Роджерс Брубейкер. Этничность без групп. ных обстоятельств; и гораздо менее ясную роль играет понятие идентичности39.

ных обстоятельств; и гораздо менее ясную роль играет понятие идентичности³⁹.

Во Введении к сборнику «Citizenship, Identity and Social History» («Гражданство, идентичность и социальная история») Чарльз Тилли [Tilly, 1996, р. 7] характеризует идентичность как «расплывчатое, но необходимое» понятие, определяя ее как «восприятие актором категории, обязательства, роли, сети, группы или организации, а также публичную репрезентацию этого опыта, которая часто принимает форму общего рассказа, нарратива». Но каково отношение между этим всеохватывающим, незавершенным определением и функцией, которую, как полагает Тилли, должно выполнять это понятие? Что мы приобретаем в аналитическом отношении, приклеивая ко всякому восприятию и публичной репрезентации всякого обязательства, роли, сети и т.д. ярлык идентичности? Когда дело доходит до примеров, Тилли называет обычных подозреваемых: расу, тендер, класс, работу, религиозную принадлежность, национальное происхождение. Но не ясно, какой аналитический выигрыш для этих феноменов можно получить благодаря предлагаемому им чрезвычайно вмещающему, эластичному понятию идентичности. Присутствие «идентичности» в заглавии сборника сигнализирует об открытости культурному повороту в социальной истории и исторической социологии гражданства; но не ясно, какую работу выполняет понятие «идентичность» помимо этого. Снискавший заслуженную известность благодаря созданию четко сфокусированных, «трудолюбивых» понятий, Тилли сталкивается здесь с трудностью, которая возникает перед большинством социальных теоретиков, пишущих в наши дни об идентичности: с необходимостью придумать понятие, достаточно «мягкое» и пластичное для удовлет-

³⁹ См. также: Somers, 1992. Мартин тоже ратует за понимание идентичности в терминах нарратива [Martin, 1994; 1995].

II. За пределами «идентичности»

ворения потребностей реляционной конструктивистской социальной теории, но одновременно достаточно цепкое, способное ухватить явления, которые вопиют об объяснении и бывают порой весьма «твердыми». Крейг Калхун [Calhoun, 1991] использует китайское студенческое движение 1989 года как повод для тонкого и разъясняющего обсуждения понятий идентичности, интереса и коллективного действия. Калхун связывает готовность студентов «сознательно рисковать жизнью» на площади Тяньаньмэнь ночью 3 июня 1989 года с идентичностью, замешенной на понятии чести, или с чувством самости, которое сложилось в ходе движения и с которым студенты все больше отождествляли себя — и в конечном счете отождествились безвозвратно. Он предлагает убедительное объяснение сдвигов в жизненном чувстве самости у протестовавших в течение нескольких недель студентов — поскольку по мере развития их борьбы и благодаря ей они продвигались от первоначально «позиционного» (67), классового понимания себя как студентов и интеллектуалов к более широкой, эмоционально насыщенной идентификации с национальным и даже всеобщим идеалами. Здесь тоже, однако, основная аналитическая работа выполняется не «идентичностью», а другим понятием — в данном случае понятием чести. Честь, замечает Калхун, является «императивом в том смысле, в каком интерес таковым не является» (64). Но она является императивом также в том смысле, в каком идентичность в слабом понимании таковым не является. Калхун подводит честь под рубрику идентичности и представляет свою аргументацию как общую, применимую также к «конституции и трансформации идентичности». Однако его основополагающий аргумент в этой статье касается не идентичности вообще, но того смысла, в каком движущее чувство чести может в чрезвычайных обстоятельствах приводить людей к совершению удивительных поступков ради сохранения их глубинного чувства самости.