Характер 4 страница

А теперь давайте вместе проследим его жизненный путь. (Я пользуюсь в основном выдержками из автобио­графии и отчетов М.)

Родился М. в семье служащего. Первым и единственным ребе­нок. Отец – известный в городе преподаватель иностранных языков и переводчик. Это внешне самоуверенный, имеющий узкий круг общения, рафинированный интеллигент, который увлекался литературой, философией, эстетик. У него однаж­ды после физического усилия появился навязчивый страх, что произошел разрыв кишечника. Обращался за помощью к пси­хиатру. Состояние это прошло через две недели и более не повторялось. Мать – инженерно-технический работник. Тре­вожная и одновременно скандальная, старалась всегда насто­ять на своем.

В первые годы жизни физически и психически М. развивал­ся нормально. Родители и бабушка, характер которой повто­рила мать, конфликтовали. В семье часто происходили скан­далы. Отец обычно уходил к друзьям, а ссора между матерью и бабушкой продолжалась. Нередко бабушка разрешала спор таким образом: «Я иду топиться в Дон!» (Дом, где жила семья, располагался на набережной.) Тогда мать поднимала М. к форточке и заставляла кричать: «Бабушка, не ходи то­питься!» Вот как описывает свои переживания М.: «Я плакал, не понимая, что все это означает, почему мама заставляет меня кричать, почему она меня шлепает, когда я не кричу, а просто плачу. Видимо, это повторялось не один раз, потому что более яркого воспоминания детства в моей памяти нет». Уже в раннем возрасте у М. были затруднены новые контак­ты. «Мне было три года, я выбежал во двор, увидел в песоч­нице детей и подошел к ним. Тут одна девочка постарше набрала горсть песка, подождала, когда я подойду совсем близко, и бросила песок мне в глаза. Помню сильную боль и крик. Кричали наши матеря. Моя кричала: «Посмотрите, что сде­лала ваша Лариса! Она ослепила моего ребенка!» Ее мать отвечала: «А хоть бы и убила, вы еще одного заведете!»

Здесь, мне кажется, ключевой момент в формирова­нии «ОНИ-». Но причиной тому не «плохая девочка», а семейное воспитание, которое сделало мальчика на­пуганным. Скорее всего, он подходил к песочнице роб­ко, неуверенно, и поэтому-то девочка и бросила ему в глаза песок. Здесь имеет значение и возникший скан­дал: своя мама защищала, а чужая мама вполне была готова к его смерти. Поэтому если позиция «ВЫ» из-за домашних ссор была неустойчивой, то после этой сце­ны значительно упрочилась. Что же касается позиции «Я», то здесь, скорее всего плюс: роль судьи обязывает, а ведь бабушка его слушалась и не топилась.

Еще одно хотелось бы здесь подчеркнуть. Ребенок был орудием примирения между бабушкой и матерью. Он невольно выполнял ту самую роль, которую в семье ребенку играть труднее всего. Даже собаки в экспери­менте давали нервный срыв, когда разница между кру­гом и эллипсом становилась трудно различимой. А каково детям, когда между родителями ссора и каждый из них тянет ребенка в свою сторону? Такие ситуации мы часто рассматриваем на тренингах и учим родите­лей выводить детей из своих конфликтов. Плохо, если ребенок против вас, но так же плохо, если он примет вашу сторону.

Но вернемся к М. Социоген уже сформирован. Теперь нетрудно представить, что будет происходить дальше.

М. определили в детский сад. Когда мать приводила его туда и собиралась оставить, он цеплялся за ее платье, начиная плакать, кричать, кусаться и царапаться. Когда же его все-таки отрывали от мамы, он забивался в угол и не подходил к детям, бегавшим вокруг него. «Я не помню, чего боялся. Вся атмосфера детского сада казалась нестерпимо чуждой, враж­дебной. Возможно, это была встреча с агрессивностью некото­рой части детей, которая заставила меня замкнуться». Так прошел месяц, и родители вынуждены были забрать М. из детского сада и продолжить воспитание в домашних условиях. Когда М. было пять лет, его как-то оставили надолго одного в квартире. С наступлением темноты ему стало страшно. Свет включить он не смог. Забился в угол и проплакал до прихода родителей. С тех пор у него появился страх темноты. Чуть позднее родители разошлись, и мальчик стал жить с мамой и бабушкой. В семь лет у М. была диагностирована закрытая форма, туберкулеза: «В больнице я столкнулся с такой же не­выносимой детсадовской атмосферой. Продержался здесь не более недели. Родные добились моего перевода на амбулатор­ный режим».

В школу М. пошел с удовольствием, но и там отношения с детьми не сложились, хотя один друг был. После серьезного конфликта возникло стойкое отвращение к коллективным дей­ствиям всякого рода. Когда больной учился в первом классе, девочки на 23 февраля подарили мальчикам игрушечные автомобили. Ребята, в том числе и М., договорились подарить одно­классницам на 8 Марта духи. «Задумано было хорошо. Все держались загадочно и с достоинством. Девочки пытались уга­дать, что же мы им подарим... И вот тут произошло событие, которое я так хорошо и отчетливо помню. Девочка, которая сидела со мной за одной партой, на перемене сказала мальчи­кам, что знает содержание подарка. Мальчики, не спраши­вая, что именно мы хотим подарить, потребовали от нее имя информатора. Она назвала мое имя. Почему она решила так сделать, я не знаю.

Я стоял в конце коридора у окна и читал книгу, когда меня схватили и потащили в темный угол коридора. Там меня «рас­пяли», как Христа, на стенке. Несколько человек держали меня за руки и ноги, а остальные подходили и били кулаками и ногами. Били почти все: ребята, хорошо относившиеся ко мне, и хулиганы из «плохих» семейств, и безразличные ко всему. Каждый удар сопровождался криком: «Предатель!» Я не понимал, за что меня бьют. Мне сильно разбили нос, подбили оба глаза, наставили шишек на голове; все тело было в синяках. Те, кто держали меня, просили бьющих: «Держи теперь ты, я хочу ударить его сильнее». Казалось, прошла целая вечность. На самом деле перемена длилась десять минут. Когда прозвенел звонок, все бросились в класс, оставив меня лежать на полу. Я с трудом встал и побрел домой, не надевая пальто.

Эта история прогремела на всю школу. Было закрытое разби­рательство. Девочка, «настучавшая» на меня, сказала, что она пошутила, все участники избиения подходили ко мне гуськом извиняться (неискренне, конечно). Я же вынес из этой исто­рия глубокое убеждение: жизнь устроена несправедливо, в ней хозяйничает физическая сила, люди предпочитают не думать, а вешать ярлыки, коллектив лишь усиливает эту несправедли­вость и жестоко подавляет всякое проявление индивидуальнос­ти. Также появилась неприязнь к женскому полу. Не люблю я с тех пор и праздник 8 Марта. Что-то неприятное шевелятся в глубине души в этот день».

А теперь позвольте мне прервать повествование. Внешне все это представляется как досадный случай: в классе оказалась маленькая негодяйка. Однако внима­тельный анализ показывает, что здесь – действие социогена. Если бы у М. в позиции «ОНИ» был плюс, он не стоял бы в конце коридора, читая книгу, а играл вместе с ребятами. (Конечно, негодяйка нашла бы кого-нибудь другого и пакость все равно бы сделала, так как она была в своем сценарии, но это уже совсем другая повесть.)

Судьба М. – быть битым, и это должно было повто­риться не один раз. Попутно хочу подчеркнуть, что здесь мы видим яркое проявление стадного чувства, эмоцио­нальное заражение, которому более всего подвержены люди, не умеющие самостоятельно мыслить. Не думаю, что судьба теперь уже взрослых мальчиков, участвовав­ших в избиении, сложилась благополучно. И еще один момент: так зарождается дедовщина, и, конечно, понят­но, где следует начинать профилактику – в школе, кото­рая должна научить ребят думать.

Но вернемся к М., у которого минус в позиции «ОНИ» стал еще более выражен. Можно предсказать, что у него будут затруднения в общении с женским полом.

Лет с десяти воспитанием сына достаточно регулярно стал за­ниматься отец. «Был установлен строгий режим: после школы – за Дон. Если зима – бег раздетым по пояс, растирание снегом, подтягивание на крепкой ветке дерева. Если лето – купание, бег, хождение на руках, упражнения с грузом. Дома – английский язык, уроки. Такой режим позволил мне за полгода стать крепким, подтянутым, приобрести иммунитет к простудным заболеваниям и выучить английский язык. Одно­временно шел процесс приобретения общей культуры (посто­янные беседы с отцом, его личный пример)».

Вы сейчас наблюдаете тот момент, когда из одной «оранжереи» (плохой) М. попадает в другую (хорошую), но так как социоген от этого не меняется, это не может изменить его судьбу. Здесь будет действовать закон по­рочного круга. Чем больше он будет отрываться от сверс­тников, тем труднее будут даваться новые контакты. Одиночество должно углубиться.

Примерно с 11 лет появились навязчивые движения. М. пери­одически то дергал кистью правой руки, то высоко поднимал брови, то рычал. Навязчивости чередовались, сменяя одна другую. Родители М. неоднократно прибегали к помощи невропатолога и психиатра, которые назначали успокаивающие средства, но это аффекта не давало. Обращались к знахарям, пытались насильно удерживать мальчика от навязчивых движений, но от этого их выраженность только усиливалась. Отец к тикам относился спокойнее, и при нем они наблюда­лись реже.

С возрастом занятия с отцом становились все серьезней и углубленней. Кроме английского языка. М. изучил немецкий и французский, начал заниматься философией по английской книге Рассела «История западной философии». «Это было нечто вроде философской дискуссии на английском языке. Прочитаю одну главу, познакомлюсь с Лейбницем или Каятом и говорю с отцом о мировоззрении этих мыслителей, ищу недостатки, нахожу достоинства. В восьмом классе я принимал участие в занятиях кружка любителей английского языка, при­чем выступал как преподаватель, хотя здесь занимались люди 30-40 лет.

Все было бы хорошо, способности, видимо, у меня были, но во всем этом был один недостаток. Дело в том, что я не мог найти общего языка со сверстниками. Мне просто не о чем было с ними говорить. Когда они играли в фантики, я читал Шопенгауэра. Если я пытался что-то им рассказать, они кру­тили у виска указательным пальцем или просто смеялись надо мной. Поэтому я тянулся к людям взрослым, и то весьма избирательно. Моими друзьями были преподаватели универ­ситета, научные работники, поэты. Однако взрослые люди не могут быть друзьями ребенка в полной мере. Всегда остается настороженность, приниженность какая-то...»

Взрослые! Еще раз прочитайте последние два пред­ложения. Тянутся к нам дети, но мы их отталкиваем своим пренебрежительным отношением, потому что демократы мы на словах, а внутри нас высокомерие, и дети это чувствуют.Ведите себя с детьми на равных, и им не нужны будут сверстники. Не сверстники нужны ребенку, а равноправие, уважение и признание важнос­ти его интересов! Не прав М. Взрослые могут быть дру­зьями ребенка. Если вы не можете, то поучитесь. Те, кто успешно прошел у нас психологический тренинг, могут у неплохой, по нашим представлениям, мамы увести за 10-15 минут годовалого малыша. Ребенок еще не успел стать рабом. Дайте ему свободу, и вы его «по­работите», никуда не уйдет он от вас, не нужны ему бу­дут друзья-сверстники. В системе воспитания сложи­лась парадоксальная ситуация. Закладывает фундамент личности педагогически неумелая, нередко сама не­счастная мать. До трех лет маленького человека выра­щивает медсестра, с трех до семи – воспитатель детского сада со средним образованием. Педагог с высшим образованием попадается на его пути только в пятом клас­се, еще более квалифицированные педагоги – в инсти­туте.

Я не утверждаю, что на последующих этапах нужны малограмотные преподаватели, но и в грудном возрасте у ребенка должен быть квалифицированный педагог. В США грудных детей из обеспеченных семей воспиты­вают профессора, специалисты в области психологии. Нам до этого далеко. Но я посоветовал бы мамам, кро­ме любви к ребенку, приобрести не менее ценное – на­выки правильного воспитания. Мне очень понравилась мысль одного директора детского интерната для умст­венно отсталых детей: «Не люблю я разговоры о любви к детям. Любить я должна мужчину. А здесь нужен вы­сокий профессионализм». Выпускники этого интерна­та были очень приспособленными к жизни.

Но давайте опять вернемся к нашему герою.

«Своих же однокашников я иногда начинал презирать. Таким образом, все время меня не покидало чувство глухого недо­вольства собой и окружающими». Навязчивые движения про­должались. «Если» 11-12 лет я мог рычать, то к 17-18-летнему возрасту перевел тики внутрь (например, напряжение мышц брюшного пресса). Объяснение им давал обыденное: «Я – нервный человек, тики у меня врожденные, я всегда буду под их властью».

После окончания школы, как вы сами понимаете, с золотой медалью, М. поступил в университет на механико-математический факультет. По-прежнему у него был узкий круг знако­мых с общими интересами. Среди них уже были и сверстни­ки, дружбой которых он весьма дорожил. Нередко помогал друзьям в ущерб себе. О том, что такие отношения не были взаимными, что он подвергался эксплуатации, М. понял уже после лечения.

Систему взглядов и социоген наглядно демонстрируют следую­щие рассуждения М.: «С детских лет у меня появилась такая черта, как безусловное предпочтение старости молодости. Я понимаю, что это не совсем нормально, но ничего поделать с собой не могу (вы уже заметили, что М. критически относится к себе, но социоген оказывается сильнее. – М.Л.). Мое отноше­ние к детям во многом совпадает с моим отношением к жен­щинам. Передо мной всегда был пример отца, и сравнение его с другими родственниками, в основном женского пола, всегда было в его пользу. Мой дальнейший жизненный опыт все более меня убеждает в этом (опять характерный для сценария порочные крут. –М.Л.). С недостатком опыта, агрессивнос­тью, даже глупостью у ребенка можно бороться, женщину же не переделать (мужчину, кстати, тоже. – М.Л.). Но если вос­питанием детей заниматься интересно, то воспитанием жен­щин – не интересно и даже вредно для психического здоровья, К тому же это ни к чему не ведет. Возможно, я неправ, но попробуйте убедить меня в обратном. Здесь нет никакой пато­логии – я отчетливо гетеросексуален.

Все идет от ясного понимания моих конфликтов с противопо­ложным полом. Беда все та же: я пытаюсь вовлечь женщину в круг своих интересов, поскольку считаю, что они должны быть близки человеку моего круга. Но то ли мне попадались неинтересные женщины, то ли я слишком требователен и хочу найти у женщины черты, свойственные скорее мужчинам: яс­ный рассудок, логику, доброту, живость ума, заинтересован­ность настоящим делом. Я чувствую, что обречен на одиноче­ство. Это меня не радует, но соглашаться на суррогат не хочу. Еще о моем отце. Как я сейчас понимаю, он стремился к тому, чтобы я получил элитарное образование. До 16-17-летнего воз­раста он много занимался со мною, давал мне максимальную нагрузку, не позволявшую отвлекаться, а затем, после поступ­ления в университет, резко прекратил ежедневные встречи, бросив одного в житейском океане (из «оранжереи» – в «грунт». – М.Л.). Идея, в моем представлении, правильная, заключала­сь в следующем: поскольку» плохо знаю практическую жизнь, мелкие беды окажут на меня сильное воздействие, и я сразу приобрету стойкий иммунитет против житейских невзгод. И действительно, первое время я держался сносно, но потом то ли иммунитет пропал, то ли психика оказалась слишком ранимой (ни то ни другое, – действие социогена. – М.Л.). Я начал сталкиваться с ситуациями, требующим» от меня значи­тельного душевного напряжения. Образование и воспитание, данные отцом, заставляли меня смотреть на жизнь глазами человека честного, бескомпромиссного, а жизнь оказалась со­всем не такой, какой я ее представлял по книгам, что вызыва­ло у меня сильнейший протест против людей, старающихся как-то изловчиться, пролезть, обвести всех вокруг пальца, об­мануть. Я говорил таким людям в лицо все, что о них думаю. Это принесло мне много неприятностей и еще более укрепило мою неприязнь к миру бездуховных личностей (опять пороч­ный круг. – М.Л.).

Разлад между миром внутренним и внешним длятся до сих пор, хотя острота чувств уже притупилась, сменившись безы­сходностью и тоской. Я понял, что внешний мир изменить нельзя, а все мое существо сопротивляется преобразованию мира внутреннего. Это не дает мне успокоения, всегда в глуби­не души – тревога».

После окончания университета М. с большим интересом и увлеченностью работал в НИИ. Как-то поехал в горы по туристической путевке (через восемь месяцев после поступле­ния на работу). Там не мог найти контакта с группой («неин­тересные люди, неинтересные разговоры»), я в коллективные походы не ходил, предпочитая одиночные лыжные прогулки. Во время одной из таких прогулок упал, потерял сознание. Долго лежал на снегу, тока его не нашли. И опять здесь мы видим действие социогена. Ведь при другом социогене он был бы в коллективе.

Травма оказалась тяжелой. Были признаки перелома основа­ния черепа. Последствия весьма неприятные: был нем, не мог ходить, пропали правые поля зрения, нарушилась координа­ция движения, образовался провал в памяти (М. не помнил, что было с ним в течение последних шести лет). В связи с последствиями черепно-мозговой травмы (половинная слепо­та, отсутствие обоняния, нередко – головные боли) М. получил и группу инвалидности. Когда он выздоравливал, т.е. учился ходить, говорить, то чувствовал себя нормальным человеком: навязчивости исчезли. Я хочу обратить ваше внимание на эту деталь: как только действия стали верными и полезными для организма, невротические реакция исчезли. Первое время на работе и дома к М. относились с повышен­ным вниманием, старались оградить от избыточной нагрузки. Его это тяготило (гиперсоциальность, предъявление к себе по­вышенных требований), и он старался работать, как и рань­ше. Но тогда начинали усиливаться головные боли и утомляе­мость. Постепенно требования на работе стали возрастать (или ему так казалось в силу повышенной невротической чувстви­тельности). «Получилось так: я не могу работать в полную силу, а от меня требуют, причем требуют не прямо, а как-то вскользь, с помощью упреков разной силы. Пока я был здо­ров, на меня делали ставку, когда заболел, от меня отверну­лись. (М. несправедлив, ведь как инвалида И группы его могли просто уволить. – М.Л.) Видимо, ничего необычного в этом нет. Зачем мучиться с инвалидом, который может подвести в самый ответственный момент, как это происходит сей­час (М. поступил в клинику в конце декабря, в период годового отчета. – М.Л.)?

Будь отношения с начальством чисто формальными, все было бы проще, но они до этого были вполне дружескими, а теперь возникла проблема. Как найти обеим сторонам необходимое равновесие? Я понимаю свое начальство, ему тоже нелегко, ведь оно отвечает за работу перед еще большим начальством, но как быть мне? На первый взгляд, лучше всего было бы уйти с этой работы и найти что-нибудь поспокойнее, но здесь возникает множество проблем. Прежде всего – моя диссерта­ция. Я создал модель, провел много экспериментов, а бросать работу на полпути жалко. К тому же я привык к некоторым сотрудникам, я расстаться с ними мне бы не хотелось. Чувствую необходимость и желание работать, но работаю медленно. Начальство недовольно, а меня охватывают беспокойство, раздражение. Тема работы становится нулевым, я мучаюсь самочувствие ухудшается еще больше, усиливаются проявления болезни. Все это осложняется конфликтами с родст­венниками, друзьями, подругой, и положение представляется безы­сходным. Спасете от безысходности – тоски. С помощью тиков я стараюсь отогнать неприятные воспоминания о человеке, собы­тия, погасить внутреннее беспокойство и напряжение.

Дорогой мой читатель! Конечно, вы увидели пороч­ные невротические круги, защитный характер невроти­ческих симптомов и действие социогена, приведшего ко всему этому. И вам уже ясно, что если социоген у боль­ного не изменится, помочь ему невозможно.

И действительно, состояние М. ухудшалось, нарас­тала утомляемость, снова появились сильные пульсирую­щие головные боли. М. обратился к невропатологу, но тот ухудшения в неврологическом статусе не выявил, однако назначил курс рассасывающей терапии. (Если бы врачи знали проблему неврозов, они хотя бы не бра­лись за лечение. Впрочем, куда деваться, квалифициро­ванных психотерапевтов все еще мало, и такие больные чаще попадают к целителям, экстрасенсам, астрологам, что еще хуже.)

Беседы с врачом о том, что ему ничего не грозит, ус­покаивали ненадолго. М. был также проконсультиро­ван психиатром, который назначил седуксен по одной таблетке три раза в день, а больничного листа не дал. Больному стало еще хуже, ибо ему пришлось преодоле­вать слабость, которая была обусловлена болезнью, и торможение, вызванное успокаивающим средством.

Анализ состояния и действия социогена М., прове­денный по ходу изложения, освобождает меня от дли­тельных рассуждений и позволяет ограничиться неболь­шим резюме. У М. комплекс «творческого сноба» («Я+, ВЫ+, ОНИ-, ТРУД+»). Декомпенсация наступила, когда ослабла позиция «ТРУД». Не следует преувели­чивать здесь значение черепно-мозговой травмы. Она просто ускорила развитие декомпенсации. Так, М. про­держался бы еще несколько лет, но нарастающее внут­реннее напряжение вследствие действия социогена при­вело бы к развитию соматического заболевания (помни­те, туберкулез в запасе уже имелся).

А теперь попробуем провести коррекцию рассматри­ваемого комплекса. Нетрудно догадаться, что и здесь упор необходимо сделать на «Я». При этом следует снять все ограничения на контакты и действия. На первых заняти­ях в группе и во время индивидуальных бесед с врачом «творческие снобы» не сразу раскрываются. Однако слу­шают они очень внимательно, и можно уловить их невер­бальные – мимические и пантомимические – ответы. Ос­воившись, «творческие снобы» становятся достаточно ак­тивными. Как и «гадкие утята», они выполняют все ин­струкции, что довольно быстро дает хорошие плоды.

Если положительный результат быстро не достига­ется, под различными предлогами они начинают избе­гать занятий, а если и присутствуют на них, ведут себя пассивно, не стремятся к овладению методиками и все подвергают сомнению. Иногда в группе находят парт­нера-скептика, с которым многозначительно перегля­дываются и перешептываются, когда остальные с энту­зиазмом занимаются. На начальных этапах работы «творческие снобы» стремятся к индивидуальным бе­седам с врачом, и без предварительной подготовки груп­повой тренинг может быть неэффективным, особенно тогда, когда проблемой является семейный конфликт или сексуальная дисгармония.

Хочется предостеречь психолога: иногда через не­сколько занятий у «творческого сноба» наступает значи­тельное улучшение. Он становится активным. Но сде­лать окончательный вывод можно лишь после перевода «творческого сноба» в другую группу. Если здесь он сразу начинает работать без периода адаптации, то улучше­ние действительно имеет место.

Так как «творческие снобы» склонны к учебе и само­анализу, перед ними следует ставить дидактическую за­дачу: научиться грамотному общению не для того, что­бы перевоспитать партнера, а для того, чтобы продук­тивно общаться с возможно более широким кругом лиц и даже с теми, кто вызывает у них негативную реакцию и раздражение. Неплохо здесь применить трансактный анализ. Охотно изучают они и психологическое айкидо.

Индивидуальные задания помогают выработать пси­хологическую гибкость и научиться быстро входить в продуктивный контакт с малознакомыми людьми. Для этого пациентам предлагается познакомиться с наиболь­шим количеством больных, находящихся в отделении, попытаться самим начать общение в транспорте, очере­ди, на улице и т. п.

Очень важно преодолеть гиперсоциальность «твор­ческих снобов», показать относительность их жизнен­ных принципов, продемонстрировать, что их абсолю­тизация приводит к нарушению общения и постоянно­му фоновому эмоциональному напряжению. Трудность этой задачи заключается в том, что такие люди руко­водствуются в общем правильными принципами, но проводят их в жизнь прямолинейно, без учета конкрет­ной ситуации. В связи с этим они исключают из числа заслуживающих внимания и уважения тех, кто данных принципов не придерживается. Для «творческих сно­бов» специально моделируется ситуация, требующая нестандартного поведения, отступления от общих пра­вил. Отрезвляюще действует на них когнитивная тера­пия, когда выясняется, что за их застенчивостью и де­ликатностью кроются страх неудачи, стремление угодить всем и неосознаваемые идеи величия.

Как проходила коррекция комплекса у М., вам ста­нет ясно из его отчета, который он мне представил перед выпиской.

«Что мне дала уже первая беседа с М. Е.? Я впервые в жизни говорил с человеком, который серьезно задумался над моими личными проблемами. А что я слышал раньше? «А-а-а! Ерунда! Здоровый человек, а вообразил себе черт знает что и дергает­ся. Вполне можно и не дергаться!» Родственники пытались насильно отучить меня от тиков – хватали за руку, раздража­лись, возмущались. В результате я начинал дергаться еще больше. И вдруг М. Е. говорит, что я не должен стесняться своих тиков. Хочется – дергайся, не хочется – не дергайся. Даже наоборот, нужно попробовать дернуть рукой больше, чем хочется, и тогда мне самому станет ясна абсурдность тиков. И действительно, произошло чудо! После недолгих экспери­ментов я перестал дергаться и отчетливо увидел, что причина тиков не во внешних обстоятельствах, а во мне самом, что надо изменить свое отношение к людям и таким образом до­стичь желаемого равновесия между внутренним и внешним миром.

При поступлении в клинику я вел себя довольно жестко, кри­тиковал малейший недостаток в поведении медсестер, дергался и считал, что моя тоска здесь может лишь усилиться. Однако произошло обратное! Я, изменив свое отношение к миру, бы­стро подружился с пациентами клиники и медсестрами, хотя сначала мне казалось, что этого не может быть никогда (мне тоже. – М.Л.).

Конечно, я не стал слепым или глухим, но недостатки людей сейчас вижу в ином свете. Раньше считал, что сужу объектив­но о достоинствах и недостатках людей, теперь же задался вопросом, а что значит объективно? Для кого объективно? И вынужден был признать – для меня! А как же другие? Они тоже правы, но по-своему. Разве можно обвинять рыбу за то, что она плавает, а не летает? Разве можно обвинять человека за то, что он не получил определенного воспитания и образо­вания? Конечно, нет! Эта, на первый взгляд, простая мысль пробила себе дорогу в моем сознании лишь после бесед с М.Л. и тщательного, правдивого анализа своих чувств. Поняв, в чем корень зла, я с легкостью, удивившей меня самого, изба­вился от тиков. Они мне стали просто не нужны. Аналогично избавился и от давивших меня страхов, что в моей голове лопнет сосуд и все пережитое повторится, так как понял, что выработал их в себе сам. Так, на работе меня загружают слишком сильно. Я мучаюсь, и как бы хочу дока­зать начальству, что я болен, и болен серьезно. Но по внеш­нему виду я – совершенно здоровый человек. Но ведь я болен! Начинаю лихорадочно искать, что же у меня болит больше всего. Ну, конечно же, голова! А что может болеть в голове? Конечно же, сосуд, который при умственном и физическом напряжении лопнет. Отсюда страх, который вызывает действительную боль в голове, которая в свою очередь становится поводом для еще большего страха. Получается порочный круг, из которого не вырваться. Но сейчас я понял, что боль обу­словлена моей психикой и поэтому она фантомна. Конечно, я далек от мысли, что навсегда избавился от тиков и страхов. Сейчас я не дергаюсь, но если вдруг мне захочется это сделать, я знаю, как справиться с такой проблемой. Понимание при­бавляет уверенности в собственных силах, и я смотрю на жизнь веселее».

Через три дня М. был практически здоров. К этому времени я уже два года занимался лечением больных с помощью современных методов психотерапии. Были уже и хорошие результаты, но такого еще ни разу. Так что это было чудом не только для М., но и для меня! Правда, вполне объяснимым чудом. Ведь, судя по отче­ту, у М. произошло сценарное перепрограммирование.

Но для врача главное – не непосредственный резуль­тат, а отдаленный. Всегда мучает вопрос, не будет ли рецидива. На несколько дней навязчивости могут ис­чезнуть под влиянием гипноза, в результате приема ле­карств, да и мало ли от чего. Но потом они возобновля­ются с новой силой. Поэтому, выписывая М. из клиники, я попросил его прийти ко мне через два-три месяца с отчетом о том, как протекала у него жизнь после выздо­ровления. Его я и привожу ниже с небольшими ком­ментариями.

«После выписки из больницы моя жизнь изменилась. Я поду­мал, что, если избавился от тика, видимо, смогу избавиться я от других мешающих мне вещей. Во всяком случае, стоит попробовать, ведь у меня уже есть хороший опыт, опроверг­нувший мои представления о самом себе. На работе я попро­сил четко определить круг моих обязанностей с учетом состоя­ния здоровья. Раньше они были весьма расплывчатыми, что вызывало различные нарекания в мой адрес. Теперь я про­явил твердость, завел специальный дневник, где записываю план работы, согласованный с начальством, и время его вы­полнения. На необоснованные требования я могу спокойно ответить: «Все идет по плану, я точен и аккуратен». И дела пошли в гору! Довольно быстро написал статью по своей теме, отношения с руководством наладились, приобрел уверенность в себе.

В течение целого года испытывал серьезное психическое на­пряжение по поводу сложных отношении с подругой. Все мои попытки наладить их разбивались о каменную стену женского упрямства. Я быстро выходил из себя, начинал злиться, но проблемы это не решало. Теперь, вновь встретившись с подругой, я объяснил, что хочу по-настоящему разобраться в наших отношениях. Для меня это был нелегкий шаг: отноше­ния накалились настолько, что я мог ожидать чего угодно. И вот в течение нескольких недель подруга с большим удо­вольствием выливала на мою голову помои, а я отвечал: «Ну что же, дорогая, может быть, ты и права по-своему, но давай посмотрим на это шире...» Я удивлялся сам себе! Раньше не вытерпел бы и минуты таких беспочвенных обвинений, а тут терпел, и, что самое интересное, чем дольше терпел, тем легче становилось слышать их, а потом я и вовсе перестал обращать на них внимание. Я лишь улыбался! Оскорбления постепен­но становились менее злыми, а затем и вовсе прекратились. Несколько дней длилось недоуменное молчание. Затем начал­ся долгожданный серьезный разговор. И он принес свои ре­зультаты. Говорили мы долго, много дней, говорили спокой­но. Когда она повышала голос, я замолкал, и тон ее менялся. Наконец, она мне сказала: «Ты слишком хорошо меня пони­маешь, и это меня не устраивает». Таким образом, мы разо­шлись совершенно мирно и спокойно, а это для меня большое достижение!»