ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА. Виктор Розов. В день свадьбы

Виктор Розов. В день свадьбы

__________________________________

Драма в трех действиях

ã Издательство «Искусство», 1983 г.

__________________________________

OCR: Сергей Кандаков

Spellcheck: Сергей Кандаков, 26.09.2012.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

САЛОВ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ - ночной сторож.

Его дети:

НЮРА

ЖЕНЯ.

НИКОЛАЙ

РИТА – жена Николая.

НЕЛЛИ – их дочь.

МИХАИЛ ЗАБОЛОТНЫЙ.

ВАСИЛИЙ ЗАБОЛОТНЫЙ.

КЛАВА КАМАЕВА.

МАЙЯ МУХИНА.

ТОНЯ – noдруга Нюры.

ОЛЯ КОЖУРКИНА.

МЕНАНДР НИКОЛАЕВИЧ - кладовщик.

МАТВЕЕВНА.

СЕРГЕЕВНА.

АЛЕВТИНА ПЕТРОВНА.

МУЗЫКАНТЫ. ПАРНИ. ДЕВУШКИ. ГОСТИ.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Двор небольшого дома, расположенный на высоком берегу Вол­ги. Во дворе врытый в землю стол, верстак с привинченными к нему тисками. Сбоку виден сарай. Во дворе вещи, вынесенные из дома для просушки и проветривания: мебель, коврики, до­рожки и другая разная утварь. В доме раскрыты окна. Там идет уборка, моются полы.

На протяжении сцены Сергеевна периодически выносит ведро с грязной водой, где-то за домом выливает его и несет в дом чистую воду. Иногда она вытрясает на крыльце то за­навеску, то накидку, то просто тряпку. С Волги доносятся гуд­ки пароходов, сирены самоходок, жужжание моторных лодок. Полдень. Жарко.

У стола сидят С а л о в Илья Григорьевич и Матве­евна. Салов диктует. Матвеевна записывает. У верстака — Михаил. Он разбирает какую-то деталь.

Салов. ...Значит, всего гостей будет сорок шесть человек. Ну, округляй — пятьдесят, может, кто так зайдет, на шум. Теперь пиши, что купить. Мяса килограммов десять уж обязательно — котлеты сделать да в пироги. Нет, десяти не хватит, четырнад­цать уйдет. Пиши — четырнадцать. Баранины возьми да сви­нины. Студень, конечно, надо. Значит, коровьих ног восемь штук или десять. Пиши уж десять. Селедок. Ну, пять-то ки­лограммов обязательно. Посолоней возьми, да только не ржа­вых, не тощих, жирных выбери. Постного масла два кило уйдет: на винегрет... на винегрет зеленого луку купи килограм­ма три, на базаре его уже много.

Матвеевна. Дорогой еще, до семидесяти копеек.

Салов. Ничего, свадьба, чай, а не так — вечеринка. Яиц — и в пироги

и к селедке — сотню надо взять. Можно недорогих, не по рубль

тридцать четыре, а по девяносто. Капусты возьми кочна четы­ре, с мясом пироги-то сделаем и с капустой.

Матвеевна. С рыбой бы еще хорошо.

Салов. Рыбы-то, пожалуй, не достанешь.

Матвеевна. А я с утра в артель в Черноусово съезжу, достану. Прямо из невода возьму, и недорого.

Салов. Это хорошо. Съезди, достань.

Матвеевна. Дам на литровку, они мне полную корзину наложат.

Салов. Колбасы бы хорошо.

Матвеевна. Порыскаю.

Салов. Ну, пока все. Бери корзину и иди.

Матвеевна уходит.

(Ей вслед.) Семянок к вечеру купи стаканов пятнадцать.

Матвеевна ушла.

(Развернул лежащую на столе газету, посмотрел в нее, отложил в сторону.) Мишуха, принеси пивка, парит шибко.

Михаил. А где оно?

Салов. В подпол, поди, Нюрка поставила.

Михаил пошел в дом за пивом. Салов встал, подошел к дверям сарая, приоткрыл их.

(Говорит негромко.) Женечка! Женька!

Ответа нет. Салов приоткрыл дверь и снова пошел к столу, но на ходу кого-то увидел за забором.

Менандр Николаич, зайди-ка.

Михаил вышел из дома.

Михаил. Нету там, Илья Григорьевич.

Салов. Значит, в погреб унесла. Поди пошарь — привыкай к дому-то.

Михаил идет к погребу. В калитку входит Менандр Ни­колаевич. Он сильно припадает на одну ногу, видимо инва­лид войны. Здоровается с Саловым.

Менандр Николаевич (показывая на выставленное во дворе имущество). К завтрашнему торжеству готовишь?

Салов. Ага!

Михаил. Здравствуйте, Менандр Николаевич.

Менандр Николаевич. Здравствуйте, Миша. Ты что, в вечер­нюю, что ли?

Салов. Три дня законные взял, положено. Менандр Николаевич. То-то, смотрю, гуляет.

Михаил ушел. Менандр Николаевич здоровается за руку с Саловым.

Салов. Садись, Менандр Николаич, пивка выпьем. Менандр Николаевич садится к столу.

Перерыв, что ли?

Менандр Николаевич. Обедать иду.

Салов. Жарища-то какая! Вторую неделю шпарит.

Менандр Николаевич. Сухо... Михаил-то к тебе уж и пере­-

ехал?

Салов. Нет еще. Хочу по правилам: как завтра зарегистрируются,

так уж и сюда. Приходи, субботу и воскресенье гулять

будем.

Менандр Николаевич. Влетит тебе это предприятие в ко­-

пеечку.

Салов. Свадьба.

Менандр Николаевич. Деньги-то где достал?

Салов. Нюрка ссуду взяла, у Михаила подкоплено было, да я стра-­

ховку жизни получил. Удобная штука, понимаешь!

Вносил вроде бы по мелочам, а теперь сразу двести рублей

отвалили.

Менандр Николаевич. Одного винища, поди...

Салов. Самогончика добавим. Из Семеновского брательник приве­-

зет, добывает там один...

Менандр Николаевич. Не боится?

Салов. Говорят, способ новый придумал. Холодильник у него «ЗИЛ», так он в холодильнике вымораживает. Не гонит, а по-новому — холодом выпаривает.

Менандр Николаевич. Смотри ты!.. Надо узнать, как это.

Входит Михаил. Ставит на стол бутылки, стаканы.

С а л о в (трогая рукой бутылку). Запотела. Глотку бы не

застудить. (Открывает пиво, разливает по стаканам.)

Достань-ка, Менандр Николаич, белил цинковых килограммов

шесть. Есть на складе-то у тебя или нет?

Менандр Николаевич. Тебе когда надо-то?

С а л о в. Да сегодня бы.

Все трое выпили пива. Михаил пошел к верстаку и тискам.

Это Николай просил. Катер он купил моторный, да цвет

не по вкусу, перекрасить хочет. Хорош катерок. Не видел?

Менандр Николаевич. Нет.

С а л о в. Он его у пассажирской поставил. Поедешь в город, посмотри. Около шестидесяти сил... Да погоди, он, наверно, на нем сегод­ня и приедет. Точно! Михаил вон ему бензонасос перебирает взамен.

Менандр Николаевич. Белила есть, как раз завезли. Ясли красить будем. Пока ребятишки в лагере, окрасим. Только ты мне дай бидон, я налью — будто бы молоко. А то неловко, увидит какая собака.

С а л о в. Мишуха, принеси-ка бидон!

Михаил (заикаясь). А г-где он?

С а л о в. В кухне, поди.

Михаил ушел.

Менандр Николаевич. С брачком парень-то.

С а л о в. А ему с Нюркой не по телевизору выступать комментатора-­

ми... Да и не всегда он, иногда ровно говорит, без запинания.

Менандр Николаевич. С чего это у него?

С а л о в. От рождения, видать.

Менандр Николаевич. Нехорошо.

С а л о в. Чего нехорошо?.. Вон ты хромой, калека, можно сказать,

от тебя жена и то не открестилась.

Менандр Николаевич. Так я в Отечественную...

С а л о в. Одним словом, Нюркино дело, не наше. Менандр Николаевич. Это точно. А так-то он как?

С а л о в. Тихий.

Пьют пиво. С Волги доносится басистый гудок теплохода.

Большой сверху идет. «Илья Муромец» должен. Волга-то стала, Менандр Николаич, а? Магистраль! Теплоходы, пароходы, самоходки, толкачи туда-сюда, а?

Менандр Николаевич. Точно. В двадцатых-то годах само-летские-то чудом красоты казались, а теперь их, голубчиков, и не видно в гуще-то, вымирают... Жалко, тоже красавцы были.

С а л о в. По высокой-то воде им тяжело.

Менандр Николаевич. Жаль только, этими морями Волгу попортили, красоты той нет, тишины, волшебства...

С а л о в. Зато прогресс.

Менандр Николаевич. Это точно... Роща вон там была, тоже нет, свели.

С а л о в. Домищи-то какие выставили!

Менандр Николаевич. Домищи — точно. Да... Чего-то ухо­дит, чего-то взамен.

С а л о в. И на заводе нашем что раньше-то выпускали? Напильники да чугуны с кастрюлями. А теперь экскаваторы.

Менандр Николаевич. Развиваемся...

С а л о в. Мост пешеходный строят.

Менандр Николаевич. Это хорошее дело. А то по весне да по осени тонут люди-то.

С а л о в. Николай катер на меня записать пожелал. Говорит: не хочу, чтобы мне этим катером всякий паразит в нос тыкал. Теперь ведь мода такая: раз ты начальник, стало быть, вор. Глупо.

Менандр Николаевич. Еще бы не глупо. Подумаешь, мотор­ка! Да их теперь по Волге тыщи. Слышишь?

Тихо. Слышны звуки идущих по Волге моторных лодок.

Что раньше стрекоз. А помнишь, в двадцатых-то одна ходила,

губисполкомовская.

С а л о в. Помню-помню. Смех! А чья она была?

МенандрНиколаевич. Да я ж тебе говорю — Губисполко-

мовская, обчая.

Садов. Да-да, богатеем.

Менандр Николаевич. Жизнь-то разворачивается...

С а л о в. Шибко.

Менандр Николаевич. А берегов старых жалко. Заводи

были, камыши, остров песчаный.

С а л о в (смеется, пугая его). Погоди, еще издадут приказ — высу­шить всю Волгу. Скажут — не надо, и конец.

Менандр Николаевич. Кто это скажет?

С а л о в. Там... Решат и высушат. Один миг! Мол, будет тут

проезжий тракт. Зальют, стало быть, русло асфальтом, до

краев нальют, укатают и пустят машины. Мол, для

скорости...

Менандр Николаевич. Будет тебе...

С а л о в. Вот те и будет!

Входит Михаил, ставит бидон на стол, идет к тискам. Менандр Николаевич. Техника, конечно, идет. А я вот

что читал: скоро изобретут машину почище телевизора —

мысли чи­тать будет.

С а л о в. Это ты оставь...

Менандр Николаевич. Говорю тебе!

С а л о в. Не допустят.

Менандр Николаевич. Увидишь.

С а л о в (сердясь). Закон издадут — не изобретать.

Менандр Николаевич. Да-да. Вот так я сижу с тобой, а в

кармане у меня аппарат.

С а л о в. Не будет этого!

Менандр Николаевич. Будет. Что произойдет-то?

С а л о в. Неразбериха, вот что. Да разве человек волен над своими мыслями? Мало ли что в голову лезет... Вот тут я как-то си­жу в охране с оружием своим, идет мимо Харитонов, бухгал­тер наш, хороший человек, приятный, а я думаю: «Вот сейчас наведу я на тебя свое оружие... бац! И ты кверху лапками!..» Вот, брат, какие глупые мысли... Меня за это арестовать надо, а? Как ты думаешь, Мишуха, изобретут такой аппарат?

Михаил. Возможно.

С а л о в. Одна радость — не доживу.

Менандр Николаевич (берет бидон). Благодарю за пивко.

С а л о в. Так ты принеси к вечеру.

Менандр Николаевич. Налью. (Пошел.)

С а л о в (вслед). На свадьбу-то с жинкой приглашаю.

Менандр Николаевич ушел.

Садись, Мишуха, в тенек, а то голову напечет. Михаил садится к столу, наливает пиво, пьет.

Имущество-то свое ты из общежития сегодня и перенеси, а то завтра кружало будет, завертит.

Михаил. Ладно.

С а л о в. С чего это ты заикой-то стал? С рождения, что ли?

Михаил. Н-нет.

С а л о в. Испугали?

Михаил. Дда ттак...

С а л о в. Это изъян небольшой. А в остальном хороший ты парень, деловой. Рад я, что ты Нюрку мою берешь. Она ничего, здо­ровая, ровная. Засиделась, конечно, маленько. Двадцать шесть лет — это для женщины возраст, да по тебе все, дурень, тос­ковала. Чай, уж года три, а то четыре, а ты все тянул чего-то. Чего тянул-то? А?

Михаил. Брак все-таки, Илья Григорьевич.

С а л о в. Это конечно. Да ты зови меня просто — папаша, душевнее вроде.

Михаил. Не привык еще.

С а л о в. Привыкай. Вот, брат, и кончается твоя одинокая жизнь. Учить мне тебя нечему, вы теперь, молодые, ученее нас. Да ты разинь рот-то, поговори со мной.

Михаил. О чем?

С а л о в. О себе расскажи. О жизни, которая была. Что я о тебе знаю? Шестой разряд, комсорг цеха — и все.

Михаил. В детдоме я воспитывался.

Садов. Это знаю. А родители-то кто были?

Михаил. Неизвестно.

С а л о в. Приблудный, что ли?

Михаил. Из Ленинграда нас в сорок втором вывезли.

С а л о в. Стало быть, законные имелись. Это хорошо. Не помнишь их?

Михаил. Не помню.

С а л о в. Совсем?

М и х а и л. Совсем.

С а л о в. Ну, хоть что-нибудь маячит?

Михаил. Ничего.

С а л о в. Совсем ничего?

Михаил. Совсем.

С а л о в. Жалко. Интересно бы было... Экой ты, брат!

Михаил. Я себя только с детдома помню, с Перми.

С а л о в. Да, детдом — это не малина. Конечно, государству честь и хвала, забота, так сказать. Только детдом — нехорошо, из дет­домов одно ворье выходит, жулики.

Михаил (смеется). Ну уж!

С а л о в. Не о тебе говорю, не обижайся. Детдом-то хоть путный был? А то в войну ко всяким таким заведениям примазывались раз-ные, на жратву перли.

Михаил. И у нас было. Потом упорядочили.

С а л о в. А фамилия твоя от кого пошла, не знаешь?

Михаил. Нас, говорят, когда из Ленинграда вывозили, бомбили

сильно, поубивали много. А кто остался, лесами да

болотами выводили. Четырнадцать детей, говорят, осталось.

Нашли за бо­лотами без единого взрослого, поубивало их.

Так всех нас и окрестили Заболотными. Трое еще в Перми

умерло, тех уж я помню.

С а л о в. А остальные где?

Михаил. Ну, Василия-то, моего дружка, вы знаете. А остальные —

по Союзу.

С а л о в. Да, война... (Скомкал газету.) Вот какие командиры воевать собираются, им бы так сказать: давайте-ка, господа-товарищи, мы сначала вас поубиваем, детей ваших и жен, а потом вое­вать начнем, согласны? Не согласятся ведь, потому сами-то выжить собираются, командиры-то эти... У нас тебе хорошо

будет, Михаил. Я человек не трудный, во все времена честный был. Круг твоей жизни замкнулся, причалил, брат. Теперь ровно пойдет, хорошо. В школу-то ты в какой класс ходишь?

Михаил. В десятый.

С а л о в. Перспектива, значит, есть.

Во двор входит Василий.

Василий (Михаилу). Ты тут? Привет, Илья Григорьевич.

С а л о в. Здравствуй, баламут. Ты от кого удирал, что ли?

Василий. С чего это?

Салов. Рожа шкодливая.

Василий. Ногу калиткой прищемил.

С а л о в. Не хвост ли?

Василий. Я узнать — не нужно ли помочь?

Михаил. Вещи из общежития перенести надо.

Василий. Давай. Раньше невесты приданое в дом тащили, а теперь женихи.

Михаил. Равноправие.

Василий. Даже большое. Шиворот-наоборот... Пиво-то всем дают или только родственникам?

Салов. Сквозняк ты, парень, ветрогон. Пей.

Василий (наливает пиво, пьет). Почему сквозняк? Я веселый.

Салов. Чересчур.

Василий. А нам, Илья Григорьевич, много в жизни недодано. Что мы с Мишей в детском доме видели? Думаете, одни кон­фетки? Золотого детства не было. Оловянное было, железобе­тон. А теперь мы в люди вышли, сами себе начальство. Надо свое добрать. Жизнь-то хороша, Илья Григорьевич! Хороша, а?

С а л о в. Ну, хороша.

Василий. Именно. И Волга хороша, и небо хорошо, и во мне все переливается. Работаем мы складно. Висят наши портреты у ворот предприятия? Висят. Значит, с государством мы в ладах. Ну, и жить мы с Мишей должны в свое удовольствие, вольно, а?

С а л о в. Ты себя с Михаилом не равняй.

Василий. Аяине равняю, разные мы. Он в глубь жизни нырнуть норовит, а я поверху плаваю. Знаю.

С а л о в. Тебе тоже вглубь-то не мешало бы.

Василий. Не могу. Пузырь у меня внутри большой, наверх выбра- сывает. Да и чего там в глубине — дышать нечем. Жили мы в глубине-то, знаем. А наверху солнышко светит, воздуху много, одна радость.

С а л о в. Несерьезный ты человек.

Василий. Это правильно. А почему? Я, Илья Григорьевич, не люблю, когда мне жизнь на завтра откладывают. Завтра, мол, тебе будет хорошо, а теперь потерпи. Мне ведь, собственно го­воря, и сейчас хорошо. Я ведь не совсем опилками нашпиго­ванный, на других вон смотрю, вижу — мечутся как угорелые, глаза озабоченные, рыскают. Ох, мол, делом я сейчас занимаюсь, некогда мне, не до веселья, отойдите все от меня, я лучшее добываю. А лучшее-то вот оно, тут. (Стучит себя в грудь). Не люблю я озабоченных и серьезных, много они о жизни выду­мывают, приписывают ей, чего в ней и не имеется.

С а л о в. Язык-то у тебя хорошо подвешен, да слава о тебе плохая.

Василий. Какая это?

С а л о в. Сам знаешь.

Василий. От зависти языки чешут.

Во двор входит Оля.

Оля. Здравствуйте.

С а л о в. Здравствуй, Ольга.

Михаил. Здравствуй.

Василий. Кожуркина, приходи завтра на свадьбу, присматри­вайся.

Оля. Женя не приезжал?

С а л о в. Уж целую неделю тут.

О л я. А где он?

С а л о в. Вон в сарае спит.

Оля. Так уже двенадцать.

С а л о в. От московской жизни отсыпается.

О л я. А что?

С а л о в. Ничего. Там, поди, коромысло. С лица сбежал и все спит, спит. А ты-то где была?

Оля. Картошку окучивали.

С а л о в. Поди побуди его. Оля. Пусть спит. Я после.

Василий. Да как это возможно! Что он там, зажмуря глаза, видит? Сны? А тут наяву такая симпатяга явилась. (Бежит в сарай.)

Слышно, как Василий будит Женю: «Вставай, вставай, самое дорогое-то и проспишь». Василий выталкивает из сарая Женю. Tot в одних трусах, взлохмаченный, заспанный.

Вот он, москвич.

Женя (Оле). Приехала... Я к тебе каждый день заходил, узнавал. Оля. Мне говорили.

С а л о в. Так чего ж ты меня спрашивала, приехал ли он? О л я. А чего мне говорить-то было?

С а л о в (Жене). Поди ополоснись.

Ж е н я. Я на реку, выкупаюсь. (Берет полотенце, одежду, Оле.) Пой­-

дем.

Оля. До свидания.

Убежали.

Василий. Облизывайся, Михаил. Ты свое отгулял, последний день вольным ходишь. А мне в общежитие вселят теперь вместо тебя какого-нибудь деятеля из-под Чухломы. Э-эх, предал!..

С а л о в. Хорошая девушка. Да мой-то там в Москве завел, поди, кого. В Москве-то, говорят, разврат кишит. Так-то он чистый был. Странный даже...

Василий. Чего странней — в артисты поехал учиться.

С а л о в. Ну и что, не люди они, что ли, артисты-то?

Василий. Да ты не переживай, Илья Григорьевич, может, из него мировая кинозвезда загорится. Прославит он всю вашу фами­лию и наш поселок. Может, и обо мне потом в связи с ним напишут: был у его шурина Михаила дружок Василий Забо-лотный, парень во всех отношениях замечательный.

С а л о в. И трепло, какого свет еще не видывал. (Михаилу.) Что это Нюрка-то провалилась? Посуду еще надо доставать, у нас и на десятерых не наберешь.

Василий. Так я один миг, Илья Григорьевич, никто не откажет. Скажу — Мишке-сироте на свадьбу одолжите: на тысячу человек приборов наберу. Народ добрый, любит жалеть.

С а л о в. Ну, так берешь посудное хозяйство на себя?

Василий. Сказано!

С а л о в. На пятьдесят персон. Ножи, вилки, тарелки, стопочки, графины бы тоже. Хорошей посуды не бери, перебить могут.

Василий. Сделаю.

С а л о в. Пойду Женьке пожрать разогрею. (Ушел в дом.)

Василий (оглядывая дом, двор). Хозяйство ты себе отхватил одним махом. Кто был ничем, тот станет всем.

Михаил. Ты от кого тут прячешься-то?

Василий. Пошел купнуться, да чуть на Майку Мухину не напорол­ся.

Михаил. Она все-таки дочь главного инженера.

Василий. А у меня в этих делах равноправие.

Михаил. Разлюбил?

Василий утвердительно мотнул головой.

Быстро у тебя...

Василий. Ты счастливый, Миша. Ты свою Нюрку полюбил, три года вокруг нее топтался, теперь женишься, и на этом твои сердечные переживания оканчиваются. Теперь ты ее до гроба любить бу­дешь. Тебе и кажется, что у всех так: полюбил, женился, помер.

Михаил. Оправдания, что ли, ищешь?

Василий. А чего мне оправдываться, чудак? Я размышляю. Полю- бил я Мухину? Полюбил. А теперь разлюбил? Разлюбил. Вот я хочу понять, что во мне происходит. Ведь человек-то я хороший.

Михаил. И с Прохоровой у тебя история была.

Василий. И с Прохоровой.

Михаил. И с Мигуновой.

Василий. И с Мигуновой. Да ты не считай, собьешься.

Михаил. И всех любил?

Василий. Всех, клянусь. Я, видать, родился таким. Иду по улице, ни одной более менее сносной пропустить не могу. Сотворил же бог такое разнообразие! Ты, поди, идешь, девчонок-то и не

замечаешь, а посмотри, как они сами в глаза хотят бросаться! Одна платье такое наденет, всю талию подчеркнет, другая во­лосы от ушей вверх так зачешет, что самое ее симпатичное местечко вот тут, около уха, так и высвечивает. Третья кофточку наденет такую рентгеновскую — глазам больно. Ты думаешь, она этот газ-шифон для вентиляции носит? Четвертая туфель­ками так к тебе в душу и заползает...

Михаил. Недаром они тебе на шею и вешаются.

Василий. Недаром.

Михаил. Что с Мухиной-то делать будешь?

Василий. Скажу: извините, обознался, не за ту принял.

Михаил. Что значит — не за ту?

Василий. Ищу, Миша.

Михаил. Кого?

Василий. Ну, ту, единственную, о которой в песнях поют.

Михаил. Долго ищешь.

Василий. Чем же я виноват, что она где-то прячется! Скажи, ты Нюрку по-настоящему любишь?

Михаил. По-настоящему.

Василий. Выворачивает тебя?

Михаил. Что значит — выворачивает?

Василий. Ну, душу всю, значит, наизнанку рвет?

Михаил. Любовь-то, думаешь, перепой, чтобы наизнанку рвало?

Василий. Я не так выразился... Скрытный ты, разве расскажешь. Помнишь, когда мы на плотине на Куйбышевской работали — мне тогда лет семнадцать было, — влюбился я в первый раз в одну убогонькую. Тосей звали. Не помнишь?

Михаил. Разве упомнишь всех...

Василий. Жениться хотел. А потом понял — не люблю я ее, а жа­лею. А она тогда без меня вроде и жить не могла. Вот, брат, какое положение. Уж я задним ходом такие петли давал, еле вы­рулил. Плакала она. А я себя распоследним подлецом чув­ствовал, убить хотел. А теперь у нее муж — кандидат наук, двое детей или трое, кажется,— узнал я недавно случаем. Меня разве только для смеха вспоминает.

Михаил. Ну и что?

Василий. Так. Нюрка твоя, конечно, ничего. Пообтрепалась она в завкоме в последнее время, обшаблонилась. Раньше как-то ду­шевнее была, ярче... Слушай, откровенно скажи: ты вот только ее и любил?

Михаил. Ее. Ну, еще одна была. Та не в счет.

Василий. Кто это?

Михаил. Нет ее тут, уехала давно.

Василий. Не скажешь?

Михаил. Незачем.

Василий. А которую больше?

Михаил. Несравнимо это.

Василий. В какую сторону?

Михаил. Ну, ладно, не залезай, куда не приглашают.

Василий. Чудной ты, Миша. (Смеется.)

Михаил. Чем это?

Василий. Да я каждое твое дыхание знаю, и вдох и выдох, как ты мое. И в детдоме кроватки наши рядом стояли, и теперь койки в общежитии по одной стенке выровнены.

Михаил. И что?

Василий. Все, друг милый, я про тебя знаю.

Михаил. Что?

Василий. Ладно, не таращь глаза.

Михаил. А ты скажи.

Василий. Ох, любишь ты все в себе в одиночку таскать. Смотри, не надорвись когда. От всех у вас заперто было, да не от моего глаза.

Михаил. Да ты скажи, на что намекаешь-то, балда?

Василий. У-ух, копилка ты беззамковая, навечная!

В калитку входит Майя Мухина.

Майя. Мишенька, с наступающей.

М и х а и л. Здравствуй, Майя, приходи завтра.

Майя. Обязательно. Потанцуем. Здравствуй, Василий. Василий. Я думал, ты в город уехала.

Михаил ушел в дом.

Меня, что ли, ищешь?

Майя. Тебя.

Василий. Вот я.

Майя. Вижу... Разлюбил?

Василий молчит. Майя заплакала.

Василий. Ну чего ты... Тебе со мной хорошо было?

Майя. Очень!

Василий. Ну, скажи спасибо, и на этом покончим. Зачем плохо-то делать?

Майя. Гад ты ползучий, вот ты кто.

Василий. Быстро переквалифицировала!

Майя. Вася! (Бросилась к Василию, хотела его обнять, но он отбе­жал в сторону.)

Василий. Не любишь ты меня, вот что.

Майя. Я? Ты что? Это ты, ты меня не любишь! Я к тебе всей душой.

Василий. Да не душой ты, а телом, вот в чем беда.

Майя. Паразит!

Василий. Не лайся.

Майя. Душа тебе нужна, выродок.

Василий. У тебя же незаконченное высшее образование...

Майя. А у тебя ремесленное. Понимал бы разницу, детдом прокля­тый!

Василий. Детдом... Правильно я тебя раскусил. Вот уж полную пазу­ху камней накопила. Детдом!.. У детдома душа есть, веселье, а у тебя эгоизм один. Детдому-то, может быть, именно тихая лас­ка нужна, слово. А у тебя, знаешь, один ход — полный вперед всем корпусом. Так ведь и обожраться можно.

Майя. Вон как?! Ладно! Слетит твоя рожа с Доски почета, не ви­дать тебе прибыльной работы. (Зовет.) Миша. Миша!

Входит Михаил.

Я тебе официально, как комсоргу цеха, говорю: поставь об этом аморальном типе вопрос. Мало того, что с моей лучшей подругой Мигуновой поступил как последний подлец. Если бы ты, Мишенька, слышал, как она убивалась и плакала. Припала головой мне на плечо и вздрагивает и вздрагивает. А если ты

по дружбе покрывать его начнешь, то, Мишенька, и тебя по­щекотать придется, хотя ты — парень сам по себе безобидный. Учти! (Подошла к Василию.) Добром говорю: пойдем прогу­ляемся по-хорошему, я не обидчивая.

Василий. Все высказала?

Майя. Все.

Василий. Ну и отдавай швартовы.

Майя. Смотри, Михаил, и на тебя жаловаться будем. Помня, Вася, я сейчас в эту крутую гору бежала не затем, чтобы тут по­плакать. В одной книжечке вычитала: женщина, полюбив, способна и на величайший героизм, и на величайшую подлость. Ты, поди, не читал, потому что больше футболом интересуешь­ся. Так попомни! (Ушла.)

Василий. Ну, знаешь, раскрыла всю свою сущность! Я в последнее время чуял, что она нехорошая, но до такой степени...

Михаил (передразнивая). В последнее время... Правильно раньше делали, что по три года ухаживали, выясняли. А у нас теперь чуть защекочет: аи, скорей! Скорей! Как ты сразу-то ее не раскусил?

Василий. Доверчивый я. Показалось мне что-то в ней, помере­щилось. Что-то она в первые-то разы стоящее мяукала. Видать, тоже из какого-то сочинения напрокат брала. Я и развесил махалки. Нежность-то я люблю.

Михаил. Вот теперь и женись на ней.

Василий. Еще чего! Такая сожрет и по косточке через день вы­плевывать будет да еще облизываться.

Михаил. Она тебе не Мигунова. Она, знаешь, на плече у всего завода рыдать будет.

Василий. Ну и что?

М я х а и л. Повертишься. Это ведь я один знаю, что ты парень хороший, хоть и пакостник, а в глазах-то всех как выглядишь?

Василия. Как? Ведь ей, гадюке, хорошо со мной было. Ведь я ей настоящее чувство дарил. Я всегда настоящее, всем. А как настоящее уходят, я и сам ухожу. Я же не обманываю.

Михаил. Ты тут у меня заплачь, все тебя и пожалеют.

Василий. От этого не только плакать, удавиться охота. Что это

тебя, понимаешь, норовят в собственность взять? Я не хочу, знаешь, этих узов брака. Я вообще никаких узов не люблю и не признаю. А на тебя со всех сторон узы, узы так и набрасы­вают.

Михаил. С людьми живешь, не на луне. Поди залетай туда первым, кувыркайся в одиночестве, делай что хочешь.

Василий. А! И туда с земли команду подавать будут.

Михаил. Таких, как ты, без узды оставь — наворочают. Дал сло­во — держать надо, а в таких делах особенно. Тут уж чужую судьбу в руки берешь, чужую жизнь. Другой человек доверяет тебе ее, согласие дает.

Василий. Э, погоди! Не навязывай мне свой образ жизни. Ты когда начинаешь все эти слова говорить, у тебя правильно выходит. Я и сам понимаю, что так-то, как ты говоришь, лучше. Да в этих делах я почему-то не по фарватеру иду, сносит.

М и х а и л. Она тебя и в райком потянет.

Василий. Ну, знаешь, райкому только и делов. Так они и мечтают заседать на тему, почему Васька Заболотный от Майки Мухи­ной ходу дает. Нет, ты скажи мне, на какую пакость я себя три месяца растрачивал! А ей все мало, мало, мало. Не любит она жизнь, себя любит, персону свою. Думает, и весь мир для нее сотворен. Нет, милая, он для всех поровну.

Входит С ало в.

С а л о в. Ты еще за посудой-то не ходил? Василий. Сейчас иду.

Входят Н ю р а и ее подружка Тоня.

С а л о в. Чего так долго?

Тоня. Долго!.. Поди походи из магазина в магазин по такой жарище-то. Одних туфель сто пар перемерили. Привереда она.

Н ю р а. Так ведь получше хочется.

Т о н я. Не узнать тихоню-то нашу. Шумит, как ветер какой! Затаскала. Сиреневые бусы искали. Подай ей сиреневые, вынь да положь. Все ряды обошли, в фабричный район ездили, с ног валимся. Михаил, видишь, ей приказал — сиреневые бусы надеть.

Михаил. Да в шутку я, просто так.

Тоня. А для нее шутка твоя приказом вышла. Вот, брат, какую жену берешь верную. Не нашли только, голубые купили. Может, с голубыми нас и не возьмешь?

Михаил. Возьму.

Т о н я. А то мы ведь и другого отыщем, получше тебя. (Нюре.) При­мерь туфельки, покажи.

Нюра вынимает из коробки белые туфли на высоких каблуках. Тоня бросилась ей на шею, плачет.

С а л о в. Чего ты, Антонина?

Тоня. Жалко!.. Такую свадьбу закатим, чтоб на той стороне, в го­роде, слышно было.

Входит Алевтина Петровна со свертком в руках.

Алевтина Петровна. День добрый, товарищи.

С а л о в. Здравствуй, Алевтина Петровна.

Тоня. Платье принесла?

Алевтина Петровна (Нюре). Примерить надо.

Тоня. Ну-ка, ну-ка, покажи.

Нюра. Хорошо получается, Алевтина Петровна?

Алевтина Петровна. Уж я тебе так скажу: сошью — никто отродясь такого не нашивал. Кто мне в прошлом году путевку в Мацесту выхлопотал? Ты. Знаю, у Егорова из когтей выдра­ла, потому справедливая ты. Ему жену прогулять надо было, а мне ноги живые ремонтировать. Плясать на твоей свадьбе буду до упаду на этих-то ногах... Пойдем в дом, чего они тут выпялилась-то.

Нюра, Тоня, Алевтина Петровна идут в дом.

Нюра (с крыльца). Миша, а мы в рядах Клавдию Камаеву встрети­ли. Она из Ленинграда теперь сюда совсем переехала. В седь­мой школе преподавать будет. Я ее и на свадьбу позвала и сегодня посидеть. До чего она красивая стала, ужас! (Ушла.)

Василий. Эх, и закрутим мы эти два дня.

Возвращаются Женя и О ля.

С а л о в (сыну). Поешь тут яишенку, в доме-то кавардак.

Оля идет к столу. С а л о в уходит в дом. Женя пошел в са­рай.

Василий. Миша, пошли вместе посуду выпрашивать. Михаил не отвечает.

Миша!

Михаил. Что?

Василий. За посудой, говорю, пойдем. Михаил. За какой посудой!

Василий. Да ты что, от жары, что ли? Михаил. Идем, идем...

Василий и Михаил уходят.

С ало в приносит яичницу, молоко, хлеб, ставит на стол и ухо­дит. Из сарая вышел Женя, в руках его рулон бумаги.

Женя (разворачивает рулон). Видала?

Оля. Что это?

Ж е н я. К их свадьбе делаю. Я, значит, вечером усну, а как рассветет, часа в три просыпаюсь и до шести рисую, пишу. А потом опять спать ложусь. Это свадебная стенгазета. Назвал «Законный брак». (Показывает.) Это Нюра, это Михаил. А в середине отец в виде бога Саваофа благословляет их.

О л я. А это — ангелы, что ли?

Женя. Какие ангелы! Это их будущие дети.

Оля. Так тут штук десять.

Женя. Ну и что?

Оля. Так много не бывает.

Женя. Во-первых, бывает, а во-вторых, я это для выражения идеи, чтоб ясней было. Ну, нарисовал бы я одного ребенка, двух, что было бы? Так, серый реализм, скука. А когда их тут десяток — забавно. Верно?

О л я. А что это за стихи?

Женя. Пушкин, Блок, Евтушенко. Между прочим, я Евтушенко в Москве видел.

Оля. Разве он живой?

Женя. У-у, темнота!..

Оля. Я теперь все-все советские кинокартины смотрю.

Женя. Хороших маловато.

Оля. Мне все равно. А вдруг я тебя там увижу? Знаешь, сижу в зале, и все мне чудится — вот-вот ты на экране появишься. Кажется, умру от страха, даже зубы стучать начинают.

Женя. Сказать но секрету?

Оля. Ну?

Женя. Только пока никому.

Оля. Конечно.

Женя. Я снимаюсь в одной картине.

О л я. В главной роли?

Женя. Нет, что ты! Ничего не понимаешь... Маленький эпизод, одна фраза. Но очень интересная, и крупный план.

Оля. Что такое крупный план?

Женя. Когда ты во весь экран.

Оля. Один?

Женя. Может, и один.

Оля. Ой, жутко! Когда, когда будет?

Женя. Осенью.

О л я. А какая фраза?

Женя. Фраза такая: «Ты удоем не хвастайся!»

Оля. Как?

Женя. «Ты удоем не хвастайся!»

Оля. Странная фраза...

Женя. Это ведь как произнести.

Оля. Конечно... И больше ничего не говоришь?

Женя. Нет.

Оля. Совсем ничего?

Женя. Совсем.

Оля. Интересно... Что ж ты об этом не писал?

Женя. Боюсь.

Оля. Почему?

Женя. Вырезать могут.

Оля. Как вырезать?

Женя. Вот так: чик ножницами кусок пленки — и тебя нет!

Оля. Совсем?

Ж е н я. Совсем.

Оля. Неужели могут — ножницами?

Женя. Могут.

Оля. Я бы их!..

Женя. Может, и не вырежут.

Оля. Не вырежут, не вырежут, тебя не вырежут, не имеют права!

Женя. Почему это?

Оля. Да как им не стыдно! Одна какая-то несчастная фраза, и ту вырезать... Неужели боишься?

Женя. Ну, знаешь, все-таки...

О л я. А я тебе скажу — пусть вырежут, пусть! И ты не расстраивайся. Важно, что тебя заметили и во весь экран. А если и вырежут, знаешь из-за чего?

Женя. Из-за чего?

Оля. Из-за этой дурацкой фразы. Ну что это такое: «Ты удоем не хвастайся!», а?!

Женя. Как произнести...

Оля. Да как хочешь! (Произносит фразу на все лады.) Все равно глупо. Пусть режут — хоть ножницами, хоть ножом, хоть пи­лой перепиливают. Ты знаешь, я тебе как кинозритель скажу: из-за одной такой фразы можно в кино перестать ходить, можно и артистов возненавидеть, и доярок, и коров, можно даже из-за этой фразы молоко перестать пить. Ну что это — «Ты удоем не хвастайся!»! Пусть режут.

Женя. Ты, пожалуй, права. Верно, пусть.

О л я. И хорошо.

Женя. И хорошо... А если не вырежут?

Оля. Если не вырежут?

Женя. Да, если не вырежут?

Оля. Ну и что? Никто эту фразу и слушать не будет, мимо ушей про­пустят. Зато как тебя во весь экран увидят — ой, что будет!.. Да один наш поселок из-за тебя по пять раз на картину пойдет. Ты думаешь, зачем народ в кино ходит? Я вот тебе как кино­зритель скажу: время убить и на любимых артистов посмотреть.

В общей, я тебе так скажу: вырежут — хорошо, не вырежут -

хорошо...

Женя (тихо). Скучала? Оля. Ждала.

Целуются.

В калитку входит Н е л ли, девочка лет десяти.

Нелли. Здравствуйте.

Женя. Здравствуй, Нелли.

Оля. Здравствуй.

Ж е н я. А мама с папой где?

Нелли. В гору тащатся... Я видела, как вы целовались.

Женя. Ты что, Нелька?

Нелли. Я всегда раньше, чем войти, в щель смотрю: интересно. По-моему, вам еще рано.

Женя. Нелька!

Оля. Дурочка, просто я его обняла за шею, у него по спине жук полз.

Нелли. Какой жук?

Оля. Майский.

Нелли. Большой?

Оля. Огромный.

Женя. Во какой! (Показывает.)

Нелли (показывает). Вот такой?

Женя. Даже больше.

Н е л л и (Ольге). Поймала?

Оля. Конечно.

Нелли. Где же он?

Оля. Выпустила.

Нелли. Зачем?

Оля. Просто так.

Нелли. Это затем, чтобы он ему опять на спину сел?

Женя. Смотри, будем купаться, утоплю!

Оля. Думаешь, подсматривать хорошо?

Нелли. Я еще этот вопрос для себя не решила. Если бы люди знали, что за ними подсматривают, меньше бы гадостей делали.

Женя. Нахваталась!

Нелли. Не маленькая — с восьмиклассницами дружу.

Во двор входят Николай и его жена Рита. Они несут завер­нутый в бумагу какой-то большой предмет, ставят его на скамей­ку. Все здороваются.

Николай. А где отец, невеста? Женя. В доме.

Николай идет к дому.

Не ходи, там полы моют.

Николай остановился.

Папа, Коля и Рита пришли!

Нелли. И я!

Голос Салова. Иду!

Николай. Садись, Рита, на лавочку, отдохни.

Рита садится и сразу же открывает книгу, которая у нее была с собой. Читает.

Видишь, к завтрашнему хоромы готовят. Нелечка, погуляй пока. Нелли. Шахматы взял?

Николай. Взял. (Вынимает из-за пазухи шахматы.)

Нелли ваяла их, отошла к верстаку и расставляет фигуры на доске.

Из дома выходят Н ю р а, Тоня и Алевтина Петровна.

Нюра (увидев Риту, обрадованно). Рита, вот хорошо, что пришла.

У меня, знаешь, голова кругом. Еще не пила, а уж ненормальная!

Ты, поди, и забыла, как себя в такой день чувствовала? Рита. Совсем забыла.

Николай. Десять лет скоро отмечать будем.

Нюра. Здравствуй, Коля.

Николай. Здравствуй, здравствуй... Моя Рита вас всех обогнала

(показывает на Нелли), вот она — наш спидометр — года-то

показывает, щелкает... Нелечка, поздоровайся с тетей Нюрой.

Нелли не оборачивается.

Николай. Нелечка!

Нелли не обращает внимания.

Ну, пусть играет, она у нас увлекающаяся.

Т о н я. Пойду Лешу покормлю, вот-вот с работы явится. Ох, мои двое

тоже бегают, щелкают... Я скоро вернусь, Нюра. Пока, товарищи. Н ю р а. Алевтина Петровна, ну выпусти ты сантиметра на три-четыре,

длинное мне хочется, как раньше.

Алевтина Петровна. Давай так уговоримся: или ты мне

доверяешь, или к другой портнихе поезжай, вон хоть в город.

Они тебе такое сошьют — не только на свадьбу, на похороны не

наденешь.

Нюра. Доверяю я тебе, только...

Алевтина Петровна. И точка. По моде надо. Идем, Антонина. Нюра (вслед уходящим Тоне и Алевтине Петровне). Уговори ее,

Тоня...

Тоня и Алевтина Петровна ушли. Входит С а л о в.

Салов. Вечером я вас ждал или уж на худой конец завтра. (Здоро­вается с Ритой и с сыном.) Нелечка, иди конфетку дам.

Нелли быстро подбегает к деду. Салов вынимает из кармана конфеты, дает внучке.

Н е л л и. Я думала, шоколадные... Эти я не кушаю. (Ушла к шахма­там.)

Салов (убирая конфеты в карман). Нормальным детям отдам, дура.

Николай. Ну что ты так-то... Ребенок.

Салов. И ты дурак. Ну, ваше дело... Садись тут. Пива хочешь или квасу?

Николай. Все одно.

Салов. Женька, принеси.

Женя ушел.

Николай. Нюра, отец, вот какая ерунда вышла — в командировку я на три дня еду, не могу на свадьбе-то быть. В район, черт те дери, ехать надо.

Салов. Что значит надо: чай, ты начальник, сам себе голова.

И в к о л а й. Из горкома звонили.

Салов. Ты бы объяснил: мол, родная сестра замуж идет.

Николай. Там ведь государственно мыслят, отец.

Салов. Это конечно... Обидно.

Николай. И мне тоже.

Нюра. А ты придешь, Рита?

Рита. Постараюсь. Если Нелли устрою к кому.

Нелли. Никуда я тебя не пущу.

Рита (строго.) Помолчи.

Нелли. Я сказала!

Рита (зло). А я сказала — умолкни.

Лицо Нелли вдруг растянулось в гримасу. Она заплакала и бро­силась к отцу.

Нелли. Папа, папа, я не хочу ни к кому идти! Па-апа! Николай. Не плачь, Нелечка, не плачь, никуда мама не пойдет.

(Рите.) Ну скажи, что не пойдешь.

Рита молчит.

Скажи, тебе говорят!

Рита молчит, Нелли плачет громче.

Скажи, слышишь! Какая ты, Рита, упрямая. (Целует дочь.)

Не пойдет она, не пойдет...

Рита. Не пойду!

Николай (дочери). Ну, вот видишь — не пойдет, не пойдет... Вытри

глазки. (Вытирает дочери слезы.) Умница! (Целует ее.) Иди

играй.

Нелли. Женя, сыграем партию?

Женя. Некогда.

Оля. Давай со мной срежемся.

Нелли. А ты умеешь?

О л я. Ну, еле-еле.

Нелли. Тогда не буду. С плохим игроком играть — только руку

портить. Кто хочет?

Все молчат.

Н е л л и. Пойду во дворах партнера поищу. (Отцу.) Дай денег на моро­женое.

Отец дает деньги.

Больше, больше дай, может, кого угостить придется.

Николай дает еще денег Нелли, и та уходит.

Николай. Дитё! Ну до чего хороша, а? Сладость этакая, прелесть! А умна-то, бестия. Вундеркиндер!

Пауза.

Нюра (тихо). Идиот!

Николай. Своих заведешь, тогда договорим. Это мы тебе, Нюра, подарок принесли. (Развернул сверток, поставил на стол. Это телевизор.) Он немного барахлит, но у тебя муж на все руки, наладит. В ремонт я его только два раза отдавал. Трубка новая. Мой-то «Алмаз» только экраном побольше, а видимость та же... Ты не сердишься, что я тебе, так сказать, подержанную вещицу сунул.?

Нюра. Да что ты! Дорогой он, спасибо тебе. (Целует брата.)

Николай. Хорошо, что продать не успел.

С а л о в. Это ты молодец. А то мы, когда что выдающееся, к Менандру ходим. У него хоть «KB», а все же чудо.

Нюра (целует Риту). Спасибо тебе. И Миша-то как обрадуется. Спа­сибо. (Еще раз целует.) Ох, хорошо, наверно, богатым быть.

Николай. Неплохо.

С а л о в. А я вот тут, когда Валентину-то Терешкову в космическом полете показывали, смотрю на нее и думаю: батюшки, что же это такое! Она в космосе летает, то есть на том почти свете, а я за ней наблюдение веду, вижу, как она глазками моргает, как ротиком дышит, как шевелится. И знаете, какая меня мысль пронзила? А что, если там, на какой-нибудь планете, какие ли марсиане, юпитериане, что ли, вроде такие же приборы имеют и на нас, земляных людей, смотрят! Вот, положим, сейчас кто-то из них наш двор видит — тебя, меня, ее, всю нашу земную жизнь рассматривает в прибор какой.

Женя. Вот, поди, смеются-то!

Николай. Любишь ты, отец, философию разводить.

С а л о в. Старость...

Николай. Никто не смотрит. Выше человека существа нет. Он —

венец природы. Самая красота, ум самый.

Нюра. Женя, отнеси его в сарай, а то здесь как бы в суматохе кто не задел.

Женя уносит телевизор. На крыльце появляется Серге-­

евна.

Сергеевна. Готово. Теперь только просохнет, и можно обратно

несть.

С а л о в. Погоди, Сергевна, рассчитаюсь сейчас с тобой. (Лезет в

карман за деньгами.)

Сергеевна. Не возьму. Решила: подарок это от меня Мишке и

Нюрке твоей. Да и тебя, вдового, жалко. Была бы жива покой­-

ница Александра Ивановна, радовалась бы.

С а л о в. Завтра-то приходи.

Сергеевна. Знамо. Пока! (Ушла.)

Вернулся из сарая Женя.

Оля (тихо, Жене). Пойдем к нам, у нас не сутолочно. Газету доде­лаем.

Женя (отцу). Мы к Оле. (Уходит вместе с ней.)

Николай. Как бы нам вскорости еще одну свадьбу не играть.

С а л о в. Всех вас пристрою и к Александре Ивановне на кладбище

рядом лягу. Ждет, поди. Николай. Насчет белил-то не узнавал? С а л о в. Менандр принесет к вечеру. Николай (дает отцу деньги). Уплати. С а л о в. Давай-ка диван в дом втащим.

Мужчины берут диван, несут в дом.

Нюра. Вот, Рита, и моя очередь подошла... Как тебя вижу, ты все с

книжкой да с книжкой. Умная!

Рита. А я не для ума читаю, а чтоб жизни не видеть. Это у меня

вроде опиума. Наркоз. Мысли свои забиваю, чтобы не лезли.

Н ю р а. Какие мысля?

Рита. Всевозможные.

Нюра. А что читаешь-то?

Рита. Не знаю.

Нюра. Ты ведь веселая была, помнишь, в школе? Хохотушка. Семья,

что ли, так заела? Рита. Семья.

Нюра. Знаю я, что ты в себе носишь.

Рита. А ты, добренькая, не суйся.

Нюра. Злая ты.

Рита. И что?

Нюра. Ну, не буду.

Рита. Вот так лучше. (Опять уткнулась в книгу.)

Входят Михаил и Василий. В руках у них посуда. Михаил. Здравствуй, Рита.

Рита. Здравствуй, жених.

В а с и л и й. Начальнице привет!

Рита. Здравствуй, вертихвост.

Василий. Не ревнуй. Придет очередь, к тебе подъезжать будем. Рита. Поскорей бы: руки чешутся.

Нюра (Михаилу). Рита с Николаем телевизор подарили. Василий. Везет людям!

Михаил. Спасибо. Разве мыслимо такие подарки делать. Рита. Николай новый купил. Этот старый, попорченный. Михаил. То-то, на душе легче.

Василий. Мы из него конфетку сделаем.

Нюра. Рита, помоги.

Взяли посуду, ушли в дом. Михаил что-то ищет у верстака.

Василий. Мишуха, ты что? Михаил. Чего?

Василий. Сник будто — словно тебя перекусил кто. Михаил. Жара.

Василий. Для меня тоже жара да еще Майка Мухина. И то не чах­ну. Что с тобой?

Михаил. Отстань, чего липнешь!

Василий. Старое-то со дна поднялось, что ли? Так ведь это пустое,

Миша, мираж прошлого, привидение вроде, вчерашний сон. Михаил. Ну, что ты тут распелся! Заткнись, говорю!

Василий. У-у-у, вот это да! Я-то думал — совсем потухло, а у

тебя под золой-то тлело еще. Михаил. Я сказал...

Василий. Молчу. И кой черт ее именно в это время принес сюда! Михаил. Отвертка-то куда провалилась? (Ищет.)

Василий (подойдя). Вот, у тебя под носом... Она, поди, в Ленингра­де

замуж вышла.

Михаил. Рашпиль куда-то сунул.

Василий. Вот и рашпиль.

Михаил. Убрать надо. (Убирает инструменты в ящик.)

Василий взял гитару, которая была вынесена из дома и лежала на скамейке, перебирает струны.

Перестань играть. Василий. Я отвлеченно... Михаил. Перестань, говорю!

Входит Нюра.

Нюра. Посуды-то еще мало, не хватит.

Василий. Так мы клич кликнули. Шустовы поднесут, Дерябины, Овчинниковы обещали... Нюра, Намаева-то Клавдя замуж выс­кочила или еще одна бродит?

Нюра. Я впопыхах-то и не спросила. А что?

Василий. Так. Коль одинокая, приударить хочу. (Михаилу.) Пойду за твоими пожитками в общежитие. Постель-то тоже нести?

Михаил. Постель не надо.

Нюра. До свадьбы-то нехорошо.

Василий. Формализм! Нюра, ты сегодня держи Мишку обеими руками, а то, смотри, сбежит накануне свадьбы.

Нюра. Будет тебе, трепло.

В а с или й ушел. Нюра и Михаил одни.

Костюм-то твой черный отутюжить надо.

Михаил. Поглажу вечером.

Н ю р а. Я сама сделаю.

Михаил. Мужское это занятие.

Н ю р а (подойдя). Доволен ты?

Михаил (потрепал Нюру по голове, погладил, как маленькую). А ты?

Н ю р а. Очень.

Михаил. Вот и хорошо.

Н ю р а (тихо). Давно тебя люблю. Одного... Чего-то у тебя глаза оза­боченные?

Михаил. Дел-то сколько...

Н ю р а. И не держи в голове. Мы с отцом сделаем, люди помогут. Хорошо будет, весело. (Смеется.) Все ведь не верю, так и кажет­ся — разразится что. (Прижалась к Михаилу.) Хорошо нам бу­дет, Миша.

Входят Рита, Николай и С ало в.

Николай (увидев Нюру, обнимающую Михаила). Ай-ай-ай, до

свадьбы-то не грешите, нечестно.

Рита (мужу). Я книгу в доме оставила, принеси. Николай. Риточка, сходи и возьми.

Рита. Принеси, сказала!..

Николай (ко всем). Вот на нее находит иногда... (Уходит в дом.) С а л о в. Мишуха, давай еще одну лавку к завтрему сделаем. У меня

за сараем хорошая тесина валяется. Михаил. Давайте, Илья Григорьевич.

Михаил и С ало в ушли за сарай. Николай выходит из дома, передает Рите книгу и тоже уходит вслед за Михаилом и Саловым.

В калитку входит Клава.

Н ю р а. Клава! Заходи-заходи, вот еще кто здесь! (Показывает на

Риту.)

Клава. Рита! (Обнимает ее.) Рита. С окончанием!

Клава. Да, все. Спасибо. Переехала сейчас Волгу, иду по улоч-­

кам — ноги-то родной земли касаются. Ведь каждый забор зна­-

ком, каждое дерево, камень. Три года не видела...

Рита. Истрепала ты нервы в Ленинграде.

Клава. Вам это не понять — когда долго родных мест не видишь. Все

так дорого, оживает, и так на душе чисто-чисто.

Н юра. Ой, откуда ты сиреневые бусы достала? В Ленинграде купила? Клава. Это старые, еще от мамы.

Н ю р а. Клавочка, дай мне их на эти два дня поносить. К лава. Они же стеклянные, простые.

Нюра. Ну и что, дай.

Клава (снимая бусы). Пожалуйста. (Отдает их Нюре.)

Н ю р а. Миша пожелал. Говорит: купи сиреневые — надень. А их нету

нигде. (Прячет бусы.) Завтра надену — удивится! Сказала

ведь, что не достала, голубые купила.

Клав а. Не пойдут они тебе, не к лицу.

Н ю р а. Все равно.

Клава. Отдай лучше обратно.

Н ю р а. Еще чего, и не думай. (Смеется.) Опять мы трое, как девчонки,

вместе. (Клаве.) Слушай, я изменилась?

Клава. Ни капельки. Похорошела разве.

Н ю р а. Это я от волнения красная. А ты изменилась!

К л а в а. Старая стала?

Н ю р а. Нет. Ленинград-то да институт какой-то на тебе отпечаток положили, вроде совсем не наша. Аккуратная такая стала, интел­лигентная. И глаза глубокие. Ученость твоя в них так и отража­ется. Переменилась ты. А я, значит, нет.

Клава. Ты тоже.

Н ю р а. Ну, уж не сахари. Извертелась я в завкоме-то. Тому пу­тевку, этому пособие, там ребенка в детский сад, тут на похороны подавай, пятым квартиру вынь да положь, десятым — муж жену колотит, тридцать пятым — жена от мужа ушла. Помочь-то всем охота, дело все, надо.

Клава. Доброта твоя известна.

Ню р а. Ох, и не говори. Доброта-то, она тоже — омут. Иногда кажется, и нету во мне доброты, всю вычерпали до дна, до капельки.

Собачиться начинаю, как дрянь какая. Самой потом стыдно, а уж удержаться не могу. Человек-то ведь с болью своей к тебе идет, с делом, а возможности-то у меня какие? Я бы ведь всем путевки в Сочи да в Ялты хоть по два раза в году, все того стоят... Работают-то хорошо, трудно. Всем квартиры, всем по­собия — да нету. Одному дам, другому отказывать надо. А ведь отказываешь тому, кому тоже позарез. Плачут которые. Я сама с ними сначала ревела, а потом слез уж и нет, кончились. Омужичилась. Идет кто ко мне с просьбой, я уж вся, знаешь, вытянулась, как собака, стойку какую делаю, так уж по мне и видно: не подходи, укушу.

Клава. Больше, наверно, на себя наговариваешь.

Нюра. Сдерживаюсь, конечно, стараюсь не показать... Может, с осе­ни в вечерний техникум поступлю, в текстильный. На фабрику потом в город устроюсь... Ну ладно, чего я вдруг плакаться начала. Ты-то как? Замужем?

Клава. Нет.

Нюра. Что так?

Клава (мягко, растерянно). Не вышло.

Нюра. А был кто?

Клава. Был.

Рита. Они все, парни-то, сволочи.

Нюра. Уж и все!

Рита. Все. Ты на Мишку Заболотного молись. Юродивый он, нети­пичный. И то, поди, поглубже копни, тоже дрянь окажется.

Нюра. Злая ты, Ритка, и завистливая.

Рита. А у тебя все замечательные. Счастливенькая!

Нюра. Знаю я, в чем твоя беда. Не любишь ты Николая.

Рита. А ты докажи.

Нюра. Думаю, ты все Юрку Кожина любишь, по нем сохнешь.

Рита. Вспомнила!

Нюра. Настоящая любовь, поди, и не проходит. Так, утихнет разве, но все равно сосет. Уехал он тогда от тебя.

Рита. А я его сама отвадила.

Нюра. Ну уж!.. Он Любочку полюбил, хоть и хромая она.

Рита. Нарожала ему Любочка троих в два приема, пусть радуется!

Нюра. Любит он зато ее.

Рита. Николай меня тоже любит.

Нюра. Боится он тебя.

Рита. А это мне еще больше нравится. Я хочу, чтобы меня боялись.

Нюра. На страхе хорошее не держится.

Рита. Дура ты, в наше время весь мир на страхе держится.

Нюра. И что хорошего?

Рита. Зато здорово.

Клава. По-моему, мир на человеческих надеждах стоит, бьемся за

них... а то бы рухнул.

Нюра. Послушай, неужели ты оттого злая, что Юрка Кожин тебя

оттолкнул?

Рита. Дура ты, дура!

Нюра (Клаве). Какой мальчишка-то был, помнишь? И по прыжкам в городе первый, и стометровку, и учился-то как! Недаром сей­час уж аспирант. А красавчик-то какой!

Рита. Ну, развела! Никого я не любила и не люблю. Не стоят они того.

Нюра. Слушай, он тебе, наверно, и сейчас по ночам снится, Юрка-

то, его во сне видишь?

Рита (кричит). Перестань, блаженная!

Пауза.

Клава. Не надо, Нюра.

Нюра. Риточка, прости меня. Я ведь не думала, что точно-то

так говорю.

Рита. Николая я люблю, Николая, поняла? Думаешь, одна ты счаст­ливая? Я, может, счастливее тебя. Я жизнь без прикрас вижу, а ты еще мордой шлепнешься, тогда запоешь, позлей меня бу­дешь. (Ушла в дом.)

Нюра. Я ведь не хотела ее обидеть. Нехорошо... Погоди, да ведь ты еще и Михаила моего не видела.

Клава. Он разве здесь?

Нюра. Здесь. С отцом лавки к завтрему делают. Гостей-то

будет!..

(Зовет.) Миша!

Клава. Да не зови ты его.

Н ю р а. Почему?

Клава. Делом ведь занят.

Н ю р а. Пусть хоть поздоровается.

Входит Михаил.

Посмотри-ка, кто...

Михаил (подойдя к Клаве). Здравствуй, Клава. Клава. Здравствуй.

Здороваются.

Михаил. Как живешь? Клава. Хорошо. А ты? Михаил. Я тоже хорошо.

В калитку входит Василий. Через плечо у него перевешены связка книг и книжная полка. В одной руке чемодан, в другой настольная лампа.

Василий. Приданое прибыло! Занавес