:
ЙЕХУ И ЗЛАЯ ОБЕЗЯНА
Наблюдая эту картину состояния человечества, картину столь недавнюю,что отрицать ее правдивость нет никакой возможности, понимаешь Шекспира,сравнивающего человека со злой обезьяной, Свифта, изображающего его в видейеху, укором которому служат высокие добродетели лошади, и Веллингтона,говорившего, что британцы не умеют прилично себя вести ни в победе, ни впоражении. Но никто из них троих не видел войну так, как видели ее мы.Шекспир порочил великих людей, когда говорил: "Если б великие люди умелигромыхать, как Юпитер, то Юпитер никогда не знал бы покоя: ведь каждыйофицерик, осердясь, гремел бы до самого неба, гремел бы и гремел". Чтосказал бы Шекспир, увидев в руках у любого деревенского парня нечто гораздоболее разрушительное, чем гром, а на Мессинском хребте обнаружил бы кратерыдевятнадцати вулканов, которые взрывались бы там от нажима пальца? И дажеесли б то случился пальчик ребенка, последствия были бы ничуть не менееразрушительными? Возможно, Шекспир мог бы увидеть, как в какой-нибудьстратфордский домик ударила Юпитерова молния, и стал бы помогать тушитьзагоревшуюся соломенную крышу и растаскивать куски разваленной печной трубы.А что сказал бы он, посмотрев на Ипр, каков он теперь, или возвращаясь вСтратфорд, как возвращаются к себе домой нынче французские крестьяне, увиделбы старый знакомый столб с надписью: "К Стратфорду, 1 миля" - и в конце этоймили не оказалось бы ничего, только несколько ям в земле да куски старойразбитой маслобойки здесь и там ? Может быть, вид того, что способна учинитьзлая обезьяна, наделенная такой властью разрушения, какая никогда не сниласьЮпитеру, превзошел бы даже Шекспировы зрелища? И все же разве не приходится сказать, что, подвергая такому напряжениючеловеческую природу, война губит лучшую ее часть, а худшую половинунаграждает дьявольской силой? Лучше было бы для нас, если бы она вовсепогубила ее. Тогда воинственные способы выбираться из затруднений стали бынедоступны нам и мы старались бы не попадать в них. Поистине "умереть нетрудно", как сказал Байрон, и чрезвычайно трудно жить. Это объясняет, почемумир не только лучше войны, но и бесконечно труднее. Встречал ли какой-нибудьгерой войны угрозу славной смерти мужественней, чем изменник Боло встретилнеизбежность смерти позорной? Боло научил нас всех умирать: можем ли мысказать, что он научил нас жить? Теперь недели не проходит, чтобы какой-нибудь солдат, бесстрашноглядевший в глаза смерти на ратном поле и получивший ордена или особоотмеченный в приказах за отвагу, не вызывался бы в суд, так как он не устоялперед пустячным искушением мирного времени, оправдываясь лишь старойпоговоркой, что-де "человеку надо жить". Когда кто-то, вместо того чтобызаниматься честной работой, предпочитает продать свою честь за бутылку вина,за посещение театра, за час, проведенный со случайной женщиной, и достигаетвсего этого путем предъявления недействительного чека - нам странно слышать,что этот самый человек мог отчаянно рисковать жизнью на поле сражения! Иможет быть, в конце концов, славная смерть дешевле славной жизни? Если жеона не легче дается, почему она дается столь многим? Во всяком случае ясно:царство Владыки Мира и Спокойствия не наступило еще для нас. Его попыткивторжения встречали сопротивление более яростное, чем попытки кайзера. Какбы успешно ни было это сопротивление, оно нас обременяет в некотором родезадолженностью, которая не менее тягостна оттого, что у нас для нее нет цифри что мы не собираемся по ней рассчитываться. Блокада, лишающая нас "милостигосподней", становится со временем менее выносимой, чем другие блокады,лишающие нас только сырья, и против этой блокады наша Армада бессильна. ВДоме Налагающего на нас блокаду, по его словам, много помещений; но, боюсь,среди них нет ни Дома, где разбиваются сердца, ни Зала для верховой езды.
: 2015-09-13; : 70; !; |