ЧАСТЬ ВТОРАЯ. 3 страница

Он был взбудоражен всем тем, что увидел на родине. Бороться… Но за годы учебы во Франции он оторвался от товарищей. Его борьба за эти годы носила, если можно так выразиться, «теоретический» характер. Он считал себя коммунистом, но формально до сих пор в партии не состоял, не имел партийного билета, а возможно, даже не числился за дальностью лет в партийных списках. Во всяком случае, в Загребе с коммунистами связаться ему не удалось.

Франция была захвачена мировым экономическим кризисом позднее других капиталистических стран. К моменту возвращения Бранко из армии произошло значительное сокращение производства. Должность Бранко в электрической компании была упразднена, и он остался без работы.

Сокращение производства приводило к массовой безработице. Славко, работавший на заводе «Альстон», оказался в самой гуще борьбы рабочих за свои экономические права. Стремясь задержать развитие кризиса, предприниматели увеличивали рабочий день, сокращали заработную плату. Правительство в интересах предпринимателей сократило фонды на социальное страхование, пособия и пенсии, повысило налоги. Все это привело к небывалому обострению классовых противоречий во Франции. Начался новый подъем рабочего движения. Волна забастовок прокатилась по всей стране. В этот период Славко пришел к окончательному выводу, что только социализм способен разрешить классовые противоречия. Братья горячо обсуждают волнующий их вопрос: сможет ли победить социализм в России в условиях враждебного капиталистического окружения? И приходят к выводу: сможет, если прогрессивные силы всего мира будут противодействовать реакции и всячески задерживать развитие новой мировой войны, чтобы дать окрепнуть Советскому Союзу.

Братья в этот период были особенно дружны. Они хорошо понимали друг друга и готовы были помочь один другому советами и делами. Годы 1931-й и 1932-й были решающими в выборе их жизненного пути.

В январе 1932 года, скитаясь по городу в поисках работы, Бранко совершенно случайно встретил в Париже своих старых друзей по реальной гимназии и по студенческому марксистскому кружку, Крэя и Будака. Встреча несказанно обрадовала друзей. Вукелич узнал, что они покинули Югославию в 1926 году, спасаясь от белого террора. Они нелегально перешли горную границу Австрии и нашли там политическое убежище в организации революционеров. Узнав, что Бранко только-только вернулся из Югославии, Крэй и Будак стали расспрашивать о выступлении солдат в Загребе, о студенческих демонстрациях в Белграде. Вукелич посетовал на то, что не удалось связаться с товарищами. Ведь если подходить формально, то получается, что он будто бы находится вне движения. Но так ли это? Крэй улыбнулся: «Считай, что последние пять лет ты был в отпуске. Ну а что касается формальности, то могу твердо обещать: партийный билет ты получишь. Мы ведь представители Компартии Югославии. Но предварительно ты должен пройти проверку… Пять лет все-таки большой срок…»

Они долго беседовали. Крэй разъяснял. Да, случилось так, что во время белого террора определенная часть коммунистов вынуждена была покинуть Югославию, выехать в разные страны. Это временное явление. КПЮ сейчас принимает меры для преодоления кризиса, возникшего в ее рядах в первые годы монархо-фашистской диктатуры. В той стране, где в силу обстоятельств оказались хотя бы три югославских коммуниста, организуется марксистский клуб, наделенный правами партийной ячейки. Такой клуб существует в Париже. Бранко должен посещать его. Крэй и Будак поддерживают тесную связь о Югославией, эмигрантами они не считали себя никогда.

Бранко Вукелич получил партийный билет. Стаж пребывания в КПЮ) исчисляется с 1924 года. Бранко с жаром занялся революционной работой, выступал в марксистских клубах. Он стал мечтать о большом деле, которому можно было бы отдать себя всего. На заседаниях клуба Крэй говорил: «Мы должны бороться за мир. Поддерживая мир во всем мире в течение нескольких ближайших лет, мы предоставим Советскому Союзу возможность построить социализм…»

Но Крэй никогда не был в СССР и никогда не встречался с русскими коммунистами. А Бранко всегда хотелось попасть в Советский Союз, увидеть все своими глазами, драться за социализм. Об этом они мечтали вместе со Славко и не раз говорили на эту тему.

Бранко проникался все большей и большей враждебностью к капиталистическому миру. Финансовая паника выбросила на улицы городов Франции тысячи безработных, к ним принадлежал и Бранко. Его выручал пока журнал «Вю». Редактор давно вынашивал мысль посвятить один из номеров странам Дальнего Востока. Китай, Япония… Экзотика. Это привлечет подписчиков. В журналистской компании Бранко познакомился с женщиной- художницей по имени Ольга. Она была русской по национальности, и это особенно возбудило его любопытство. Однажды, когда Бранко заговорил о дальневосточном номере «Вю», она сказала: «Япония – страна прекрасных пейзажей. Завидую вам». Вукелич был удивлен. Она рассмеялась: «Разве вы не собираетесь в Японию?.. А почему бы вам в самом деле не поехать в Японию?» Они стали встречаться, просто как друзья, как коллеги. Много говорили о Советской России, о желании Бранко посетить эту страну.

…Вукелич сказал редактору журнала «Вю», что согласен поехать в Японию, готов подписать контракт. Редактор немедленно оформил контракт и выдал Вукеличу корреспондентский билет. Бранко добился аудиенции у президента Всеобщей электрической компании. Президент принял сухо, по сразу подобрел, когда узнал, что Вукелич вовсе не собирается просить о трудоустройстве. Рекомендательные письма в Японию? О, пожалуйста! Поездка в Японию… Дьявольски интересно. Проклятый кризис гонит людей на край света. Если дела поправятся, здесь, в компании, место всегда за господином Вукеличем. Он и японцам рекомендует Вукелича как превосходного юрисконсульта. В жизни все может пригодиться. Пока Эдит совершала поездку по Дании, Бранко с вязался с югославской ежедневной газетой «Политика» и также получил корреспондентское удостоверение. Газета «Политика» желает иметь своего корреспондента в Токио (тем более что газете это ровным счетом ничего не стоило). На подготовку к отъезду Вукеличу дали всего шесть недель, но он успел оформить все эти дела: закупил книги по искусству Японии, запасся фотоматериалами и альбомами в таком количестве, что их хватило бы на несколько лет.

Путешествие в Японию длилось сорок три дня, 11 февраля 1933 года Вукелич с семьей высадился в Иокогамском порту.

С Рихардом Зорге Вукелич встретился только восемь месяцев спустя. Чем же были наполнены эти восемь месяцев? Журналистской деятельностью, знакомством с французскими, английскими и американскими коллегами. Вукелич был хорошо принят в японских журналистских кругах. Он обладал веселым, общительным характером, и повсюду его встречали улыбкой. Он пытался создать впечатление несколько легкомысленного человека, которому все нипочем. Великолепное знание английского, французского, немецкого и других языков делало его неким посредником в Токийской ассоциации иностранных корреспондентов. Как одержимый носился он по картинным галереям Токио, осматривал буддийские храмы в Кама- куре, Киото, Наре. Заполнял альбомы изображениями бронзового Будды-целителя из храма Кофукудзи, Амида- будды, Вайрочана-будды. Его пленила крылатая японская архитектура. Ого! Япония – обетованная страна художников, скульпторов, архитекторов. Языки всегда легко давались Бранко, и он сразу же занялся японским. Живой, восторженный, немного опьяненный всем увиденным приходил он домой. Эдит ворчала: на работу устроиться, несмотря на блестящие рекомендации, не удается; в Токио своих преподавателей гимнастики некуда девать. Она была дурой, согласившись ехать сюда. Бранко успокаивал жену. В конце концов все как-нибудь образуется. Ведь они в Японии, в Японии!..

Психолог по натуре, рационалист в своей области, Зорге обладал моральной интуицией, поистине граничащей с прозорливостью: он никогда не ошибался в людях. Любая ошибка могла стоить жизни, загубить все дело. В работе он искал единомышленников и всякий раз находил их. Вукелич был таким единомышленником.

Бранко рассказал, как он с семьей пробирался в Иокогаму по туристскому маршруту из Марселя через Красное море, Сингапур и Шанхай. Он умолчал о том, в какое затруднительное положение попал, не рассчитав свои скромные средства: сперва поселился в самой лучшей гостинице, а затем в меблированной квартире «Банка». В Париже его уверяли, что жизнь в Японии баснословно дешева: на десять иен в день можно с семьей прожить роскошно. Увы, действительность оказалась намного жестче: десять иен в день комната и питание для двух человек стоили в Токио около десяти лет назад, до того, как было введено эмбарго на золото.

Но Рихард уже знал от радиста о затруднениях Бранко и посоветовал ему подыскать более скромный и более уединенный дом, где можно было бы без опасений развернуть радиостанцию.

Вукеличи перебрались на улицу Санайте, в квартал Усигомэ-ку. Здесь Бернгард и Эрна занялись монтированием радиостанции. Рихарду не терпелось установить связь с Центром. Но радисты попались нерасторопные. Они все не могли найти нужные детали, слонялись целыми днями но городу или же, закрывшись в комнате, что- то паяли, ругались и переделывали все заново.

Бернгард оказался человеком вспыльчивым, угрюмым, с большим самомнением, но недалеким. Теоретически свое дело он, может быть, и знал, но что касается практики… Кроме того, он часто пренебрегал правилами конспирации, по всякому поводу разыскивал Рихарда и докучал ему, делал многозначительный таинственный вид, изображая из себя заговорщика. За несколько месяцев он успел надоесть Рихарду до смерти, и Зорге дал себе слово при первой же возможности отстранить этого человека от организации, но пока Бернгард действовал: он поднял на ноги всех продавцов радиомагазинов.

Зорге дал указание Вукеличу связаться с художником Мияги, который вернулся из Америки на родину совсем недавно, в октябре. И с первого же дня стал следить за объявлениями в английской газете «Джэпен адвертайзер». Именно в этой газете должно было появиться объявление, условный сигнал: «Хочу приобрести гравюру укиаэ».

Каким образом японец Мияги Етоку попал в Америку и почему он много лет спустя решил вернуться на родину, чтобы здесь заняться делом, далеким от изобразительного искусства, которому он мечтал посвятить всю свою жизнь? Родился он на острове Окинава, в семье разорившегося земледельца. Нужда заставила отца эмигрировать сначала на Филиппины, а затем в Калифорнию.

Етоку в это время воспитывался в семье деда и бабки со стороны матери. В 1917 году он закончил среднее образование и поступил в учительский институт. Институт пришлось оставить. Молодой человек вспомнил об отце, сел на пароход и в июне 1919 года ступил на американский берег. Втайне он надеялся в более сухом климате избавиться от туберкулеза. В те времена эмиграция считалась обычным делом, и на тихоокеанском побережье США существовали огромные поселения японцев. В течение двух лет Етоку занимался в школе английского языка, потом стал посещать школу художеств в Сан-Франциско, а затем в Сан-Диего. Но туберкулез привязался к молодому человеку накрепко. Мияги-старший мало чем мог поддержать сына, так как жил бедно; в конце концов, скопив небольшую сумму, он надумал вернуться на Окинаву. Етоку остался совершенно один в чужой стране. Питался скверно, приходилось думать не об искусстве, а о куске хлеба. Все же ему удалось закончить художественное училище в Сан-Диего, а потом Институт живописи Макдональда Файта. Он устроился рабочим на ферму близ Брули. Выбраться из нищеты помогли друзья Абе Кензен, Дзюн, Синсей и Накамура Коки: они взяли Етоку в пай и открыли в «маленьком Токио» Лос-Анджелеса ресторан «Сова». К этому времени относится и расцвет таланта Мияги: он рисовал самозабвенно, не заботясь о том, купят ли его картины. Но картины покупали, появились деньги, можно было наконец обзавестись семьей. Летом 1927 года Мияги женился на Ямаки Чио, переехал жить в Лос-Анджелес, в дом японского фермера Китабаяси Ёсисабуро. Под влиянием своих друзей за год до этого Мияги организовал в ресторане «Сова» кружок по обсуждению социальных проблем. Что толкнуло его на подобный шаг? Сам он об этом говорил так: «Я не могу сказать, что не подвергался влиянию своих друзей и книг, которые я читал, но гораздо большее влияние на меня производило то, что я видел: неустойчивость американского капитализма, тирания правящих классов и прежде всего бесчеловечная дискриминация в отношении азиатских народов. Я пришел к заключению, что лекарством от всех этих болезней является коммунизм». Пришел не сразу. Вначале были шумные собрания, споры. Кружок стали посещать коммунисты. Американский профессор русского языка Такахаси и другой коммунист, по фамилии Фистер, читали кружковцам лекции на политические темы, знакомили с трудами Маркса, Энгельса, Ленина, рассказывали о Великой Октябрьской социалистической революции в России. Постепенно марксистский кружок превратился в «Общество пробуждения», затем в «Рабочее общество» со своим журналом «Классовая борьба» и еженедельной «Рабочей газетой». Под влиянием «Рабочего общества» возникло «Общество пролетарского искусства», куда без колебаний вступили Мияги, его жена Чио, а также их многочисленные друзья – художники, журналисты. Начались аресты, попал в тюрьму редактор «Рабочей газеты», друг Мияги – Кеммоцу. Семь человек было выслано вместо Японии в Гамбург под гарантию германского посла. В 19,31 году Мияги вступил в Американскую компартию и состоял в так называемой секции восточных национальностей калифорнийской организации. Эта секция была сформирована из японцев, китайцев, филиппинцев и индийцев; в большинстве в то время были японцы.

«В детстве я был откровенным националистом, но даже тогда я возмущался тиранией японской бюрократии. Доктора, адвокаты, банкиры и чиновники в отставке имели обыкновение прибывать сюда из Кагосимы; они становились ростовщиками и эксплуатировали местных крестьян. Я ненавидел этих людей, потому что мой отец учил меня никогда не использовать чужую слабость. Точно так же он преподавал мне историю Окинавы, сравнивая прошлый славный период с теперешним полуколониальным положением… Мне кажется, что критика этой бесчеловечной тирании и бедности народа Окинавы впервые обратила мой ум на политические вопросы».

В те годы в США широко проводилась антияпонская шовинистическая кампания, устраивались японские погромы. Если кто-нибудь пытался протестовать, его без суда бросали на шесть месяцев в тюрьму. Ордера на арест были заготовлены почти на каждого японца, заподозренного в революционной деятельности. По пятам Мияги ходили полицейские агенты. Перспектива угодить в американскую тюрьму не прельщала. Друзья посоветовали ему на время покинуть США, а имущество переписать на жену. Мияги последовал совету, объявил, что по вызову больного отца собирается в Японию. Незадолго до отъезда Мияги встретился с человеком, который сказал: «В Токио есть товарищ, он хотел бы поговорить с вами…» Мияги был удивлен и заинтересован. Кто знает его в Токио? Мияги мог считаться старым конспиратором и понимал, что излишнее любопытство неуместно. Он только спросил: «А как я разыщу этого товарища?» – «Вы должны следить за газетой «Джэнен адвертайзер». Там появится объявление: «Хочу приобрести гравюру укиаэ». Вы придете в бюро объявлений Иссуйся и встретите там неизвестного, который вручит вам американский доллар. У вас будет точно такой же доллар, но с номером на единицу больше. Вот он!» Мияги взял доллар.

Такова история художника-искусствоведа, коммуниста Мияги Етоку, который добровольно пожелал работать в организации Зорге, бросил обеспеченную жизнь в Америке, все свое имущество, дом и устремился навстречу опасностям. Он не хотел подвергать риску любимую жену Ямаки, а потому оставил ее в Лос-Анджелесе, пообещав скоро вернуться, хотя и не был твердо уверен, что это удастся сделать. Увидеться им больше не довелось.

Наконец-то в середине декабря 1933 года Мияги обнаружил в «Джэпен адвертайзер» нужное объявление. Он поспешил в бюро объявлений Иссуйся и встретил здесь Вукелича. «Это я ищу гравюру укиаэ», – сказал Бранко. Когда они остались одни, журналист протянул бумажный американский доллар. У Мияги в кармане хранился точно такой же, только с номером на единицу больше. Все сходилось. Но Мияги пока еще не числился членом организации. Это была строго добровольная организация, и вступить в нее художник мог только после знакомства с Зорге, после обстоятельной беседы с ним. В случае несогласия Мияги мог спокойно вернуться в Америку, дав слово хранить тайну.

В картинной галерее Уэно появились два иностранных журналиста – Зорге и всем известный Вукелич. Каждый из них собирался написать статью о японском искусстве в свои газеты. Но как может разобраться иностранец, не знающий японского языка, истории искусства Японии, в многочисленных макимоно (картинах-свитках) в стиле Ямато-ё, в гравюрах Хисикавы Моронобу, Хокусан, Хиросиге? Превосходно владеющий английским языком художник-искусствовед Мияги взял на себя нелегкую задачу рассказать иностранцам историю развития японской гравюры. Он говорил, а они записывали в блокноты. Художник был худ, с нездоровым румянцем на впалых щеках – его сжигал туберкулез. Большие карие глаза лихорадочно блестели. Говорил он интересно, и Зорге не на шутку увлекся. Вукелич вообще был человеком искусства, художником и отправился-то в Японию с тайной надеждой, помимо основного дела, всерьез изучить архитектуру древних храмов, школу живописи тушью Сессю и, конечно же, гравюру на дереве. Если раньше Рихард сомневался, что такое лицо, как художник, может принести пользу организации, то теперь, познакомившись с Мияги, понял, что имеет дело с натурой чистой, убежденной и непреклонной. В конце концов не так уж важно, что служит прикрытием члену организации, важны его принципы, готовность пожертвовать жизнью, если это потребуется. Сам Мияги считал себя не подготовленным для разведывательной деятельности, и такое чистосердечное признание понравилось Рихарду. Он не любил людей, которые быстро загораются и быстро гаснут. Но у Мияги был опыт нелегальной работы, и этот опыт теперь мог пригодиться. Зорге не торопил с окончательным ответом.

Лишь после нескольких встреч Мияги твердо заявил, что вступает в организацию. «Я пришел к выводу о необходимости принять участие в работе, когда осознал историческую важность задания, поскольку мы помогали избежать войны между Японией и Россией… Итак, я остался, хотя хорошо знал, что… в военное время я буду повешен…» – скажет он позже.

Следовало также связаться с Одзаки, который находился в Осаке. В данном случае трудно было обойтись без помощи Мияги.

О Ходзуми Одзаки Зорге думал еще в Москве, перед отправкой в Японию, думал в первые же часы своего появления в Токио, наводил о нем справки. И теперь, когда он как журналист каждый день убеждался, что отношения между Германией и Японией укрепляются, Одзаки стал прямо-таки необходим. Что замышляет правящая верхушка нации ямато? Давно ли генерал Танака призывал к войне с Советским Союзом?.. Правда, потерпев провал, Танака ушел в отставку еще в 1929 году. Но предан ли забвению знаменитый секретный «меморандум Танаки»? То, что японцы вторглись за Великую Китайскую стену, в провинцию Хэбэй, командуют в Маньчжурии, – уже реальность; то, что активизировалось «молодое офицерство», настроенное милитаристски, – тоже реальность. Все чаще японская военщина проповедует в печати необходимость захвата Советского Приморья, яноно-маньчжурские отряды то и дело вторгаются на территорию СССР. Япония наотрез отказалась подписать с Советским Союзом пакт о ненападении. Подобная ситуация не может не насторожить. А главное, как будут развиваться взаимоотношения Японии и Германии дальше?..

Зорге знал, что в правительственные круги Японии доступ иностранцу закрыт. Вы можете великолепно владеть японским языком, можете состоять в дружбе с высокопоставленными японцами, очаровывать их превосходным знанием японских обычаев, литературы, искусства, но вы никогда не проникнете в святая святых японской политики. Для этого нужно быть японцем.

Здесь необходим Одзаки, известный в правительственных кругах как один из лучших специалистов по Китаю.

В Шанхае Одзаки хорошо помогал группе Рихарда. Не переменились ли его взгляды с тех пор, не отошел ли он от беспокойной политической жизни? Нет. То и дело в «Осака Асахи» появляются его статьи, направленные против экспансионистских устремлений японской военщины.

Рихард отправился в «японскую Венецию» – город Осаку. Тут, по дороге, он впервые с близкого расстояния увидел сверкающий конус знаменитой Фудзиямы. «Японская Венеция» встретила его чадом бесчисленных заводских и фабричных труб. Это был второй по населению город в стране, огромный тихоокеанский порт. Осаку не зря называли «японской Венецией»: по бесчисленным перекрещивающимся каналам сновали катера, грузно плыли караваны барж, в город заходили даже океанские суда.

Японию обслуживали два крупных конкурирующих газетно-издательских концерна: «Майници», отражающий интересы промышленной буржуазии, и «Асахи» – собственность акционерного общества, половина акций которого принадлежала сотрудникам редакций и журналистам. Концерн «Асахи» считался носителем прогрессивных тенденций. В любом городе, в любой провинции каждый концерн имел свои газеты: к примеру, «Токио Асахи» и «Токио Ници-Ници», «Осака Асахи», «Осака Майници». Газетная война велась не на жизнь, а на смерть. Каждый стремился любыми способами залучить подписчика.

Одзаки находился в «Осака Асахи», он так же, как и другие сотрудники редакции, был держателем акций. Кроме того, он много зарабатывал: прожорливая газета с миллионным тиражом, выходящая два раза в день, беспрестанно требовала нового материала, обстоятельных политических статей. Одзаки трудился не покладая рук. Часто также его статьи появлялись в солидном политическом журнале «Тюо корон». Именно статьи Одзаки, содержащие глубокий анализ внутриполитического положения в Китае, опубликованные этим журналом, считались наиболее авторитетными даже в правительственных кругах. Одзаки знали как крупного специалиста в вопросах японской и китайской истории и культуры, он считался ведущим экспертом по китайским делам, имел несколько научных трудов.

В конце весны 1934 года в редакцию «Осака Асахи» зашел худощавый человек в американском костюме, представившийся как Минами Рюити, – это был художник Мияги. Он намекнул Одзаки, что с ним желает встретиться старый друг по Шанхаю. Одзаки сразу же догадался, что в Японии появился Зорге, не стал ни о чем расспрашивать, а назначил художнику встречу вечером в китайском ресторане. Тут они могли потолковать без свидетелей. Решили, что встреча Зорге и Одзаки произойдет в ближайшее воскресенье в заповеднике Нара. На том в расстались. Не нужно, однако, думать, что Мияги, выполняя просьбу Зорге, мог составить четкое представление о роли Одзаки в организации. Он вообще не знал, зачем журналист из Осаки потребовался Рихарду и имеет ли это все отношение к делам организации. А для Одзаки художник был лишь эпизодическим лицом, неким Минами Рюити.

Нара – провинциальный городок, притулившийся под самым носом у Осаки – города-гиганта. Некогда в древности Нара была столицей, а сейчас превратилась в большой музей страны. Правда, не все музеи доступны здесь для широкой публики. Так, императорский дворец сокровищ, размещающийся в деревянном здании, всегда закрыт. Есть еще дворцовый музей, где сосредоточены коллекции ранней японской скульптуры. Искусство сейчас меньше всего занимало Рихарда. Он с волнением ожидал встречи с Ходзуми Одзаки. Согласится ли Одзаки вступить в организацию?..

Вот в аллейке показался Одзаки, японец интеллигентного вида, с гладко зачесанными волосами, в больших очках. В руках он мял шляпу. В нагрудном кармане торчало несколько самопишущих ручек. Он неторопливо подошел к Зорге, и они, как бы обмениваясь впечатлениями, заговорили. Встреча обоих обрадовала. Проницательный Одзаки знал, о чем пойдет речь, он добродушно щурил темные глаза и ждал. Когда же Рихард без обиняков сказал, зачем пожаловал, эксперт протянул руку: он согласен сотрудничать, готов помогать Зорге и его друзьям Одзаки только казался тихим, на самом деле он был тверд как железо. И последователен.

Японским членам организации Зорге дал полную самостоятельность, обстоятельно побеседовав с каждым в отдельности. Никто не должен знать, что Зорге причастен к организации. Вскоре Одзаки даже разработал своеобразную инструкцию, определяющую нормы поведения членов организации. «Никогда не нужно показывать, что вы хотите получить от собеседника интересующие вас сведения. Люди, особенно занимающие важные посты, просто откажутся разговаривать с вами, если у них возникнет хоть малейшее подозрение о вашем намерении добыть ту или иную информацию. Если же вам, напротив, удастся создать впечатление, что вы знаете гораздо больше, чем ваш потенциальный источник, он сам с улыбкой выложит все, что ему известно. Прекрасным местом для сбора информации являются неофициальные обеды.

Очень важно быть настоящим специалистом в какой- либо области. Что касается меня, то я являюсь экспертом по Китаю, и поэтому ко мне постоянно обращаются с самыми различными запросами из всех инстанций и учреждений. В итоге я получаю много интересных сведений от тех, кто просит моей консультации. Не менее полезна связь с крупными организациями, занимающимися сбором той или иной информации…

Прежде всего следует добиться доверия и, конечно же, уметь сохранить его со стороны тех, кого вы используете в качестве источника информации. В этом случае вы можете выведать у них все, что угодно, не возбуждая подозрений…

Нельзя быть хорошим разведчиком, если одновременно не являешься ценным источником информации для других. Этого можно достичь только непрерывным пополнением своих знаний и опыта».

Этот своеобразный документ свидетельствует о хорошем знании Одзаки человеческой натуры. Он, как и Зорге, был прирожденным разведчиком. Он пользовался в своей деятельности мудрым законом джиу-джитсу: победить, временно подчинившись обстоятельствам. Японские пословицы были словно специально придуманы для разведчиков: «Оглядывайся на себя по три раза в день», «Кто осмотрителен, тот храбр вдвойне».

Осенью 1934 года по совету Зорге Одзаки перебрался в Токио, где поступил в исследовательскую группу газеты «Асахи», занимавшуюся изучением восточноазиатских проблем. Почти сразу же он занял здесь ведущее место как эксперт по китайским делам; его вклад в работу Института тихоокеанских отношений вызывал всеобщее восхищение; журнал, выходящий на английском языке, «Контемпорери Джэпен» охотно предоставляет Одзаки свои страницы.

Так создавалось ядро организации Зорге. Одзаки суждено было занять тут особое место, не предусмотренное никакими инструкциями.

Японские товарищи чисто по-человечески полюбили своего руководителя. Вспоминая эти дни, Зорге позже скажет:

«Мое изучение Японии не ограничивалось изучением книг и журнальных статей. Прежде всего я должен упомянуть о моих встречах с Одзаки и Мияги, которые, состояли не только в передаче и обсуждении тех или иных сведений. Часто какая-нибудь реальная и непосредственная проблема, казавшаяся мне довольно трудной, представала в совершенно ином свете в результате удачно подсказанной аналогии, сходного явления, развивающегося в другой стране, или же уводила русло беседы в глубины японской истории. Мои встречи с Одзаки были просто бесценными в этом плане из-за его необычайно широкой эрудиции как в японской, так и во всеобщей истории и политике. В результате именно с его помощью я получил ясное представление об исключительной и своеобразной роли военной верхушки в управлении государством или природе Генро – совета старейшин при императоре, который хотя и не был предусмотрен в конституции, но на деле являлся наиболее влиятельным политическим органом Японии… Никогда не смог бы я понять и японского искусства без Мияги. Наши встречи часто проходили на выставках и в музеях, и мы не видели ничего необычного в том, что обсуждение тех или иных вопросов нашей разведывательной работы или текущих политических событий отодвигалось на второй план экскурсами в область японского или китайского искусства…

Изучение страны имело немаловажное значение для моего положения как журналиста, так как без этих знаний мне было бы трудно подняться над уровнем среднего немецкого корреспондента, который считался не особенно высоким. Они позволили мне добиться того, что в Германии меня признали лучшим корреспондентом по Японии. Редакция «Франкфуртер цайтунг», в штате которой я числился, часто хвалила меня за то, что мои статьи поднимали ее международный престиж…»

К заповедям Одзаки Рихард добавил свою: строжайшая конспирация во всех звеньях. Только он, как руководитель, мог знать, какое место занимает каждый в общей системе организации. Вукелич и Одзаки не подозревали о существовании друг друга. Мияги ни с кем, кроме Зорге, не общался. Он лишь смутно догадывался, что Бранко имеет какое-то отношение к организации, но какое – не знал. Все вместе никогда не собирались. Прави- ла конспирации незыблемы: все члены организации в качестве прикрытия должны иметь не возбуждающее подозрений занятие; каждому члену организации дается псевдоним, так как подлинные фамилии не должны фигурировать ни в разговорах, ни в документах; названия советских городов также должны даваться в виде условного кода, например: Владивосток – «Висбаден»; Москва – «Мюнхен»; все документы уничтожаются сразу же, как только надобность в них отпадает; структура организации ввиду ее нелегального положения должна быть известна лишь руководителю; принимать в организацию новых членов без предварительной и длительной проверки воспрещается; никто из членов организации не имеет права обсуждать свою деятельность со связными и курьерами; вся документация ведется на английском языке.