Глава шестьдесят четвертая

Парковка была вся занята – то есть действительно вся. Зебровски пришлось поставить машину в зоне, отведенной только для пожарных. За нами ехали Маркони и Смит, и еще две машины сопровождения с мигалками. Очевидно, Зебровски продумал план, пока я пыталась наладить отношения с Арнет. Значит, командовать на месте убийства остались Абрахамс или Арнет. Скорее Абрахамс – сегодня я бы не оставила Арнет командовать младшей группой детского сада. Ну, впрочем, я несколько предубеждена, признаюсь.

Зебровски поставил двух постовых у дверей и велел им держать освященные предметы на виду.

– И никого не выпускать без моего разрешения. Вопросы есть?

Вопросов не было. Я напомнила, что тут есть еще одна дверь, служебный вход, а людей у нас хватает, и Зебровски только кивнул и распорядился:

– Давайте.

Он будто транслировал Дольфа, но у него получалось. Как он говорил, так все и делали.

Маркони покачал головой и сказал вслух, что я думала.

– Настоящий полководец сегодня Зебровски.

– Тебе просто завидно, что он лучше подражает Дольфу, чем ты.

Маркони улыбнулся и кивнул. Но руку он держал на поясе, и пистолет передвинул чуть вперед. Иногда чем больше шуток, тем больше нервов.

Смиту было все достаточно внове, чтобы глаза у него сверкали, и он почти дрожал от нетерпения, как охотничий пес, рвущийся с поводка. Еще и месяца не прошло, как он стал детективом – этого достаточно для нетерпеливого желания себя проявить. Я только надеялась, что не слишком нетерпеливого, потому что рекомендовала его я.

Зебровски заметил это и кивнул мне – дескать, он за Смитом присмотрит. И спросил моего совета вот по какому поводу:

– Врываемся нагло или входим тихо?

Я подумала секунду и пожала плечами:

– Они знают, что мы здесь, Зебровски. По крайней мере те, что за дверью.

– Они нас слышат?

Я кивнула.

– Но давай попросим привратника доложить о нас Малькольму. Вежливость еще никогда никому ничего не стоила.

Он кивнул, потом подошел к большой, полированной, деревянной двери. Но не успел распахнуть ее, как ему открыли изнутри. Открыл молодой человек с короткими каштановыми волосами, в очках. Я его видела раньше – тоже на расследовании одного дела. Имя у него вроде бы на «Б» – Брэндон, Брайан, или Брюс – что-то такое. Брюс, кажется.

Он прикрыл за собой дверь, не давая нам заглянуть за нее – мы только успели заметить оборачивающиеся к нам лица. Глаза за очками были так же красивы, а на шее виднелись заживающие укусы. Как будто не прошло слишком много времени. Все же приятно знать, что он еще среди живых.

– Вы прерываете наше богослужение? – спросил он тихо и сдержанно.

– Вы – Брюс?

Глаза его раскрылись чуть шире:

– Удивлен, что вы помните меня, миз Блейк.

– Вообще-то маршал Блейк, – улыбнулась я.

Снова чуть шире раскрылись его глаза:

– Мне принести мои поздравления?

– Он тянет время? – спросил Зебровски.

– Не в том смысле, в каком ты думаешь, – ответила я. – Он не хочет, чтобы мы прервали службу, но вряд ли станет сознательно прятать убийцу.

Еще раз широко раскрытые глаза:

– Убийцу? О чем вы говорите, миз маршал Блейк? Наша церковь не практикует насилия ни при каких обстоятельствах.

– Одна покойница, найденная дома у члена вашей церкви, могла бы возразить – если бы могла, – сказал Зебровски.

Лицо Брюса исказилось страданием:

– Вы уверены, что это дом члена нашей церкви?

Мы оба кивнули.

Брюс опустил глаза к земле, потом кивнул, будто что-то решив.

– Если вы подождете в заднем притворе, я сообщу Малькольму, что случилось.

Зебровски посмотрел на меня, будто спрашивая, годится ли это. Я пожала плечами и кивнула.

– Нормально.

Брюс улыбнулся, явно с облегчением.

– Хорошо, хорошо, только, пожалуйста, говорите тише. Здесь церковь, и у нас идет служба.

Он провел нас в эти тщательно полированные двери. Постовые остались снаружи, но Маркони и Смит вошли с нами.

Вестибюля за дверями не было. Они вели прямо в неф, и вдруг перед нами оказались скамьи, заполненные прихожанами. Ближайшие к двери вампиры уже на нас косились.

Брюс жестом попросил нас остаться на месте, потом обошел скамьи по широкому кругу, под красно-синими витражами с абстрактным рисунком. Там, где должны были быть образы святых или распятия, или хотя бы крест-другой, были только голые белые стены. Наверное, поэтому мне эта церковь всегда казалась незаконченной, голой, будто стенам нужна одежда.

Никогда мне не было уютно неожиданно появиться перед толпой народу. Оказаться у всех на виду, особенно на виду у потенциально враждебной группы. У Зебровски на лице держалась улыбка, улыбка типа «очень приятно познакомиться». Это, как я только теперь поняла, его версия «пустого лица». У Маркони вид был скучающий. Многие копы после нескольких лет службы отлично умеют напускать на себя скучающий вид типа «видал я и не такое». А у Смита лицо светилось энтузиазмом, как у ребенка в рождественское утро. Он жадно вбирал глазами обстановку, абсолютно не смущаясь взглядами публики. Действительно, мало кто из копов рассматривал когда-нибудь интерьеры Церкви Вечной Жизни или же видел столько вампиров сразу. Даже я никогда их столько не видала в одно время и в одном месте.

Первые несколько рядов окинули нас взглядом, и переглядывания пошли дальше. Быстрые взгляды и шепоты – будто ветер пробежал по залу. Ветер, оборачивающий к нам лица, расширяющий глаза, рассыпающий яростный шепот, пока не налетел на паперть и странно-пустое алтарное возвышение в передней части церкви.

У белого алтаря стоял раньше Малькольм, но он уже успел сойти по ступеням позади него и отойти в сторону навстречу Брюсу. Даже ступени, ведущие к алтарю, были белые. Единственный другой цвет принадлежал синей полосе, висевшей за святилищем. Ярко-синяя материя чуть шевелилась в центральном пролете, будто не прилегала плотно к стене. Мне стало интересно, что там за ней. Это было единственное новшество по сравнению с моим прошлым визитом, года три назад. Два года назад здание забросали зажигательными бомбами правые экстремисты, но церковь пережила нападение. Более того, оно создало Церкви Вечной Жизни лучшую, пожалуй, национальную и международную прессу, и вызвало поток пожертвований от тех, кто не столько за вампиров, сколько против насилия. Я видела, что осталось от церкви, когда мы с пожарными пробивались в ее подвалы. Теперь же, глядя на эти белые-белые стены, трудно было даже догадаться о пожаре, тем более о бомбах.

Малькольм говорил с Брюсом, стоя сбоку от паперти. Я не слишком удивилась, когда он пошел по центральному широкому проходу между скамьями. Брюс следовал за ним тенью. Первое, что замечаешь у Малькольма – это цвет его блондинистых коротких локонов, ярко-желтых, как перья щегла. Три с лишним века в темноте так сказываются на блондинах. Следующее, что бросается в глаза – это высокий рост и почти болезненная худоба, из-за которой он выглядит выше, чем на самом деле. Сегодня на нем был черный костюм, скромного покроя, но я, благодаря чувству стиля Жан-Клода, знала, что этот костюм сшит точно по мерке его худого тела и стоит больше, чем многие зарабатывают за месяц. Синяя рубашка оттеняла глаза, голубизной соперничающие с яйцами малиновки. Узкий черный галстук с серебряной булавкой, без украшений. Если оторваться от глаз и волос, видно, что лицо у Малькольма очень угловатое, почти деревенское, будто эти углы надо как-то сгладить, чтобы собрать вместе.

В первый раз увидев Малькольма, я сочла его красивым, но, имея даже одну вампирскую метку, я видела лучше. Он гордился тем, что никогда не использует вампирской силы на нас, смертных, но он ее достаточно тратил, чтобы придать себе красоты. Этот небольшой трюк с чужим разумом он себе позволял. Суета, все суета.

И еще я когда-то считала его одним из самых сильных вампиров Сент-Луиса, а сейчас, когда он шел ко мне, эта сила будто стала меньше. А может, я слишком хорошо закрылась щитами, чтобы его сила на меня действовала. Может быть.

Он протянул вперед свою большую ладонь – такое впечатление, что она от более мясистого тела, – и протянул ее как-то между мной и Зебровски, будто не знает точно, кто тут главный и никого не хочет обижать. В прошлую встречу с Малькольмом он руку мне не протягивал – знал, что я ее не приму.

Сегодня я пожала ему руку, потому что Зебровски – всего лишь человек, а ко мне, кто бы я ни была, это определение неприменимо.

Посреди рукопожатия Малькольм запнулся, будто я его удивила, но справился с собой, улыбнулся, и его голубые глаза искрились радостью от представившейся возможности помочь полиции. Это была ложь. Он не хотел, чтобы мы здесь были. И уж точно не хотел, чтобы с его церковью было связано убийство.

Я ничего не ощутила при рукопожатии, кроме того, что он прохладен на ощупь, следовательно, давно не питался. Больше я ничего не ощутила, потому что держала щиты. Последнее время я здорово научилась это делать. И поймала себя на том, что закрываюсь почти изо всех сил после того, как мы с Жан-Клодом и Ричардом так связали себя друг с другом в постели. Не только вины я боялась. Так что рука Малькольма была всего лишь рукой, холоднее, чем у нормального человека, но все равно только рукой. Тоже хорошо.

Наверное, все бы обошлось, если бы Малькольм не попытался чуть-чуть воздействовать на меня вампирской силой. Может быть, я слишком хорошо закрылась, а может, он просто настолько самоуверен. Как бы там ни было, он пустил по руке небольшой импульс силы.

У меня на секунду закружилась голова, и он увидел образ мертвой женщины в квартире прежде, чем я смогла его оттолкнуть. Я все еще путаюсь во всей этой экстрасенсорике. А когда мне кажется, что на меня нападают, у меня появляется наклонность давать сдачи с лихвой. Да, конечно, я знаю, это нехорошо. Вот такая я.

Малькольм отшатнулся, и только моя рука удержала его на ногах. Глаза у него расширились, рот приоткрылся буквой «О». Будь он просто сильным вампом, который решил морочить мне мозги, он бы усвоил преподанный урок, и мы бы занялись расследованием, но он был мастером. И в эти несколько секунд я узнала одну вещь, о которой не догадывалась. У каждого человека в церкви был ментор, и, как я до сих пор думала, этот ментор-вампир и обращает подопечного, когда приходит время. Оказалось, менторы действительно берут кровь у своих учеников-людей, но, когда доходит до дела, последние три укуса наносит Малькольм. Именно он и обратил почти все эти сотни народу, лично он. А значит, когда я толкнула его силой, она прошла через него как огромный клинок – через него и во всех прочих.

Стало так, будто я вдруг смогла коснуться их всех, будто моя рука через ладонь Малькольма вошла в них, в их тела. Я ощутила пульс каждого из них, где-то сердца, где-то запястья, где-то шеи. Пульс всех этих вампиров я почувствовала, вялый и медленный-медленный. Давным-давно, давным-давно многие из них не ели так, как им положено. Он не разрешал им охотиться. Он даже не разрешал им ходить по клубам и там выбирать добровольных доноров. Я увидела бесконечную череду членов церкви, одетых в белое, как жертвенные девственницы, подставляющих шеи. Чуть-чуть отпить крови, никогда вдоволь, только так, чтобы не умереть.

Я увидела густой вязкий пунш в чаше в зале собраний, и знала, что в нем – смесь крови как минимум трех вампиров – Малькольм позаботился. Он не хотел рисковать, что кто-то из них случайно даст клятву крови кому-то другому. Но свою кровь он тоже никогда не использовал, опасаясь последствий.

Он отдернулся от меня прочь, но было поздно. Больше он мне не был нужен.

Я смотрела мимо него на девушку с черными волосами, в очках. Впервые в жизни я видела вампира в очках. Она схватилась за грудь – и я знала, почему. У нее билось сердце. Но я видела и другое. Я видела, что когда-то она была здесь человеком, и встала на колени, отдавая себя церкви, но это были всего лишь целомудренные руки на прикрытых плечах. Никогда ее никто не обнимал крепко, не прижимал к телу, не пил так, что тело ее содрогалось, так, что секс бледнел по сравнению с этим.

– Прекрати! – выдохнул Малькольм. – Отпусти их!

Я медленно обернулась к нему, и не знаю, что он увидел у меня на лице, но он отшатнулся и сделал шаг назад.

– Ты мне их сам отдал, – произнесла я медленно, голосом, текучим как мед.

Сила, огромная сила. Только вчера ночью я узнала, что вампиры для меня вроде фамилиаров для ведьмы. Я думала, что это должен быть вампир, с которым у меня есть какая-то связь, но оказалось, это не так. Я могла питаться от них от всех, использовать как гигантский нежитный аккумулятор.

Зебровски подвинулся ко мне, хотя даже он поежился, оказавшись слишком близко.

– Анита, что происходит?

– Он попытался вампирской силой узнать, что мне известно, – сказала я тем же медленным, изнеженным голосом.

Будто этот голос можно было держать во рту и сосать, как карамельку. Трюк Жан-Клода, подумала я, и этой мысли хватило. Вдруг он ощутил меня и увидел, что происходит. Но ему и следовало знать, что происходит. Мастер Города он, а не Малькольм. Он соблюдал договор, заключенный прежним мастером, но теперь... ладно, потом посмотрим. Сейчас надо расследовать убийство.

– И он тебе как-то повредил? – спросил Зебровски. Спросил так, будто ждал отрицательного ответа, но понимал, что здесь что-то все-таки не так.

– Нет, – ответила я. – Нет, ничего.

И подумала: Я ощущаю их эмоции. Если я могу заглянуть им в лицо и увидеть их воспоминания, что я еще могу?

«Эвери, Эвери, где ты?» – подумала я. И ощутила ответ – как дуновение ветерка на лице. Я повернулась к ветру, к левому крылу скамей. – Эвери, Эвери, Эвери!

Я произносила его имя все громче и громче – не срываясь на крик, но с силой.

В середине ряда поднялся вампир – среднего роста, со стрижеными каштановыми волосами, с лицом красивым, но не до конца законченным, будто он едва достиг совершеннолетия, когда его убили.

Я протянула к нему руку:

– Иди ко мне, Эвери, иди ко мне!

Он стал протискиваться мимо сидящих, и чья-то рука ухватила его за руку, и голос женщины-человека сказал ему:

– Не ходи.

Он выдернул руку, и я услышала его голос будто совсем рядом:

– Я должен идти, она зовет меня.

Он повернул ко мне глаза, залитые вампирским светом, сверкающие, как битое бутылочное стекло на солнце, но выражение лица было таким, какое я только у людей видела. У людей, зачарованных вампирами. Людей, которые не могут сказать «нет».

Густой голос Малькольма наполнил зал:

– Дети мои, остановите его, не дайте ему идти на ее зов! Она – шлюха Мастера Города. Она развратит нашего брата Эвери.

Должна заметить, что именно слово «шлюха» вывело меня из себя. Я повернулась к Малькольму, не пытаясь скрыть злости:

– Это я их развращу? Бог мой, да ты же их уничтожил! Ты похитил их жизнь смертных – и ради чего, Малькольм? Ради чего?

Это я уже орала, и в словах полыхал жар, как от кузнечного горна. И все вампирчики, которых я все еще держала на нитях своей силы, вскрикнули. Я сделала им больно – ненамеренно. И попыталась их успокоить, но беда в том, что злиться-то я отлично умею, а вот успокаивать – не слишком. Зато умеет Жан-Клод. Только вот есть одна старая-старая проблема у него и его линии вампиров. Если единственный твой инструмент – молоток, то все проблемы у тебя будут гвоздями. Если же твои инструменты – только соблазн и террор, а ты пытаешься быть ласковым... в общем, сами понимаете.