по-настоящему: «Сейчас, когда хочу забыть, я не могу этого сделать!» Сейчас тебе хорошо — ты пытаешься созерцать, но в тот день, когда ты станешь превосходным созерцате­лем, ты разозлишься на меня, поскольку есть опреде­ленная прелесть в том, чтобы забывать некоторые вещи. Но ты не сможешь забыть... твое созерцание ста­нет таким постоянным, что ты даже не сможешь взять себе выходной. Выходные — не для святых.

А сейчас Гурудаял Сингх объявляет время святых.

Старый бродяга Герби стучит в дверь харчев­ни «Георгий и Дракон». Дверь отворяет здоровен­ная бабища.

— Чего тебе? — спрашивает она.

— Могу я у вас поесть? — спрашивает ста­рик Герби.

— Нет! — отвечает хозяйка и с треском за­хлопывает дверь.

Герби стучится в дверь снова. Дверь вновь от­крывает та же бабища.

— Пожалуйста, — жалобно говорит он, — дайте мне что-нибудь поесть!

— Убирайся подобру-поздорову и забудь сюда дорогу! — кричит хозяйка и захлопывает дверь перед его носом.

Через несколько минут Герби вновь стучится в дверь.

— Ты что, не понял? — кричит из-за двери хозяйка.

— Нет, — отвечает Герби, — я все понял, но на этот раз я бы хотел поговорить с Георгием.

Ничего, до вас дойдет ночью. Ровно в полночь.

Дональд Дикстин стоит у писсуара в обще­ственном туалете. Неожиданно туда же вбега­ет Большой Рафус, лихорадочно расстегивает

штаны, достает оттуда двенадцатидюймовый член и направляет мощную струю в писсуар. За­тем он облегченно вздыхает и, победоносно по­махивая своим прибором перед лицом обалдевше­го Дональда, кричит:

— Ух! Я сделал это!

— Ты не смог бы сделать мне такой же? — спрашивает Дональд.

В Белом Доме собрались гости на карнавал в честь Дня Всех Святых. Нэнси Рейган, Джордж Буш и остальные политики, вырядившись ведь­мами, вурдалаками и оборотнями, с нетерпени­ем ожидают появления Рональда Рейгана.

— Не могу дождаться, когда придет Ро­нальд, — говорит Нэнси Рейган, одетая как дочь Дракулы, с огромным ножом, торчащим из шеи.

— Я тоже! — отвечает ей Джордж Буш, оде­тый в костюм Франкенштейна. — В прошлый раз он всех напугал, когда его внесли на бал в гробу!

Как раз в этот момент дверь открывается и в зал заходит президент, одетый в деловой темно-серый костюм. В руках он держит ма­ленькую черную коробочку.

— Ах, Рональд! — восклицает Нэнси Рей­ган. — Как ты всех разочаровал! Мы думали, что ты напугаешь нас и на этот раз!

— Напугать вас? — спрашивает президент, обращаясь ко всем гостям. — Неужели вам и без того не страшно, что я, семидесятипятилет­ний, умственно недоразвитый, психически неу­равновешенный маразматик держу в руках эту коробочку, с помощью которой могу уничтожить весь мир?

Ниведано...

Ниведано...

Погрузись в тишину.

Закрой глаза.

Почувствуй, как замерло твое тело.

А теперь обрати свой взгляд внутрь себя.

Погружайся в себя как копье.

Глубже и глубже...

Пока не достигнешь самих истоков своего существа.

В тот миг, когда ты достигнешь центра,

ты — будда.

Внезапно на тебя обрушится ливень цветов.

Наблюдай, как исчезает твоя индивидуальность,

как ты становишься частью океана.

И в этот миг,

когда ты находишься в центре своего существа,

ты — будда. И помни:

будда не создан из костей, плоти и крови.

Будда создан из созерцания.

Оставаясь созерцателем, ты становишься буддой.

Чтобы было понятнее.

Ниведано!

Расслабься. Наблюдай.

Вспомни последнюю строку

стихотворения Иккю:

«Так тому и быть...»

В этот миг Аудитория Будды становится

безмолвным

озером сознания.

Я вижу, как твое сознание растворяется

в этом озере,

не оставив следов на поверхности.

Ты благословен. В этот миг больше нигде

в мире десять тысяч будд не сидят,

созерцая, и не создают энергетическое поле

невероятной силы.

Мы пытаемся возродить золотой век —

век не толпы, а будд.

Мир сможет уцелеть лишь при условии,

что ты станешь распространять в нем просветление.

Во всей вселенной жива лишь эта маленькая планета,

и эта маленькая планета обладает сознанием.

Лишь эта маленькая планета обладает

сознанием будды.

Прежде, чем Ниведано призовет тебя назад,

собери столько опыта и цветов,

сколько сможешь собрать.

Позови будду с собой. Он идет...

Он — твоя истинная природа.

И он может быть на периферии,

не только в центре.

Тот, кто познал свой центр,

познал бессмертие и вечность.

Будды не умирают

и не рождаются.

Они появляются и исчезают в океане,

словно волны.

Ниведано...

Возвращайся, но возвращайся как будда:

изящно, безмолвно, спокойно.

Садись как будда.

Это место стало святым. Этот вечер — бессмертен,

этот миг — твоя вечность.

Припомни место, где ты был,

и путь, по которому шел.

Созерцание — твоя вечность,

внеси его во все свои поступки, слова, ответы.

Наполни им свое безмолвие, свои песни,

свои танцы.

Мы можем создать мир великолепия,

назло идиотам, готовым разрушить его.

Верно, Маниша?

Да, любимый Мастер.