Источники. Сведений об античном гностицизме сохранилось сравнительно мало

Сведений об античном гностицизме сохранилось сравнительно мало. Новые находки гностических текстов расширяют наши сведения очень незначительно, добавляя в то же время несколько новых проблем. Христианские авторы, охотники за ересями, многие из которых занимали высокие официальные посты в церкви и боролись за утверждение так называемой “католической доктрины”, стремились опровергнуть и уничтожить то, что по их представлению ей не соответствовало. Процесс этот шел постепенно, но момент, когда из множества мнений пришлось выбирать одно, и не обязательно самое лучшее или правильное, неизбежно наступил. Ересиологи пользовались стандартным оружием, с помощью которого утверждается любая ортодоксия, – сначала опошлить, а затем растоптать как безумный вздор то, что получилось. История знает костры из гностических книг и гонения на гностицизм [10]. Ввиду всего этого с самого начала приходится настроиться на то, что мы не найдем в работах христианских авторов сколь-либо объективного описания гносиса. Свидетельства о гностиках (такие как “гностики” Епифания, Panarion, 25-26), хотя и интересны, имеют более чем сомнительную историческую ценность [11]. Почти полное отсутствие аргументов нередко заменялось слухами и сплетней. Гностики обвинялись в магии и обмане, каннибализме (!) и беспорядочных половых связях и т.д. или, напротив, критиковались за чрезмерное воздержание и слишком буквальное исполнение некоторых христианских заповедей. (“Понимали буквальное аллегорически, аллегорическое же – слишком буквально”, – говорит Климент Александрийский). Среди аргументов против гностической доктрины выдвигались “доказательства” позднейшего, не-апостольского характера гносиса (что, вероятно, правильно [12]) и отмечалась зависимость его от иудаизма, эллинских мистерий и греческой философии. Наконец, гностики упрекались в отсутствии того, чем особенно знаменита ортодоксия, – слишком много свободомыслия и слишком мало согласия между различными школами. Все эти обвинения выдвигались в максимально резкой форме. Отцы, что называется, не стеснялись в выражениях [13].

В своих трудах ересиологи последовательно повторяли один другого, практически не добавляя ничего нового, оказав таким образом большую услугу последующим поколениям, сохранив некоторое количество оригинальных высказываний тех, кого они критиковали. Следует отдать им должное: не многие критики и оппоненты, ранее и ныне, излагают позицию своих противников столь обстоятельно. И все же картина перед нами довольно разочаровывающая и оставляющая мало надежды для исследователя достичь ясного понимания того, что же собою представлял столь яростно гонимый гностицизм и чем он был так опасен и неприятен “отцам церкви”.

Самое раннее из известных ересиологических произведений, а именно, Собрание (Syntagma) Юстина, христианского апологета, погибшего мученической смертью в Риме около 165 г., не сохранилось. По всей видимости, этот шедевр положил начало “науке ересиологии”. О том, что такое произведение было, сам Юстин так говорит в своей Апологии [14], адресованной императору Антонину Пию: “Мною написана также Синтагма, где я описываю все ереси, о которых что-либо известно. Если угодно, я могу послать ее вам” (Apol. I 26). “Известные ереси”, которые более всего беспокоят Юстина, – это учения Симона Мага, Менандра и Маркиона. Попытки некоторых исследователей реконструировать этот текст не увенчались успехом и были оставлены, поэтому ничего более определенного об этом первом собрании ересей мы сказать не можем, однако некоторые особенности методологии Юстина могут быть прояснены из его сохранившихся произведений. Как я уже говорил, термин “ересь”, который использовался доксографами для обозначения философских школ [15], переосмыслен Юстином в ином ключе. В Диалоге и Трифоном (Dial. 2, 2; cf. 35, 4) Юстин говорит, что каждая философская школа называет себя по имени древнего отца-основателя, стараясь, каждая на свой манер, хранить традицию и преемственность. Философские воззрения самого Юстина сформировались под сильным влиянием платонизма. Он один из первых известных нам авторов, который употребляет термин philosophos Platonikos, неизвестный до второго века [16]. История философии представляется Юстином специфическим образом. Древние философы и мудрецы знали одну совершенную истину, которая впоследствии была забыта и представлена ныне по частям различными ересями, ни одна из которых более не обладает совершенной доктриной (Dial. 7, 1). А поскольку истина может быть только одна, то откровение Логоса и философия не должны принципиально отличаться. Значит, древние философы и пророки в конечном итоге черпали из одного источника, который впоследствии обмелел и был заброшен. Кто же является подлинным наследником этой древней традиции? Ответ апологета христианства, я полагаю, очевиден читателю. Конечно же, наследниками являются не иудеи и не греки, а христиане, получившие новое откровение Логоса. Все остальные, сеющие раздор, служат отцу этого раздора. Мы видим, что схема, по которой строились “философские школы”, была принята и адаптирована Юстином, а вслед за ним и другими апологетами христианства.

Наиболее авторитетное, но в то же время особенно трудное для исследования, “собрание” ересей принадлежит перу Иринея, епископа Лионского (около 150-200). Этот трактат, озаглавленный “Развенчание и опровержение того, что ложно зовется гносисом”, полностью сохранился только в латинском переводе (озаглавленный более кратко: “Против ересей – Adversus Haereses”). [17] Греческий текст частично восстанавливается по цитатам и компиляциям более поздних ересиологов, прежде всего Епифания и Теодорета. Кроме латинского перевода, существуют фрагментарные средневековые переводы на сирийский и армянский языки. К счастью, греческий текст первой и наиболее важной для нас книги трактата может быть почти полностью (на 74%, как подсчитали A. Rousseau и L. Doutreleau) восстановлен по этим позднейшим компиляциям. Ириней утверждает, что он основывает свое изложение на подлинных текстах и устных сообщениях, что может быть правдой. Вполне вероятно, что более ранний труд – Синтагма Юстина – был им также использован [18].

Как сам Ириней сообщает во введении, причиной написания трактата был заказ некоего друга, который, выражая озабоченность по поводу распространения учения валентиниан, предложил ему письменно опровергнуть их учение. Почти вся первая часть первой книги посвящена изложению доктрины валентиниан (прежде всего Птолемея и Марка). Оставшаяся часть книги дает описание воззрений нескольких других школ гносиса, которые, как полагает Ириней, близки по духу к главному ересиарху Валентину и восходят к “отцу всех ересей” Симону Магу, персонажу апостольских времен. Таким образом, историческая перспектива ясно обрисована.

Задача Иринея состоит в том, чтобы “не только развенчать, но и поразить тварь” (Adv. haer. I 31, 4). Ириней (вполне справедливо!) говорит, что он не претендует на полноту изложения или ясность стиля и пишет без риторических ухищрений (“которых не знает”) и логической аргументации (“поскольку с нею не знаком”). Ириней сообщает своему корреспонденту “просто, доверительно и по-дружески” те сведения, которые он сам, “будучи мужем более способным”, сможет довести до более совершенной формы (Adv. Haer., Pref. 3). Если это не литературная фикция, то остается только пожалеть, что этот предполагаемый более совершенный труд никогда не был написан или не дошел до нас.

Гностические школы, говорит Ириней, “разрослись как грибы” (I 29,1), однако, подобно многоголовой гидре, восходят к одному основанию (I 30, 14). Они последовательно искажают писание, “превращая Царя в лису” (I 8,1; 9,4). Праотцом всех ересей, вслед за Юстином, Ириней считает Симона Мага, отцом же – Валентина. Но все вместе они восходят к языческим мистериям и философии [19]. Важно помнить, что сочинения Иринея – это теологический трактат, который начинается с пространного detectio в первой книге только для того, чтобы обосновать evertio, которое занимает остальные четыре. Эта задача, как показывает анализ, во многом определяет подбор источников, а также позволяет оценить, хотя бы приблизительно, степень их достоверности [20]. Вторая книга Против Ересей наиболее теоретична и лучше всего показывает метод работы Иринея как апологета и ересиолога. Несмотря на видимую скомканность и неясность, эта книга являет собой определенное единство перспективы, с точки зрения которой можно понять принципы отбора материала в первой, собственно ересиологической части. Первый и основной шаг, который делает Ириней, кратко формулируется им в самом начале второй книги. Используя ту же терминологию, что и в первой книге, Ириней говорит здесь, что его задача заключается в том, чтобы показать, что гностики своей мифологией унижают достоинство Царя и Главы всего, то есть единого Бога и творца этого мира. Ириней выделяет несколько базовых положений, которые он намеревается рассмотреть, и действительно, как это сравнительно недавно показал R. Greer [21], внутри второй книги можно выделить несколько разделов, которые структурно соответствуют программе, выдвинутой самим Иринеем в Adv. Haer. II 31,1. Начиная с некоторых теологических замечаний и позволяя себе многочисленные отступления, Ириней продолжает книгу критикой идеи Плеромы (главы 1-11), за которой следует критика мифологии Эонов (12-19), гностическая нумерология (20-28), антропология и сотериология (29-31). Последние несколько глав представляют собой различные добавления. Такова, как показывает исследование, композиция второй книги, однако могу поклясться, что если вы возьмете текст Иринея и начнете последовательно читать его, вы ни за что не догадаетесь об этом, потонув в бесконечных отступлениях! Итак, Ириней строит свое опровержение гносиса на противопоставлении доктрины единого христианского Бога и многочисленных божеств гностического мифа. По этой причине, вероятно, он не желает замечать монизм Валентина и абсолютный трансцендентализм “несущего” Бога Василида. Гностики должны быть язычниками, значит они ими будут! Опровержение достаточно хорошо следует за этапами развития гностического мифа, который приводится Иринеем в первой книге.

Описание гностицизма в первой книге довольно хорошо соответствует изначально заложенной в нее теологической схеме. Начинается первая книга с подробного изложения гностического мифа в версии, по видимому, Птолемея (главы 1-9), за которым, после критических замечаний самого Иринея, следует описание разногласий внутри школы Валентина (11-12) и пространное описание аллегорических методов Марка и его последователей (13-21). Затем, начиная с 23 главы, излагается история гносиса, которая начинается, как уже отмечалось, с Симона Мага и его последователя Менандра. За ними следуют Сатурнин и Василид (глава 24), Карпократ (25), Керинт (Cerinthus), эбиониты и николаелиты (26), Кердон (Cerdo) и Маркион (27), Татиан, энкратиты и другие multae propagines multarum haereseum (28), “различные другие, которые разрослись как грибы, и особенно Барбело-гностики” (29) и офиты (30). Все это заканчивается знаменитым пассажем о Лернской гидре (30,15). Последняя 31 глава является общим заключением. Таково “дерево, на котором растет такой фрукт”, как Валентин. Но сколько бы голов ни имела гидра, это один и тот же зверь. Эта последняя часть, как показывает сравнение с аналогичной секцией из ересиологического труда Ипполита Римского, к которому мы переходим, вероятнее всего была заимствована Иринеем из более раннего сочинения. Однако не исключено, что Ириней сам составил все это, дав тем самым образец для подражания его последователям в труде опровержения ересей.

Теологический трактат “Опровержение всех ересей” (Elenchos илиRefutatio omnium haeresium) [22], авторство которого приписывается Ипполиту Римскому (около 170–235), принадлежит к той же ересиологической традиции, что и труд Иринея. Это произведение, озаглавленное (вероятно, на основании содержания первой книги) Philosophoumena, долгое время приписывалось Оригену. Впоследствии текст был утерян и переоткрыт только в 1842 г. Вопрос о том, был ли римский епископ начала третьего века автором этого труда, до настоящего времени, строго говоря, открыт. Большинство исследователей просто соглашаются с авторством Ипполита, не выдвигая никаких дополнительных аргументов [23]. Однако вопрос об авторстве, интересный сам по себе, не очень важен для наших целей и поэтому может быть оставлен.

Труд Ипполита состоит из десяти книг (из которых сохранилось восемь) и делится на три части. Книги 1 и 4 описывают дохристианские “ереси” философов, астрологов, магов и т.д. Книги 5-9 посвящены христианским “ересям” и включают в себя описание более тридцати гностических систем. Последняя книга, называемая Epitome, представляет собой краткую сводку “всех ересей” и является независимым произведением. Задача автора этого монументального опровержения – показать, что все христианские ереси в действительности происходят от “языческой мудрости”. Идея эта, как мы знаем, универсальна и присутствует уже у Юстина.

Помимо явных заимствований из Иринея или из их общего источника, Ипполит цитирует значительное количество гностических текстов, которые иначе как через его посредство не известны. Особенно ценны те сведения, которые он дает о так называемых наассенах, и некий философский трактат (Apophasis Megale), который он без видимых причин приписывает Симону Магу. Упоминаемый ранее Парафраз Сема (или Сета), который полностью содержится в седьмом кодексе гностической библиотеки из Наг Хаммади (NH VII 1), Ипполит обсуждает в V 19-22. Что касается Валентина и его школы, описание Ипполита, хотя оно и не является прямой копией из Иринея, дает достаточно мало новой информации. Эти тексты имеют много общего, поэтому заслуживают сравнительного исследования [24]. К сожалению должен заметить, что даже после великолепной работы Марковича, текст Ref. находится в плачевном состоянии, временами напоминая скорее первый набросок, нежели законченный литературный труд. Бесцеремонность, с которой Ипполит обращается с учением Платона [25], не оставляет никакой надежды на то, что гностические учения излагаются им лучше.

Еще одно описание гносиса Валентина, а именно, Извлечения из Теодота и так называемой восточной школы времен Валентина(Excerpta ex Theodoto) принадлежит перу Климента Александрийского (около 150-215). Это весьма примечательное собрание высказываний некоего Теодота и других валентиниан, сопровождаемое комментариями Климента, частично восходит к тому же источнику, что и вторая часть описания системы валентиниан у Иринея.

“Извлечения из Теодота” представляют собой собрание свидетельств о гносисе Валентина во многих отношениях уникальное. Свидетельства эти, вместе с многочисленными выдержками из валентиниан, которые содержатся в других произведениях Климента, вместе составляют довольно пеструю и интересную картину, не лишенную, однако, противоречивых черт. Проблема заключается также в том, что источники Климента неизвестны, многие его свидетельства уникальны и, как следствие, не могут быть проверены на основании других текстов. Новые находки валентинианских текстов на коптском языке, как отмечают исследователи, скорее запутали и осложнили проблему, нежели прояснили ее. На этом фоне старое и хорошо известное не только не утрачивает своего значения, но и приобретает новый смысл, поскольку служит как бы пробным камнем, давая возможность понять и оценить смысл и содержание вновь найденных документов и поместить их в культурный контекст, который более или менее известен. Свидетельства Климента в этой связи, будучи информацией из первых рук, неоценимы.

Последним большим сводом “всех ересей” является Panarionмитрополита КипрскогоЕпифания (около 315 – 403) [26]. Этот знаменитый борец за ортодоксию, который слишком часто играл не очень почетную роль в церковных спорах, сподобился личного общения с гностиками. “Гностики Епифания” (Panarion 25-26), особенно женские их представители, пытались соблазнить молодого и неокрепшего в своих убеждениях монаха, но “всемилостивый Бог спас его от их непотребств”:

Я знавал их лично, возлюбленные (братья), и знаю об их обычаях от самих членов этой секты. Некоторые из женщин, которые сами верили во весь этот вздор, пытались убедить и меня. Более того, они пытались соблазнить меня … (я был молод и привлекателен тогда…) Эти женщины были очаровательны внешне, но внутри них обитало дьявольское безобразие. Однако всемилостивый Бог спас меня от их непотребств. Затем я ознакомился с их книгами и понял, что они имели в виду… В отличии от них, их литература не тронула меня. После этого я доложил о ситуации местным епископам и помог опознать тех (тайных) членов этой секты, которые официально принадлежали к церкви. И разоблаченных изгнали из города, числом около восьмидесяти человек…

Неплохое начало для будущего митрополита, не правда ли? Мы не знаем, кто были эти гностики, однако знаменательно, что наш монах был современником того, кто по неизвестным нам причинам скрыл гностическую библиотеку в египетских песках…

Метод Епифания весьма примечателен. Как это показал J. Dummer [27], описывая гностические “ереси”, митрополит Кипрский использовал современные ему труды по зоологии рисуя, таким образом, настоящий бестиарий. Количество ересей у Епифания достигло восьмидесяти. Основную часть трактата составляют буквальные и очень пространные выдержки из трудов его предшественников. Однако время от времени к ним добавляются новые сведения, ранее неизвестные, типа упомянутого выше описания его общения с гностиками. Среди немногих новых гностических текстов, которые также включены Епифанием в его труд, находится бесценное Послание Флоре Птолемея [28].

Слишком подробный трактат Епифания был впоследствии укорочен, составив удобное для практических нужд Recapitulatio (Anakephalaiosis), которое послужило источником для таких трудов, как каталог ересей Августина (De haeresibus), вторая часть Источника знаний Иоанна Дамаскина и Схолии Теодора бар Конаи[29].Каждое поколение добавляло к старому доброму гностицизму новые ереси, например, ислам и манихеизм. Теодорет Кирский (395 – 466) написал историю ересей в пяти книгах и церковную историю, которые также явились образцом для подражания в последующих поколениях [30]. Церковная история Евсевия Кесарейского также содержит некоторые сведения о гностицизме.

“Ортодоксальные” христианские философы и теологи второго – третьего веков уделяли гностицизму значительное внимание. Можно сказать, что в произведениях таких авторов, как Климент Александрийский, Ориген и Тертуллиан, гносис был очищен от мифологических излишеств и адаптирован для нужд формирующегося христианского мировоззрения. В конечном итоге теолог четвертого века Марцелий, который полагал, что именно Валентин стоит у истоков тринитарной теологии, не очень заблуждался. Учение Валентина дало его последователям и оппонентам необходимый аппарат для философской разработки этой доктрины, которая, вообще говоря, заведомо платоническая и была совершенно чужда апостольскому христианству.

Первый западный “отец церкви” и христианский гностик Тертуллиан (около 150 – 225) написал несколько трактатов против еретиков, а также беспрецедентную по своей бескомпромиссности De praescriptione haereticorum. Здесь вся классическая аргументация против гностиков нашла свое идеальное воплощение. Гностики – это ученики греческих философов, при этом (по одному только Тертуллиану ведомым причинам) Валентин является платоником, а Маркион – стоиком. Их вымыслы – это позднейшая фальсификация апостольского учения. “Что общего имеют Афины и Иерусалим, Академия и Церковь, еретики и Христиане!” (De praescr. 16). Гностики слишком много исследуют и стремятся к знанию. Напротив, подлинный христианин, если он поверил, должен принести знание в жертву вере: “Не знать ничего, кроме правила веры, – значит знать все” (De praescr. 14). Этих, в общем рациональных, аргументов Тертуллиану оказалось недостаточно, поэтому заканчивает он свою обвинительную речь вполне вразрез с судебной процедурой, которой до этого придерживался: “И вообще” еретики лгуны, воры, ссорятся между собой и, конечно же, одержимы дьяволом (De praescrip. 40-41).

Тертуллиану принадлежит трактат Adversus Valentinianos, который заслуживает самого пристального внимания [31]. Трактат Adversus omnes haereses[32], который приписывался Тертуллиану, в основном копирует Иринея, однако содержит некоторые дополнительные детали, поэтому также заслуживает внимания при анализе учения Валентина и его школы.

Александрийскому интеллектуалу Клименту (около 150 – 216) принадлежит особое место. Его вклад в историю гностицизма не исчерпывается упомянутым ранее трактатом Excerpta ex Theodoto. Все известные verbatim фрагменты из проповедей и писем Валентина содержатся в его Строматах. Можно сказать без преувеличения, что если бы не Климент, до нас не дошло бы ни одного слова самого Валентина.

Идеи, которые содержатся в его основном трактате “Строматы или Гностические заметки для памяти об истинной философии” [33], в целом составляют достаточно когерентное учение о христианском знании, которое он называет истинным гносисом. Ясно, что ложному гносису уделяется в этой связи значительное внимание. Фактически понятие “истинного” выкристаллизовывается в Строматах в сравнении с ложными аберрациями и искажениями, присущими “ложному” гносису. О гностиках Климент говорит постоянно. Сведения, которые он приводит о гностицизме, прежде всего о Валентине, Василиде и Исидоре, карпократианах и Маркионе, насколько показывает сравнение с другими источниками, довольно точны. Кроме многочисленных свидетельств о гносисе, Клименту принадлежит подробный анализ их учения, который также весьма примечателен, поскольку, с одной стороны, Климент был достаточно хорошо информирован и образован, чтобы понимать то, о чем он говорил, а с другой стороны, в отличие, например, от Оригена или Тертуллиана, достаточно несамостоятелен и эклектичен в своих воззрениях, чтобы быть хорошим свидетелем. Более того, эту роль свидетеля он часто сознательно себе отводит. Строматы написаны им как u(pomnh/mata заметки для памяти и “воспоминания” о том, чему он научился у мужей более достойных. Имена этих мужей в самих Строматах не упоминаются, Климент намекает только, что авторитетом они обладали апостольским. Гностики же (Маркион, Василид и Валентин) упрекаются именно в том, что они кичатся своими учителями (Strom. VII 108, 1). Слишком частое упоминание имени означает сомнение в его авторитетности. Почтение к тайным учениям и тайной традиции, которое испытывает и постоянно исповедует Климент, не имеет пределов. Также как и преклонение перед хорошим образованием. Постоянно указывать источник цитирования, в случае, например, Священного писания, Платона или Гомера кажется ему неприличным. Образованные люди должны знать своих классиков. Отсюда такие явления, нередкие в Строматах, как небрежное замечание: “Платон сказал где-то”, за которым следует цитата “по памяти” на полстраницы [34].

Строматы Климента знамениты количеством цитат и числом источников, в них содержащихся, с античных времен. Сам автор уверяет, что темный стиль и нарочитые неясности в его произведениях имеют значение педагогическое. Ищущий, мол, найдет. Не вся информация, которую приводит Климент, проистекает из первых рук. По всей вероятности, он использует антологии типа Florilegium Стобея [35], однако многое он читал, а также видел и слышал сам. Понятно, что выдержки из различных сочинений и заметки играли большую роль в литературном труде, поскольку книги были редки. Впоследствии эти Excerpta могли составить материал для более оформленного литературного труда или же остаться в почти неизменном виде, как в случае трех сохранившихся записных книжек Климента (Кроме Извлечений из Теодота, Клименту принадлежат также Eclogae propheticae и некие логические штудии, которые традиционно помещают в конце Стромат как “восьмую книгу”.)

Заметки (u(pomnh/mata) во времена Климента – не просто записная книжка или конспект, но некоторого рода литературный жанр [36], очень хорошо, как замечает сам автор, подходящий для философских размышлений (в действительности, я полагаю, обусловленный недостатком писчего материала). Известно, что подобного рода Заметки сочинил Плутарх. Выписки из книг или конспекты устных выступлений (a)po? fwnh=j) впоследствии также могли быть использованы в литературном произведении или даже опубликованы в виде “лекций”. Арриан записал и опубликовал лекции Эпиктета, Амелий записывал выступления своего учителя Плотина. Согласно Лукиану, Гермотим был вечным студентом и жил тем, что записывал и корректировал чужие лекции [37]. Климент цитирует письма и проповеди Валентина. Не могли ли и они сохраниться именно в таких записных книжках слушателей?

Несомненно, гностики оказали существенное влияние на формирование воззрений самого Климента, и мы не раз убедимся в этом в дальнейшем. Следует добавить несколько слов о технике цитирования гностических текстов, характерной для Климента. В отличии от классиков и союзников (например, Филона) Климент всегда дает точную ссылку на произведения своих противников. Как правило, это kata? le/cin буквально (из 24 случаев употребления этого выражения 12 относится к гностикам, остальное к различным не очень известным грекам и пророческим книгам), иногдаw(=de/ pwj (что может быть переведено просто двоеточием). Напротив, выражения типа a)/ntikruj, diarrh/dhn открыто, явно зарезервированы исключительно для положительных героев типа Платона, Гомера или Еврипида и ни разу не употребляются при цитировании гностического текста. Многочисленныеfasi/, fhsi/, le/gei, le/gousi k.t.l. – выражения амбивалентные и никакой классификации не поддаются.

Цитируя из книги О справедливости гностика Епифана, Климент вначале замечает, что у него эта книга есть ( )Epifa/nhj ou(=toj, ou(= kai? ta? suggra/mmata komi/zetai, u(io?j h)=n Karpokra/touj k.t.l.), а далее говорит: “Затем он добавляет буквально следующее – w(=de/ pwj e)pife/rei kata? le/cin” (Strom. III 5,1; 9,3). Более точную ссылку трудно себе представить.

Комментируя какой-либо источник, Климент довольно часто приводит серию цитат и более или менее буквальных пересказов. Hoek хорошо продемонстрировала это на примере Филона (благо, что его тексты сохранились и есть с чем сравнить). Иногда Климент, по-видимому вспомнив о какой-либо фразе, начинает с нее свой комментарий, затем же, очевидно обращаясь к самому тексту, последовательно разворачивает свиток, выписывая цитаты. Такой процесс наблюдается несколько раз, а в одном случае Климент очевидно сворачивал свиток, а не разворачивал его, поскольку цитаты идут в обратном порядке [38].

Александрийский мыслитель Ориген (около 186 – после 240) – фигура в истории гностицизма и христианской философии очень значительная [39]. Как и Климент, он уделял гностицизму и его критике большое внимание, возможно, слишком большое, поскольку его философия впоследствии также попала под колеса ортодоксии и была осуждена как еретическая. Впрочем, начались эти обвинения еще при его жизни. В связи с историей валентинианства нас прежде всего интересуют принадлежащий Оригену Комментарий на Евангелие от Иоанна [40]. Именно в этом трактате он цитирует и обстоятельно анализирует аналогичные толкования своего предшественника – гностика Гераклеона. Обширный труд Оригена Против Цельса (Contra Cels. VI 24-38) содержит сведения о так называемой диаграмме офитов [41].

Довольно многочисленные гностические тексты, обнаруженные сравнительно недавно, не могут быть обойдены вниманием в этом обзоре. Codex Askewianusи Codex Brucianus, датируемые четвертым и пятым столетиями, находятся ныне соответственно в British Museum и Bodlean Library, Oxford. Они были обнаружены почти двести лет назад, но по настоящему оценены и изданы только в недавнее время (Carl Schmidt, 1905, 1956). Codex Askewianus содержит коптский текст книги, которая получила название Pistis Sophia [42]. Codex Brucianus содержит Книгу великого таинственного Логоса, также на коптском языке. Papyrus Beroliensis 8502, который C. Schmidt приобрел в 1896 г. в Египте [43], содержит Евангелие Марии, Апокриф Иоанна, Sophia Jesu Christi и др. гностические книги.

Наконец, в 1946 г. была открыта коптская гностическая библиотека [44], которая содержит несколько текстов, очевидно связанных с Валентином и его школой.

Один из трактатов, который был назван Свидетельство Истины (Наг Хаммади библиотека, кодекс IX 2) [45], представляет собой явление очень своеобразное. Трактат направлен против гностиков, но в то же время сам написан под явным влиянием учения Валентина. Текст этот скорее всего довольно поздний. Валентин, Василид, Исидор и последователи Симона упоминаются в нем по имени. Текст, к сожалению, слишком фрагментарный, не позволяет сказать с уверенностью, о чем же идет речь. Однако смысл пассажа, посвященного Валентину, примерно таков. Критикуется некий учитель гносиса. О нем говорится, что он “прошел школу Валентина” и написал множество книг. Однако ученики его ссорятся между собой, подобно последователям Валентина. Они оставили благой путь, “поклоняются идолам” и идут по неверному пути (56 – 57). Немного ранее упоминается валентинианское учение об Огдоаде (восьмом небе). Как известно из христианских источников, валентиниане действительно учили о Восьмом небе, где обитает София, и куда в конце времен переместятся Демиург и душевная природа. Автор Свидетельства Истины говорит следующее:

Они учат об Огдоаде, которая есть Восьмая и является для нас местом спасения. Однако они и сами не знают, что есть спасение (55).

Далее следует совершенно испорченный пассаж, где что-то сказано о крещении. Автор относит себя к “душевной природе”, то есть признается, что он не считает себя избранным по природе гностиком. Тем не менее, трактат этот, делящийся на две части, явно гностический, скорее даже радикально-гностический. Начинается он следующим утверждением:

(29) Я обращаюсь к тем, кто знает, как слышать не телесным ухом, но духовным. Многие искали истину, однако не могли найти ее… поскольку находились под влиянием фарисеев и законников (книжников). Фарисеи и законники принадлежат архонтам и они владеют ими. Никто не сможет постичь истину, находясь под властью закона: ведь это означает служить одновременно двум господам…

Итак, Бог закона и Бог спасения явственно противопоставляются друг другу. Первая часть Свидетельства Истины направлена против христиан и культовой практики (явно католической). Вторая, к сожалению, очень фрагментарная, – против гностиков. Кто мог быть автором такого сочинения? Скорее всего, представитель радикального христианства, типа энкратитов [46]. Имея в виду подобные соображения, некоторые исследователи приписывают этот текст Юлию Кассиану (ок. 190) или Гиераклу (ок. 300). Действительно, как мы знаем от Климента, Кассиан учился у Валентина, но затем оставил его школу. Авторы маркионитского толка также возможные кандидаты в авторы этого текста.

Другой (также невозможно фрагментарный) трактат XI 2 [47] представляет собой подобие валентинианского катехизиса и содержит основные положения учения. Примечательно, что этот текст, очевидно, написанный последователем Валентина, содержит критику других школ валентиниан. Автор отстаивает свое мнение, или мнение своей школы. Ересиологи оказались правы: единства внутри школы Валентина не было.

Трактат Marsanes(X 1) (на сей раз название подлинное) содержит нумерологические спекуляции, интересные в связи с учением Марка [48]. Евангелие от Филиппа (II 3)представляет собой антологию речений гностического содержания [49].

Послание Петра Филиппу (VIII 2)содержит некоторые явные валентинианские черты [50]. Иисус после своего воскресения явился апостолам (знакомый из апокрифической литературы сюжет) и отвечает на их вопросы:

“Господь, мы хотим знать о кеноме и Плероме, что нас держит здесь, как мы оказались в этом мире и каким образом мы покинем его, что придает нам смелость и почему силы борются против нас?” (134,20 – 135,1)

Наконец, рассмотрим кратко следующие три трактата из Кодекса Юнга [51]. Tractatus Tripartitus (I 5), названный так просто потому, что он состоит из трех частей [52], представляет собой космологический философский трактат “от возникновения мира до восстановления всего”. Первая часть повествует о невыразимом божестве, которое, “будучи переполнено до краев сладостью”, пожелало разделить ее и породило Единородного (который от начала существовал в мысли Отца). Церковь явилась как плод любви между Сыном и Отцом. Все вместе они составляют Полноту (Плерому). Все это напоминает учение, приписываемое христианскими авторами последователю Валентина Гераклеону. Далее валентинианский миф о страдании Софии преобразуется в миф … о страдании Логоса. Вторая часть повествует о сотворении мира и истории трех земных рас. Последняя третья часть излагает учение о спасении совершенно в духе Валентина. Таким образом, этот примечательный трактат является образцом христианской гностической теологии.

Письмо Регию или Тратат о Воскресении (I 4) [53], подобно Посланию Флоре Птолемея, является образцом гностического (валентинианского) письма на теологические темы. Текст этот одно время исследователи склонны были приписывать самому Валентину.

Наконец, Evangelium Veritatis –Евангелие Истины (I 3, XII 2) [54].Это философско-теологическое сочинение, написанное в форме проповеди, довольно сложное по содержанию, автором которого, как предполагают некоторые исследователи, мог быть и сам Валентин [55]. Ириней (Adv. Haer. III 11,9) сообщает, что валентиниане действительно имели некоторое Евангелие Истины. Возможно, речь идет об этом самом тексте. “Истинная благая весть (евангелие) – это радость для тех, кто получил от истинного Отца дар гносиса”, – говорит автор этого Евангелия. Гносис – это знание себя, своего происхождения и предназначения и пути спасения (определение, которое в точности совпадает с тем, что мы встречаем в Извлечениях из Теодота) [56].

Трактаты герметического корпуса [57], особенно Асклепий и Поймандр, хотя и не могут в собственном смысле слова быть названы гностическими, представляют при изучении истории гносиса определенный интерес. Многие герметические мотивы созвучны гносису и были популярны в гностических кругах. Ведь не случайно библиотека Наг Хаммади содержит коптский перевод трактата Logos teleios или Асклепий, а также неизвестный ранее герметический трактат, посвященный символизму восьмой и девятой сфер (VI 6) [58].

Говоря о гностицизме, не следует забывать свидетельства философов неоплатоников [59]. Гностики пришлись не ко двору не только крепнущей в конце второго – начале третьего веков христианской церкви. Их заметили и не одобрили “философы”, особенно платоники [60]. Семя гносиса взошло на всем без исключения пространстве позднеантичной культуры во времена, когда она была монолитна только в своей бесформенности и беспрецедентном смешении культур и языков, стилей и обычаев. Принципиально индивидуалистический и богемный характер гносиса не позволил ему, в отличие от христианства или платонизма, оформиться в цельное движение. В результате гностики оказались чужими и среди своих (иудеев и христиан), и среди чужих (например, языческих философов). Отцы христианской философии, равно как и основатель неоплатонизма Плотин, лично удостоили их своей критики.

Порфирий в Жизнеописании Плотина, 16 упоминает о гностиках, которые посещали лекции Плотина. Говорит он следующее:

Были (gego/nasi) среди них христиане, а также другие, сектанты (ai(retiko/i), которые начали [свое учение] (a)nhgme/noi) [61] с древней философии, такие, как последователи Аделфиона и Акулина, которые владели многочисленными трактатами Александра Ливийского, Филокома, Демострата и Лида и [на их основе?] сочинили “откровенные” книги Зороастра, Зостриана, Никотея, Инородца ( )Allogenou=j), Месоса и им подобные. Ошибаясь сами и вводя в заблуждение многих, они утверждали, что Платон не сумел понять всей глубины умопостигаемой реальности. Плотин часто критиковал их во время своих лекций, а также написал книгу, которую мы назвали Против Гностиков [Enn. II 9]. Нам же он оставил [опровергнуть] то, чего он не касался. Амелий сочинил сорок книг против [трактата] Зостриан.

Примечательно, что некоторые из книг, которые входят в коптскую библиотеку из Наг Хаммади, имеют те же названия, что и “тайные книги”, упоминаемые Порфирием (именно: Zostrianos (Codex VIII 1), Allogenes (Codex XI 3)) [62]. О тайных книгах Зороастра, которыми якобы владели гностики из школы Продика, говорит Климент (Strom. I 69, 6). Messos упоминается в самом конце трактата Allogenes (68, 34 – 69, 20) и оказывается “сыном” самого Allogenes, то есть Сифа. Имя Nicotheus встречается в Codex Brucianus, о котором говорилось выше [63].

Плотин критикует гностиков за то, что они вводят странные понятия типа paroikeseis изгнания, antitypoi прообразы, metanoiai обращения (Enn. II 9, 1-4 Henry-Schwizer) и “гипостазируют” множество сущностей [64]. Плотина возмущает идея о злом демиурге – творце этого мира, которую проповедовали известные ему гностики. И самое главное: согласно Плотину, гносис – это не философия, в том смысле, что он нерационален и нелогичен, поэтому вместо того, чтобы аргументировать свое мнение, гностики предпочитают высмеивать чужое:

Они лучше бы ясно высказали свое собственное мнение, как это подобает философам…, вместо того, чтобы высмеивать [мудрых,] почитаемых знающими с древности, уверяя, что сами они чем-то лучше, чем греки (Enn. II 6, 9 50-55, cf. Porph., Vita Plot., 16).

Если это так, то возмущение Плотина понятно. Должно быть, он сильно рассердился, направив против гностиков свой единственный [65] полемический трактат и потребовав от своих учеников продолжения начатой им самим работы. Плотин выступает в защиту греческой культуры и философии, идеалам которых гностики наносят большой урон.