Вторая республика. В 40-х годах XIX века Франция делает заметные успехи в промышленном развитии

В 40-х годах XIX века Франция делает заметные успехи в промышленном развитии. На место мануфактуры и кустарной промышленности становится капиталистическая фабрика. Наступает эпоха крупного машинного производства.

Чем дальше заходил этот процесс, тем все определеннее становились его главные следствия:

а) усиление враждебности между рабочим классом, с одной стороны, и буржуазией - с другой;

б) их общее недовольство режимом Июльской монархии. Промышленная буржуазия не желала терпеть политическую монополию финансовой аристократии. Рабочие не могли сносить далее ужасную нужду.

Два бедствия, соединившиеся в 1847 году, довели всеобщее недовольство до революции: первым бедствием был неурожай, вторым - мировой торговый и промышленный кризис.

Используя ситуацию, оппозиционные круги буржуазии требовали снижения избирательного ценза. Таким путем они надеялись завоевать для себя нижнюю палату.

Правительство прекрасно понимало эти намерения. Не желая никаких реформ, оно (в лице главы министерства историка Гизо) ответило оппозиции памятной фразой: «Обогащайтесь, и вы станете избирателями».

Предложения о расширении избирательного права Гизо называл «фанатизмом ума». «В 1789 году, - говорил он, - избирательная система провозгласила всеобщую подачу голосов... которую, однако, ни одна из партий не желала принимать в целостности; никто не допустит этого теперь».

Буржуазная оппозиция протестовала, но дело не шло далее выпадов в газетах и на специально устраиваемых банкетах. Очередной банкет после долгих колебаний был назначен на 22 февраля. Правительство опасалось, что эта демонстрация может разжечь народное недовольство. Депутат Токвиль пугал его картиной приближающейся революции. «Разве не видите вы, - говорил он в палате, - что политические страсти рабочего класса стали уже социальными страстями... что в головы рабочих все глубже проникает идея, которая направлена не против того или иного закона, не против того или иного министерства, нет, - она имеет в виду свалить все современное общество».

Поскольку речь шла о буржуазной оппозиции, правительство не стало прибегать к силе. После переговоров с устроителями банкета условились таким образом: приглашенные свободно прибудут на банкет, после этого полицейские комиссары предложат им разойтись: соответствующий протокол будет представлен в суд, который и решит, кто прав - оппозиция или правительство. Это был сговор, при котором обе фракции одного класса «сохраняли свое лицо». Стоило, однако, Луи Филиппу пожелать более твердых действий, и банкет был отменен.

Все последующие события были уже полной неожиданностью. 22 февраля - в день позорно отмененного банкета - в защиту избирательной реформы и против правительства Гизо поднялись рабочие предместья Парижа. Правительство, уже набившее себе руку на подавлении «мятежей», бросило против демонстрантов войска. Кавалерия и пехота атаковали безоружных и мирных людей, требовавших хлеба и реформы. В ответ на это Париж покрылся баррикадами. Борьба продолжалась весь следующий день. В надежде устоять Луи Филипп дает отставку Гизо, выражает согласие на реформу. Слишком поздно!

В кровавом сражении восставшие захватывают Тюильри, королевский дворец. Но короля в нем уже не было: отрекшись от престола, он бежал, спасая жизнь. Его трон выволокли на площадь и сожгли на огромном костре. Франция во второй раз сделалась республикой.

Завоевав республику, рабочие надеялись, что она будет ^социальной, как тогда говорили, то есть обеспечит их достаточным заработком, в первую очередь позаботится об их старости, образовании для детей и т.д. Эти надежды были обмануты.

Учредительное собрание, открывшееся 4 мая, порвало со всеми социальными иллюзиями февральской революции. Оно напрямик провозгласило буржуазную республику, и только ее.

Временное правительство, образованное из лидеров буржуазной оппозиции, позаботилось о том, чтобы состав Учредительного собрания был строго буржуазным.

Министр внутренних дел писал префектам: «Вы меня спрашиваете относительно Ваших полномочий, особенно на предстоящих выборах. Отвечаю на это просто: вы - органы революционного правительства, поэтому полномочия Ваши безграничны (!) и Вы должны применить их для того, чтобы из предстоящих выборов республика вышла победительницей*. Префекты немедленно взялись за дело. Все кандидаты в депутаты исходили от правительства, были, что называется, «официальными». Отсюда и состав Учредительного собрания.

Рабочие вновь восстали, на этот раз не вместе с буржуазией (как в феврале), а против нее. В этом великое историческое значение июньской баррикадной борьбы. Впервые в истории антагонизм буржуазии и пролетариата раскрылся во всей его непримиримости. Как мы теперь видим, через этот антагонизм нужно было пройти, пройти до крайности, чтобы оба класса - пусть через столетие - убедились в возможности некоего социального мира, как он утвердился - при всех возможных оговорках - в передовых странах Европы, Америки и даже Азии.

Поводом к восстанию послужила намеренная ликвидация Национальных мастерских, дававших заработок тысячам безработных. Уволенные должны были отправиться на работу в провинцию (где они были менее опасны для правительства). На просьбу рабочих отменить распоряжение, правительство пригрозило применением сипы. «Прекрасно, - ответил на это глава рабочей делегации Пюжоль. - Мы знаем теперь то, что хотели знать».

Выйдя на площадь, где его ждали рабочие Парижа, Пюжоль сказал: «Вы отдали республике три месяца нужды и за это вы получили три месяца измены... Они заплатят за нее».

«Клянемся», - ответила площадь. «Завтра в шесть часов утра», - крикнул Пюжоль, и толпа повторила этот призыв. «Факелы погасли, - пишет историк Эритье, - и кругом воцарилась могильная тишина. Восстание, это страшное июньское восстание началось».

Сражение продолжалось пять дней. Баррикады, начинаясь в предместьях города, упорно продвигались к центру, к городской ратуше. Правительство поручило расправу над восставшими генералу Кавеньяку. По выражению одного из министров, оно решило «устроить бойню».

Восстание было стихийным. Никто его не готовил. Не было ни определенного плана действий, ни ясной программы, ни руководящего центра. Тем не менее 24 июня по баррикадам стали передавать списки предполагаемого правительства: в нем были имена социалиста Луи Блана, коммуниста-утописта Кабе, стойкого революционера О. Бланки, рабочего Альберта, но также Луи Бонапарта и некоторых Других.

Утром 25 июня стало ясно, что правительство, обладая огромным перевесом сил, побеждает. Тем не менее восставшие не помышляли о сдаче. «К себе на баррикады они привели своих жен и детей, - рассказывает свидетель борьбы, - «мы не можем их кормить, так пусть они умрут вместе с нами». Женщины бросались навстречу штыкам. «Вы убили наших мужей и братьев - убейте же и нас».

Последним бастионом оставалось славное Сент-Антуанское предместье. Здесь восставшие вывесили плакат, определявший цели борьбы, как их тогда понимали: «Мы хотим социальной и демократической республики. Мы хотим самодержавия народа». Здесь гордо отвергли предложение о «примирении». Повстанцы соглашались сложить оружие, если будет распущено Учредительное собрание, войска выведены из города, и при том непременном условии, что «народ сам выработает себе конституцию».

Утром 26 июня сражение прекратилось, но повсюду расстреливали захваченных в плен повстанцев - в казармах, в каменоломнях и многих других местах. Отличилась в зверствах буржуазная Национальная гвардия, приводившая на расстрел сотни человек. Трупы сбрасывали в Сену, и та уносила их в море.

В февральских боях парижский пролетариат потерял более 5 тыс. человек убитыми и ранеными. В июне одних убитых было, по оценке английских газет, не менее 50 тыс. человек. Более З тыс. повстанцев было хладнокровно перебито после восстания. Не менее 15 тыс. человек было сослано без суда.

Правительство до конца выполнило свой подлый замысел, начатый роспуском Национальных мастерских».

На стороне буржуазной республики, писал пристально наблюдавший за описанными событиями К. Маркс, стояли финансовая аристократия, промышленная буржуазия, средние слои, мелкая буржуазия, армия, организованный в мобильную гвардию люмпен-пролетариат, интеллигенция и, наконец, крестьянство.

«Парижский пролетариат имел на своей стороне только самого себя»2.

Террор еще продолжал свирепствовать, когда Учредительное собрание возобновило обсуждение новой конституций.

I. Конституция 1848 года объявляла Францию республикой, девизом которой был «семья, труд, собственность и общественный порядок».

Это была, разумеется, буржуазная республика да еще такая, которая отразила на себе все только что пережитые страхи перед победой «анархизма, социализма и коммунизма».

Законодатели хотели было написать: «Собственность, семья, религия, порядок», но написали «труд», надеясь, что эта уловка гарантирует им «классовый мир». Из текста конституции вытекало, что под «правом на труд» понимается не более чем «равенство в отношениях менаду рабочим и хозяином» и организация «общественных работ, предназначенных доставлять занятия безработным». И это говорилось после разгона Национальных мастерских!

Впрочем, уже по ходу прений было ясно, что ни Собрание, ни те, кто последует за ним, не намерены держаться «права на труд» ни в каком виде. Даже те, кто его защищал, согласились главным образом на «обещания, которые были сделаны в феврале», или взывали к «состраданию», как это прозвучало в речи главы временного правительства Ламартина.

Выступивший против «права на труд» Тьер - тот, кто потом «войдет в историю» залитый кровью парижских коммунаров, - ушел с трибуны, награжденный бурной овацией.

И действительно, все, что было написано в конституции о «труде», осталось пустой фразой.

II. Конституция оставила неприкосновенными всю старую организацию управления, муниципалитеты, суд и армию. Кое-какие изменения, внесенные ею, касались не содержания, а оглавления, не вещей, а названий.

III. Самым существенным из новшеств было узаконение всеобщего мужского избирательного права. Отменить его Учредительное собрание не решалось. Но зато был введен ограничительный пункт - шесть месяцев оседлости.

В 1850 году ценз оседлости был увеличен до трех лет, и это - наряду с нарочито сложной процедурой его установления - выбросило из избирательного корпуса три миллиона граждан, главным образом бедняков (поденщиков, батраков, сезонных рабочих).

IV. Учредительное собрание позаботилось начинить конституцию 1848 года мнимодемократической фразеологией. И каждый раз вслед за торжественным провозглашением очередной свободы следовала оговорка, ее ограничивавшая или сводившая на нет.

Вот соответствующие примеры:

«Преподавание свободно. Свободой преподавания можно пользоваться на условиях, предусмотренных законом, и под верховным надзором государства» (гл. 2 ст. 9). Или:

«Граждане имеют право объединяться в союзы, организовывать мирные и невооруженные собрания... высказывать свое мнение в печати...»

Можно было ожидать по такому началу, что тем самым будет отменен ненавистный закон Ле-Шапепье, упразднятся цензура и предварительные разрешения на проведение собраний, испрашиваемые у полиции.

Но вторая часть статьи гласила: «Пользование этими правами не знает иных ограничений, кроме равных прав других и общественной безопасности».

«Каждый параграф конституции, - справедливо писал Маркс в «Восемнадцатом брюмера», - содержит в самом себе... свою собственную верхнюю и нижнюю палату: свободу - в общей фразе, упразднение свободы - в оговорке».

V. Руководствуясь доктриной «разделения властей», конституция поручает издание законов Национальному собранию, исполнительную власть - президенту республики.

Национальное «собрание» решено было сделать однопалатным. Большинство конституционалистов принадлежало к буржуазным республиканцам, и они опасались создавать верхнюю палату, обычно промонархическую.

Для выборов президента республики был определен тот же порядок, что и для выборов Национального собрания: всеобщее голосование - плебисцит.

Решение это стоило многих прений. Осторожные предлагали, чтобы «министра-президента» избирало и смещало Национальное собрание. Это предложение было отвергнуто. Оно противоречило разделению властей, которое конституция объявляла «первым условием свободного правительства».

Еще большее значение имели политические соображения. Глава исполнительной власти должен был надежно обеспечить «общественный порядок», то есть, говоря яснее, пресекать в самом зародыше не только «июнь», но и «февраль». Эти люди считали «законной» и «допустимой» только ту революцию, которая, разумеется, привела к власти их самих.

Прямые выборы (при тайной подаче бюллетеней) создавали президенту тот же авторитет «народного избранника», что и самому Национальному собранию. У республики оказывалось «две головы», и президент мог в любое время противопоставить себя Национальному собранию.

Грызня между законодательной и исполнительной властями была неизбежна, ее предвидели. «Игра конституционных сил», - так назвал эту систему смещенный и озлобленный Гизо.

В руках президента оказывались все средства исполнительной власти: он раздавал должности, в том числе офицерские, от него зависели органы местного самоуправления, ему фактически подчинялись вооруженные силы (включая Национальную гвардию).

Призрак «18 брюмера» преследовал Учредительное собрание, но оно дало себя убедить в том, что эти страхи напрасны. Ламартин говорил: «Чтобы решиться на акт восемнадцатого брюмера, необходимы две вещи: долгие годы террора в прошлом (имелась в виду якобинская диктатура) и такие победы в будущем, какие были при Маренго». Это рассуждение, по виду такое глубокомысленное, служит (в свете позднейших событий) иллюстрацией к давно известному афоризму насчет того, что единственным уроком истории является тот, что из нее не извлекают уроков. Наделив президента республики всеми атрибутами королевской власти (вплоть до права помилования). Собрание, несмотря на успокоительные речи, терзалось страхом за будущее.

Время от времени депутаты обращали свои взоры на Луи Наполеона, племянника великого Бонапарта. Пять департаментов голосовало за это ничтожество, отдав ему 300 тысяч голосов. Из всех депутатов Собрания он был самым вероятным претендентом на пост президента.

Было постановлено ( 68 конституции), что всякая попытка президента распустить Собрание есть государственная измена; судьям Верховного суда поручалось в этом случае «немедленно собраться» для суда над президентом: сказывались привычка к пустому разглагольствованию и меньше всего - понимание реальной опасности.

Не прошло и четырех лет как конституция 1848 года была навеки похоронена. То, что от нее осталось в качестве изобретения, проложившего себе дорогу по всему континенту, - это осадное положение (Ст. 106).