Часть вторая 17 страница

И эти люди были лишь малой частью общей массы. Большинство оставалось на берегу, пребывая в бессмысленном движении. Вокруг раненных во время последнего воздушного налета кучковались небольшие группы солдат. Так же бессмысленно, как люди, вдоль берега галопом носилась дюжина артиллерийских лошадей. Несколько человек пытались поставить на воду перевернутый вельбот. Кое-кто, раздевшись, плавал в проливе. На дальнем конце пляжа играли в футбол, оттуда же слабо донесся и вскоре стих хор, исполнявший гимн. Помимо игры в футбол это было единственным проявлением организованной активности. Вдоль берега впритык друг к другу выстроились грузовики, образовавшие временную дамбу. К ним продолжали подгонять все новые машины. Неподалеку от того места, где стояли Тернер с капралами, кое-кто касками выкапывал в песке одиночные окопы. Те, кто позаботился об убежище раньше, выглядывали из своих нор в дюнах с самодовольным видом собственников. Как сурки, подумал Тернер. Но большая часть солдат слонялась по песку без всякой цели, словно жители итальянского городка в час вечерней прогулки. Они не видели настоятельной необходимости уже сейчас вставать в огромную очередь, однако и удаляться от берега не хотели, чтобы не упустить корабль, если тот вдруг появится.

Слева находилась та самая курортная деревушка Поющие Дюны – веселый ряд кафе и маленьких магазинчиков, которые при иных обстоятельствах выдавали бы сейчас напрокат пляжные шезлонги и катамараны. В овальном парке на аккуратно подстриженной лужайке располагались эстрада и карусель, раскрашенная красной, белой и синей красками. В этой декорации, присев на корточки, устроилась еще одна беззаботная ватага. Солдаты взламывали двери кафе и, сидя за вынесенными на тротуары столиками, орали и хохотали, накачиваясь спиртным. По заблеванным тротуарам носились люди на велосипедах. Несколько пьяных спали, раскинувшись на траве возле эстрады. Одинокий пляжник в подштанниках лежал на полотенце лицом вниз, его плечи и ноги покрылись неравномерными пятнами загара и напоминали ванильно-клубничное мороженое – розовое чередовалось с белым.

Из трех кругов ада – море, пляж, набережная – выбрать было нетрудно: решение диктовалось жаждой, и капралы пустились в путь. Пройдя по дорожке от пляжа, они пересекли песчаную площадку, заваленную битыми бутылками, и вышли на набережную. Обходя особо шумные столики, Тернер заметил моряков, шедших навстречу, и остановился, залюбовавшись. Их было пятеро: два офицера и три матроса; обмундирование сияло свежестью, белизной, синевой и золотом. Никаких уступок маскировке. Суровые, с гордой осанкой, с револьверами в пристегнутых к поясам кобурах, они со спокойной уверенностью шли сквозь толпу чумазых солдат, одетых в унылую полевую форму, внимательно глядя по сторонам, словно эскорт какого-нибудь вельможи. Один из офицеров делал пометки в блокноте. Они направлялись к берегу. С детским чувством потерянности Тернер наблюдал за ними, пока они не скрылись из виду.

Вслед за Мейсом и Неттлом он зашел в шумный, смрадный, прокуренный зал первого попавшегося на пути бара. На стойке стояло два открытых чемодана, набитых сигаретами, но выпить было нечего: полки, тянувшиеся вдоль заваленной мешками с песком зеркальной стены позади стойки, зияли пустотой. Когда Неттл нырнул под стойку, чтобы пошарить там, посыпались насмешки – каждый вновь пришедший делал то же самое. Все спиртное давно оприходовали серьезные выпивохи, обосновавшиеся у входа. Протиснувшись сквозь толпу, Тернер вышел в заднюю комнату, где располагалась кухня. Помещение оказалось развороченным, из кранов вода не текла. Во дворе он нашел лишь писсуар и штабеля порожней тары. Собака пыталась залезть языком в пустую банку из-под сардин, возя ее по застывшей цементной кляксе. Тернер вернулся в зал, тонувший в гомоне голосов. Электричества не было, сквозь окна и дверь проникал лишь дневной свет, грязно-коричневый, будто залитый вожделенным пивом. Хоть пить было нечего, люди продолжали толпиться в баре. Мужчины входили, расстраивались, но оставались, привлеченные бесплатным куревом и явными свидетельствами того, что здесь еще недавно бражничали. Гнезда дозаторов, из которых были вынуты бутылки, пустовали. От липкого цементного пола шел сладковатый запах алкоголя. Шум, теснота и влажный прокуренный воздух хоть как-то унимали тоску по субботнему ночному пабу. Здесь для этих людей была сейчас и Майл-Энд-роуд, и Сокихолл-стрит,[28]и все, что между ними.

Тернер стоял посреди зала, не зная, что делать. Чтобы выбраться из этой тесноты, требовалось приложить немало усилий. Из разговоров, которые велись вокруг, он понял, что накануне корабли приходили и, возможно, завтра тоже придут. Поднявшись на цыпочки, он с кухонного порога неопределенным пожатием плеч дал знать капралам, находившимся в другом конце зала, что здесь им не повезло. Неттл кивнул на дверь, и они стали пробиваться к выходу. Глотнуть хмельного, конечно, хотелось, но сейчас их больше интересовала вода. Подступы к выходу оказались заблокированы спинами собравшихся в кружок мужчин.

Тот, кто находился в его центре, наверное, был мал ростом – менее пяти футов шести дюймов, – потому что Тернер видел лишь часть его затылка.

– Нет, ты ответь на этот чертов вопрос, олух напомаженный.

– На какой вопрос?

– Где тебя черти носили?

– А где были вы, когда убивали моего товарища?

Смачный плевок прилип к затылку «олуха» и стал сползать за ухо по набрильянтиненным волосам. Тернер обошел вокруг, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Сначала он увидел серовато-голубой китель, потом – лицо, искаженное гримасой немого страха. Это был маленький жилистый мужчина в очках с толстыми грязными линзами. Он походил на писаря или телефониста, возможно, из какого-нибудь давно разбежавшегося штаба. Но на нем была летная форма, и это делало его козлом отпущения в глазах томми. Коротышка медленно поворачивал голову, обводя взглядом допрашивающих. Ему нечего было им ответить, да он и не пытался отрицать свою ответственность за отсутствие «спитфайров» и «харрикейнов» в небе над побережьем. В правой руке он Отчаянно сжимал берет, от усилия рука дрожала. Стоявший в дверях артиллерист врезал ему по спине с такой силой, что человечек, перелетев через кольцо мучителей, уткнулся в грудь солдата, тут же отправившего его тычком в голову обратно. Послышался гул одобрения. Наконец-то нашелся тот, кто ответит за их страдания.

– Так где же наши доблестные ВВС?

Чья-то вскинутая лапа, целиком обхватив некрупное лицо, отпасовала несчастного в противоположную часть круга, очки у него слетели, цокнув об пол, и этот звук, словно щелчок бича, послужил сигналом к началу нового акта представления. Сощурив подслеповатые глаза так, что они превратились в трепещущие щелочки, мужчина опустился на колени и стал шарить по полу. Этого делать не следовало. Пинок кованого армейского башмака в бок приподнял его над землей дюйма на два. Вокруг послышались довольные смешки. Предвкушение веселой забавы волной пробежало по бару и привлекло новых наблюдателей. Когда вокруг кольца экзекуторов вспухла большая толпа, остатки здравого смысла исчезли, людьми овладело безрассудство. Кому-то в голову пришла «оригинальная» мысль – погасить окурок о голову бедолаги; послышались одобрительные восклицания, а вырвавшийся у страдальца комичный визг вызвал гомерический хохот. Они его ненавидели, и он заслуживал всего того, что с ним теперь делали. Именно он был ответствен за свободу, которой Люфтваффе пользовались в небе над их головами, за каждый налет «юнкерсов», за каждого убитого их товарища. Его хрупкая фигура воплощала сейчас все причины поражения английской армии. Тернер понимал, что ничем не в состоянии помочь этому человеку, не подвергнув себя угрозе линчевания. Но ничего не предпринимать тоже было невозможно. Лучше присоединиться к остальным, чем не делать ничего. Испытывая гнусное возбуждение, он стал протискиваться вперед. Теперь сакраментальный вопрос повторил голос с певучим валлийским акцентом:

– Ну, и где же твои окаянные ВВС?

Странно, но мужчина не звал на помощь, не молил о пощаде, не убеждал в своей невиновности. Он словно вступил в тайный сговор с судьбой. Неужели он настолько глуп, что не понимает, как близко подкралась к нему смерть? Подобрав очки, коротышка аккуратно сложил их и засунул в карман. Без них его лицо казалось голым. Он щурился, как крот на свету, обводя глазами своих мучителей и приоткрыв рот, скорее от удивления, чем от желания что-то сказать. Почти слепой без очков, он вовремя не заметил удара, направленного ему прямо в лицо. Теперь в ход пошли кулаки. Когда голова у него откинулась назад, кто-то ботинком снизу саданул ему в челюсть. Из толпы болельщиков послышались отдельные подбадривающие возгласы, раздалось несколько неуверенных хлопков, как на деревенской лужайке во время игры в пятнашки. Прийти на помощь человеку, оказавшемуся в подобном положении, было безумием, не прийти – подлостью. В то же время Тернер понимал, что коллективная эйфория, которая охватывает толпу в такие моменты, весьма заразительна. Он опасался, что ему самому может захотеться выкинуть что-нибудь эдакое с помощью складного ножа, чтобы заслужить восхищение зевак. Желая отогнать подобную мысль, он заставил себя сосредоточиться на двух-трех солдатах, которые были явно крупнее и сильнее, чем он. Но истинная угроза исходила от толпы в целом, охваченной «праведным гневом». Уж она-то удовольствия не упустит.

К этому моменту создалась ситуация, когда всякий, кто – хоть простодушно, хоть с вывертом – нанесет следующий удар, заслужит всеобщее одобрение. Воздух был наэлектризован пылким желанием каждого выделиться какой-нибудь особой вы-1 ходкой. Никто не хотел сфальшивить. В течение нескольких секунд опасение взять неверную ноту всех сдерживало, но по своему тюремному опыту Тернер знал, что, стоит кому-то начать, как на несчастного обрушится лавина. И тогда пути назад уже не будет: горемыку ждала неотвратимая гибель. Под его правым глазом расплылось красное пятно. Ссутулившись, он прикрывал подбородок, по-прежнему крепко сжимая берет руками. Его поза была оборонительной, но одновременно выдавала слабость и обреченность, провоцируя дальнейшее насилие. Если бы он хоть что-нибудь сказал – все равно что, – окружавшие его солдаты, вероятно, вспомнили бы, что он тоже человек, а не кролик, с которого они готовы содрать шкуру. Тот самый валлиец, кряжистый сапер, снял брезентовый ремень и поднял над головой.

– Ну, как думаете, парни?

Его внятный, произнесенный вкрадчивым голосом вопрос таил в себе чудовищное предложение, смысла коего Тернер сразу даже не осознал. Зато он понял: это последний шанс что-то предпринять. Оглянувшись в поисках капралов, он услышал, как по толпе, словно круги по воде, покатился рокот, напоминавший рев быка, в которого вонзили бандерилью. Толпа всколыхнулась и начала плотнее смыкаться, сквозь нее, орудуя локтями, в центр круга пробирался Мейс. Издав дикий вопль наподобие вайсмюллеровского Тарзана, он, как медведь, сгреб несчастного летчика сзади, высоко поднял над землей и сильно встряхнул. Толпа огласилась торжествующими воплями, свистом, топаньем и ковбойским гиканьем.

– Я знаю, что с ним сделаю, – прогудел Мейс. – Утоплю в этом поганом море!

Ответом ему была новая буря радостного гиканья и оглушительного топота. Внезапно рядом с Тернером вырос Неттл. Они обменялись понимающими взглядами, догадавшись, что собирается сделать Мейс, и стали пробираться к выходу – нужно было спешить. Идея утопить ненавистного представителя ВВС понравилась не всем. Несмотря на охватившее солдат безумие, кое-кто вспомнил, что сейчас отлив и от воды их отделяет чуть ли не миля песка. Особенно недоволен был валлиец, он чувствовал себя обманутым и, потрясая ремнем, что-то кричал. Наряду с восторженными возгласами слышались неодобрительный свист и шиканье. Не выпуская жертву из рук, Мейс рванул к выходу. Тернер и Неттл были уже впереди и расталкивали толпу. Добравшись до двери – слава Богу, одинарной, не двойной, – они пропустили Мейса и, сомкнув плечи, заблокировали проем, хотя внешне казалось, что они безумствуют, как и все остальные, грозя кулаками и выкрикивая проклятия. Спинами они ощущали колоссальный напор возбужденной людской массы, сдерживать который могли не более нескольких секунд. Но этого оказалось достаточно, чтобы позволить Мейсу убежать – не к морю, разумеется. Резко свернув налево и еще раз налево, он скрылся на узкой кривой улочке позади шеренги баров и магазинчиков.

Неистовая толпа, отшвырнув наконец Тернера с Неттлом, вырвалась из бара, как шампанское из откупоренной бутылки. Кому-то показалось, что Мейс мелькнул среди дюн, и с полминуты человеческое стадо неслось в том направлении. Когда же преследователи осознали ошибку и повернули обратно, след Мейса и маленького летчика уже простыл. Тернер с Неттлом тоже благоразумно исчезли.

Вид необозримого берега с тысячами людей, скопившихся на нем в ожидании, и моря без единого признака плавучих средств вернули томми к мыслям о собственном незавидном положении и заставили очнуться. Вдали на востоке, откуда надвигалась ночь, оборонительные рубежи обстреливала артиллерия врага. Немцы приближались, а Англия была все так же далеко. Оставалось совсем немного времени, чтобы до наступления темноты найти ночлег. С канала подул холодный ветер, а шинели остались лежать вдоль дороги далеко позади. Толпа начала рассыпаться. О человеке из ВВС уже никто не вспоминал.

Тернер с Неттлом отправились было на поиски Мейса, чтобы похвалить его за сообразительность, поздравить с удачным побегом и задним числом посмеяться над опасным происшествием, но вскоре забыли о нем. Побродив по деревне, они очутились на какой-то узенькой улочке. Тернер не думал ни о вражеском наступлении, ни о стертой ступне – он просто стоял на этой маленькой улочке и самым изысканным образом обращался к пожилой даме, вышедшей на порог дома, окруженного террасой. Когда он произнес слово «вода», она с подозрением посмотрела на него, догадываясь, что на самом деле он желает получить не только воду. Дама была весьма привлекательна – смуглая кожа, надменный взгляд, прямой длинный нос, серебристые волосы, покрытые цветастым шарфом. Тернер сразу угадал в ней цыганку, которую не мог обмануть его французский язык. Она смотрела на него в упор и видела все его прегрешения, даже знала, что он сидел в тюрьме. Потом дама перевела неприязненный взгляд на Неттла и наконец указала рукой вдоль улицы, туда, где возле сточной канавы рыла носом землю свинья.

– Поймайте ее, – сказала женщина, – тогда посмотрим, что у меня для вас найдется.

– Да пошла она, – ругнулся Неттл, когда Тернер перевел ему выдвинутое условие. – Мы и попросили-то всего-навсего стакан воды. Пойдем возьмем сами.

Но Тернер, чувствуя, как им овладевает уже знакомое ощущение нереальности происходящего, не решился пренебречь мыслью о том, что женщина обладает некой сверхъестественной силой. В тусклом свете воздух вокруг ее головы, казалось, пульсировал в такт его собственному сердцебиению. Он прислонился к плечу Неттла, чтобы не покачнуться. Она предлагала ему хорошо знакомое испытание, противиться которому он от усталости не мог. По этой части у него был слишком большой опыт, и, находясь так близко от дома, он не собирался рисковать и попадаться в западню. Лучше проявить осторожность.

– Да черт с ней, давай поймаем эту свинью, – предложил он Неттлу. – Это займет всего несколько минут.

Неттл давно привык повиноваться решениям Тернера, поскольку в основном они бывали разумными, но сейчас, направляясь к свинье, пробормотал:

– Что-то с тобой не так, начальник.

Из-за волдырей на ногах шли они медленно. Хрюшка оказалась молодой, шустрой и свободолюбивой. К тому же Неттл ее боялся. Когда они загнали ее в угол у дверей какого-то магазинчика и она бросилась прямо на него, он с не таким уж притворным визгом отскочил в сторону. Тернер пошел попросить у женщины веревку, но никто не откликнулся на его зов, и он засомневался, не ошибся ли домом. Тем не менее теперь он был почему-то уверен, что если они не поймают свинью, то никогда не вернутся домой. У него снова начала подниматься температура, но дело было не в этом. Свинья казалась ему залогом удачи. В детстве Тернер много раз пытался убедить себя, что глупо пытаться предотвратить внезапную смерть мамы тем лишь, чтобы не наступать на расщелины в асфальте тротуара возле школьной игровой площадки. И все же он никогда на них не наступал – и мама осталась жива.

По мере того как они продвигались вперед, свинья отступала ровно настолько, чтобы оставаться вне пределов их досягаемости.

– Чтоб ее черти съели! – ругался Неттл. – Так мы ее никогда не поймаем.

Однако выбора не было. Тернер оторвал кусок провода с поваленного телеграфного столба и сделал петлю. Они преследовали свинью до границы курортной зоны, за которой начинался ряд одноэтажных домиков с маленькими палисадниками. Идя вдоль изгороди, они открывали все ворота справа и слева, потом сделали обходной маневр, чтобы оказаться в тылу у свиньи и гнать ее в обратном направлении, к дому. Как и предполагалось, свинья вскоре забрела в один из палисадников и начала рыть землю. Тернер закрыл ворота и, перегнувшись через изгородь, накинул петлю ей на шею.

На то, чтобы оттащить упирающееся и визжащее животное домой, ушли последние силы. К счастью, Неттл точно помнил, где живет хозяйка. Когда свинья была наконец благополучно водворена в свой крохотный загон, женщина вынесла им два глиняных кувшина с водой. Под ее неусыпным наблюдением, стоя на маленьком заднем дворе возле кухонной двери, они блаженно утоляли жажду. Даже когда им уже казалось, что животы у них вот-вот лопнут, они продолжали жадно глотать, впиваясь губами в края кувшинов. Потом женщина вынесла им мыло, полотенца и два эмалированных таза. Вода в тазу у Тернера, после того как он умылся, приобрела ржаво-коричневатый цвет. Корка засохшей крови, принявшая форму его верхней губы, отвалилась почти целиком. Покончив с мытьем, он ощутил приятную легкость воздуха, который ласково овевал кожу и проникал в ноздри. Грязную воду они выплеснули под купу львиного зева. Цветы, по словам Неттла, напомнили ему о родительском палисаднике и вызвали приступ тоски по дому. Цыганка наполнила их фляги водой и принесла каждому по литровой бутылке красного вина, по ломтю хлеба и кругу колбасы; все это изобилие они тут же затолкали в вещмешки. Когда они уже собирались уходить, женщина вспомнила о чем-то еще, снова пошла в дом и вернулась с двумя небольшими пакетами – в каждом было по дюжине засахаренных миндалин.

Они обменялись торжественными рукопожатиями.

– Мы будем помнить вашу доброту до конца своих дней, – сказал Тернер.

Женщина кивнула и, насколько он понял, произнесла:

– Моя свинья тоже будет постоянно напоминать мне о вас. – При этом выражение ее лица оставалось таким же суровым, и невозможно было понять, как следовало истолковать ее реплику: как оскорбление или как шутку. Считала ли она, что они недостойны ее доброты?

Тернер неловко попятился и, когда они уже шли по улице, перевел ее слова Неттлу. Капрал сомнениями не мучился.

– Она живет одна и обожает свою хрюшку. Все просто: она нам очень благодарна, – сказал он, после чего настороженно добавил: – Эй, начальник, ты хорошо себя чувствуешь?

– Отлично, спасибо.

Хромая из-за волдырей, они поплелись обратно к берегу, надеясь найти Мейса и поделиться с ним добытой провизией. Но Неттл считал, что поимка свиньи – честный повод для того, чтобы одну бутылку открыть немедленно. Его вера в здравомыслие Тернера была восстановлена. На ходу они передавали бутылку друг другу. Даже в густых сумерках черное облако над Дюнкерком различалось отчетливо. В противоположном направлении наблюдались вспышки от разрыва снарядов, сплошь, без промежутков, очерчивавшие линию обороны.

– Проклятые ублюдки, – сказал Неттл.

Тернер понял, что он имеет в виду военных, которых они видели возле походной канцелярии, и заметил:

– Они не смогут долго держать оборону.

– Нас здесь накроют.

– Поэтому мы должны – кровь из носу – завтра попасть на корабль.

Утолив жажду, они мечтали теперь поесть. Тернер представлял себе уютную маленькую комнату с квадратным столом, покрытым льняной зеленой скатертью, с фарфоровой французской масляной лампой, свисающей с потолка на шнуре, с разложенными на деревянной доске хлебом, сыром, колбасой, с бутылкой вина…

– Сомневаюсь, что там, на берегу, найдется подходящее место для ужина, – вздохнул он.

– Нас там обдерут в два счета, – согласился Неттл.

– Кажется, я знаю, что нам нужно, – сказал Тернер, вспоминая дом старой дамы.

Они двинулись по улице, расположенной позади знакомого бара. Взглянув на аллею, по которой недавно пришли сюда, они увидели людей, в сумерках двигавшихся на фоне последних бликов моря, а за ними чуть в стороне – темную массу, скорее всего представлявшую собой скопление солдат на берегу, а может, поросший травой песок или просто нагромождение дюн. Мейса там и днем-то найти было бы нелегко, а теперь и подавно. Они побрели дальше в поисках пристанища. Здесь собрались сотни солдат, многие шумными компаниями бродили по улицам, горланя песни и выкрикивая непристойности. Неттл предусмотрительно спрятал бутылку в вещмешок. Без Мейса они чувствовали себя менее уверенно.

Поравнявшись с отелем, в который попал снаряд, Тернер подумал: не поискать ли комнату здесь, а Неттлу пришла в голову мысль разжиться там постельными принадлежностями. Они вошли в здание через пролом в стене и в темноте стали перебираться через вывороченные кирпичи и рухнувшие балки, пока не наткнулись на лестницу. Но оказалось, что счастливая мысль посетила не только их, а еще десятки людей. Цепочка солдат стояла в очереди, чтобы подняться по лестнице, другая пробивалась вниз, волоча набитые конским волосом матрасы. На верхней площадке они видели лишь многочисленные обутые в тяжелые башмаки ноги, сновавшие туда-сюда, – там происходила борьба, слышалось кряхтенье и глухие удары кулаков по человеческой плоти. Вдруг раздался пронзительный крик, и несколько солдат с верхних ступенек повалились на тех, кто стоял внизу. Послышались смех и ругательства, упавшие поднимались, ощупывая руки и ноги. Но один, даже не пытаясь встать, лежал поперек лестницы в странной позе – ноги выше головы – и хрипло, почти беззвучно подвывал, словно спящий, которого мучает страшный сон. Кто-то поднес к его лицу зажигалку, стали видны оскаленные зубы и пена, застывшая в уголках губ. Человек Скорее всего сломал позвоночник, но никто ничего не мог сделать, и теперь одни перешагивали через него, уже обзаведясь одеялами и подголовными валиками, другие – направляясь за вещами вверх.

Тернер и Неттл выбрались из отеля и снова побрели прочь от берега, туда, где жила старая дама со свиньей. Электроснабжение из Дюнкерка, должно быть, отрезано, но сквозь просветы в плотно зашторенных окнах пробивался охряный свет то ли свечей, то ли масляных ламп. На противоположной стороне улицы солдаты колотили в двери, однако ожидать, что хоть одна из них откроется, было теперь бессмысленно. Именно в этот момент Тернеру пришло в голову рассказать Неттлу, какое место для ужина он хотел бы найти. Он приукрашивал для привлекательности, добавляя к прежним фантазиям двустворчатые французские окна, распахнутые на балкон с фигурной кованой решеткой, сплошь увитой глициниями, граммофон на круглом столике, покрытом зеленой скатертью из синели, и персидский ковер, наброшенный на шезлонг. И чем больше распалял он свое воображение, тем ближе казалась ему эта комната с балконом. Словно слова имели способность материализоваться.

Прикусив нижнюю губу и снова став похожим на озадаченного добродушного грызуна, Неттл дослушал его до конца и сказал:

– Я знаю, где это место. Разрази меня гром, я его знаю. Они стояли перед разбомбленным домом, подвал которого частично оказался под открытым небом и напоминал гигантскую пещеру. Схватив Тернера за рукав, Нетгл потащил его вниз по битым кирпичам. Он осторожно вел его через подвал в зияющую впереди черноту. Тернер понимал – это совсем не то место, но у него не было сил противиться неожиданной решительности Неттла. Впереди показался огонек, потом еще один и еще. Это курили уже нашедшие здесь убежище мужчины.

– Мать вашу! – послышался голос из темноты. – Проваливайте отсюда. Здесь и без вас полна коробочка.

Неттл чиркнул спичкой и поднял ее повыше. Повсюду, привалившись к стенам, сидели люди, причем большинство спали. Несколько человек лежали на полу прямо посередине, но место еще оставалось, и, когда спичка догорела, Неттл надавил Тернеру на плечо, заставив сесть. Выгребая из-под себя обломки кирпичей, Тернер почувствовал, что рубашка снова намокла. Должно быть, кровь или какая-то другая жидкость. Боли он в тот момент не чувствовал. Неттл накинул ему на плечи шинель. По ногам стало разливаться восхитительное ощущение легкости, и Тернер понял: ничто не заставит его сдвинуться с места этой ночью, как бы к этому ни отнесся Неттл. Монотонное раскачивание, к которому он привык за целый день беспрерывной ходьбы, передалось теперь полу. Тернер, чувствовал, как пол накреняется и взбрыкивает под ним в кромешной тьме. Теперь задача состояла в том, чтобы поесть, избежав угрозы нападения. Чтобы выжить, нужно стать эгоистом. Однако он ничего не предпринимал, в голове было пусто. Через какое-то время Неттл разбудил его, ткнув в бок, и вложил в руки бутылку с вином. Тернер сомкнул губы вокруг горлышка, запрокинул бутылку и отпил. Кто-то услышал бульканье.

– Эй, что у тебя там?

– Овечье молоко, – ответил Неттл. – Еще теплое. Хочешь?

Раздался харкающий звук, и что-то теплое и желеобразное шлепнулось Тернеру на тыльную сторону ладони.

– Ты, стало быть, богатенький, да? Другой голос прозвучал угрожающе:

– Заткнись. Дай поспать.

Беззвучным движением Неттл вытащил из вещмешка колбасу, разломил ее на три части и передал кусок Тернеру вместе с ломтем хлеба. Тернер растянулся на цементном полу во весь рост, накрылся с головой шинелью, чтобы никто не почувствовал запаха мяса и не услышал, как он жует, и, задыхаясь от спертого воздуха, ощущая, как острые осколки кирпича и гравия впиваются в щеку, стал поедать вкуснейшую в своей жизни колбасу. От лица еще шел запах ароматизированного мыла. Он вгрызался в хлеб, отдающий армейским брезентом, рвал зубами и сосал колбасу. Когда пища достигла желудка, тепло стало распространяться по груди и гортани. Ему казалось, что всю свою жизнь он только и делал, что шел по проклятой дороге. Закрывая глаза, Тернер видел бегущий навстречу асфальт и собственные ботинки, то появляющиеся в поле зрения, то исчезающие. Не переставая жевать, он время от времени на несколько секунд проваливался в сон, в иное измерение, превращался в уютно лежащую на его же языке засахаренную миндалину, сладость которой принадлежала нездешнему, миру. Он слышал, как люди жаловались на холод в подвале, радовался, что укрыт шинелью, и испытывал отеческую гордость за то, что не позволил капралам бросить шинели на дороге.

Еще одна группа солдат вошла в подвал, ища пристанища, и, так же как чуть раньше они с Неттлом, стала чиркать спичками. Он почувствовал враждебность по отношению к ним, его раздражал их западный просторечный акцент. Как все обитатели подвала, он хотел, чтобы они убрались отсюда. Но солдаты нашли место где-то у него в ногах. Он уловил запах бренди и возненавидел их еще больше. Вновь пришедшие шумно устраивались на ночлег, но, когда откуда-то от стены раздалось: «Деревенщина проклятая», – один из них метнулся на голос. Вот-вот готова была вспыхнуть потасовка, однако темнота и вялые протесты уставших «старожилов» позволили сохранить мир.

Вскоре тишину подвала нарушало лишь мерное дыхание и храп. Пол продолжал крениться то вправо, то влево, потом вошел в режим ритмичных колебаний, и Тернер снова, как тогда, в амбаре, обнаружил, что слишком возбужден, слишком устал и слишком переполнен впечатлениями, чтобы уснуть. Сквозь шинельное сукно он ощущал связку ее писем. Я буду ждать тебя. Возвращайся. Не то чтобы слова эти утратили смысл, но сейчас они его не трогали. Возникло ощущение, что два человека, ждущие встречи друг с другом, – это некая арифметическая сумма, лишенная эмоций. Ожидание. Один, ничего не делая, ждет, другой к нему приближается. Ожидание – грузное слово. Он чувствовал, как оно придавливает его своей тяжестью, словно грубая шинель. Все ждут – и тут, в подвале, и на берегу. И она ждет, да, ждет, но что из того? Он пытался вспомнить, каким голосом она произносила эти слова, но слышал лишь собственный, перекрываемый глухими ударами сердца, не мог даже представить себе ее лицо. Он попытался направить мысли в новое русло, как предполагалось, к счастливому концу. Все сложности куда-то исчезли, не надо было больше спешить. Брайони изменит показания, перепишет прошлое так, что виновный окажется безвинным. Но что есть вина в наши дни? Слово, которое ничего не стоит. Виновны все, и не виновен никто. Никого не спасет изменение показаний, ибо не хватит ни людей, ни бумаги, ни перьев, ни у кого не достанет ни терпения, ни спокойствия, чтобы записать показания всех свидетелей и собрать все факты. Да и свидетели тоже виновны. День за днем мы являемся свидетелями преступлений друг друга. Ты сегодня никого не убил? Но скольких ты оставил умирать? Здесь, в подвале, нас это не тревожит. Поспим – и все забудем. Брайони. Ее имя на вкус напоминало засахаренную миндалину, это казалось настолько странным и невероятным, что он даже усомнился: правильно ли он его запомнил. Как, впрочем, и имя Сесилии. Значит, он всегда принимал странность этих имен как нечто само собой разумеющееся? Даже на этом вопросе ему трудно было сосредоточиться. Здесь, во Франции, у него осталось столько незавершенных дел, что казалось почти разумным отложить возвращение в Англию, несмотря на то что уже упакованы чемоданы, его странные, тяжелые чемоданы. Если он оставит их здесь, никто их не увидит. Невидимый багаж. Нужно вернуться и снять мальчика с дерева. Однажды он это уже сделал. Он направился туда, куда никому другому не пришло в голову пойти, нашел мальчишек под деревом, посадил Пьерро на плечи, Джексона взял за руку и повел через парк. Как же тяжело! Он любил – Сесилию, двойняшек, успех, зарю и причудливо пламенеющий в ее лучах туман. И вдруг – такой прием! Теперь-то он пообвыкся с подобными вещами, они стали обыденными, но тогда, до того как душа его огрубела и замкнулась в немоте, когда это было еще внове, когда все еще было внове, он чувствовал очень остро. Его тронуло и то, что она подбежала к нему, уже стоявшему у открытой дверцы полицейской машины, и то, что она ему сказала. Я непорочен был и мил, / Когда тебя любил. [29]Значит, предстоит проделать в обратном направлении весь проделанный путь, снова пройти через все поражения, через осушенные и сумрачные болота, мимо строгого сержанта на мосту, через разбомбленную деревню, вдоль ленты дорог, на протяжении многих миль рассекающей холмистые поля, снова увидеть перевернутый грузовик на краю деревни, напротив обувного магазина, а в двух милях от него перелезть через забор из колючей проволоки, потом пройти через лес и поле, чтобы остановиться на ночь в амбаре у братьев-фермеров, а на следующий день в желтом утреннем свете в соответствии с указаниями дрожащей стрелки компаса поспешать через восхитительную местность с маленькими долинами, речками, роящимися пчелами и по узкой тропинке подняться к печальной сторожке путевого обходчика, Подойти к дереву. Выудить из дорожной грязи кусочки обгоревшей, разорванной одежды, клочки пижамы, потом опустить в могилу несчастного бледного мальчика и устроить скромные похороны. Симпатичный парень. Пусть виновный хоронит невинного, и пусть никто не меняет своих показаний. Где теперь Мейс, кто поможет рыть могилу? Отважный медведь, капрал Мейс. Вот еще одно незавершенное дело и еще одна причина, по которой он не может отсюда уехать. Он должен найти Мейса. Но прежде придется снова пройти много миль, чтобы достичь поля, по которому шли за плугом крестьянин с собакой, и спросить женщину-фламандку и ее сына, считают ли они его ответственным за свою смерть. Потому что порой человек в порыве самобичевания принимает на себя слишком много. Возможно, она скажет «нет» – по-фламандски. Ты пытался нам помочь. Ты не мог перенести нас обоих через поле. Близнецов мог тащить на закорках, а не нас – нет. Нет, ты не виноват. Нет.