Режиссура. Пушкин — гений. С этим общим мнением странным образом уживается расхожее мнение театрального мира: пьесы Пушкина несценичны

Чтение

Пушкин — гений. С этим общим мнением странным образом уживается расхожее мнение театрального мира: пьесы Пушкина несценичны. То есть их нельзя как следует сыграть на сцене. Они обречены на неудачу.

Мнение убийственное для Пушкина-драматурга. Хороший был поэт; напрасно полез не в своё дело.

Театральный мир любит Пушкина, сочувствует ему и даже извиняет: «Видите ли, пьесы Александра Сергеевича — это так называемые драмы для чтения, изначально не предназначенные к постановке. Поэтические произведения, условно написанные в драматической форме».

Столь снисходительная учёность даже как-то обидна. Мол, Пушкин не вполне понимал, что пишет. И ему бы следовало переделать несценичные маленькие трагедии в прелестные поэмы на манер «Графа Нулина».

«Несценичны» — у этого приговора есть основания. Начиная с 30-х годов XIX века и по сей день практически все сообщения о премьерах пушкинских пьес заканчиваются стандартной фразой: «постановка успеха не имела».

...Русский язык подчинялся Пушкину абсолютно. Можно сказать — рабски. Что Пушкин хотел, то с ним и делал. Хоть с рифмами, хоть без, хоть стихами, хоть прозой.

Если б все его пьесы были написаны стихами — можно было бы подумать, что это он традиции ради. Но…

«Скупой рыцарь» — стихи, «Сцены из рыцарских времен» — проза. «Борис Годунов», кажется, написан стихами, а раскроешь — некоторые сцены, оказывается, написаны прозой. Светская петербургская повесть вдруг переходит в роскошную поэму о царице Египетской. Рифмованное стихотворение «Разговор Книгопродавца с Поэтом» вдруг кончается прозаической фразой: «Вот вам моя рукопись. Условимся». И прозу эту произносит не торговец, а поэт. Не смог зарифмовать? Поленился? Или играет с нами, заставляя споткнуться и задуматься? Предполагая, будто у нас есть время задуматься.

...У нас? Но он писал не для нас.

***

Искусство чтения утрачивается стремительно. Количество текстов за прошедшие двести лет увеличилось в миллиарды раз. Пушкин и его современники ещё жили в природном шуме — в шелесте листьев, в скрипе колес, в птичьем чириканье. Слова в ту пору — это или живой разговор, или безмолвная книга. Сегодня мы живём в грохоте слов. С утра до ночи нас топит словесный сель (грязевой поток): опять перхоть критические дни дорогие россияне в целях дальнейшего увеличения снижения подъема съел и порядок расстрелял надцать человек...

Число умных людей не увеличивается с течением веков*. Значит, всё новые сотни радио- и телеканалов, тысячи часов вещания, миллионы страниц неизбежно заполняются глупостью. Больше нечем.

Мозг защищается — слова летят мимо ушей, глаза скользят по тексту; человек отбрасывает газету, выключает телевизор со стоном «не могу больше!».

Что ж тут удивительного? Любой пушкинский современник, перенесённый внезапно к нам, сегодняшним, тут же бы спятил или умер, не умея защищаться от слов.

А мы разучились вчитываться. Особенно в старые тексты, которые кто-то давным-давно разъяснил.

Режиссура

«Моцарт и Сальери» — слишком кратко. Шесть страниц. С чувством, с расстановкой — 12 минут чтения. Театру страшно: что успеешь за 12 минут? Ничего. Да и как предложить публике спектакль, идущий менее четверти часа? А ещё беда — текст широко известен. Ничего, привлечём публику именами звёзд, поразим роскошью декораций...

Театр любит действие, а не читку. Театр ищет способы придать тексту вес, объем. И легко находит.

САЛЬЕРИ
Послушай: отобедаем мы вместе
В трактире Золотого Льва.