ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ С РОДИНОЙ

Летние и зимние муссоны приносили дожди. Рихард тяжело переносил японский климат. Почти в каждом письме к жене он жалуется на жару и влажность.

«Здесь сейчас ужасно жарко, почти невыносимо. Временами я иду к морю и плаваю, но особенного отдыха здесь нет»; «Что делаю я? Описать трудно. Надо много работать, и я очень утомляюсь. Особенно при теперешней жаркой погоде… Жара здесь невыносимая, собственно, не так жарко, как душно вследствие влажного воздуха. Как будто ты сидишь в теплице и обливаешься потом с утра до ночи»; «Теперь там у вас начинается зима, а я знаю, что ты зиму так не любишь, и у тебя, верно, плохое настроение. Но у вас зима, по крайней мере, внешне красива, а здесь она выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо защищают и квартиры, ведь здесь живут почти под открытым небом…»

Сырая жаркая погода. Костюмы, белье приходится держать в железных чемоданах и сундучках. Прошло уже почти два года с тех пор, как Зорге высадился в Иокогамском порту, но организм вое не мог приспособиться к непривычным климатическим условиям. Рихард страдал, задыхался, постоянно ощущал расслабленность, вялость. И лишь волевым усилием ему удавалось казаться бодрым, веселым, деятельным.

В апреле на Токио словно бы опускалось розовое облако – зацветала вишня. В парке Уэно начинался «танец цветения вишни» – мияко одори. Сюда стекались толпы горожан в праздничных кимоно, с зонтиками, разноцветными фонариками, на некоторых горожанах были травяные плащи.

Улизнув от фройляйн Гааз и всех своих посольских друзей, Зорге слоняется в толпе, прислушивается к говору, к печальным звукам семисенов, бормочет стихи Мотоори: «Если хочешь попять душу японца – взгляни на вишню, цветущую на солнце». Веселье здесь благопристойное, вежливое, и «танец цветения вишни» напоминает древнюю мистерию, а не шумное торжество, какое бывает на улицах и в парках Москвы. Заливаются бамбуковые флейты – сякухати, бренчат гитары, народ сгрудился у балаганов кукольников. Здешняя жизнь чужда Рихарду, но он хочет ее понять. И все же иногда наваливается безразличие, и Рихард ходит по аллеям, усаженным криптомериями, пальмами и вишневыми деревьями, просто так, чтобы обрести спокойствие духа. Он все чаще думает о Москве. Даже аккумулятору нужна периодическая подзарядка, а человеку тем более. Только бы очутиться каким угодно волшебством в Москве, дохнуть воздухом свободы, избавиться хоть на несколько дней от этого миража, кошмара, который приходится называть жизнью; а уж потом, получив зарядку, можно снова вести опасную игру…

Радисты наконец-то установили связь с Центром. Но связь какая-то неустойчивая. Сеансы очень часто срываются по неизвестным причинам. И эта нечеткость порождает уныние, ощущение неопределенности. В одной из шифровок Зорге попросил прислать квалифицированного радиста, Макса Клаузена, а Бернгарда и Урну отозвать.

Он не очень-то был уверен, что Центр пойдет навстречу – менять уже легализовавшихся работников очень сложное дело. Но, видно, и радисты Центра намучились, так как пришла радиограмма – Бернгард и Эрна отзываются в Москву. Обрадованные сверх меры, они немедленно покинули Токио. Мрачный Бернгард на прощание даже поблагодарил Рихарда. Дальше в радиограмме говорилось, что сам Зорге должен также выехать в Москву для инструктажа.

Когда Рихард читал текст, он невольно поймал себя на том, что у него дрожат пальцы. Показалось, что повеяло свежим ветром. В Москву!..

Разумеется, он не мог просто так бросить все и укатить. Отъезд следовало подготовить, чтобы временная отлучка ни у кого не вызвала подозрений. И в его отсутствие организация должна функционировать. Прежде чем уехать из Японии, ему пришлось связаться с Одзаки и Мияги, обстоятельно поговорить с Вукеличем.

Рихард стал распространять слух, что собирается в Европу, так как контракт с «Берлинер бёрзеицайтунг» истекает. Теперь можно будет заключить новый контракт на более выгодных условиях.

Отт заволновался: как некстати Зорге собрался в Германию! Отта только что назначили военным атташе. И все это благодаря помощи Рихарда. Эйген страшился на первых же порах оказаться без поддержки корреспондента. Зорге заверил атташе, что в фатерланде долго не задержится. Версия пи у кого не вызвала подозрений. Отт надавал кучу адресов и телефонов своих штабных друзой в Берлине: Зорге обязательно должен познакомиться с ними! Дирксен, в свою очередь, дал несколько поручений неофициального порядка. У посольских дам были свои поручения.

Зорге изнемогая от нетерпения, рвался в Иокогамский порт, но приходилось каждого внимательно выслушивать, улыбаться, помня завет де Кальера: дипломат должен иметь спокойный характер, быть способным добродушно переносить общество дураков. Отт, конечно же, затеял грандиозный пир, после чего вынудил Рихарда писать новое донесение. Друзья из токийской ассоциации решили, в свою очередь, устроить вечер в честь отъезда «любимца прессы». «Партайгеноссен» из немецкого клуба последовали их примеру. Разумеется, целая орава провожала его на пароход. Фрау Отт даже прослезилась, а фройляйн Гааз до тех пор стояла на причале, пока пароход, увозящий Рихарда, не скрылся за горизонтом.

Великий, или Тихий, океан поднял на свои плечи Рихарда. Синие прозрачные волны. Стаи летучих рыб неслись над водой. Рихард почти все время проводил на верхней палубе. Он знал здесь, в океане, каждый атолл, каждый островок – они были вехами на пути, который должен привести в конце концов в Москву. Вот высокая светлая четырехгранная башня с часами в Гонолулу. Прямо на причале гаваянки с горячими глазами, в ожерельях из красных и белых цветов танцуют хулу. Но эта деланная экзотика не привлекает внимания Рихарда. Все надоело, все опротивело. Он больше не верит в экзотику. За внешним весельем, за всеми этими гирляндами и венками скрывается нищета. Он-то насмотрелся на «экзотику» в Японии! Его трудно обмануть. Экзотика повсюду покупается за доллары. В Москву! Очиститься от «экзотики», не видеть человеческого унижения…

В США курьер Центра вручил Зорге паспорт с советской визой. Путь в Москву был открыт!

Он увидел Москву, которую всегда любил неизъяснимой любовью. Даже там, в Германии, когда он по знал еще этого великого города, он уже любил его. Он знал Москву по рассказам матери, которая хоть и бывала в Москве проездом, но сохранила о ней самые Живые воспоминания. Мать так и не смогла освоиться в Берлине.

Он снова был в Москве, где жила его любимая, прекрасная Катя, где хранились его книги и рукописи, где от каждой улицы, от каждого сквера веяло чем-то волнующе знакомым, родным. Он представлял себя моряком, после долгих и опасных странствий вернувшимся к тихому очагу. Океанские бури позади. Люди… Их всех хочется обнять.

Москва… Всегда бурная, говорливая, зараженная энтузиазмом Москва. Знакомый бой курантов. И это рядом, вот здесь, перед тобой. Сколько раз доносился он сквозь эфирные ветры к Рихарду, склоненному над приемником в конспиративной квартире Вукелича… Арбат, Никитские ворота, Нижне-Кисловский переулок…

Рихард дома. Счастливые заплаканные глаза Кати, ее лицо (как он считал: «античное лицо»), косы, знакомые руки…

Это было 25 июля 1935 года.

Наконец-то Зорге мог насладиться покоем, семейным счастьем, пожить настоящей (непридуманной!) жизнью. Отсюда, из квартиры на Нижне-Кисловском, Япония казалась бесконечно далекой, нереальной. На заводе «Точизмеритель» Кате дали отпуск. Катя уже бригадир. Получает четыреста рублей.

Они сидят на диване. Уютно светит лампа под зеленым абажуром. Здесь все просто, даже бедновато. Небольшой шкаф, в котором книги Рихарда: драмы Лессинга, Гёте, Шиллер, Кант; из новых – Маяковский, Фурманов. Тут же труды самого Рихарда. Он вынимает томик Маяковского:

Ведь для себя неважно и то, что бронзовый,

и то, что сердце – холодной железкою…

Из книги выпадает черновик какого-то документа. Рихард читает:

«Москва, 12 апреля 1926 года. Краснопресненскому районному комитету ВКП(б).

Дорогие товарищи!

Клуб немецких коммунистов создал недавно пионерскую организацию из немецких детей. В этой работе нам обязательно нужна ваша помощь, причем не только в форме указаний, циркуляров и т. д., но и в отношении кадров. Поэтому мы просим вас по возможности прислать нам товарища, хорошо знающего пионерскую работу и владеющего немецким языком.

С коммунистическим приветом, Зорге».

Сейчас они мечтают с Катей о том времени, когда у них будут дети. Ика хочет иметь детей. Его идеал – стать добрым семьянином, заняться наукой, написать солидные труды об азиатских странах, воспитывать детей, быть всегда рядом с милой Катей. Они придумывают имя будущему ребенку.

«Помнишь ли ты еще наш уговор насчет имени? – напишет он после отъезда из Москвы. – С моей стороны я хотел бы изменить этот уговор таким образом: если это будет девочка, она должна носить твое имя. Во всяком случае, имя с буквы «К». Я не хочу другого имени, если даже это будет имя моей сестры, которая всегда ко мне хорошо относилась.

Или же дай этому новому существу два имени, одно из них обязательно должно быть твоим.

Пожалуйста, выполни мое желание, если речь будет идти о девочке. Если же это будет мальчик, то ты можешь решить вопрос о его имени с В.».

Один раз они поехали за город, забирались в лесные чащобы, купались; забыв обо всем на свете, ощущали радость бытия, говорили друг другу нежные слова, клялись в верности, мечтали о будущем. Быть вместе, всегда быть вместе… Разве они не заслужили этого права?.. Все еще впереди, жизнь еще расцветет невиданными цветами, ж «старый ворон» (как она в шутку называет его) еще расправит крылья, поднимется в иные высоты…

…Зорге в кабинете начальника Разведывательного управления комкора Урицкого. Подготовлен обстоятельный доклад о деятельности организации. Урицкий остался доволен докладом. Он еще раз подчеркнул, что главные усилия Зорге должен направлять на выявление замыслов фашистской Германии в отношения СССР. Посоветовал Рихарду вступить в нацистскую партию.

Семен Петрович Урицкий устроил небольшой обед, и здесь Зорге встретился с Максом Клаузеном. Да, старые друзья вновь повстречались.

«В 1935 году в Москве я и Клаузен получали напутственные слова начальника Разведывательного управления генерала Урицкого. Генерал Урицкий дал указание в том смысле, чтобы мы своей деятельностью стремились отвести возможность войны между Японией и СССР. И я, находясь в Японии и посвятив себя разведывательной деятельности, с начала и до конца твердо придерживался этого указания…»

Это из посмертных записок Зорге.

Кто же был тот человек, который четко определил задачу организации Зорге в отношении Японии на целый период? И не только в отношении Японии. Урицкий видел главную опасность, угрожавшую Советскому Союзу, – германский фашизм. И подтвердил основное задание: острие деятельности разведывательной организации Зорге должно быть направлено против фашистской Германии. Зорге обязан также бдительно следить за развитием германо-японских отношений.

Весной 1935 года Ян Карлович Берзин был назначен в Особую Краснознаменную Дальневосточную армию заместителем Блюхера. Обстановка на Дальнем Востоке оставалась напряженной. Японские империалисты, захватив Маньчжурию, вынашивали планы нападения на Советский Союз. Анализируя факты, командарм Блюхер говорил тогда: «Все, что мы делаем на Дальнем Востоке, подчинено только обороне наших дальневосточных границ, в то время как мероприятия японского командования преследуют цели нападения. Мы делаем все для обороны, они – все для нападения. В этом коренное различие".

Начальником Разведывательного управления стал Сомен Петрович Урицкий. До этого он был заместителем начальника Автобронетанкового управления РККА. Автобронетанковое управление и военная разведка… И все же комкора Урицкого нельзя считать человеком, далеким от разведки. Бурная, сложная биография Семена Петровича Урицкого дает повод для больших раздумий. Его связи о разведкой относятся к 1920 году, когда он был начальником одного из отделов Разведывательного управления штаба РККА. Он в совершенстве владел французским и польским языками. С 1922 по 1924 год находился за рубежом, выполнял задание. А еще до этого, в восемнадцатом, во время оккупации Одессы немцами, значился военным представителем при Одесском Советском генеральном консульстве (было такое!). Тогда все консульство арестовали и бросили в тюрьму.

В большевистскую партию Урицкий вступил еще в 1912 году, в семнадцатилетнем возрасте. Тут большую роль сыграло его знакомство о известным революционером Вацлавом Воровским (впоследствии видным советским дипломатом, злодейски убитым в 1923 году в Лозанне), который в то время находился в Одессе. «Влияние т. Воровского было на все мои дальнейшие убеждения огромное. Бывая на разных собраниях, обсуждая текущие события о товарищами, особенно под влиянием ленских расстрелов, «Правды» и бесед о т. Воровским, я в 1912 году вступил в РСДРП (б)».

Три недели находился Рихард Зорге в Советском Союзе. И почти каждый день встречался с Урицким.

Урицкий поинтересовался, в каких условиях живет жена Зорге Екатерина Александровна Максимова. Узнав, что Катя занимает полуподвальное помещение, пообещал позаботиться о ней.

Свое обещание Урицкий выполнил уже после отъезда Рихарда: новую квартиру Кате дали на Софийской набережной. Правда, долго не могли вручить ордер: завод «Точизмеритель», где работала Екатерина Александровна, встал на трудовую вахту, и она целую неделю не являлась домой, спала прямо в цехе.

Прощай, Москва… Последний раз пришел Зорге на Красную площадь, постоял с обнаженной головой у Мавзолея Ленина. На память пришли строки поэта:

…Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть

в революцию дальше…

16 августа 1935 года Зорге покинул Советский Союз. Путь в Японию легкая через фашистскую Германию.

Снова Берлин. Сумрачный, зловещий. Здесь Рихарду пришлось иметь дело с полковниками и генералами – друзьями Отта, а также с однокашниками фон Дирксена – чиновниками министерства иностранных дел. Нацистский пресс-клуб встретил с помпой. Начались попойки, заключение контрактов с газетами и журналами.

Ему удалось завязать отношения с газетой «Франкфуртер цайтунг», и это была крупная удача. «Франкфуртер цайтунг» пользовалась мировой известностью, и Рихард, сделавшись ее корреспондентом, сразу приобретал международный вес: с Зорге должны будут считаться даже в нацистских правительственных кругах, И вот почему: некогда эта газета считалась «гордостью германской демократии»; но те времена прошли, теперь «Франкфуртер цайтунг» прибрал к рукам мощный химический трест «ИГ Фарбениндустри», тот самый, который помог фашистам прийти к власти, оплодотворив их деньгами. Воротилы треста продолжали ставить себя над Гитлером и его камарильей. «Франкфуртер цайтунг» нужна была хозяевам треста для связи с международным капиталом; а чтобы не оттолкнуть иностранцев крайностями геббельсовской пропаганды, на ее страницах весьма часто появлялись международные статьи, так сказать, «объективного» характера. Геббельс вынужден был с этим считаться и даже объявил себя покровителем «Франкфуртер цайтунг». Ну а Рихарда Зорге устраивала возможность высказывать на страницах этой газеты хотя бы малую долю того, что думаешь; ну ля бы ставить международные прогнозы.

Рихард помнил Берлин аккуратным. Теперь он выглядел каким-то запущенным, грязным. Жизнь словно замерла, притаилась, ушла в подполье. Только стук кованых солдатских сапог. Марширующая Германия. Стальные каски, откровенная черная свастика на рукаве Гитлера. Еще жив Гинденбург, и фюрер покровительственно похлопывает его по высохшему плечу. И Зорге знал, что, несмотря на террор, здесь продолжают действовать коммунистическая партия и антифашистские группы.

Здесь Зорге должен был очень искусно и осмотрительно играть роль нацистского борзописца. На этот раз он превзошел самого себя, удостоился особого внимания министра иностранных дел Нейрата.

Как раз в это время намечался перелет из Германии в Токио на первом «юнкерсе», Зорге, как видному журналисту, предложили принять участие в перелете. Рихард не удержался от искушения. Тут были опасность, риск, а кроме того, выигрыш во времени. Он согласился. Сперва лететь собирался специальный посланник германского министерства иностранных дел Шмиден. Но потом, поразмыслив, он решил отправиться в Токио обычным путем: ведь неизвестно, чем закончится перелет. Посланник даже обрадовался тому, что подвернулся этот знаменитый журналист. Пусть летит. Отступление Шмидена останется незамеченным. Он объяснил Рихарду: когда едешь с важной миссией, то уж лучше не рисковать. ‹‹Я кое-что слышал, – отозвался разведчик. – Но, к сожалению, не посвящен в детали. Впрочем, это уже не имеет значения». Шмидену, конечно, благоразумнее было бы оставаться в Берлине – в Японии сейчас адская жара. «Осима – колпак – вот что я вам скажу! – выпалил Шмиден. – Из-за несговорчивости этого колпака я вынужден проделывать все эволюции. Видите ли, он требует, чтобы мы отозвали советников из китайской армии и прекратили поставки. Какая наглость! В самом начале переговоров ставить условия. Но они плохо знают Риббентропа…» – «Я буду в Токио раньше вас и подготовлю почву», – пообещал Зорге безразличным тоном. Шмиден видел в журналисте своего поля ягоду и не стеснялся проявлять благородное негодование. Ведь переговоры носили неофициальный характер, но многие в МИДе о них знали.

Рихард заволновался: в Берлине ведутся секретные переговоры между военным атташе Японии Осимой и Риббентропом! И этому тупице Шмидену поручили уламывать японское правительство!.. Скорее в Токио!.. Оттуда сообщить Центру.

На первом «юнкерсе» Зорге является в Токио. О нем шумят газеты, его встречают цветами. Посланец Геринга… Вскоре Зорге стал кандидатом в члены нацистской партии.

Когда в Японию прибыл специальный посланник Шмиден, они встретились с Рихардом как старые добрые друзья. В присутствии фон Дирксена стали вспоминать берлинские дни, проведенные в компании высоких чинов.

Посол слушал внимательно, а про себя решил, что настала пора привлечь корреспондента к более тесному сотрудничеству в посольстве.