КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
ЛОВЧАЯ ПОВЕСТЬ, ИЛИ КАРТИНКИ С ВЫСТАВКИ
Яков Ильич Паламахтеров (вот, кстати, его Автопортрет в мундире;впрочем, стоит ли переписывать такие громоздкие полотна, не имея к этомусколько-нибудь заметных способностей и наперед понимая, что посетитель лишьмельком взглянет на копию как на скучнейшую здесь деталь, дабы немногоспустя, все более забываясь и путая действительное и воображаемое, уверятьсебя то и знай: да, так, именно так все и было; и, оценивая себя со стороныили в зеркале, оставаться совершенно довольным своими -- то есть нет,погодите, его, конечно его, героя, поступками и чертами; перемалевыватьавтопортреты в мундирах! увольте) Яков Ильич Паламахтеров порывался неподавать виду. Напрасно. Трудно вообразить себе человека, который в своемнеумении мимикрировать менее напомнил бы бразильского охотничьего паука илигорбатых патагонских сверчков -- см. Карус Штерн, Эволюция Мира, Werdenund Vergehen, перевод с немецкаго, Том Ш, Издательство товарищества Мир,Москва, Большая Никитская, 22, Типография товарищества И. Н. Кушнерова и К°,Пименовская улица, со двора, во дворе немощено, грязь. С подъехавшей повозкидвое типографских в фартуках, вымазанных невесть чем, спихивают прямо в лужубумажные рулоны. Порождаемые их падением брызги немало забавляют работников.Ополоснувшись, рулоны один за другим раскатываются по двору, одеваясьдюймовым слоем суглинистой жижи. Заметив безобразие и раззор из окна, что втретьем этаже, над аркой, отворяет фортку и на всю Елоховскую бранитмолодцов направленный в Москву нарочно по делам книгоиздательскоготоварищества Просвещение, что на Невском, петербуржский метранпаж НикодимЕрмолаич Паламахтеров, прадед Якова Ильича. Перед нами -- щеголеватый,немного слишком изящный субъект, успевший сменить дорожноена_приличествующее визитеру платье (он в модной чусучевой паре и модном же,хоть и не чересчур, галстухе) и завернувший нынче с утра к своему давнишнемузнакомцу и коллеге, который служит тут, у Кушнерова, и коего в кабинететеперь нет -- вышел, но сию минуту будет назад, скажет только, чтоб начиналиуж в две краски, заберет корректуру да велит самовар принесть: право слово,не все ж, майн херц, д'антр-де-мер дуть. Заслышав над головою громовые речизаезжаго Зевеса, типографские, оставленные нами внизу, принимаются скатыватьвсю бумагу в иное, каковое оне полагают сухим, место, еще более прежняговымарывая себя и рулоны, причем движенья печатников до крайности суетны ипринуждают вас думать об новоявленном аппарате мусье Люмьера, взявшего впрошлом году патент и-- по слухам -- выручившего за изобретенье свое,получившее с чьей-то легкой руки чудное прозванье синематографа, пристойнуюуже копейку. Завлеченный шумом, заходит с улицы во двор, изволит желтетьаксельбантами, побрякивать шпорами и, покрякивая в усы, воздыматься почерной, к несчастью довольно засаленной, лестнице, околоточный, добрыйприятель московскаго, а некоторым образом и столичнаго, метранпажей; всапогах, поперек себя шире, зато отменный картежник, ветреник, не круглыйдурак выпить, при сабле -- и вообще славный малый. Ба, Ксенофонт Ардальоныч,-- завидев его застрявшим в дверях, восклицает ему навстречу наш визитер, --сколько лет!.. Много, много воды утекло, Никодим Ермолаич, возражалКсенофонт Ардальоныч, шествуя встреч тому с распахнутыми объятьями, какимисудьбами? И поскольку Никодим Ермолаич присаживается на один, постолькуКсенофонт Ардальоныч присаживается на другой венский изящный красного деревастул, который, будучи приобретен товариществом за 9 р. с полтиноюассигнациями, немилосердно трещит при этом жестоком испытании, отчегодальнейшая целокупность частей его на мгновение воображается рачительномупросвещенцу довольно-таки проблематичной. Однако тревога оказывается, какбудто, ложной, и метранпаж облегченно выпускает из себя отменный клуб дыма,что дает Ксенофонт Ардальонычу повод заинтересоваться, членом которого клубазаписан нынче его приятель, а заодно и сортом табаку, куримого НикодимЕрмолаичем: гаванские предпочитаете? Выясняется, что третий год НикодимЕрмолаич имеет честь состоять в жокейском и редкую неделю не посещаетгипподрома. Что ж до табаку, то -- угадали, они самые, в Бременефабрикованы. Преприятственные -- и легкость необыкновенная, и амбре, и все,что желаете. Да вот, не угодно ли, уж и обрезано. Благодарствуйте, мы постаринке пахитосками асмаловскими попыхиваем. Ах, напрасно вы, извините запрямоту, пренебрегаете, их ведь, знаете ли, сам Птоломей Дорофеичпохваливает. Неужто, полноте! Вот вам и неужто; я, любезнейший КсенофонтАрдальоныч, с Птоломей Дорофеичем, как нынче с вами -- то естьнеобыкновеннейшего разбору души либерал; хотя и масон, якобы, и, сказывают,не последняя креатура в ложе. Как! Лгать, Ксенофонт Ардальоныч, оснований неимею -- за что купил за то и продаю, а насчет гаванских и сомневаться небеспокойтесь, сам не единожды огню ему подносил. Вы что же, и на журфиксах унего? Скромничать попусту я, сударь, не любитель, отвечал петербуржец с темнепринужденным достоинством, коего сплошь да рядом не встретишь не токмо унезначительных, но и у весьма значительных у нас лиц, не держу в правилах.Что журфиксы, отвечал он, забирайте выше, я там и на бенефисах свои человек.Тут поехали шибче. За окнами уносились таблички самоглавнейших прошпектов;на Дворцовой, с ног до головы обдав громадного городового, шарабан раздобараразвернулся и, спицами зарябив в очах, вылетел единым махом на Невский --летел вдоль салонов и рестораций, мимо зеркальных витрин и миллионныхфасадов. Болтали о новых часах Буре и об африканских бурах, сошлись на том,что первые слишком тикают, а вторые, хоть и бандиты, да молодцы -- и несудите да не судимы будете. Заодно воспомниди о суде над ограбителямишвейцарского банка и о новом крупном ограблении колорадского поезда, причемКсенофонт Ардальоныч не преминул вставить шпильку американцам: ох уж эти мнебашибузуки, посетовал он. Едва заговорили о собственно башибузуках,захвативших в последнюю кампанию до сотни наших гаковниц, базук и протчихпищалей и варварски аркебузировавших плененных кирасиров и кавалергардов,едва коснулись до грустной темы о дюжине несчастных квартимейстеров ивестовых из улан и от канонирского состава, взятых заложниками и потонувшихна трофейной французской фелуке, шедшей под италианским стягом и подорваннойпод Балаклавой турецкой петардой, едва упомянули обо всем этом, как вкабинете, обремененный целым бунтом гранок, является, наконец, здешнийглавный верстальщик, обряженный в скромный флер. На вшедшем, кроменечищенных от Эрлиха штиблет, коих неухоженность свидетельствует лишь впользу деловых качеств владельца, читатель обнаруживает род облачения,известного в нашем патриархальном быту как не то фижмы, не то пижмы, а можетстаться и вовсе брыжи. Чего это вы, Никодим Ермолаич, прямо с порога инесколько с упреком, только отшаркавшись с околоточным, бросает он, чего этовы, как иерехонская труба вопите, даже в наборном слыхать. Помилуйте,Игнатий Варфоломеич, оправдывается просвещенец, вольно ж им первостатейнуюбумагу в лужах купать, благоволите свидетельствовать. Все трое -- КсенофонтАрдальоныч да Никодим Ермолаич с Игнатий Варфоломеичем -- следуют к нишу.Да-с, бельвю, нечего сказать, заключает блюститель порядка, глянув напроисходящее во дворе, а ведь замостить бы не грех. Куда, сетуеттипографщик, кто это вам на подобные пустяки деньги даст, в настоящих-тообстоятельствах. А позвольте-ка полюбопытствовать, милостивый государь, чемэто вам наши обстоятельства не показались; и потом вы что же, кивая награнки, продолжает дознание полицейский чин, прокламации изволитепубликовать? Будет вам, батенька, укорял обескураженный метранпаж,протягивая собеседнику один из листов. Пробежав несколько строк, мундирнебеснаго цвета впадает в неподдельную ажитацию: нет, вы только послушайте,господа, какую аппетитную маскировку наблюдали у одного бразильскагоохотничьяго паука, живущаго на апельсинах! Бразильскаго? -- с любопытствомнастолько живым, что мыслится, едва ли не весь живот его сошелся на семпредмете, переспрашивает Никодим Ермолаич. Головогрудь его, цитируетКсенофонт Ардальоныч, стала прозрачно-белой, как парафин, в то время какфарфорово-белое брюшко выпускает семь пальцевидных оранжевых выростов,изображающих тычинки померанцевого цветка. Под этим сказочным одеянием,читает далее околоточный, паук успешно творит свое смертоносное дело. Выподумайте, друзья мои, что за шельма! Чудовищно, соглашается взволнованноневский гость, я не отыщу слов. Обратите внимание, ширит экскурс КсенофонтАрдальоныч, а среди горбатых сверчков нам встречается ряд таких, которые доиллюзии походят на загнутые назад колючки, какие носят на ветвях своихобитаемые ими легуменозы. А птичий глаз? Вопрос хозяина поставлен такимребром и глядит такою контрадикциею к общему тону беседы, что КсенофонтАрдальоныч с Никодим Ермолаичем прямо вздрагивают, будто кто из монтекристотут выпалил. Знаете ли вы, витийствовал между тем Игнатий Варфоломеич,известно ли вам, государи мои, что есть птичий глаз? Я более знаю, что естьписчий спазм, нахохлившись воробьем, находится каламбуром приезжийполиграфист. Да не следует ли полагать, осмеливается рассуждать околоточный,что птичий глаз, говоря, разумеется, округленно, есть не что иное как глаз,с позволения выразиться, птицы, пусть даже и небольшой. Дудки-с, язвительноотзывается Игнатий Варфоломеич, личность вообще желчная и в высшей степенисамолюбивая; птичьим глазом, победительно возвещает верстальщик, именуетсярод березового капа, что до того редок, в силу чего и дорог, что двери изнего в вагонах Его Императорского Величества поезда оцениваются по стосемьдесят рубликов всякая. Ксенофонт Ардальоныч с Никодим Ермолаичем былибуквально сбиты с позиции. Они до того смешались, что на минуту сделалисьКсенофонт Ермолаичем и Никодим Ардальонычем: названная цифра сильнейшимобразом магнетизирует оппонентов Игнатия Варфоломеича. И Бог весть, сколькодлилось бы их смятение, когда б не привратник Авдей, заспанный мужик ссмоляной бородою до мутных и маленьких, словно бы, птичьих, глаз и с мутнойже бляхой, пришедший сказать, чтобы барин не гневались -- самовар совсемпрохудились и оттого чаю не выйдет, но, мол, если угодно, то имеется вволюсвежайшего пива, взятого под залог у извозчика, купчую бы вот тольковыправить, а ежели к пивечку певичек прикажут, то чтоб велели теперь жекурьера к Яру послать. Э, братец, да ты, я чай, не вовсе орясина, замечаетсоглядатаю участковый, -- и вскорости стол не узнать. Оттиски, гарнитура --убраны. На их месте -- три стклянки с пивом, по мере расходу пополняемые изсредних размеров боченка, с очевидной значительностью возвышающегося посредискромнаго, пусть и не лишеннаго изысканности, выбора блюд: устрицы; немногоанчоусов; фунта полтора зернистой; севрюжья спинка -- не цимес, но иневозможно упрекнуть, что дурная; да дюжины три омаров. Цыганы припаздывают.Ожидаючи их, составилась партия в лото, и не кто иной как КсенофонтАрдальоныч кричит нумера. Семьдесят восемь, кричит он. Милости просим,рифмует Паламахтеров, хоть и не выпало. Сорок шесть. И это есть, уверяетпетербуржец, хоть у него снова не корреспондирует. Притворство НикодимЕрмолаича столь мелочно, сколь и очевидно, и мы как-то вчуже конфузимся заНикодим Ермолаича; лукавство же Якова Ильича и вовсе шито белыми нитками. Отрожденья владея пленительным даром художнической созерцательности, но будучии застенчив, и деликатен, он то и знай порывался не подавать виду, что онтаков, каким, естественно, просто не мог не быть, коль скоро владел тем, чемвладел. Оттого-то, наверное, порывы Якова Ильича и оборачивались сплошныминеловкостями и в этом виде вели не к желаемому, а к нежелаемому результату,лишний раз приковывая к одаренному юноше неотрывное, пусть и не всегдавосторженное, вниманье толпы. Помните, как однажды, давным-давно, он опятьзазевался, а порыв апрельского свежака не замедлил сорвать ермолку с еготщеславно посаженной головы? Что за важность, что улица, как назло кишевшаяучастливыми сердоболами, уличала героя, грозя: подберите, простынете! Он,подчеркнуто игнорируя окрики, тщательно не оборачиваясь, горделиво неоставляя вращать педали вперед и -- цинически легкомысленно стрекочашестеренками, цепью и храповиком холостого хода -- назад, попытался темсамым представить все дело так, словно не имеет к нему никакогокасательства, и не прекращал разъезжать -- как ему непременно хотелосьвидеть глазами стороннего наблюдателя -- меланхолически непричастно. Нознаете, некоторая избыточная сутуловатость, неожиданно засквозившая во всемсубтильном (весь в прадеда, говаривал ему дед) обличий разъездного, умалила,даже свела на нет его хлопоты о беззаботности телодвижений, сковала, сделалаих по-мальчишески угловатыми и выдала ротозея-рассыльного с его тщедушнойпростоволосой башкой на поругание черни: раззява, разиня -- уличала иулюлюкала улица. И если бы то был, предположим, не просто сутуловатыйстрекочущий разъездной, а настоящий горбатый сверчок Патагонии, то при стольже неважных способностях не подавать виду, он был бы немедленно склеван. Нок счастью то был как раз разъездной -- разъездной созерцатель, посыльныйхудожник, курьерский артист, и щемящее ощущение, что все вокруг в нашемнеразрешимом здесь происходит и существует лишь якобы, не оставляло его возначенный вечер ни на минуту. Так, рассеянно посматривая в окно, или прирассеянном свете коптилки полистывая Каруса Штерна -- некогдапредставительного, солидного, а теперь отощавшего, траченного курительными ибытовыми порывами, но и поныне достойно собой представлявшего единственныйтом этой сравнительно скромной домашней библиотеки, -- философствовал иформулировал Яков Ильич Паламахтеров, неподкупный свидетель и доезжачийсвоего практического и безжалостного времени.
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 60; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |