КОСМИЧЕСКОЕ БРАТСТВО СПАСЕНИЯ

Пантеистическое или панлогическое доверие античности гностицизм разбил вдребезги. Самость открылась как несоизмеримая со всей природой. Это открытие впервые заставило самость выйти из ее полного одиночества: самость открылась с разломом мира.

В то же время это отвращение к космической чуждости приводит к постановке нового ударения на товариществе людей как на единственном царстве оставленного родства, сплоченного не только общностью происхождения, но также общностью ситуации чужих в этом мире. Но это товарищество относится не к естественным и социальным заботам людей, то есть человеческому существованию в мире, но только к акосмической внутренней самости и ее заботе о спасении

Так основано новое братство избранных, или верующих, или знающих, к которому принадлежат даже те, кто по стандарту мировой добродетели являются «ничтожными», если они являются носителями пневмы. И то, что эти «ничтожные» лучше солнца и всех звезд, является самоочевидным при новой оценке личности и природы. И равно очевидно, что взаимная забота об эсхатологическом братстве не может состоять ни в дальнейшем объединении человека с космическим целым в том, что касается чувства, ни в том, чтобы заставить его «играть его собственную роль» относительно его действия. Он больше не является частью целого, за исключением нарушения его истинной сущности.

Действительно, взаимная забота о братстве, брошенном вместе общим космическим одиночеством, углубляется этим отчуждением и дальнейшим искуплением других, которое для каждой самости становится ее собственным проводником.

Об этическом смысле антикосмической ориентации мы поговорим в следующей главе. Здесь, в нашем противопоставлении гностического понятия космического закона как связанного с положением звезд классическому, мы оценили символическую значимость полемики Плотина.

То, что пробудило его гнев — ничтожнейшие люди признаются братьями, но даже высшим элементам вселенной (и даже «нашей сестре — мировой душе») отказано в этой чести, — является точным выражением совершенно новой позиции, столь далекими наследниками которой мы являемся сегодня.

Гностическое отношение, которое здесь предполагает абсолютное различие бытия, а не просто различие ценности, поражает нас как почему-то более «современное», чем греческая позиция, занятая Плотином, который во всеобъемлющих порядках объективного мира видит более совершенный пример нашего собственного бытия и приписывает мудрости и добродетели родство с этими порядками, скорее близкими к несовершенству его собственной расы, чем связывающими его с ним. Поставленный в эту оппозицию, в которой он стоит на одной почве с христианством, гностицизм понимается как то, чем он действительно является: фактором в историческом повороте коллективного разума, который мы часто отрицательно описываем как упадок античности, но который в то же время является развитием новой формы человека. В том, что он критикует, Плотин показывает нам один из корней нашего мира.