:
ОБИТАТЕЛИ ДОМА
ГДЕ ОН НАХОДИТСЯ, ЭТОТ ДОМ?
"Дом, где разбиваются сердца" - это не просто название пьесы, к которойэта статья служит предисловием. Это культурная, праздная Европа передвойной. Когда я начинал писать эту пьесу, не прозвучало еще ни единоговыстрела и только профессиональные дипломаты да весьма немногие любители,помешанные на внешней политике, знали, что пушки уже заряжены. У русскогодраматурга Чехова есть четыре прелестных этюда для театра о Доме, гдеразбиваются сердца, три из которых - "Вишневый сад", "Дядя Ваня" и "Чайка" -ставились в Англии. Толстой в своих "Плодах просвещения" изобразил его нам,как только умел он - жестоко и презрительно. Толстой не расточал на негосвоего сочувствия: для Толстого это был Дом, где Европа душила свою совесть.И он знал, что из-за нашей 'крайней расслабленности и суетности в этойперегретой комнатной атмосфере миром правят бездушная невежественнаяхитрость и энергия со всеми вытекающими отсюда ужасными последствиями.Толстой не был пессимистом: он вовсе не хотел оставлять Дом на месте, еслимог обрушить его прямо на головы красивых и милых сластолюбцев, обитавших внем. И он бодро размахивал киркой. Он смотрел на них как на людей,отравившихся опиумом, когда надо хватать пациентов за шиворот и грубо трястиих, пока они не очухаются. Чехов был более фаталист и не верил, что этиочаровательные люди могут выкарабкаться. Он считал, что их продадут смолотка и выставят вон; поэтому он не стесняясь подчеркивал ихпривлекательность и даже льстил им.ОБИТАТЕЛИ ДОМА
В Англии, где театры являются просто обыкновенным коммерческимпредприятием, пьесы Чехова, менее доходные, чем качели и карусели, выдержаливсего несколько спектаклей в "Театральном обществе". Мы таращили глаза иговорили: "Как это по-русски!" А мне они не показались только русскими:точно так же, как действие чрезвычайно норвежских пьес Ибсена могло быть слегкостью перенесено в любой буржуазный или интеллигентский загородный дом вЕвропе, так и события этих чрезвычайно русских пьес могли произойти вовсяком европейском поместье, где музыкальные, художественные, литературные итеатральные радости вытеснили охоту, стрельбу, рыбную ловлю, флирт, обеды ивино. Такие же милые люди, та же крайняя пустота. Эти милые люди умеличитать, иные умели писать; и они были единственными носителями культуры,которые по своему общественному положению имели возможность вступать вконтакт с политическими деятелями, с чиновниками и владельцами газет и стеми, у кого была хоть какая-то возможность влиять на них или участвовать вих деятельности. Но они сторонились таких контактов. Они ненавиделиполитику. Они не желали реализовать Утопию для простого народа: они желали всвоей собственной жизни реализовать любимые романы и стихи и, когда могли,не стесняясь жили на доходы, которых вовсе не заработали. Женщины вдевичестве старались походить на звезд варьете, а позже успокаивались натипе красоты, изобретенном художниками предыдущего поколения. Обитатели Домазаняли единственное место в обществе, где можно было обладать досугом длянаслаждения высшей культурой, и превратили его в экономическую, политическуюи - насколько это было возможно - моральную пустоту. И поскольку природа, непринимающая пустоты, немедленно заполнила его сексом и всеми другими видамиизысканных удовольствий, это место стало в лучшем случае привлекательнейшимместом в часы отдыха. В другие моменты от делалось гибельным. Дляпремьер-министров и им подобных оно было настоящей Капуей.ЗАЛ ДЛЯ ВЕХОВОЙ ЕЗДЫ
Но где еще могли устроиться уютно наши заправилы, как не здесь? ПомимоДома, где разбиваются сердца, можно было еще устроиться в Зале для верховойезды. Он состоял из тюрьмы для лошадей и пристройки для дам и джентльменов,которые ездили на лошадях, гоняли их, говорили о них, покупали их ипродавали и девять десятых своей жизни готовы были положить на них, аоставшуюся, десятую часть делили между актами милосердия, хождением вцерковь (что заменяет религию) и участием в выборах на стороне консерваторов(что заменяет политику). Правда, два эти учреждения соприкасались: изгнанныхиз библиотеки, из музыкального салона и картинной галереи можно было подчасвстретить изнывающими в конюшнях и ужасно недовольными; а отважные всадницы,засыпающие при первых звуках Шумана, оказывались совсем не к месту в садахКлингсора. Иногда все-таки попадались и объездчики лошадей, и губители душ,которые жили припеваючи там и здесь. Однако, как правило, два этих мирасуществовали раздельно и знать не знали друг друга, так что премьер-министруи его присным приходилось выбирать между варварством и Капуей. И трудносказать, какая из двух атмосфер больше вредила умению управлятьгосударством.ЕВОЛЮЦИЯ НА КНИЖНОЙ ПОЛКЕ
Дом, где разбиваются сердца, был близко знаком с революционными идеями- на бумаге. Его обитатели стремились быть передовыми и свободомыслящими ипочти никогда не ходили в церковь и не соблюдали воскресного дня, разве чтов виде забавы в конце недели. Приезжая в Дом, чтобы остаться там с пятницыпо вторник, на полке в своей спальне вы находили книги не только поэтов ипрозаиков, но также и революционных биологов и даже экономистов. Безнескольких пьес - моих и м-ра Гренвилл-Баркера, без нескольких повестей м-раГ. Дж. Уэллса, м-ра Арнолда Беннета и м-ра Джона Голсуорси - Дом не был быпередовым. Из поэтов вы могли найти там Блейка, а рядом с ним Бергсона,Батлера, Скотта Холдейна, стихи Мередита и Томаса Харди и, вообще говоря,все литературные пособия, нужные для формирования сознания настоящегосовременного социалиста и творческого эволюциониста. Забавно было провестивоскресенье, просматривая эти книги, а в понедельник утрем читать в газете,как страну едва не довели до анархии, потому что новый министр внутреннихдел или начальник полиции (его прабабушка не стала бы тут и оправдываться)отказался "признать" какой-нибудь могущественный профсоюз, совсем так, какесли бы гондола отказалась признать лайнер водоизмещением в 20000 тонн. Короче говоря, власть и культура жили врозь. Варвары не толькобуквально сидели в седле, но сидели они и на министерской скамье в палатеобщин, и некому было исправлять их невероятное невежество в областисовременной мысли и политической науки, кроме выскочек из счетных контор,занятых не столько своим образованием, сколько своими карманами. Однако и теи другие знали, как обходиться и с деньгами, и с людьми, то есть умелисобирать одни и использовать других; и хотя это столь же неприятное умение,как и умение средневекового разбойного барона, оно позволяло людямпо-старому управлять имением или предприятием без надлежащего пониманиядела, совсем так, как торговцы с Бонд-стрит и домашние слуги поддерживаютжизнь модного общества, вовсе не изучая социологии.ВИШНЕВЫЙ САД
Люди из Дома, где разбиваются сердца, не могли, да и не хотелизаниматься ничем подобным. Набив свои головы предчувствиями м-ра Г. Дж.Уэллса - в то время как в головах наших тогдашних правителей не держалисьдаже предчувствия Эразма или сэра Томаса Мора, - они отказывались оттягостной работы политиков, а если бы вдруг и согласились на нее, вероятно,делали бы ее очень плохо. Им и не позволяли вмешиваться, потому что в те дни"всеобщего голосования", только оказавшись по случайности наследственнымпэром, мог кто-либо, обремененный солидным культурным снаряжением, попасть впарламент. Но если бы им и было позволено вмешиваться, привычка жить впустоте сделала бы их беспомощными и неумелыми в общественной деятельности.И в частной-то жизни они нередко проматывали наследство, как герои"Вишневого сада". Даже теми, кто жил по средствам, в действительностируководили их поверенные по делам или агенты, ибо господа не умели управлятьимением или вести предприятие, если их все время не подталкивали другие,кому пришлось самим решать задачу: либо выучиться делу, либо умереть сголоду. От так называемой демократии при таких обстоятельствах нельзя былоожидать какой-либо помощи. Говорят, каждый народ имеет то правительство,которого заслуживает. Вернее было бы сказать, что каждое правительство имееттех избирателей, которых заслуживает, потому что ораторы с министерскойскамьи по своей воле могут просветить или развратить наивных избирателей.Таким образом, наша демократия вращается в порочном круге очереднойпорядочности и непорядочности.ДОЛГОСОЧНЫЙ КЕДИТ ПИОДЫ
У Природы способ справляться с нездоровыми условиями, к несчастью, нетакой, какой заставляет нас придерживаться гигиенической платежеспособностина основании наличных средств. Природа деморализует нас долгосрочнымкредитом и опрометчивыми выдачами сверх положенного и вдруг огорошиваемжестоким банкротством. Возьмем, например, обыкновенную санитарию в домах.Целое поколение горожан может полностью и самым возмутительным образомпренебрегать ею если не абсолютно безнаказанно, то, во всяком случае, безвредных последствий, которых можно было бы ожидать в результате такихдействий. В больнице два поколения студентов-медиков могут мириться с грязьюи небрежностью, а выйдя из нее, заниматься обычной практикой ираспространять теории, будто свежий воздух - просто причуда, а санитария -жульничество, установленное ради корысти водопроводчиков. Затем Природавнезапно начинает мстить. Она поражает город заразой, а больницу - эпидемиейгоспитальной гангрены и крушит насмерть направо и налево, пока невиннаямолодежь не расплатится сполна за грехи старших, и тогда счет выравнивается.А потом Природа засыпает снова и отпускает новый долгосрочный кредит с темже результатом. Вот как раз это и произошло в нашей политической гигиене. В мое времяправительство и избиратели так же беззаботно пренебрегали политическойнаукой, как Лондон пренебрегая элементарной гигиеной во времена КарлаВторого. Дипломатия в международных сношениях - всегда ребячески беззаконноедело, дело семейных распрей, коммерческого и территориального разбоя иапатии псевдодобродушия, происходящей от .лености, перемежающейсяспазматическими приступами яростной деятельности, вызываемой страхом. Но нанаших островах мы кое-как выпутывались. Природа отпустила нам кредит наболее долгий срок, чем Франции, Германии или оссии. Британским столетнимстарикам, умиравшим у себя в постели в 1914 году, жуткая необходимостьпрятаться в лондонском метро от вражеских бомб казалась более отдаленной ифантастичной, чем страх перед появлением колонии кобр и гремучих змей вкенсингтонских садах. В своих пророческих сочинениях Чарлз Диккенспредостерегал нас против многих бедствий, которые с тех пор уже постиглинас, но быть убитым чужестранным врагом на пороге собственного дома - там отаком бедствии не было и помину. Природа отпустила нам весьма долгосрочныйкредит, и мы злоупотребляли им в крайней степени. Но когда она наконецпоразила нас, она поразила нас с лихвой: четыре года она косила нашихпервенцев и насылала на нас бедствия, какие не снились Египту. Их можно былопредотвратить, как великую лондонскую чуму, и они случились лишь потому, чтоне были предотвращены. Их не искупила наша победа в войне. Земля до сих порвспухает от мертвых тел победителей.: 2015-09-13; : 80; !; |