КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
ДЗЫНЗЫРЭЛЫ
Мол, все время я в бараках тут проживаю вообще. Парк приютный у нас, скачелями, жильцы тоже вполне приветливые, и овраг имеется свой -- гуляй-нехочу. Прежде эта бабуля жировку со мной делила, старьевщица. Старым веялапуще тебя, а я только в сока входила, мне руки мой по летам молоком самойпахли, волос вился, курчавился. И гулять я хотела, уйду и гуляю весь день.На опушках привольно -- сороки, грачики. Как взовьются -- полнеба нет. Аблестящего ничего не оставь -- уворуют. Чур мои деньги, бывало, кричу.Одуваны рвала большие, кашку-клевер собира ла поесть, меня же сладким судьбане баловала. А однажды лисенка ловец поймал, то-то радости. И предсказывал:вырастет -- станет лис. Но немного побыл лисенок у нас -- пропал. Я искала влесах -- нету лиса, обидно, горестно. После отправились мы с бабулей угольбросовый на насыпи поискать. Печку ж надо топить, дело к осени. Серый шлак спаровозов, Орина мне говорит, будто я сам никогда не искал, серый шлак спаровозов сбрасывают, а в сером -- черное, не прогорелое, приметил -- бери ивсе. И мы лиса нашли на путях разрезанного. Видно, люди какие-нибудьпосторонние изловили и привязали на гибель бечевками. Горе лису, пропал,зубы острые, хвост предлинный. А бабуля: да не реви, вот, не наш это, нашменьшее, давай лучше шкурку спяливать. Нет, бабуля, ты не сбивай, это наш,вырос за лето. И ловец про лиса спрашивает потом. Но сокрыла я истину. Былловец мой соседом нашим, но с ним не гуляла. Я сначала одна гуляла, ни скем. Но ведь возраст берет же свое, и матросик увлек: кроме шуток, чтострашного-то, говорит. Что ж ты думаешь, настоял-таки на его. По первоначалутишком -- трогал, ластился. Рот у него сладющий такой. Я смеюсь: что ли вымонпасье себе кушали? А моряк: я всегда применяю, знаешь ли, табаканеобходимо запах отбить, иначе командир заругается, нам курить же нельзя, мыневзрослые. Мы когда в экипаж из увольнения возвращаемся, он поверкизаделывает -- дыхните-ка, требует, юнги, скоренько. Ребята сен-сен в судовойаптеке берут, а по мне -- монпасье полезнее, хоть и зубы пока не того, я ж вэвакуации рос, под Чистополем, все сплошь порченые, но зато от сен-сенатипун выскакивает запросто на языке, а монпасье всю дорогу грызешь -- хотьбы хны. Чаем тоже зажевывать можно, кофейными зернами, только чай в карманепросыплется пачечный как пить дать, и командир карманы как пойдетвыворачивать нам -- решит, что табак, и не докажешь, что чай, но и докажешь-- тебе же минус: чай же тоже можно курить и чифирять тоже можно, так что счаем так и так погоришь, да и с кофеем. Нет, по-честному, монпасье надежнейвсего, никакого шухера, и леший с этими дуплами, если так разобраться,главное, нервы дороже. А меня угостите? Согласишься, сказал, значит всяжестянка в твою пользу пойдет. А я ж сладким не забалованная. И увел,конечно, на берег, под бот сюда умыкнул, но я все одно не доверяю особенно.Папироску тогда раскурил и кожу на животе у меня прижигать собирается. Кудаже я денусь, но так ни за что бы не стала с ним. Даром, что щуплый он был,тебя-де, Илюша, щуплей, Чистополь, вероятно, давал себя знать, однако мы ичуть-чуть не выспались. Вылезли, а высерело уже, а началось -- еще канонеркуего учебную на середине видела через лаз: на рейде, хвастал, стоим. Смураявся из себя, а пушка в мешке. И ветрено было, волнисто, хлябь. Дома бабуляприветила и ну шерстить, и монпасье все по полу раздрызгала. Что же, затемне отказывала уже пареньку. Как-то заглядывает -- на нем бушлат: чуешь, какзакрутило, кранты. Что ли не навестите впоследствие? Нет, весной заскочу,говорит, а по сугробам чего топотать-то бестолку, бабуля же, намекает, намне потрафит, чтоб в комнате мы, а под шлюпкой почти немыслимо, намело, вот ивсякого тебе до поры наилучшего. И мужчина некоторый в соседнем бараке тогдапроживал, кустарничал, под лестницей помещенье держал, кожей пахнул даваксами. Дальше -- больше, бабуля шкуру лиса дает: на, снеси, может, дядькаэтот тапти мягкие стачает тебе за так. Отчего не стачать, он сказал, но затак, за мерси, не делается у нас покудова ничего. Как стал размер с ноги уменя снимать, так сразу дверь закрыл, крюк навесил -- и на тебе. Забегай напримерку, он назначал, и я на примерки пошла частить. Тапти ладные стачал вянваре месяце; ради крепости обсоюзил, для форсу хвостом оторочил -- худоли? Ловко получалось в них вдоль свеев к нему самому гулять, мягче мягкого.А к весне уже в положении. И ведь шила в мешке не утаишь небось, и вотсплетни разные по баракам понавыдумывали. Бабуля расстроилась: час от часуне легче, мол, была у нас Оря гулена, а стала гулящая, то ли будет еще, всенервничала. А по новой траве -- моряк с печки бряк, опять под баркас зовет,ветоши корабельной полно туда натаскал. И, бывало, утрами я с кустарем, азорями на лукомор спешу, как закон. И уже так притерлась, владилась, что какдень-другой без обычного -- так беда, изовьюсь вся, изноюсь внутренне, ну,словно, лед у меня там горит. Ты скаженная делаешься, матрос предложил, невозражаешь, если я кореша в выходной прихвачу. И они вдвоем повадилисьнавещать, только и совместно не успевали за мной. Как вдруг у них отгулыбольшие на канонерке -- команда дана, и они четверых мне представили.Запротивилась, со всеми-то не в расчет, да и речи их, новеньких, непонравились, больно просто у них, как послушаешь, получалось в отношеньивсего. И тогда понарошке прикинулись, что будут только вдвоем, по-обычному,а дружки невдалеке погодят. Но когда на пару с приятелем разбередили меня,то и тем ухажерам они свистят. Поняла положение -- задумала отвертеться отних, но слова лишь на ветер растратила. Вот ведь как обмишурили, да синяковеще насажали. Ничего мы уволились, один разъяснял потом, а то бродишь, какцуцик, заскочить не знаешь к кому, мы ж не местные, знакомых нема, но времяже надо убить, мы ж молодежь. Ну там в перукарню марафет навести забежишь,ну, к армяшке штиблет подраить, шнурок сменить, ну в кино, на каток на худойконец. Но каток ведь не круглый год, а кино круглый год не смешное кажут, ажелаешь дымить, то дыми в рукав, а то выведут. Да и на катке особо неразбежишься, приятель поддакивал, уволишься, поедешь ты в эти парки, ножикивозьмешь на прокат, в точку сунешь, туда-сюда, морсу выпьешь в буфете, потомпропилишь по главной аллее разок -- сразу мокрый, хоть робу всю выжимай, намбушлаты ж на вешалку сдавать не к лицу: попортят еще, потибрят, заденутфлотскую честь. С этих пор за обычай взяли по очереди. Кто-то тут, аостальные снаружи находятся. И заметили, что пацан подглядывает из кустов.Изловили его, втащили, насмешничают. Попросила -- а дайте я с ним одна.Отошли, им без разницы, картошки начали печь. Поначалу чурался ловец мой,такой недотрога был, но приласкала дотошней -- освоился. Задремала, очнулась-- а он пропал. Моряки возвратились -- картошек дали, портвейного, а воктябре родила я -- не во время. Все не как у людей, бабуля расстраивалась.И много чего случилось кругом. То матросы тоже пропали, то сапожник слинял,и бабуля куда-то девалась, и сын мой канул, а я все здесь; полные своимимолетия тут бытую, как правило. Встрепенулись гуси в Илье, Фомич. Ведькаким же растютей, пронзило, себе же и ей предстаю, что за игры глупеющиетворились, к чему это резину дешевую пришлось месяцами тянуть, что ли,выказать я желал уважение-унижение. Вроде этого мыслил, а мыслил рывками я,водомер. Рваный ход мой по веку и сам оборвался, дрянь. Будто псами траченыобновы мои вековечные, да частично и псами. Я к фацеции этой приник сорвением, и в тошноте души осознал, что бабуля та, пробабуля, сквозь землюпровидела, старьевщицей трубила не зря. Да, слыла ты, Орина, гуленой, асделалась шлендра типичная. Не взыщи, подустал я жантильничать и понужутебя, ломаку, прямо нынче же, тут, на канонерском тряпье, не дожидаясь иныхоказий. Вечно я немочь буду, но был не всегда. И придвинулся. Об этом,пишется, буду выть, как шакалы, и росомахой рыдать. Соблазнился Илья к шутами пошел через бабу вразнос, повело его, как того кота, подмочило емурепутацию. Знать бы, где шмякнешься, там соломки бы подстелил, и ветошьпозорную -- пусть пайков специальных сухих от конторы своей не вижу впоследние сроки ничуть -- моленьями бы всю полномочно спалил. Да ведь неманной единой, ракушек еще на наши века достанет, ракушек-то. Вот пеку неспеша, дело к ужину. Всюду сумерки, повсюду вечер, везде Итиль. Но там, гдеЗимарь-Человек на телеге супругу на карачун повез, лист сухой в самокруткусворачивается на лету; под Городнищем, где речь про Егора, про Федора --чистый декабрь; а на нашей на Волчьей -- не верится даже -- там иволга, тамжелна. Парко, жарко ракушкам в геенне их, эк скрипят, соболезную. Все ж однуза другой глотаю и ем, отскребая от перламутров съедобное. Скорбно иЗимарь-Человеку жену губить, но и он от решенья не отступается. Жаль тебя,он ей плачется, топить ведь везу. А не вез бы, она ему, шельма ветхая, советподает, сколь годов, оглянись, вместе отбыто. Да вот тот-то и оно, Зимарьсетует, столь годов, что терпеть тебя ни дня более не могу, опостынула. Нопрошу, продолжает, в положенье мое войди и зла на олуха не держи особенно.Что уж там, она ему отпускает грех, вольному воля, охулки на руки не клади,только и ты, дружочек, не обессудь: вероятно, обеспокою порой. Необязательно, говорит, еженощно жди, ну, а все-таки, нет-нет да и заглянупостращать. Мастера про Петра: что с Федором? И никто ничего не знает какследует, все с концами забыли, фефелы халатные. Один я почему-то, средь нихв декабре стоящий, все в памяти удержал. Заводили, стало быть, счетоведасидни насчет повеситься -- де, не храбрый ты, хоть и Егорий. Разобиделся онна бражников, удаль его, видите ли, поставили под вопрос, -- и вскоростикосу покинул, дабы в эту же синеву доказать, что с ним подобные номера непроходят. И спроворил что надо где следовало, и завис без истерик на дратвевощеной и скрученной в восемь раз, знаменитую ту балясину перебросив с соснына другую на правильной высоте. И находят его сторожа охот в независимомтаком положении, и выписывают того ли фельдшера из Городнищ: окажи, надопомощь. Притащился, ему показали -- врачуй. Фельдшер им: лично ясвидетельствую удушие. А мы думали, просто не климатит ему тут, ну, а быть,быть-то будет? Чего не обещаю -- того не обещаю, им лекарь сказал. Медициневидней, говорят, отзвенел, видать, горемыкалка одинокая, откуковал.Приласкала, правда, дама его эта под самый конец, но и то рябам на смех -- спятницы на четверг, салом, словно бы, по сусалам. С кем, забавно бывыяснить, со следующим она побудет теперь, кого осчастливит, а кого, гадали,осиротит. Так гадали мелкоплесовские сторожа в районе села Вышелбауши, а онауже, надо думать, наметила тайно, кто именно. Выяснилось потом, в теченьепоминок по Федору, куда в сравнительно недалеких видах физкультурной зимы непогнушались зазвать и меня. Оттаранили его мы на Выгодощи, посовещались итризну постановили вынести на общий простор, на Кабацкой Зари острова, окоторых с таким почтением отзывался всегда отчаливший. Нет, может быть,местечка на целой Волчьей годящее, нежели те земляные клочки. С первоговзгляда -- гряда как гряда: моховина, болотина, ну березка мелькнет, нурябина. Но проскучаешь с неделю там, порыбалишь да поваляешься с ватагойушкуйников в мураве, на облака тучевые дивясь, и промолвишь навзрыдтихохонько: Господи, хорошо нам здесь быть с тобой. Веришь ли, как вода мимонас идет -- как пишет, идет -- как стоит; купол небесный так неприметнокрадется всю ночь к утру, и Царствие само Небесное так грядет-не грядет. Априсмотришься резче -- летит, летит всей плотью плавной Итиль. Чудно бы,честное слово, окачуриться на этих привольных клочках. Отойти мечтается впору ягод, чтоб пригоршней земляники уста себе усладить и в Жизнь Вечную стем и выйти. Право, Господи, не лишнего ли звеню, и вообще -- что забыл тут,чего не видел, к кому пришел? Или точила шершавого не видал? Нет, не надомне ничего, ничего не забыл я тут, и любому дяде троюродный я плетень. Гдеты, смертная година, чего замешкалась в отдаленье, подай мне знак. Новернешься на материк и разом за суетохой забудешь резоны свои, снова терпишьи лямку тянешь в отличие от Петра и других удалых калек, что лямке веревкунадежную предпочли. Да, не рисковая, не лихая мы косточка, не высокого мы,на поверку, парения. Крылобылка, змей вещий, на поминках рассветом как-то восстал, весь откостра светозарный, весь в травинках и мурашах, и объявил в полный голос,чтобы у прочих огней, в том числе и блудящих, на его и на остальныхостровах, спящие пробудились: братрия возлежащая, ныне провожаем впакинебытие такого вежду окрестных охот, как Федора, Егора, Петра. Его мывсе знали, затем-то нам и печально, поэтому и беспробудничаем стольбессонно. Помянем же усопшего по-человечески, возвестим каждый всякому,какой он здоровский жителин слыл. Зашумело в тот понедельник по островамгуще прежнего, стали званые и незваные удавленника добром поминать, и алкатьзавелись по следующей. При затменьи во вторник настал мой черед, идокладываю, что, не скрою, виновник наших невеселых торжеств клиент былдостойный, и что ножи ему беговые или булатные я точил регулярно и остро, соссылкой на прейскурант. В среду почтарь один сизокрылый слово берет. ВФедоре, признается, души я не чаял, почту всегда доставлял ему в разумныесроки, писем его из чистого любопытства не распечатывал, но если ираспечатывал, то запечатывал заподлицо. А в четверг погребалыцикразговорился. Незаменимый, уверяет, покойник наш был верховет, но и я же непромах -- покои ему сварганил на-ять. Прокураты они, погребалыцики,невозможные. Дам пример. Пробовали вы в морозные поры лопатой землю долбать?Слишком уж механически получается, невпротык. Наломались, намаялись ибыгодощенские на копке сперва ледяной. И приелась им таковская канитель,прекратили по холоду ковырять, летом и осенью роют, впрок. То есть, прикинутпримерно, сколько на круг по окрестности публики за сезон отойдет -- столькоямин и сделают, даже гака не ленятся прихватить, а в дальнейшем лишьподровнять там да сям, и надзор. И учитывая, что с середины четвертогоквартала до середины второго платы взимают по мерзлому ценнику, тостановится очевидно и завидно -- зима задается у них непыльная. А затесалсямеж нами Калуга по прозвищу Кострома, харей мордатый и матерой, до тогоматерой -- что аж шеи нет. Суету деревенскую не уважал, сидел на острове, вбочке, оброс и властей недолюбливал ни в какую. В воскресенье приплыл наплоту в нашу заводь и замечает: нечего было Петру с этой бабой идти.Интересно, куда ты денешься, волчатнику возразили, не ты же ее выбираешь --наоборот. Все одно, отвечал, нечего было ему идти, не сходил бы -- несбрендил бы из-за нее и с сиднями бы в чекушку не лез, а не лез бы -- совсеми нами бы нынче гулял. Берегись, Крылобыл Калуге предрек, как бы чаша идо тебя не дошла. В тот же день при закате солнца просыпается Кострома не всебе: кто это меня из осоки сейчас поманил? Да никто тебя не манил. Нет,манили, пойти поглядеть. Он в осоку юркнул точеную и пропал, а когдаобернулся на третьей заре, обступили, расспрашивали: ну? Он сказал им: она.Сладко было? Не спрашивайте. Сам лыбится, как в родимчике. Берегись,Крылобыл остерег, как бы горько не сделалось. В среду ягоды волчьей Калугапоел; умирая наказывал: будьте бдительны; сыздетства на нее я зарился, нотерпел, а сегодня увидел куст -- и не вытерпел, крушина спелая, крупная да икручина моя велика -- побаловались, она велела, и позабудь. И се, пощупайте,копыта уж -- лед. И задумался. Ты гляди, не фартит как, сетованиераспространилось по островам, самый лещ по ручьям на нерест пошел, сетирвет, а у нас -- то поминки, то похороны. Отвлекусь я. Догадываетесь, ктодама эта, Фомич. Раз дремал в катухе я дремном -- приснились яйца. Кто-тоявится, так и знай. Пробудился и выхромал помолиться на двор. Пала звездабирюзовая, остыла Волга, поредели други мои и друзья, и заборы все в инее, исам я не более, нежели имя на скрижалях Ее. И смешливый, и невелик аз есмь,неразумный. Ночь -- как ямина долговая: когда еще вытащат. Но Ты -- кто быни был. Ты -- не покинь. Так молился. И тут голос мне сразу же: посетитособа некая ваши места и пойдет через пень-колоду все здесь. Я потек,упредил; сомневаются. Что такое рассказываешь нам, что еще через пень-колодуможет у нас пойти. Как желаете. И препожалует раз в знакомое вам кубарэнепреклонных лет человек Карабан. На пороге споткнулся и сосуд небольшойпрозрачный в виде чекушки -- вдрябезги. Будет вам бражничать, в треволненииотрубил. Тихо образовалось, как у глухонемых. Преподнесли ему. Выкушал.Отдыхал я, повествует, под ильмами, возле банного пепелища, у портомойныхмостков. Ночь как ночь, только в зелень ударяет из-за звезды, и луна каклуна, только рыжая. И по рыжей дороге лунной, как по мосткам, от Гыбодощисюда, к Городнищу, близится плесом неторопясь непонятная незнакомая. Собою-- бывалая, битая, но и телом щедрым подстать -- бедовая, тертая, словом --раскрасива до слез. Грешным делом решил -- тетка просто помыться надумала,забыла, что сгорело порхалище наше давно. Как вдруг пригляделся, а этоВечная Жизнь уже. Села рядом, и мы с ней нежничали, но не прямо-таки, абудто бы заказал нам кто -- полегонечку. Побаловались -- пошла себе, легкана помине. В общем ясно, посетила она, посетила, Карабан заключил. Принялимы тогда, зажевали. Не хлещем, говорит, но лечимся, и не как-нибудь, а какпростипомы.
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 66; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |