Холод и жар

Я помню холод. И помню жар. Понятия несовместимые, но так отчетливо запечатлевшиеся в моей памяти. Эти воспоминания часто гнали меня как можно дальше от дома. Сколько бы я ни пыталась укрыться от них, сколько бы средств ни перепробовала, все было напрасно. Я помнила, и это убивало меня. Мои кошмары были бессмысленны. Я не знала деталей. Не знала имен или мест, в которых происходили какие-то события. Что это были за события я, тоже не помнила. Не помнила своего родного дома, из которого так отчаянно бежала, и не помнила своих родных.
Но я помню холод. И помню жар.
Что реально, а что ложь? Этот вопрос я задавала слишком часто, но почему-то ответ меня никогда не интересовал. Я не помнила ничего, что было бы важно. У меня никогда не было никаких стремлений, кроме как банального инстинкта самосохранения. Да и тот часто подводил. Я знала свое имя и знала, что со мной что-то не так. Мир, в котором я жила, был жалким, ведь он не выходил за границы лечебницы, но было ли это важно?
Вам знакомо чувство, когда человек просыпается, но все еще находится на грани сна и реальности? Те несколько секунд, когда мы не помним ничего, что происходило с нами всего сутки назад, но при этом уже не помним и сна? Иногда мне казалось, что именно в таком состоянии я и застыла. Не помня своего прошлого, не осознавая настоящего и не надеясь на будущее.
Когда я проснулась, то первое, что пришло мне в голову, было: я мертва. Вокруг стояла тишина, тьма и холод. Почему-то именно так я и представляла себе смерть. Вот только спустя несколько долгих минут я осознала, что на самом деле я все еще в этом мире. Все еще здесь. Мне хотелось сказать «все еще жива», но это было бы неправдой. Я давно уже не жива. Мое существование нельзя было назвать жизнью.
Меня заперли в темной и промерзшей комнате без окон и всего с одной стальной дверью. Здесь не было ничего. Даже тряпки, на которой можно было бы спать. Стены, потолок, пол — все бетонное и серое. Я не знаю, как долго находилась здесь, но постепенно мои мысли стали вращаться вокруг событий, которые я запомнила последними.
Лежа на холодном бетонном полу, я смотрела прямо в потолок, пытаясь выстроить четкую картину мира. Что произошло? Что было правдой, а что ложью? Что было первым, о чем я вспомню, и что было самым важным?
Джеймс.
Странно, но именно это имя пришло мне на ум, как только я задала себе нужные вопросы. Перед глазами всплыл его образ. То, как он убил санитара. Мой страх перед ним и одновременно за него. Как странно. Я не думала, что привязалась к нему, но, очевидно, это действительно так. А еще был Тим. Меня поразила его смелость, его решительность и его сила, о которой я раньше и не подозревала. Жаль, что теперь я уже никогда не смогу узнать, каким же на самом деле был мой друг.
Восстанавливая в памяти все прошедшие события, я испытывала сразу несколько чувств. Облегчение было, пожалуй, самым сильным. Теперь, когда Тим и Джеймс были далеко отсюда, а о том, что их могли поймать уже после того, как вырубили меня, я думать не хотела, они были в безопасности. Я не знаю, как дальше сложится их жизнь, но я уверенна, что в эти жуткие серые стены они уже никогда не вернутся. Они будут жить где-нибудь очень далеко отсюда и со временем смогут стать по-настоящему счастливыми. Так должно быть. Они это заслужили, верно?
За чувством облегчения шла эгоистичная печаль. Мои друзья хоть и были в безопасности, но они были далеко. По крайней мере, я на это надеялась, и в то же самое время боялась. Если они далеко, это означает, что я никогда их больше не увижу. Никогда не буду частью их жизни. Возможно, для Джеймса и Тима я со временем стану лишь смутным воспоминанием, которое очень редко дает о себе знать. Расскажут ли они когда-нибудь обо мне своим новым друзьям, любимым девушкам, которых обязательно встретят, или же семье, которую заведут? Будут ли скучать хотя бы немного? Наверное, подобные мысли были очень глупыми, ведь совсем недавно я надеялась на то, что Тим забудет обо мне и будет жить спокойной жизнь, которую заслуживал. Но сейчас, лежа в темной камере, я по-настоящему захотела, чтобы они помнили меня. Чтобы хоть иногда упоминали мое имя. Ведь если хотя бы один человек помнит о тебе, то это становится доказательством твоего существования. А я отчаянно хотела существовать хотя бы в чьих-то воспоминаниях.
Печаль медленно перетекала в едва уловимый страх. Страх за свою никчемную жизнь, которую я добровольно отдала на растерзание санитарам и доктору Оливеру. Мое нахождение в полностью изолированной бетонной коробке не сулило ничего хорошего. Я знала, что для меня готовят нечто особенное. Я была участницей побега и убийства, а такого здесь не прощают. Я знаю, что многие согласились бы на смерть, чем на то, что может ожидать меня. Но я не боялась умереть. Я лишь боялась быть забытой.
Тем не менее, я сдалась. В удушливом молчании, созерцая тьму, я понимала, что больше не могу и не хочу бороться. И дело тут было вовсе не в пытках, придуманных врачами или санитарами. Было что-то еще. Что-то куда более сильное. Что-то более важное. И это «что-то» преследовало меня всю жизнь, но я не могла понять, как долго эта жизнь длилась. Казалось, будто я столетиями убегала от чего-то, но разве это было возможно? И было ли это теперь важно? Возможно, я лишилась тех жалких крох, которые осмелилась бы назвать силой духа, но все же во мне тлело кое-что, оставленное мною прежней и сохраненное мною настоящей.
У меня был вопрос.
Всего один-единственный вопрос, который я могла задать всего одному человеку, но на который мне бы никто не ответил. Почему я здесь? Вопрос адресовался моему подсознанию и мне самой, ведь никто не мешал мне сбежать вместе с Тимом и Джеймсом. Я могла это сделать. И у меня получилось бы. Но я осталась. Что заставило меня принять такое решение? Решение, которое казалось таким же естественным, как воздух? Решение, над которым я не колебалась ни секунды.
Был ли это страх? Нет. Страха не было. По-крайней мере, он был направлен не в том направлении. Страх за Джеймса? Да. Страх за Тима? Конечно. Страх за саму себя? Нет. Тогда что?
Я попыталась задуматься о своем побеге, который теперь был абсолютно невозможен, но тут же громко фыркнула. Дело не в бетонных стенах или стальных дверях. И даже не в толпах санитаров, медсестер или врачей с успокоительными. Дело во мне. Во мне и только. Я была уверена, что не могу, просто не имею права сбежать. Будто я, давно забытая и стертая препаратами я, на мгновение поднимала свое лицо и как бы говорила: «Ты знаешь, что это невозможно». Я не могла вспомнить, кем была. Не могла рассмотреть ту старую себя, которая существовала до жалкого существа, которым я была сейчас. Единственное, что у меня осталось от меня же прежней, это уверенность в том, что я никогда не должна покидать стен лечебницы.
И это пугало меня.

Свет бил по глазам даже сквозь веки. Мне пришлось закрыть лицо руками, чтобы не ослепнуть. Кому-то пришло в голову настежь распахнуть стальную дверь, впустив тем самым мощный поток солнечного света. Прежде чем я смогла бы привыкнуть к яркому свету, кто-то сгреб меня в охапку и резко поставил на ноги. Меня поволокли прочь из бетонной коробки, и спустя какое-то время я смогла рассмотреть стремительно мелькающие камеры, в которых не было больных. Куда бы меня ни волокли, это закончится плохо.
- Что происходит? - сухим от жажды и долгого молчания голосом спросила я.
Санитар в обычной белой униформе продолжал крепко держать меня за руку и тащить за собой, пропустив мои слова мимо ушей.
Я снова стала оглядываться, но постепенно перестала узнавать коридоры, по которым меня вели. Лечебница была огромна, и без возможности свободно передвигаться по ней было невозможно изучить все ее коридоры и корпуса. Сейчас вопрос Тима, по поводу осведомленности Джеймса в данном вопросе, не казался мне таким уж глупым.
Санитар ввел, а точнее, втащил меня в просторную комнату, выложенную белым кафелем. Она резко контрастировала с той бетонной коробкой, в которой меня продержали, судя по ощущениям голода и слабости, несколько дней. Комната была хорошо освещена яркими лампами, из-за чего казалось, будто все вокруг тускло мерцало, и это еще сильнее раздражало мои глаза. Единственное, что было в этой комнате, так это большая овальная ванна, в которой спокойно могли уместиться, как минимум, три человека. Она была до краев наполнена прозрачной водой. Все это казалось мне не просто подозрительным, а нагоняло страх, но я старалась не придавать ему значения, напоминая себе, что сама заточила себя в этом месте. Если я поступила так с собой, у меня должна быть причина. Она может быть логической, может быть оправданной, а может быть простым безумием. Так или иначе, что-либо менять уже поздно.
Санитар втолкнул меня вглубь комнаты и тут же вышел, оставив меня одну. Я замерла посреди странной комнаты, ожидая, что будет дальше. Ноги с трудом держали меня, а гудение в голове становилось все сильнее. Я была истощена. За все то время, что я пробыла в своем карцере, мне ни разу не принесли еды или воды. Даже не давали никаких таблеток или других лекарств. Стальная дверь не открывалась целую вечность, но теперь я, скорее, пожелала бы остаться в своем мрачном заточении, нежели в этой светящейся со всех сторон комнате.
Главным злом мне казалась именно ванна. Она была полна чистой воды, но, несмотря на жажду, я не рискнула даже подойти к ней. Отойдя на несколько шагов, я остановилась, ожидая, что сейчас кто-то войдет, но никто не появился, и поэтому я прошлась через всю комнату к противоположной от входа стене и опустилась там на пол. Стоять больше не было сил.
Холодный кафель заставлял меня дрожать от холода. Моя серая рубашка напоминала окровавленные и грязные лохмотья, от которых ужасно несет потом. Я задумалась: что, если меня привели сюда именно для того, чтобы я искупалась? В этом не было смысла, так как я считала, что в первую очередь меня стоило бы все же покормить, но даже если бы я была здесь по естественным и вполне логичным причинам, то не стала бы идти на поводу у ублюдков в белом. Уж лучше вонь. Неповиновение — это все, что у меня осталось, и какая-то мрачная часть моей души заметила, что теперь я могу не бояться наказаний. Они ведь в любом случае будут.
Спустя какое-то время стальная дверь снова со скрипом открылась. Я подняла голову и увидела, как в комнату входит чистенький и как всегда приветливый доктор Оливер. Его волосы были аккуратно причесаны, халат постиран и выглажен, а в руках он держал большое яблоко, за которое любой голодающий убил бы.
Я молча следила за тем, как доктор проходит к середине комнаты и слегка присаживается на край ванной. При этом он не спускал с меня заинтересованного взгляда. Словно я была интересной экзотической зверушкой, которую показывают в цирке. Он следил за каждым моим вдохом и выдохом, рассеянно вертя в руках яблоко. Я ждала, пока доктор Оливер заговорит первым. Он ждал от меня того же.
- Ох, Каталина, - покачав головой, проговорил доктор Оливер. Он изображал из себя раздосадованного, но все еще доброго отца. Образ, который я ненавидела больше всего. - Я так старался найти оправдание твоим поступкам.
Я сузила глаза, смахнув с лица прядь засаленных черных волос.
- Моим поступкам, сэр? - ядовито спросила я.
Чего мне теперь бояться? Ему нечем было пригрозить мне. Раньше мой страх перед доктором Оливером заключался в том, что он всегда мог навредить Тиму, если поймет, что другого способа управлять мною нет. А позже он мог бы навредить Джеймсу, хотя вряд ли он сделал бы это именно ради того, чтобы доставить боль мне. Никто не знал, что мы можем быть близки с Джеймсом. Да мы и не были, если говорить откровенно. Но сейчас доктору Оливеру нечем было угрожать мне. Мои друзья в безопасности. А что касается меня самой, то я о безопасности даже мечтать не смела.
- Я долго не хотел верить, что ты встала на сторону этого гнусного мальчишки, - проговорил доктор Оливер и смачно откусил кусок яблока. Немного пожевав он снова заговорил, при этом не утратив своего добродушного тона. Пока что. Я знала, что назревает буря. - Мы долго пытались выяснить у мистера Озборна, кто именно помог ему ограбить мой кабинет, но он так и не признался. У него оказалась удивительная способность противостоять как физическим методам убеждения, так и медикаментозным. Жаль, что мне не удалось узнать структуру его иммунитета получше. А все из-за тебя.
Голос доктора Оливера постепенно становился все менее добродушным. В его глазах плескалось истинное недовольство, смешанное с жестокостью. Этот человек был сущим дьяволом в личине паршивой овцы. Но меня не волновала его скрытая злоба или жестокость. На мгновение в моем сознании возник слишком реальный образ, в котором Джеймса пытают самыми разными способами, но он так и не признается, что именно я была той, кто помог ему в ночь нашего бунта.
- Так они все же сбежали? - спросила я, слегка встрепенувшись.
Ярость, полыхнувшая в глазах доктора, была лучшим ответом. Я довольно кивнула и снова опустила взгляд на свои грязные руки.
- Видимо, о содеянном ты не сожалеешь? - любезно спросил доктор Оливер. Мне показалось, что его голос стал грубее. Опасней.
Я только хмыкнула.
- Что же, - делая озадаченный вид, который на самом деле скрывал злобу, пробормотал мужчина. - В таком случае, ты поймешь мои следующие действия. Ты просто не оставила мне альтернативы.
Я вопросительно взглянула на доктора Оливера, и на его лице появилась жуткая улыбка тирана, которая больше походила на звериный оскал.
- Видишь ли, очень долгие годы, я бы даже сказал столетия, моя семья посвятила науке и исследованию некоторых ее областей, которые до сих пор не имели под собой никакой почвы. Ты всегда была ценна для меня как самый уникальный эксперимент, но я никогда не терял надежды найти подобных подопытных, - увлеченно заговорил доктор Оливер, и его глаза заблестели, словно он был одержим. - Мне никак не удавалось найти подходящего кандидата, и так как ты оставалась единственной Особенной, то я не решался рисковать. Но недавно мне посчастливилось увидеть юного Джеймса Озборна. Не буду вдаваться в подробности, но я был уверен, что вы с ним схожи, и поэтому приложил немало усилий, чтобы он оказался в нашей лечебнице.
Чем больше доктор Оливер говорил, тем меньше я понимала смысл его слов. Единственное, что я уяснила из сказанного, это то, что Джеймс попал сюда не из-за личных сдвигов, а потому, что психиатрической лечебницей заведовал псих. У этого мира довольно странное чувство юмора, вы не находите?
- Но, - словно очнувшись, проговорил доктор Оливер и снова взглянул на меня своим недовольным взглядом, который уже даже не пытался скрыть. - Из-за твоей глупости я потерял двух пациентов, хотя у меня уже намечался прогресс в некоторых исследованиях. Это весьма печально. Весьма.
Я попыталась сглотнуть ком, который подступил к горлу при взгляде этого безумца. Он отбросил недоеденное яблоко в сторону и поднялся на ноги. Я думала, что сейчас доктор Оливер подойдет ко мне, но он оставался на месте, молча глядя на меня. Кого именно он видел? Жалкую, скрюченную на полу, грязную и напуганную девчонку или же реальную проблему, от которой стоит избавиться? Что бы сейчас ни говорил доктор Оливер о моей ценности как какого-то эксперимента, в глазах его я видела решимость, и она совсем мне не нравилась.
- Теперь о побеге очень быстро узнают и на нашу лечебницу натравят министерских псов, которые еще очень долго будут обнюхивать все вокруг, - почти сквозь зубы процедил доктор. От притворной вежливости не осталось и следа. - У меня почти не осталось времени на то, чтобы завершить свои эксперименты, как подобает, и поэтому придется идти на серьезный риск, но иного выбора ты мне не оставила.
Я просто смотрела на доктора Оливера, ожидая развязки его речи. Было совершенно очевидно, что он задумал что-то очень плохое, но ожидание приговора было гораздо хуже самой казни.
Доктор Оливер медленно двинулся ко мне, и я невольно сжалась, прижав к груди колени и уперевшись спиной в холодную кафельную стену. Я следила за тем, как доктор подходит ко мне. Медленно берет мои грязные руки в свои ладони и заботливо поднимает с пола. Конечно же, его забота и на секунду не обманула меня, но сопротивляться не было сил. Теперь я понимала, почему меня так долго держали без еды и воды. Именно для этого. Чтобы ослабить.
- Не бойся, дитя, - прошептал доктор Оливер, убирая с моего лица грязные пряди черных волос. - Все будет хорошо.
Он подвел меня к большой ванне и жестом указал на нее. Это был знак к тому, чтобы я забралась внутрь, но я не собиралась делать этого. По крайней мере, добровольно. Я стала вырываться, но цепкие руки доктора впились в мои запястья, и он быстро подхватил меня на руки.
- Нет! - закричала я, вырываясь из последних сил.
Зачем он делает это? Это месть или безумие? Я ждала пыток, но никак не такой смерти. Я не хочу умирать. Не хочу умирать вот так. Но чего я ожидала, когда решила остаться в этом ужасном месте? Я ведь знала, что эти существа, называющие себя медиками, не знают милосердия. Но сейчас все это не важно. Не важны и мои скрытые в глубине души мотивы, по которым я осталась. Не важны мысли и слова доктора Оливера. Важно лишь то, что он задумал убить меня таким изощренным способом.
- Не надо! Нет! - кричала я.
Я билась руками и ногами, но все мое тело было слишком истощено, и поэтому для доктора Оливера, который не обладал особой силой, не было проблемой скрутить мои руки, а затем быстро бросить меня в ледяную воду.
Вода выходила из-за краев ванной и расплескивалась по кафелю. Как только моя спина коснулась дна ванной, руки доктора Оливера сомкнулись на моих ключицах. Я дико билась, пытаясь вынырнуть, но он был сильнее. Мне лишь раз удалось вынырнуть, но чертов тиран снова погрузил мою голову в воду, сомкнув пальцы на шее. Я стала захлебываться. Ледяная вода сжимала мое горло. Я чувствовала, как она наполняет рот, глаза и нос. Как заходит в уши. Мой крик становится настолько тихим, заглушаемый водой, что его как бы и не было вовсе. Секунды уплывали одна за другой, и мои руки слабели.
Мне так страшно. Я так боюсь того, что ждет меня впереди, ведь неизвестность приводит в ужас. Хотя я и прожила в этой неизвестности столько, сколько себя помню. Сейчас я как никогда четко осознаю, что все кончено. Когда легкие заполняются водой, и я чувствую, как последние капли кислорода исчезают, то прежде чем потерять сознание, замечаю самодовольное выражение лица доктора Оливера и испуганный взгляд призрака, которого уже когда-то встречала раньше. Он стоит над ванной по другую от доктора Оливера сторону, и мне кажется, что сейчас я вот-вот узнаю в нем кого-то очень знакомого. Еще бы секунду. Всего одно маленькое мгновение, и я умерла бы с крохотным воспоминанием о своей старой жизни. Но судьба слишком жестока, чтобы дарить такие дорогие подарки.