По материалам "рельсовой войны" 1998 г.

СП. Поцелуев

"Рельсовая война" 1998 г., ставшая одним из важнейших событий новей­шей отечественной политической истории, до сих пор еще не вполне осмыс­лена в нашей науке. Почему "майский бунт" шахтеров, неожиданно приоб­ретший всероссийский размах, так быстро завершился "перемирием", вопре­ки своим радикальным политическим лозунгам? В данной статье мы пытаем­ся кратко обозначить некоторые символические стратегии урегулирования шахтерского конфликта в наиболее горячей его фазе (май 1998 г.), ограничи­ваясь при этом материалами российского Донбасса. При этом мы намеренно опускаем ряд важных исторических и политических моментов "рельсовой войны", сосредоточиваясь на концептуально-методологических аспектах темы.

К ПОНЯТИЮ РИТУАЛИЗОВАННОГО КОНФЛИКТА

Как известно, ритуализация человеческого поведения предполагает суще­ственное повышение в нем роли символов. Особенно это очевидно там, где люди отказываются добровольно следовать принятым нормам и правилам, а принудить их подчиниться силой по тем или иным причинам невозможно ли­бо нецелесообразно. В подобных случаях символы выступают одним из важ­нейших средств упорядочивания межчеловеческих отношений, имеющих как бы "переходный" статус.

Эффективность символов в процессе ритуализации конфликта, по-видимо­му, связана с особенностями ритуальной практики как таковой. Ведь даже бессознательные ритуальные действия повседневного общения имеют важный символический смысл: они сигнализируют сообществу о нашей лояльности ус­тановленным в нем правилам общежития. Описываемые этнографами ритуа­лы архаических и традиционных обществ тоже есть символическая защита от "дьявола нарушений" сложившихся там порядков [Moles 1983: 21]. Благодаря присущей им драматургической структуре ритуалы оказывают существенное (трансформативное) влияние на сознание и психику людей. Прежде всего это характерно для "ритуалов перехода" (в терминологии Ван Геннепа) и того, что В.Тэрнер называл "трансформативными перформансами" (transformative per­formance) в отличие от "церемоний". Именно потому, что ритуалы не просто говорят о каких-то социальных порядках, но символизируют их посредством метафор и метонимий, они могут и должны охранять эти порядки, направляя в безопасное русло возможные кризисы [Riviere 1999: 27].

Понимая ритуальность в указанном выше смысле, мы сосредоточим свое внимание не на ритуалах в конфликте, но на процессе ритуализации конфлик­та в целом, что требует специального пояснения. Названный процесс отнюдь не сводится к "производству и воспроизводству жизнеспособных ритуалов" [Щепанская 1998: 17] или к "направленному введению и закреплению ритуа­лов, поощрению соответствующего им поведения" [Дятченко, Сперанский б.г.], тем более что в ситуации конфликта речь идет не о становлении новой органи­зации или сплочении социальной группы, а о возникновении чисто символи­ческой ситуативной общности при сохранении властной асимметрии и разно­направленное™ интересов конфликтующих сторон. Ритуал — это уже сложив­шийся, освященный традицией и ставший как бы ее частью перформанс; его не

ПОЦЕЛУЕВ Сергей Петрович, кандидат философских наук, доцент кафедры политической тео­рии Ростовского государственного университета.

84

столько творят, сколько именно "исполняют". Ритуализация же конфликтов, напротив, подразумевает лишь наличие некоторых неписаных правил и симво­лических ресурсов, которые надо еще уметь применить в уникальной ситуации.

На принципиальность разведения ритуального и ршпуализованного поведе­ния указывали С.Мур и Б.Майергоф [см. Глебкин 1998: 40]. Под последним они понимали использование ритуальных форм для выражения самого по се­бе неритуального (инструментального) содержания. Говоря о таких формах, мы будем иметь в виду "ритуальные идиомы", т.е. ритуализованные способы выражения в рамках повседневной коммуникации [Goffman 1981: 327-328], а также то, что В.Н.Топоров характеризовал как "образы" ритуала, которые в качестве своеобразных "цитат" включаются в неритуальную среду*.

Само выражение "ритуализация политического конфликта" мы употребля­ем примерно в том же значении, в каком его использовал М.Эдельман в сво­ем исследовании символических политических акций [Edelman 1990: 82 (Т.]. Согласно Эдельману, важнейшим условием ритуализации политического кон­фликта выступает взаимная заинтересованность конфликтующих сторон в ут­верждении рутинных процедур его разрешения. Рутина гарантирует сторонам привязку к определенным "рамочным условиям" или "правилам игры", ис­ключающим проявление "крайностей". Однако такая рутина не способна уравнять фактически неравные возможности акторов, она лишь определяет это неравенство, очерчивая игровое пространство конфликта.

Интерес к установлению рамочных условий конфликта проистекает из то­го обстоятельства, что ни один из его участников не в состоянии точно обо­зреть границы столкновения, не знает, как далеко может зайти в нем проти­воположная сторона и какие риски с этим связаны. Другими словами, будучи не уверены в своем абсолютном превосходстве, стороны конфликта боятся ид­ти напролом, воевать до победного конца.

Ритуализация политического конфликта сводится, в сущности, к нахожде­нию конфликтующими сторонами символического языка, позволяющего обеспечить общее определение ситуации и достичь эмоционального консен­суса, что способствует сближению позиций противоборствующих сил, поощ­ряет взаимодействие политически более слабого участника конфликта с более сильным, помогает ему "сохранить лицо". При этом рутинные процедуры, со­здающиеся якобы для разрешения конфликта, на самом деле ведут к заранее известным результатам и только закрепляют властную асимметрию конфлик­тующих групп. Таким образом, итогом "игры по правилам" здесь оказывает­ся не элиминация конфликта, а лишь его ритуализация.

Но почему ритуализация, не разрешая конфликт, тем не менее отводит не­посредственную угрозу его эскалации? В поисках ответа на данный вопрос Эдельман опирается на символический интеракционизм Дж.Г.Мида, а также на рассуждения К.Лоренца о механизмах биологической и культурно-истори­ческой ритуализации.

Как отмечает Лоренц, уже в животном мире личный союз (любовь) во многих случаях возникает "из внутривидовой агрессии... путем ритуализации переориентированного нападения или угрозы" [Лоренц 1998: 204]. В том, что называется у людей манерами, он усматривает продукт культурной риту­ализации, чье основное назначение заключается в торможении агрессии и выстраивании социального союза ("группового сцепления"). Аналогичную функцию выполняет и ритуализация политических конфликтов, которая на­целена на создание ситуативной общности из враждующих сторон посредст­вом подавления агрессии и связанных с нею страхов. Но за хорошими мане­рами стоит длительный социальный опыт, традиция; а политический кон­фликт — это уникальная ситуация, в которой символическое общение уже нельзя построить на одной только аналогии с ритуализацией в рамках био-

* Отметим, что упомянутый автор тоже отличает ритуальное поведение от ритуализированного [То­поров 1988: 53].

логической эволюции. Здесь Эдельману на помощь приходит ролевая теория Дж.Мида [Mead 1968].

Вслед за этим автором Эдельман считает образование символов посредст­вом взаимного перенимания ролей основой как личного, так и группового по­ведения, в т.ч. в условиях политического конфликта. Каждый участник кон­фликта пытается поставить себя на место другого человека, оказываясь тем са­мым способным понять его надежды и страхи, сильные и слабые стороны. Та­кая позиция предполагает также дистанцирование по отношению к собствен­ной роли, что в условиях конфликта дает сторонам пространство для манев­ра. В этом смысле ритуализация конфликта требует "вжиться в роль другого, понять и успокоить его, и одновременно выставить свои требования внутри приемлемых границ" [Edelman 1990: 114].

Понятие ритуализованного конфликта, развитое Эдельманом в 1960 — 1970-е годы с опорой на мидовские схемы и социобиологические параллели Лоренца, нуждается в дальнейшей конкретизации. Отчасти это можно сделать при помо­щи предложенного И.Гофманом "драматургического" подхода к анализу повсед­невного общения [см. Гофман 2000]. В ситуации политического конфликта, как и в случае повседневности, ритуализацию можно рассматривать в качестве обо­зримого во времени и пространстве процесса, драматически более или менее за­вершенного для его участников. Процесс этот представляет собой совокупность "перформансов" (в гофмановской интерпретации), т.е. действий "исполните­лей" перед физически присутствующей "публикой". Подчеркивая условность те­атральных метафор при описании повседневных отношений, Гофман был скло­нен говорить о ритуализованности, а не театрализованное™ обыденной комму­никации. То же самое справедливо и применительно к политическим конфлик­там, тем более что в условиях таких конфликтов особую роль приобретают сим­волы, отсылающие к надындивидуальным (сакральным) смыслам поведения. В целом можно отметить, что "драматургический" подход позволяет раскрыть ме­ханизмы "рутинизации" конфликта в форме ролевой игры по правилам.

Весьма интересна также тэрнеровская трактовка перформанса как системы знаков-символов, имеющих непосредственный смысл в "текстуре" данного об­щества и становящихся "фактором в социальном действии" [Turner 1989: 30]. В ходе развития понятийного аппарата, изначально применявшегося им лишь для описания традиционных ритуалов перехода, В.Тэрнер придал соответству­ющим понятиям метафорически расширенное значение, охватывающее все жа­нры инсценирования. В связи с этим, в отличие от традиционных этнографов и этнологов, он предпочитает говорить не о ритуалах, а о ритуализированных действиях, которые рассматриваются им в контексте "социальной драмы".

"Социальная драма, — отмечает Тэрнер, — начинается с того момента, ког­да мирное протекание упорядоченной, управляемой нормами социальной жиз­ни прерывается нарушением одного из правил, контролирующих важнейшие межчеловеческие отношения. Это нарушение сразу же или постепенно приводит к кризису, который, коль скоро его не подавить в зародыше, может расколоть об­щество на борющиеся между собой группировки и коалиции. Чтобы это предот­вратить, люди, которые считают себя самыми легитимными и авторитетными представителями сообщества (или признаются другими в качестве таковых), за­пускают в действие механизмы преодоления кризиса. Эти механизмы обычно включают в себя ритуализированные действия... Даже если ситуация не дости­гает уровня кризиса... все равно разыгрывается следующая фаза социальной дра­мы, содержащая альтернативные решения проблемы" [Turner 1989: 144-145]. п Следуя этому замечанию Тэрнера, подчеркнем, что мы говорим здесь о ри-туализации конфликта вообще, а не только кризиса, ибо символическое управ­ление конфликтом может осуществляться и на этапах, предшествующих кри­зису. Однако именно в момент кризиса, обнаруживающего "переходность", неустойчивость и крайнюю амбивалентность отношений конфликтующих сто­рон, ритуализация часто становится наиболее востребованным и эффектив­ным видом управления.

"ШАХТЕРСКИЙ БУНТ" 1998 г.: