Статья 9. Статья содержит перечень поступков, которые стали расцениваться с точки зрения церковного права как преступления

Статья содержит перечень поступков, которые стали расцениваться с точки зрения церковного права как преступления. Устав кн. Владимира не определяет меру наказания за эти деяния.

Можно было бы предположить, что приглашенные на Русь византийские церковные иерархи принесли вместе с новой религиозной системой и новую правовую систему. Действительно, в русские Кормчие книги неизменно включались такие законодательные акты, как Эклога – византийский законодательный свод VIII в., Закон Судный людем – южнославянская переработка Эклоги, дополненная покаянными правилами¹³⁶ [Закон Судный людем. Краткая редакция. Под ред. акад. Тихомирова М. Н. М., 1961, с. 24], Прохирон – византийский свод законов конца IX в. (879 г.), а также извлечения из Пятикнижия Моисея¹³⁷ [Ключевский В. О. Соч., М., 1956, т. 1, с. 209-210]. Эклога и Прохирон – скорее светские законодательные своды, содержащие нормы гражданского, семейного и уголовного права. В них отсутствуют указания на собственно церковные наказания – епитимии, отлучение, содержащиеся в канонических источниках права. Церковные наказания налагались в Византии наряду со светскими. А в Эклоге и в Прохироне широко представлены как членовредительные наказания (отсечение руки, отрезание носа, оскопление и т. п.), так и смертная казнь. Включение таких законов в русские Кормчие книги служило скорее цели ознакомления русских судей с византийскими законодательными образцами (наряду с национальными законами), чем цели придания им обязательной силы закона. Соглашаясь с М. Н. Тихомировым, «можно сомневаться в том, что юридические нормы Закона Судного людем с их строгими византийскими наказаниями применялись в русской юридической практике XI–XIII вв.»¹³⁸ [Закон Судный людем, Краткая редакция, 23]. Хорошо известно летописное сказание о том, как приглашенные на Русь византийские епископы предложили князю Владимиру ввести за некоторые преступления смертную казнь. Князь Владимир поначалу согласился, но вскоре вынужден был отказаться от несвойственных Древней Руси жестоких наказаний и вернуться к денежным взысканиям, что соответствовало и интересам самого князя. Очевидно, что византийская система наказаний не соответствовала русской обычно-правовой системе наказаний. Ведь ей, как это видно из Русской Правды, несвойственны ни членовредительные наказания, ни месть по принципу талиона, ни смертная казнь. Это несоответствие византийской системы наказаний русским обычаям, по-видимому, и привело к отсутствию в Уставе князя Владимира указаний на какие бы то ни было наказания вообще. Определенная система наказаний появляется в более позднем памятнике церковного права – Уставе кн. Ярослава. И хотя отсутствие собственных санкций в Уставе кн. Владимира не означает применения византийских наказаний, все же важно знать, с какими мерками пришли на Русь византийские служители церкви.

Нормы ст. 9 имеют, таким образом, двоякое значение – материальное и процессуальное. С одной стороны, они объявляют общественно опасными такие поступки, которые не рассматривались как преступления русским обычным правом; с другой – определяют подведомственность таких дел церковным судам.

Церковь стремилась к тому, чтобы брак заключался на всю жизнь и в идеале оставался бы нерасторжимым. Брак мог быть расторгнут лишь в исключительных случаях, причем лишь после церковного судебного разбирательства. Обоснованием нерасторжимости брака служили книги Священного писания Ветхого и Нового завета: книга Бытие (гл. 2, ст. 21–25; гл. 3), Евангелие от Матфея (гл. 19, ст. 1 –12), Евангелие от Марка (гл. 10, ст. 1–12), Евангелие от Луки (гл. 16, ст. 18). Не вдаваясь в подробности канонического учения о браке, следует заметить, что даже не все христианские церкви признают вышеуказанные ссылки на Библию достаточным обоснованием нерасторжимости брака. Но тем не менее определенный смысл в возведении в закон этого принципа есть. Люди должны были привыкнуть к мысли, что брак почти нерасторжим, и стремиться выработать такие нормы поведения, которые бы позволили супругам ужиться. Это способствовало проявлению более бережного отношения их друг к другу. Но нельзя не заметить, что задача устранения антагонизма при таких условиях могла быть решена лишь путем усмирения природных страстей.

Трактовка термина смилное как внебрачной связи мужчины и женщины не является общепризнанной. Е. Е. Голубинский, например, выводил понятие смилное от слова мило (приданое) и подразумевал здесь тяжбы из-за приданого¹³⁹ [Голубинский Е. Е. История русской церкви, т. I, полутом I. М., 1901, с. 531]. А. С. Павлов же объединял рядом стоящие слова ст. 9 и понимал под смилным заставаньем – «брачный сговор с назначением неустойки»¹⁴⁰ [Павлов А. С. Курс церковного права, Св.-Тр. лавра, 1902, с. 138]. Но следует заметить, что термин, производный от слова «заставанье», употребляется также в словосочетании в ст. 9 или кого застануть с четвароножиною. Однако ни о каком «брачном сговоре» с четвароножиною говорить не приходится. Поэтому представляется более убедительным мнение К. А. Неволина, согласно которому смилное должно означать «любовную связь между лицами, как соединенными, так и несоединенными браком». При выдвижении такого объяснения К. А. Неволин осуществил сравнительный анализ других славянских языков, что помогло ему выяснить действительное значение слова смилное. При этом он оставался далеким от категоричности и допускал, что слово смилное означало не самомостоятельный состав преступления, а служило прилагательным к слову заставанье, но при этом, как он верно заметил, мысль законодателя, по существу, не изменяется¹⁴¹ [Неволин К. А. О пространстве церковного суда в России до Петра Великого – Полн. собр. соч., т. VI, Спб., 1859, с. 282]. И. И. Срезневский переводил слово смило как приданое, но словосочетание смилное заставанье предлагал переводить как прелюбодеяние¹⁴² [Срезневский И. И. Материалы для словаря древне русского языка, т. III, Спб., 1912, стб. 443].

Думается, что смилное все же может быть выделено в самостоятельный состав преступления – не освященную церковью совместную жизнь мужчины и женщины. Определенным аргументом в пользу раздельного толкования понятия смилное и заставанье является употребление в одном из списков Крестининского вида (в вариантах он обозначен ИК) понятий смилные и застатье в разных числах: во множественном и единственном. По-видимому, составитель расценивал их как разные составы преступлений, поскольку не согласовал числа.

Таким образом, церковь стала признавать половую жизнь лишь в освященном ею браке и пресекать внебрачные связи. Согласно книге Исход (гл. XXII, ст. 16–17), внебрачная половая связь с девицей влекла следующие последствия: Если обольстит кто девицу необрученную и переспит с нею, пусть даст ей вено (и возьмет ее) себе в жену; а если отец не согласится (и не захочет) выдать ее за него, пусть заплатит (отцу) столько серебра, сколько полагается за вено девицы. По византийским законам, добрачная связь влекла аналогичные последствия для мужчины: если он принадлежал к числу состоятельных, то должен был заплатить соблазненной им девушке литр золота; если он был среднего достатка – половину своего состояния; если бедный, то должен был быть высечен, острижен и выслан. Этих последствий можно было избежать лишь в случае заключения брака (Эклога, тит. XVII, ст. 29, аналогичные установления есть и в Прохироне). Очевидно, что природное влечение людей направлялось церковью в русло брачной жизни. Следует сказать, что наряду со стремлением к достижению нравственных целей церковноправовые нормы о браке были направлены на обеспечение господства церкви над массой. Семья – устойчивая общность людей. Общество составлялось из однородных социальных клеток. Если учесть, что, согласно церковным правилам, муж и жена должны были исповедоваться у одного и того же духовного лица¹⁴³ [Заповедь св. отець ко исповедающимся сыном и дщерем, ст. 22. – Голубинский Е. Е. История русской церкви, т. I, пол. I, с. 513], то станет ясным механизм управления семьей, а через нее – и массой.

Согласно книге Второзаконие (гл. XXII, ст. 22), если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно предать смерти обоих... А если муж тяготился лишь подозрениями о неверности своей жены, но не имел четких улик, то, согласно книге Чисел (гл. V, ст. 11–31), ему предлагалось передать ее в руки священнослужителей для испытания с помощью хитроумных ордалий. Предполагалось, что, подвергнув жену ревнивого мужа испытаниям, можно было получить четкие доказательства ее прелюбодеяния либо верности.

Устав кн. Владимира не указывал на последствия заставанья, по византийским же законам прелюбодеи подвергались отрезанию носа, после чего брак прелюбодейки подлежал расторжению, а прелюбодею, наоборот, запрещалось разлучаться с женою. Причем, если муж прелюбодейки знал о ее связи с другим мужчиной и допускал это, его следовало высечь и изгнать (Эклога, тит. XVII, ст. 27–28).

Е. Е. Голубинский и К. А. Неволин относят слово пошибанье к словам промежи мужем и женой о животе, поскольку слово умычка вставлено в тексте использованного ими списка над строкой¹⁴⁴ [Неволин К. А. О пространстве церковного суда., с. 121]. Но более вероятным кажется мнение А. С. Павлова, согласно которому пошибанье представляет самостоятельный состав, означающий изнасилование чужой жены или дочери¹⁴⁵ [Павлов А. С. Курс церковного права, с. 138]. Пошибанье как самостоятельный состав преступления встречается и в Уставе кн. Ярослава (ст. 3 Краткой ред.), и в договоре Новгорода с немцами (ст. 7)¹⁴⁶ [Памятники русского права. Вып. второй, с. 125].

Согласно книге Второзаконие (гл. XXII, ст. 28–29), изнасилование влекло за собой следующие последствия: Если кто-нибудь встретится с девицею необрученною, и схватит ее и ляжет с нею и застанут их, то лежавший с нею должен дать отцу отроковицы пятьдесят (сиклей) серебра, а она пусть будет его женою, потому что он опорочил ее; во всю жизнь свою он не может развестись с нею. Очевидно, наряду со штрафом в качестве наказания расценивалось и навязывание жены. Изнасилование же обрученной девицы каралось смертной казнью (Второзаконие, гл. XXII, ст. 25–27). По византийским законам изнасилование каралось отрезанием носа (Эклога, тит. XVII, ст. 30).

В Повести временных лет описаны языческие обычаи славян, в том числе и умычка, являвшаяся обычной формой вступления в брак. Причем умычке предшествовала предварительная договоренность жениха с невестой. Церковь стала вести борьбу с языческими браками, поскольку в результате заключения браков вне церкви масса выходила из-под влияния священнослужителей.

Фраза промежи мужем и женою о животе может быть прочтена, по мнению А. С. Павлова, как пря межи мужем и женой¹⁴⁷ [Павлов А. С. Курс церковного права, с. 139]. Подобные дела нетипичны для церковного суда. В основном церковь сосредоточивала внимание на регулировании личных неимущественных отношений супругов, т. е. на духовной стороне брака. Имущественные же отношения регулировались светской властью. Но следует обратить внимание на то, что Русская Правда регулирует имущественные отношения в семье лишь применительно к наследственному праву. В Уставе же кн. Владимира имеются в виду, очевидно, споры об имуществе при жизни супругов.

В племени или в сватьстве поимуться – нарушение запрета половых отношений в кругу близких родственников и свойственников. Этот запрет основывается на книге Левит (гл. XVIII, ст. 6–21; гл. XX, ст. 10–21), где предусматриваются за его нарушение очень суровые наказания, в основном в виде смертной казни.

Запрет был вызван стремлением исключить половые влечения сына к матери, брата к сестре и т. д. Соблюдение запрета способствовало сохранению мирных отношений в семье, если ее понимать в широком смысле, как объединение не только близких родственников, но и проживающих вместе с ними свойственников. Следует заметить, что нарушения запрета так называемых кровосмесительных связей сурово карались по византийским законам. Вступающие в половые отношения родители и дети или братья и сестры подлежали смертной казни, другие родственники, а также свойственники – отрезанию носа (Эклога, тит. XVII, ст. 33; аналогичные положения содержатся и в более поздних законах).

Ведьство, зелинничьство, потворы, чародеяния, волхования: все это подлежало суду церкви по крайней мере по двум причинам. С одной стороны, церковь стремилась изучить и использовать всевозможные способы исцеления людей или психологического воздействия на массы. Но помимо накопления знаний церковь преследовала и другую цель. Отстраняя лиц, обладающих известным влиянием на людей, церковь стремилась оградить свою собственную монополию воздействия на массы, поскольку люди, обладающие способностью исцелять, могли, с церковной точки зрения, составить определенную конкуренцию священнослужителям или даже Иисусу Христу. Таким образом церковь пыталась оберегать массы от веры в новых пророков и исцелителей.

В книге Второзаконие (гл. XIII, ст. 1–5) содержатся следующие предостережения: Если восстанет среди тебя пророк, или сновидец, и представит тебе знамение или чудо, и сбудется то знамение или чудо, о котором он говорил тебе, и скажет притом: пойдем вслед богов иных, которых ты не знаешь, и будем служить им, – то не слушай слов пророка сего, или сновидца сего; ибо чрез сие искушает вас Господь, Бог ваш, чтобы узнать, любите ли вы Господа, Бога вашего, и от всей души вашей... Далее говорится о предании этих пророков смерти. В книге Левит предписываются аналогичные последствия для волхвов: Мужчина ли или женщина, если они будут вызывать мертвых или волхвовать, да будут преданы смерти: камнями должно побить их, кровь их на них (Левит, гл. XX, ст. 27).

Врачевание допускалось только под эгидой церкви. Недаром, согласно ст. 16 Устава кн. Владимира, лечець отнесен к церковным людям. По византийским законам колдуны и знахари подлежали казни мечом (Эклога, тит. XVII, ст. 43). Церковь пыталась жестоко расправляться с волхвами и на Руси. Новгородская летопись сохранила рассказ о сожжении четырех волхвов в 1227 г.: Сожгоша вълхвы 4, творяхуть е потворы деюще, а бог весть¹⁴⁸ [Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М.-Л., 1952, с. 65]. Как подметил Я. Н. Щапов, даже сам летописец сомневался в справедливости этой кары по отношению к волхвам¹⁴⁹ [Щапов Я. Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси, с. 48].

Урекания три: бляднею и зельи, еретичьство – К. А. Неволин усматривает в этих словах «укоризну или обвинение в незаконном сожительстве», зелейничестве или еретичестве¹⁵⁰ [Неволин К. А. О пространстве церковного суда…, с. 282]. Но, по всей видимости, справедливое обличение в поступках, которые стали рассматриваться церковью как противозаконные, не должно было подлежать пресечению, а скорее, наоборот, должно было поощряться церковью. Вероятно, подлежали пресечению не соответствующие действительности упреки, клеветнические наговоры. Именно так переводит слово урекание И. И. Срезневский: «Наговор, нарекание, осуждение наговором, клеветою»¹⁵¹ [Срезневский И. И. Материалы для словаря…, т. III, стб. 1261]. Обращает на себя внимание тот факт, что перечисленные в статье дела стали рассматриваться как преступные лишь после того, как на них стала распространяться юрисдикция церкви.

Зубоежа – В. И. Сергеевич и М. Ф. Владимирский-Буданов понимают под зубоежей укусы во время драки. Такое представление вытекает из сравнения Устава кн. Владимира с Уставом кн. Ярослава, в котором прямо указывается на случай драки с укусами (ст. 30 Устава кн. Ярослава Краткой редакции). А. С. Павлов, пытаясь выяснить, почему зубоежа была отнесена к церковному суду, высказал предположение, что под зубоежей следует понимать не простой укус, а соединенный с особенною волшебною силою, которая причиняла укушенному вред, порчу¹⁵² [Павлов А. С. Курс церковного права, с. 142].

В. Н. Грибовский, специально исследовавший этот вопрос, попытался доказать, что под зубоежей следует понимать звероядину, т. е. запрет церкви употреблять в пищу животных, задушенных собаками во время охоты¹⁵³ [Грибовский В. Н. Что такое «зубоежа» как преступление. Спб., 1905]. Обоснованием этого запрета В. Н. Грибовский считал ссылки на Ветхий завет, в котором сказано: Только плоти с душею ее, с кровью ее, не ешьте (Бытие, гл. 9, ст. 4). Но следует заметить, что между зубоежей и звероядиной мало общего. Пожалуй, не лишено смысла осторожное замечание К. А. Неволина, согласно которому под зубоежей имеется в виду вампир, т. е. «мертвец, который по суеверному представлению, высасывает кровь у людей»¹⁵⁴ [Неволин К. А. О пространстве церковного суда…, с. 279]. Действительно, смысл этого слова не совсем ясен. Возможно, К. А. Неволин не так уж неправ, только речь, пожалуй, должна идти не о мертвеце, а о живых людях–людоедах. Магический каннибализм был широко распространенным явлением на низших ступенях развития человечества. Что касается вышеприведенного мнения В. И. Сергеевича и М. Ф. Владимирского-Буданова, то их трактовка зубоежи как пристрастия к укусам тоже не противоречит вышеприведенному объяснению.

Или сын отца бъеть, или матерь, или дчи, или снъха свекровь – в других списках той же Синодальной редакции эта фраза выглядит более четко, в частности в списках Румянцевского извода значится: ...или сын отца биеть, или дочка матерь, или сноха свекров. Обоснованием отнесения к церковному суду названных дел являлось слово бога, обращенное к Моисею: Кто ударит отца своего или свою мать, того должно предать смерти (Исход, гл. 21, ст. 15). Обращает на себя внимание то, что законодатель указал в данной статье на такие пары, ссоры среди которых проистекают на почве однотипных мотивов. Эта мотивация прекрасно раскрывается в русском эпосе, в частности в былине «Бой Ильи Муромца с сыном». Основным мотивом былины является мотив ревности сына к отцу и готовность убить отца на почве влечения к матери. После неудачного покушения на жизнь отца сын убивает мать, будучи не в силах совладать с собой. Трагедия завершается убийством Ильей Муромцем своего сына.

Братя или дети тяжються о задницю – судя по ст. 108 Русской Правды, дела о наследстве решались князем. В Уставе же кн. Владимира они отнесены к компетенции церковного суда. По-видимому, в XI в. этот вопрос еще не был четко урегулирован. Вероятно, по обычному праву, нашедшему отражение в Русской Правде, дела о наследстве решались князем. Впоследствии церковь, по-видимому, стала стремиться отвоевать эту категорию дел, распространить на них свою юрисдикцию, ссылаясь при том на книгу Чисел (гл. XXVII, ст. 1 –11). Интерес к делам такого рода мог обусловливаться тем, что споры о наследстве нередко раскрывали тайны внутрисемейных отношений; кроме того, рассмотрение подобных дел давало церкви статью доходов.

Не только в XI в., но и в более позднее время существовала путаница в вопросе о подсудности этих споров. Как подметил В. О. Ключевский, внук Владимира Мономаха – Всеволод в своем Уставе о церковных судах, людях и мерилах торговых упомянул о том, что поначалу он сам рассматривал имущественные споры между детьми от одного отца и разных матерей. Но, не будучи уверенным в правильности своих поступков, он предписал впредь рассматривать такие дела епископам¹⁵⁵ [Ключевский В. О. Соч., т. I, с. 260; ср.: Павлов А. С. Курс церковного права, с. 143-144. Текст Устава кн. Всеволода см.: ДКУ, с. 158, ст. ст. 24-25].

Церковная татба, мертвеци сволочать, крест посекуть или на стенах режють, скот или псы, или поткы без великы нужи въведет, или ино что неподобно церкви подееть – все это посягательства на церковное имущество, символику и порядок в церкви.

По византийским законам кража в церкви каралась ослеплением, если совершалась в алтарной части, или сечением, острижением и изгнанием – если совершалась в нефе (Эклога, тит. XVII, ст. 15).

По этим же законам разграбление могил каралось отсечением руки (Эклога, тит. XVII, ст. 14, то же самое предусматривалось и Прохироном, и другими более поздними законами).

Согласно 88 правилу Трулльского собора, введение скота в церковь запрещалось под страхом отлучения (Древнеславянская кормчая XIV титулов без толкования, т. I, вып. I, с. 195–196). Это правило было переработано в Уставе кн. Владимира в соответствии с русской действительностью, что выразилось в указании на псы и поткы.

Или два друга иметася бити, единого жена иметь за лоно другого и роздавить – в этой фразе, по-видимому, заключен казус, когда два друга станут биться, а жена одного из них схватит другого за гениталии и повредит их.

Основанием включения этого состава в Устав кн. Владимира являлась, по-видимому, одна из заповедей Моисея: Когда дерутся между собою мужчины, и жена одного (из них) подойдет, чтобы отнять мужа своего из рук бьющего его, и протянув руку свою, схватит его за срамный уд, то отсеки руку ее: да не подащит (ее) глаз твой (Второзаконие, гл. 25, ст. 11–12).

Или кого застануть с четвароножиною – обнаружение скотоложства. Запрет устанавливается церковью на основании слова бога, открытого Моисею: Кто смесится со скотиною, того предать смерти, и скотину убейте. Если женщина подойдет к какой-нибудь скотине, чтобы совокупиться с нею, то убей женщину и скотину: да будут они преданы смерти, кровь их на них (Левит, XX, 15–16). По византийским законам смертная казнь заменялась оскоплением (Эклога, тит. XVII, ст. 39; аналогичные положения повторяются и в более поздних законах). Таким образом, пресекая отклонения, церковь направляла влечение людей в русло брака.

Или кто молиться под овином, или в рощеньи, или у воды – речь идет о церковном суде над теми, кто не покончил с пережитками языческих обычаев. В данном контексте перечислены собственно древнерусские языческие обычаи; у иных язычников они могли отличаться своеобразием, что не влияло на воинственность церкви по отношению к ним. Причем эта воинственность характерна была не только и не столько для христианской церкви, сколько для иудейской. Но заповеди, переданные богом через Моисея, почитались и христианской церковью.

Б. А. Рыбаков упоминает о культе Сварожича (бога огня) под овином, где зажигали огонь для просушки снопов¹⁵⁶ [Рыбаков Б. А. Язычество древних славян, М., 1981, с. 34]. Оберегая снопы от уничтожения огнем, славяне бросали в него необмолоченный сноп ржи как жертву огню.

Или девка детя повьржеть – данная фраза понимается И. И. Срезневским как девка дитя родит, но слово повьржеть может означать, согласно словарю И. И. Срезневского, также «бросит, покинет, оставит». Такое понимание слова повьржеть вытекает из летописного сказания: И поведаши Володимиру яко повержень есть на торговищи и посла тысяцького, и приеха, види повержена Игоря мртвого (Ипатьевская летопись под 6655 г.). Очевидно, что фраза может означать также случаи, когда «девка» избавится от младенца, а если толковать фразу расширительно, то речь может, вероятно, идти и об избавлении от плода. В пользу расширительного толкования фразы можно сослаться на следующие древнерусские документы: «Поучение новгородского архиепископа Ильи-Иоанна», в котором содержится недвусмысленная фраза: Егда жена носит в утробе, не велите ей кланяться на коленях, ни рукою до земли, ни в великыи пост: от того бо вережаються и изметают младенца¹⁵⁷ [РИБ, т. VI. Спб.; 1908, с. 363, ст. 16], а также «Заповедь святых отець ко исповедающимся сыном и дщерем», предусматривающую наказание женщине, которая свой плод зелья ради извережет¹⁵⁸ [Заповедь св. отец... ст. 138. – Голубинский Е. Е. История русской церкви, с. 509-526]. Кстати, вероятно, именно за это занятие зелейники подвергались гонениям со стороны церкви. Не оставались безнаказанными и обращавшиеся к ним женщины. Согласно постановлению Трулльского собора, избавление от плода приравнивалось к убийству, и виновная подвергалась десятилетнему церковному отлучению. Византийское законодательство восприняло эти идеи. Согласно Эклоге, попытка избавления от плода замужней женщиной каралась сечением и изгнанием (Эклога, тит. XVII, ст. 36). В Прохироне наказание распространялось и на незамужних женщин. Ограничение свободы женщины решать свою собственную судьбу и судьбу еще не родившегося ребенка было направлено на пресечение внебрачных связей.

Обобщая содержание ст. 9 Устава кн. Владимира, следует заметить, что церковному суду подлежали дела, вытекающие из внутрисемейных конфликтов, необузданных проявлений природных влечений, из обращения к нецерковным авторитетам (волхвам, чародеям, зелейникам), из неуважения к церковной символике, имуществу и т. д.

Живот – имущество;

Зелииничьство – лекарничество, знахарство, искусство исцелять или привораживать посредством чудодейственных снадобий из зелий, трав.

Потвори - чародейство, колдовство.

Волхвования – волшебство, знахарство, завораживание, искусство гадания, врачевания.

Еретичество – вероотступничество, колдовство.

Снъха – жена сына.

Поткы – птицы.

Четвароножини – скотина.

Овин – строение для просушки хлеба в снопах.

Рощенье – роща, лес.

Повьржеть – родит, но, возможно, выкинет, избавится от плода.

Роспуст – развод супругов без разрешения церковного суда.

Промеж и мужем и женою о животе – имущественные споры между супругами.