РИХАРД ЗОРГЕ ПОЛЕМИЗИРЕТ С НИЦШЕ

Со школьной скамьи я пересел на эшафот. (Из записок Р. Зорге)

Рихард учился в повышенной средней школе, в берлинском районе Рихтфильде. Ему шел девятнадцатый год. Летние каникулы он решил провести в Швеции. Эта страна все время манила его. Здесь, в Швеции, и застала его весть о начале войны. После выстрела в Сараеве Австро-Венгрия 28 июля 1914 года объявила войну Сербии. Царское правительство России объявило всеобщую мобилизацию; Германия, используя это как предлог, объявила войну России, а три дня спустя – Франции; Англия – Германии…

Рихард Зорге заторопился домой и с последним пароходом покинул Швецию. Пока пароход медленно тащился из Стокгольма в Киль, Рихард обдумывал все происходящее. Кто виновник войны?.. Кто он, Гаврило Принцип, застреливший в Сараеве австрийского наследника эрцгерцога Франца-Фердинанда? Считалось, что выстрелы этого сербского гимназиста положили начало мировой войне. Гимназист. Мальчишка… Газеты поместили две фотографии: наследник австрийского престола Франц-Фердинанд с супругой в роскошном автомобиле незадолго до покушения; полицейские и прохожие хватают Гаврилу Принципа. Лица гимназиста не видно – он низко наклонил голову, по-видимому стремясь боднуть полицейского в живот.

Должно быть, этот юноша, поднявший руку на Габсбургов, на Франца-Фердинанда, добивавшегося уничтожения государственной независимости Сербии, считал себя патриотом и вовсе не помышлял о славе Герострата; он был мстителем, а газеты возвели его в ранг величайшего провокатора. Казалось бы, такой человек, спровоцировавший грандиознейшую из войн, должен стать героем века.

Но как ни странно, его вроде бы сразу забыли, тем самым подтверждая, что личность сербского гимназиста, в общем-то, никакого значения не имеет. Зато щедро писали о рынках, о превосходстве немецкой расы, о великой Пруссии, о превосходстве германской армии по численности, боевой подготовке и вооружению над армиями Антанты, о культе силы оружия и войны как «части мирового божественного порядка», о том, что ум немецкого народа со времени Фридриха II всегда был направлен на усовершенствование войны и что к враждебным народам нужно применить свои законы войны. Из нафталина вытащили шестидесятисемилетнего Гинденбурга и поставили во главе 8-й армии. Некто Фриманн пророчествовал: «Война будет иметь целебное свойство, даже если ее немцы и проиграют, ибо наступит хаос, из которого выйдет диктатор». Берлинское правительство, увлекаемое слепой пангерманской партией, явно было опьянено своим могуществом. Сила создает право! Эта немецкая война должна завершить дело Бисмарка и воскресить от долгого сна Священную Римскую империю германской нации. Не может заблуждаться та мораль, за которой стоит сила… и да здравствуют «Великогерманский рейх» и «Мировая империя из государств германского типа».

«В школу я так и не вернулся, выпускные экзамены не сдавал и сразу добровольцем пошел в армию. Что толкнуло меня на это? Горячее желание начать новую жизнь, покончить со школярством, стремление освободиться от жизни, которая 18-летнему юноше казалась абсолютно бессмысленной. Имело значение и общее возбуждение, вызванное войной. О своем решении я не сказал никому – ни товарищам, ни матери, ни другим родственникам».

Старшего брата призвали в первый же день войны и отправили в Восточную Пруссию.

Рихард проходил подготовку в одной из военных школ, находящихся в окрестностях Берлина.

После шестинедельного обучения весь выпуск школы был направлен на фронт, в Бельгию. Здесь, в районе реки Изер, развертывалось ожесточеннейшее сражение. Еще 4 августа немецкие войска вторглись в Бельгию. Бельгийская армия сразу же откатилась к Антверпену; немцы с триумфом вторглись во Францию и скоро подошли к Парижу. Но после сражения на Марне германские войска потерпели поражение и вынуждены были поспешно отойти. Французов и англичан спасли русские, которые в это время перешли в наступление там, в Восточной Пруссии. А здесь, во Франции, фронт растянулся теперь до Северного моря. Обе стороны постепенно переходили к позиционным формам борьбы. Как бы там ни было, но французский шантеклер так и не попал в немецкий суп.

Изер – неширокая река с очень медленным течением и низкими берегами, в которой прилив и отлив заметны даже выше Диксмюда. Здесь Зорге и его товарищам пришлось рыть окопы, и это оказалось нелегким делом. На глубине нескольких сантиметров появлялась вода, так как вся местность находится ниже уровня моря.

24 октября немецкие войска перешли в атаку по всей линии Изера и прорвали линию обороны бельгийцев, французов и англичан. Зорге находился в 4-й армии, состоявшей из свежих корпусов, укомплектованных преимущественно университетской молодежью. Здесь господствовал «германский дух». Уверенность в победе была безусловная. А уверенность подкреплена мощной техникой: гаубицами, минометами, аэропланами, бронемашинами. Нет, обломки бельгийской армии не могут задержать эту грозную лавину, которая покатится в Кале, где должна решиться победа Германии!

Изер форсирован немцами. Но в Ньепоре существуют шлюзы, которым немецкая разведка не придала никакого значения. И вот 28 октября бельгийцы открывают шлюзы. Мутные воды устремляются на германскую армию. Рихард Зорге барахтается в воде, захлебывается от черной жидкой грязи. Тонут солдаты, тонут орудия и минометы. А в сумерки зуавы, пешие егеря, сенегальские стрелки и бельгийские подразделения обрушиваются на ошеломленных наводнением немцев, и те поспешно бегут за Изер. Путь на Дюнкерк и Кале по побережью для германской армии закрыт. Десять дней беспрестанных атак и контратак. Брошена в бой дивизия эрзаца. Брошена лаyдверная бригада. Они полностью истреблены. Надежды на молниеносную победу потонули в вязком иле Изера. Немецкое командование намечает прорыв фронта у Ипра, этих ворот во французскую Фландрию. По образному выражению французского маршала Фоша, здесь «встречные усилия обоих противников приводят к столкновению, слепому в своей грубой силе и стремительности, а также исключительному по своей продолжительности. Немцы разыгрывают свою последнюю карту и пытаются провести свою последнюю маневренную операцию на Западном фронте». Это великое столкновение вошло в историю как «свалка во Фландрии». Потери обеих сторон были очень велики. Газета «Франкфуртер цайтунг» писала о немецких потерях: «Эти полки пошли па смерть. В этот день были принесены огромные непоправимые жертвы. Туманные осенние дни воскрешают во многих из нас ужасные воспоминания, живую и безутешную скорбь». Ей вторила «Лoкаль анцайгер»: «Никогда еще равнины Фландрии так обильно не орошались кровью, и, к несчастью, кровью пашей молодежи…» Гёте, повсюду ищущий и находящий закономерности, определял войну как заболевание целого общества. У каждой эпохи есть своя «основная болезнь…».

Кровь и трупы. Горы трупов. В окопе, в грязи лежит солдат Рихард Зорге. Дождь моросит вторую педелю. Гул канонады не утихает ни днем, ни ночью. Равнина, плоская, как стол. Ни бугорка, ни рощицы. Низменность, отвоеванная у моря. С незапамятных времен эти места служили районом вторжения из Центральной Европы на Запад. Зорге думает о войне, мысленно спорит с философом Ницше, апостолом культа силы, разбоя и грабежа. «Хорошая война освящает любую цель… Для зла есть будущность, придет время, когда народятся большие драконы…» – утверждает Ницше, кончивший свои дни в психиатрической лечебнице. Он открыто приветствовал все «характерные черты жизни: несправедливость, ложь, эксплуатацию». Откуда у этого человека, родившегося и выросшего в самой мирной стране – Швейцарии, столь воинственные юнкерски-прусские наклонности? А что, если его темный мозг безумца ясно представлял, как выползают эти «большие драконы»: подводные лодки, аэропланы, дирижабли, мортиры, воинственные генералы, государи, президенты, Антанта, Тройственный союз, коалиции?

«Это кровопролитное сражение внесло в мою душу и в души моих фронтовых товарищей первое, и притом наиболее глубокое, чувство беспокойства. Вначале я был полон желания принять участие в боевых делах, мечтал о приключениях. Теперь же наступил период молчания и отрезвления…»

Таково первое впечатление Рихарда Зорге от войны. Он начинал ее ненавидеть. Но и здесь, на полях Фландрии, в окопах, он сохранил способность анализировать, проникать в сокровенный смысл явления. Он хотел понять войну.

«Я стал перебирать в памяти все, что знал из истории, и глубоко задумался. Я обратил внимание на то, что участвую в одной из бесчисленных войн, вспыхивавших в Европе, на поле боя, имеющем историю в несколько сот, нет, несколько тысяч лет! Я подумал о том, насколько бессмысленными были войны, вот так неоднократно повторявшиеся одна за другой. Сколько раз до меня немецкие солдаты, намереваясь вторгнуться во Францию, воевали здесь, в Бельгии! Сколько раз и войска Франции и других государств подходили сюда, чтобы ворваться в Германию! Знают ли люди, во имя чего велись в прошлом эти войны? Я задумался: каковы же скрытые побудительные мотивы, приведшие к этой новой агрессивной войне? Кто опять захотел владеть этим районом, рудниками, заводами? Кто ценой человеческих жизней стремится достичь вот этих своих целей? Никто из моих фронтовых товарищей не хотел ни присоединить, ни захватить себе это. И никто из них не знал о подлинных целях войны и, конечно же, не понимал вытекающего из них всего смысла этой бойни».

Университетская молодежь быстро сделалась офицерами, держала себя высокомерно, замкнуто, считая солдат «серой скотинкой». Сразу образовались две касты: высшая и низшая. Большинство солдат, люди среднего возраста, были из рабочих или из ремесленников, состояли в профсоюзах и разделяли социал-демократические взгляды.

Старый каменщик из Гамбурга почему-то сразу проникся доверием к Рихарду и стал его первым настоящим политическим воспитателем. Он обладал острым умом и много знал. Жизнь основательно помяла его: был безработным, подвергался репрессиям за свои выступления против войны, еще когда война только назревала, и за участие в стачках. Он рассказывал о классовых боях в Германии, о недоверии рабочих к руководству социал-демократической партии, проголосовавшему в рейхстаге за кредиты, к «военному социализму» Шейдемана. Нет и не может быть классового мира. Главный враг немецкого народа находится в самой Германии – это германский империализм, германская военная партия, германская тайная дипломатия. Этого врага в собственной стране и должен побороть немецкий народ… «Революционный штиль» – лживая выдумка Каутского, Шейдемана, Носке и других социал-шовинистов.

После таких бесед Рихарду многое становилось ясно. Этой логике ничего не мог противопоставить даже сам Ницше – «сверхчеловек», стоящий по ту сторону добра и зла и призывающий покончить с царством черни.

Каменщик из Гамбурга был убит в начале 1915 года, когда французы неожиданно перешли в наступление и овладели германской первой линией.

В одном из этих боев Рихард Зорге получил первое серьезное ранение – в правое плечо. Его отправили в госпиталь, который находился в берлинском районе Ланквиц. Пришли сестры, пришла мать. От них узнал, что в Берлине неспокойно: горожане возбуждены. Уровень жизни понизился до такой степени, что скоро нечего будет есть. Это установленный правительством голодный режим. Процветает «черный рынок», здесь, правда, можно купить все, что угодно, были бы деньги. Но денег нет.

«Воодушевление и жертвенный дух, распространившиеся в начальном периоде войны, исчезли, – пишет Зорге. – Как только потекли баснословные прибыли, начались темные махинации военного времени, так высокие идеалы военного государства стали постепенно отходить на задний план. Вместо них возобладали материальные интересы, в достижении которых стали видеть цель войны, беспрерывно провозглашалась такая сугубо империалистическая цель, как установление господства Германии и прекращение навсегда войны в Европе».

Да, в Берлине никто не говорил больше о духовной энергии германской нации.

И здесь, на госпитальной койке, спеленатый бинтами, Зорге продолжает изучать, анализировать войну. Он много спорит с другим раненым солдатом – двадцатилетним Эрихом Корренсом. Эрих был ранен в июне этого года и отправлен в лазарет, сначала в Восточную Пруссию, затем в Берлин. По ночам они читали стихи, горячо обсуждали положение в Германии, говорили о свободе, о месте человека в обществе, об отношении к жизни, полемизировали с Ницше и Штирнером. Несколько месяцев лежали они в госпитале и успели навсегда привязаться друг к другу. (Переписка между ними будет продолжаться многие годы. Эриху Корренсу суждено стать видным государственным и общественным деятелем – президентом Национального совета Национального фронта демократической Германии, крупным ученым. Но об этом Зорге никогда не узнает.)

«Рихарда интересовало все, – свидетельствует Корренс,- он был живой, увлекающийся человек. Особенно притягивали его политика и литература. Он часто говорил, что не хотел бы «жить только для себя». Он намеревался посвятить себя служению великой цели, которая бы целиком, без остатка захватила все его существо. Рихард страстно искал эту идею, искал свое место в жизни». Но самое главное, о чем они спорили тогда: личное отношение к войне, как понимать войну. Да, Рихард начинал понимать войну как историческое явление. Явление, обусловленное политикой эксплуататорских классов, экономическими причинами, господством частной собственности. Почему возникла вот эта мировая война? Да, видимо, потому, что образовалась мировая капиталистическая система хозяйства. Война подчиняется какому-то более общему закону, она закономерна. Но можно ли обойтись без нее, избежать ее?.. Он понимал, что без посторонней помощи, без изучения специальной литературы не сможет разгадать сущность войны до конца, сформулировать то, что смутно бродит в голове. Пока была лишь ненависть к тем, кто развязал эту бойню.

После госпитального лечения ему дали отпуск, большой отпуск. Он мог не спеша идти по Унтер-ден-Линден, наблюдать за жизнью Берлина. В конце улицы – конная статуя старого Фрица; сейчас она уже не кажется грозной и воинственной. Зеленый купол рейхстага. На первый взгляд в столице ничего не изменилось. Так же бегут трамваи и автомобили, так же стоят на перекрестках полицейские. Швейцары распахивают двери магазинов. Сейчас модный цвет – серый: дамы и мужчины одеваются во все серое; на шляпах носят железные кресты. Железный крест повсюду: и на витрине табачной лавочки, и на детских каскетках, и на календарях. Дети тоненькими голосами поют «Wacht am Rein», им подпе- вают взрослые. Перед дворцом императора выставлено четырнадцать захваченных французских пушек; возле них всегда людно.

И все же Берлин сделался словно бы более нахальным, развязным и… в чем-то неуверенным.

Рихард, сдав выпускные экзамены в школе, поступил в Берлинский университет на медицинский факультет. Чем был вызван подобный шаг? Слишком много крови и страданий видел он за последний год. На войне он хотел быть не убийцей, а спасителем. Не пропускал ни одной лекции. Особенно стремился к хирургии, но на первом курсе ее просто не было как таковой. Здесь было все с самого начала, от Галена и Везалия, и Зорге вскоре понял, что медицина не его призвание. Он хотел бы лечить не отдельных людей, а общество в целом. Потому-то с медицины переключился на самостоятельное изучение политических вопросов, политической обстановки в стране, политических партий. Здесь все показалось сложным, до крайности запутанным. Но это была родная стихия «премьер-министра» Зорге; должно быть, уж кто для чего рожден! Великие естествоиспытатели, например, часто не способны к языкам. Линней прожил несколько лет в Голландии, но не мог запомнить и десятка голландских слов. Великие математики подчас невежественны в вопросах, лежащих за пределами математики. У каждого есть своя руководящая идея, и направление фантазии на эту идею кладет неизгладимый отпечаток на всю деятельность человека. Идея может вызревать годами. У Ньютона период вызревания идеи, как известно, длился целых семнадцать лет. Прирожденный музыкант Моцарт в три года воспроизводил мелодии на клавесине.

Рихарду исполнилось девятнадцать. А в этом возрасте невольно соизмеряешь свои поступки с деяниями знаменитых, пытаешься определить себя как общественную единицу, угадать себя, хочется принадлежать к умам оригинальным, самостоятельным, способным мыслить независимо от авторитетов. Он вспоминал, с каким интересом там, в окопах, залитых водой, прислушивались солдаты к каждому его слову – ведь в их глазах он был интеллигентом, человеком, учившимся в повышенной школе!

И теперь, когда, как ему казалось, он понял сущность политики, его вдруг снова потянуло на фронт: он должен объяснить солдатам… И Рихард Зорго, даже не дождавшись конца отпуска, надел солдатский мундир и вернулся в свою часть. Из его фронтовых друзей уцелели немногие. И эти немногие задавали Рихарду один и тот же вопрос: не будет ли война продолжаться вечно? Пора кончать… Но война только развертывалась по-настоящему. Планы быстротечной войны лопнули, она принимала затяжной характер. В 1915 году главным стал русский фронт. Здесь велись ожесточенные бои. Этот фронт тянулся от Риги, по Западной Двине, через Барановичи, Дубно, до реки Стрыпа. Сюда и перебросили осенью 1915 года артиллерийский полк, в котором служил Зорге.

Рихард ехал по русской земле. Он ни на минуту не забывал, что здесь его родина. Россия… Выжженные снарядами деревни, толпы беженцев. Гигантское пепелище. Нет, не в роли завоевателя хотелось бы Рихарду ступить на русскую землю… Германия за один только этот год потеряла миллион человек. А чего она добилась? Ей не помогло даже секретное оружие – ядовитые газы. Здесь, на Востоке, она вынуждена перейти к обороне. Но и в обороне солдат ранят и убивают.

По ночам он выходил из блиндажа и долго смотрел в яркое звездное небо. В такие часы он как бы возвышался над обыденностью, над своими бесконечными мытарствами по грязным фронтовым дорогам, не чувствовал больше своей затерянности среди людских масс, и в нем с новой силой просыпался интерес к своеобразному явлению, которое зовется войной. Она представлялась теперь единым организмом, внутри которого происходят сложнейшие процессы.

Однажды Рихард проснулся от грохота и грома. Хоть и привык он ко всяким обстрелам, ничего подобного слышать и испытывать еще не приходилось. Дрожала земля и сыпалась через настилы бревен над головой. И вот бревна заходили ходуном, стали опускаться. Рихард бросился к двери, а потолок, бревна со стопудовой насыпкой земли продолжали опускаться на него. Он рвал дверь, толкал наваливался на нее всем телом, пока не понял, что засыпало входную шахточку! Он потерял сознание, а когда пришел в себя, то увидел звездное небо и услышал рядом русскую речь. Позже понял, что случилось: тяжелый снаряд, угодив в настил, поднял бревна. Русские… они поговорили и ушли. А он лежал и боялся пошевелиться. Через два дня, когда Рихард сидел в окопе, его ранило осколком снаряда.

И снова Рихард в берлинском госпитале. Второе ранение. Смерть обходит его. Февраль 1916 года. На редкость студеная зима. В Берлине – голод, здесь в открытую осуждают правительство и кайзера Вильгельма и тайком передают из рук в руки номера журнала «Интернационал молодежи», где напечатана статья «Антимилитаризм». Статью подписал некто «Непримиримый», но многие знают, что это Карл Либкнехт, что создается фонд его имени для борьбы против империалистической войны. Тайно организована группа «Спартак», борющаяся против войны. Зорге встретился с двумя солдатами, знавшими Либкнехта и считавшими себя его союзниками и последователями.

"Я был знаком с семьями фронтовых товарищей и знал жизнь людей, принадлежавших к самым различным классам. Среди них были обычные семьи рабочих, мои родственники, принадлежавшие к среднему классу, классу буржуазии, были и знакомые из очень богатых семей. Буржуазия все настойчивее прибегала к теории о превосходстве немецкого духа. Я не мог выносить всего того, что делала эта надменная, тупая компания, представлявшая так называемый «немецкий дух», – среди политических деятелей также появились такие, которые уже начали проявлять беспокойство в связи с войной. В результате подняли голову реакция и империализм. На этот раз мое недовольство было еще большим, чем во время первого отпуска. Я опять попросился на фронт…»

Он еще не пришел к мысли, что может активно бороться против войны. Он пока наблюдал и изучал, прислушивался – и ненавидел тех, кто продолжал вести бешеную пропаганду за войну, кто оплевывал левых социал-демократов, оставшихся верными идеям интернационализма, кто своей демагогией стремился поднять боевой дух солдат, разглагольствуя о том, что должна делать Германия по отношению к каждому государству для установления на вечные времена своего превосходства. Но, как он убеждался всякий раз, солдатская масса больше не верила демагогам, а одобряла действия тех, кто вступил в борьбу с германским империализмом, разоблачал ура-патриотизм шовинистов и социал-предателей.

Рихард Зорге словно бы готовил себя к чему-то. «Я имел привычку молча слушать эти споры и ограничивался лишь тем, что задавал вопросы… Но постепенно приближался момент, когда я должен был отказаться от позиции стороннего наблюдателя и принять окончательное решение…»

Снова бесконечные равнины, леса и болота, сожженные деревеньки и гул канонады… Это север России.

Да, да, Ницше никогда не был на войне, потому и мог выдумывать свои чудовищные теории. А когда сам видишь пробитые головы, все умозрительные теории мигом исчезают, и нервы, хочешь ты того или не хочешь, работают неустанно, дергают, мучают…

Рихард Зорге служит в легкой артиллерии. Батарея на позиции. Ведет стрельбу. Командир с наблюдательного пункта передает но телефону команды. Старший офицер на батарее наблюдает за правильностью работы «номеров». А «номера» – это Зорге и его товарищи. Им неведомо, попадают ли снаряды в цель.

В тот день их батарею обстреляла тяжелая батарея противника. Все кинулись в окопы. Но было поздно. Из всего расчета уцелел только Зорге. Но и он был тяжело ранен. Два осколка перебили плечевую кость, один угодил в колено. Очнулся в полевом лазарете. Он был настолько слаб от потери крови, что его не отважились погрузить в санитарный поезд. Госпиталь в Кенигсберге.

Раненый Рихард влюбляется в сестру милосердия. В своих записках Зорге не называет имя этой сестры. Она успокаивала его, когда он метался в бреду, просиживала ночи у его изголовья. Но и тогда, когда нужда в особом уходе отпала, сестра подолгу сидела возле него.

жалела. А может быть, и больше того… Вскоре он узнал, что лечащий врач -ее отец. Они оба, отец и дочь, словно бы приглядывались к Зорге. А когда Рихард попросил принести газеты, оба заулыбались. По ночам он бредил фронтом и боевой линией, выкрикивая связные слова и команды. Тогда сквозь бред он слышал ее тихий голос, уговаривающий уснуть и ни о чем не думать. Лечение затягивалось. Врач сказал, что Рихард навсегда останется хромым. Сохранить ногу удалось чудом, но теперь она будет на два с половиной сантиметра короче. Сделано все возможное. Так что можно считать – с фронтом покончено! Навсегда.

Сестра милосердия и ее отец оказались людьми необычными. Оба состояли членами революционного, или независимого, крыла социал-демократической партии, были хорошо знакомы с не так давно умершим Бебелем, Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург, Кларой Цеткин, Вильгельмом Пиком, Францем Мерингом. Подумать только: с тем самым Францем Мерингом, о котором еще Энгельс сказал: «Он очень талантлив, и у него хорошая голова». Меринг до сих пор бодр и деятелен, выступает против войны. Недавно его бросили в тюрьму.

От своих новых друзей Зорге узнал о Международной конференции социалистов-интернационалистов, проходившей осенью прошлого года в швейцарской деревушке Циммервальд. Он впервые услышал имя Ленина, который во главе революционных марксистов вел на этой конференции ожесточенную борьбу с ренегатом Каутским. Значит, и русский пролетариат не хочет воевать…

«Впервые я услышал о Ленине, о его деятельности во время пребывания в Швейцарии. Я пришел к выводу, что если глубоко вникну в самые главные вопросы относительно империалистических войн, над которыми задумывался в период пребывания на фронте, то ответ на них обязательно найду. Я решил искать этот ответ или несколько ответов постепенно, по мере моего выздоровления. Уже тогда я решил посвятить себя служению революционному рабочему движению…»

В нем вспыхнул, казалось бы притупившийся за годы войны, интерес к экономике, к философии, ко всеобщей истории. Теперь он мог понять все по-иному.

Друзья охотно снабжали его книгами. И странное дело: сейчас его интересовала не только суть экономических учений, но и нравственная сторона всего содержащегося и в философии и в истории. Его поразило утверждение Франца Меринга о том, что пролетариат боролся с капиталистическим способом производства с того самого момента, как почувствовал на себе его удары, но силу для его преодоления он почерпнул из убеждения, что этот способ производства означает крупный исторический прогресс. Против войны мы боремся, говорит Меринг, потому что она навлекает бедствия в первую очередь на рабочий класс. Признавая историческое значение войны, Меринг далек от того, чтобы признавать ее рычагом человеческого прогресса. Социализм относится к милитаризму как раз так же, как и к его близнецу – капитализму: он не поворачивается к нему спиной, бормоча сердитые и банальные фразы по примеру буржуазных пацифистов, но он изучает его слабые и сильные стороны, чтобы с тем большей уверенностью победить Он был несколько удивлен, узнав, что еще Энгельс предсказал эту «всемирную войну», в которой «от восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу». Короны монархов будут валяться по мостовым; Энгельс предвидел «всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса». Осудив войну империалистическую, Зорге в то же время разгадал классовую сущность войн, стал понимать войну как одну из форм проявления классовой борьбы. Бороться против войны – значит бороться за ликвидацию ее социальных причин. Это был политический и гражданский вывод из двух с половиной лет пребывания в чреве войны.

Вернувшись в Берлинский университет, он прекратил занятия на медицинском факультете и целиком посвятил себя изучению политических наук и политэкономии. Прощание с врачом и его дочерью было трогательным. Здесь давали о себе знать не столько любовь, сколько дружба, взаимный интерес. Они радовались, что он решил встать на путь революционной борьбы, и снабдили его кое-какими адресами в Киле, которые могли пригодиться. Продолжал числиться в артиллерийском полку и значился в долгосрочном отпуске. Он-то знал, что в полк больше не вернется. Занимаясь в университете, на политико-экономическом факультете, стал готовить себя к деятельности революционера-профессионала. По свидетельству Лафарга, родители Маркса мечтали для сына о профессорской карьере; по их мнению, он унизил себя тем, что отдался социалистической агитации. Но разве Маркс мог избрать другой путь? И разве сегодня этот путь менее важен, чем тогда?

Экономическая система, которой так хвасталась Германия, разрушилась. Вместе с бесчисленными пролетариями я узнал, что такое голод, и понял, что значит испытывать постоянный недостаток в продовольствии. Я был свидетелем развала германской империи, которую считали государством, имеющим наипрочнейшую поликую структуру. Ни военщина, ни феодальные господствующие классы, ни класс буржуазии не могли указать путь для государства и найти выход для его спасения от всеобщего разрушения. То оке самое было и в лагере противника. Единственная свежая действенная идеология поддерживалась только революционным рабочим движением, в ее поддержку все более развертывалась борьба. Во время пребывания в Берлинском университете я внимательно изучил эти идеи, обратив особое внимание на их теоретическую основу. Я изучил античную философию и философию Гегеля, оказавшую влияние на марксизм, постепенно увлекался чтением работ Энгельса, а потом Маркса. Я изучил и врагов Маркса и Энгельса – людей, сделавших вызов их теоретическому, философскому и экономическому учению, и целиком отдался изучению истории рабочего движения в Германии и других государствах. За эти несколько месяцев я усвоил основы марксизма, уяснил суть диалектического метода, примененного на практике».

Ренегата и оппортуниста Карла Каутского ругали за грубые ошибки еще Маркс и Энгельс. В письме дочери Маркс так характеризовал Каутского: «Он – посредственный, недалекий человек, самонадеян… всезнайка, в известном смысле прилежен… принадлежит от природы к племени филистеров…» И этот филистер жив, здравствует и не так уж стар – ему шестьдесят три года. Зорге видел его несколько раз в Берлине. Каутский еще до войны образовал в германской социал-демократии группу «центра», которая выступает против марксизма. Ревизионист в рабочем движении Эдуард Бернштейн, провозгласивший свой иезуитский афоризм: «Конечная цель – ничто, движение – все!» Правые предатели Шейдеман, Эберт, Носке – эти хоть не лезут в теоретики, а помогают кайзеру и фельдмаршалу Гинденбургу вести войну до победного конца, душат рабочий класс.

…Весть о Великой Октябрьской социалистической революции в России стала кульминационным пунктом жизни Зорге.

«Взрыв русской революции указал мне путь, по которому должно идти международное рабочее движение. Я решил поддерживать это движение не только теоретически и идейно, я решил сам стать его частицей в действительной жизни…»

Это уже была отправная точка сознательной революционной деятельности. Революционная работа! Звать к борьбе, к свержению существующего строя…

Рихарду Зорге шел двадцать третий год.