МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ 14 страница

- Вот тебе и раз! - ошарашенно вырвалось у Служкина.

- Обещай мне, что придешь!.. - умоляюще требовала Сашенька.

- Обещаю, - сказал Служкин.

Он вышел из заводоуправления совершенно обалделый. Дома он лег на диван и с головой

укутался одеялом. Через час пришла Надя, привела Тату. Служкин лежал по-прежнему.

- Ты чего в постель залез не раздеваясь? - спросила Надя.

- Я заболел, - ответил из-под одеяла Служкин.

Еще спустя час он вылез и набрал на телефоне номер Ветки.

- Алё? - быстро отозвалась Ветка.

- Будьте добры Колесникова к телефону, - чужим, хриплым голосом попросил

Служкин и вскоре услышал солидное милицейское откашливание.

- Колесников, - строго сказал Колесников.

- Служкин, - в тон ему сказал Служкин.

Колесников некоторое время мучительно мыслил.

- Слушай, - избавил его от страданий Служкин. - Я сегодня встретил Руневу. Она

Ветки боится и не звонит тебе. Она просила передать, что ждет тебя сегодня на ночь.

- Э...- отупел Колесников. - Она?.. А-а... Блин, классно! Спасибо, Витек, что

позвонил! Спасибо!

- Да не за что, - ответил Служкин и повесил, трубку.

Лишь бы не соскучиться

После уроков Градусов, коварно изловленный Служкиным, сопя, мыл пол в кабинете

географии, а Служкин с отцами обсуждал предстоящий поход. Служкин сидел за столом,

расстелив перед собой потрепанную карту. Придвинув стул, рядом основательно устроился

Бармин. Овечкин и Чебыкин уселись напротив за парту. Деменев притулился на подоконнике.

Тютин тревожно торчал за плечом у Служкина и с ужасом вглядывался в извилистую линию

реки.

- Вы давайте все конкретно объясните, - потребовал Бармин.

- Объясняю конкретно, - начал Служкин. - Выезжаем в четверг вечером, ночью в

Комарихе пересадка, и утром мы на станции Гранит.

- Вот она. - Бармин на карте прижал станцию ногтем, чтобы она не убежала, как

таракан.

- От станции до реки километр. На реке собираем катамаран.

- Целый километр? - охнул Тютин. - А точно? Не три? Не пять?

- А катамаран нас выдержит? - осведомился Бармин.

- Выдержит... Ну и дальше плывем пять дней.

- Деревни по пути будут? - выяснял Бармин.

- Одна. Межень. Вот она.

- А чего интересного мы на реке увидим? - спросил Овечкин.

- Много разного... Расскажу по ходу пьесы.

- А погода, погода какая будет? - беспокоился Тютин.

- Не знаю, не Господь Бог. Плохая, наверное.

- Промокнем, простудимся...- страдальчески прошептал Тютин. - Виктор Сергеевич,

вы умеете первую медицинскую помощь оказывать?

- Последнюю умею. Медными пятаками глаза закрывать.

- Лишь бы не соскучиться, - плотоядно сказал Чебыкин, - а погода - фигня. Порогов

бы побольше, завалов там лесных, чтоб по-пырому.

- Порог будет перед Меженью, Долган - да? - вспомнил Бармин.

В дальнем конце кабинета Градусов яростно запыхтел и начал швырять шваброй стулья.

- А сколько у нас палаток будет? - продолжал допрос Борман.

- Одна на всех. Я возьму большую шатровую.

- Чур, я посередине сплю, - быстро вставил Тютин.

- А жратвы хватит?

- Я оч-чень много ем...- тихо шепнул Тютин на ухо Служкину.

- Хватит, - заверил Служкин. - Раскладку я сегодня вечером составлю, а вы завтра

зайдите ко мне и перепишите, кому чего и сколько покупать.

Служкин и отцы еще долго обсуждали все тонкости, потом Служкин диктовал список

снаряжения, перечень вещей и одежды, высчитывал цены. Все это время Градусов сидел на

задней парте и задумчиво возил шваброй в проходе. Наконец отцы двинулись на выход,

озабоченно переговариваясь. В кабинете, кроме Градусова, как-то незаметно остался Деменев.

- Виктор Сергеевич, - блестя глазами, негромко спросил он. - А девки? Девки же еще

хотели!..

- Какие девки? - удивился Служкин.

- Ну... Митрофанова с Большаковой.

- Почему же они мне-то ничего не сказали? Я как должен про их намерения узнавать -

гадать на бараньих кишках?

- Они стеснялись.

Деменев выбежал и через некоторое время втолкнул в кабинет смущенных Машу и

Люську. Увидев Служкина, Люська вдруг почему-то вытаращила глаза, словно бы ей до этого

сообщили, что Служкин умер и уже погребен. Служкин указал девочкам на парту перед собой.

- Значит, в поход хотите?.. - переспросил он, глядя на Машу.

Маша посмотрела на Служкина и покраснела.

- Чего вы это вдруг разохотились?.. - риторически спросил Служкин, но Люська

оказалась словно бы неожиданно потрясена этим вопросом и ошеломленно уставилась на

Машу, будто прозрела: "А чего это и вправду мы такие дуры?.."

- Поход - это ведь дело муторное, - передвигая по своему столу различные предметы,

сказал Служкин. - Придется таскать тяжести, трудно ехать, спать в сыром спальнике, все

время что-то делать - ставить палатки, варить жратву, отскребать котлы в ледяной воде...

Будет грязно, холодно, непременно попадем под дождь, стрясутся какие-нибудь беды, а крыши

над головой нет, горячего душа нет, и все трудности надо преодолевать самостоятельно. А мы

будем неприлично ругаться, пьянствовать, и никто даже не попытается хоть маленько за вами

поухаживать, помочь...

- Ну и что? - негромко сказала Маша и пожала плечами.

- Можно подумать, пацаны здесь за нами ухаживают! - возмущенно выпалила Люська.

- Ну смотрите... А родители вас отпустят?

- Отпустят, - твердо пообещала Маша.

- Меня уже отпустили! - независимо заявила Люська.

- А денег на эту затею у вас хватит?

- Хватит! - тотчас сообщила Люська. - А сколько надо?

- Ох, девчонки...- вздохнул Служкин, складывая руки. - Ищете вы приключений на

свою - знаете что?

- Что? - испугалась Люська.

- Знаем, - печально согласилась Маша.

- Ну, тогда давайте записывайте.

Служкин заново начал перечислять все параметры похода. Маша не стала записывать,

надеясь на Люську, и задумчиво глядела куда-то в сторону, чтобы не встретиться со

Служкиным глазами. Служкин диктовал и смотрел на Машу. Люська лихорадочно строчила в

тетрадке какие-то магические заклинания: "...свтр 2 шт тр 1 бр 1 штан бол 1 бот сапг нск шрст

побольше..."

- Сама-то потом поймешь свои шифровки? - насмешливо спросил Служкин, и Люська,

не поднимая головы, фыркнула, сдув с лица упавшую челку.

- Ну а за списком продуктов завтра придете ко мне вместе с пацанами, - в заключение

сказал Служкин.

Люська кивнула и начертала: "за жртв зв с пц к Геогрф".

Деменев увел девочек. Служкин закурил, блаженно щурясь, и вдруг увидел, что на том

месте, где только что сидели девочки, из клубов дыма материализовался Градусов -

маленький, нахохленный, носатый, рыже-растрепанный и красный от злости.

- Виктор Сергеевич, - проскрипел он, - а меня в поход возьмете?

Служкин медленно поголубел от изумления.

- Тебя? - переспросил он, пытаясь заглянуть Градусову в лицо.

Градусов тяжело занавесил глаза бровями и мрачно уставился куда-то назад через плечо.

- Слушай, Градусов, - сердечно произнес Служкин, - а ты что, не помнишь, как ты

меня весь год доставал? Тебе напомнить, что ли?

- Не надо, - буркнул Градусов, слезая с парты. - Я и так знал, что не возьмете...

Он отпихнул с дороги стул, забросил за спину свой идиотский ранец с шестью замками и

катафотами и пошел на выход.

- Постой, - окликнул его Служкин.

Градусов, уже распахнувший дверь, остановился в проеме, недоверчиво покосившись на

Служкина. Служкин, не торопясь, снова закурил.

- Знаешь, сегодня у меня неожиданно счастливый день, - сказал он Градусову. -

Поэтому я никого не хочу огорчать, даже если кто этого и заслуживает... Приходи завтра ко

мне вместе со всеми: получишь свой список продуктов.

Уважительная причина для святости

Когда заявился Служкин, Ветка ожесточенно лепила пельмени. Она сидела за столом в

криво застегнутом, испачканном мукой халате, спиной к окну. Во все окно пылал закат. На его

фоне Ветка выглядела черной, как черт. Ее лохматые кудри испускали дымные лучи наподобие

лазерных.

- Ты чего так злобно стряпаешь? - поинтересовался Служкин, усаживаясь напротив. -

Где у тебя Шуруп, где Колесников?..

- Шурупа мама забрала, а Колесников у Руневой.

- Э-э... не понял, - немного ошалел Служкин.

Ветка захлопнула и защипала ракушку пельменя, словно не желала слушать его

оправданий.

- Чего не понял-то? Сам небось все знаешь. Колесников мне в пятницу позвонил, сказал,

что его до понедельника посылают в командировку в область. А сегодня утром я поперлась в

магазин, гляжу: он там с Руневой винище покупает. Да еще колбаса у него из кармана торчит.

Копченая. Я такой колбасы уже год не жрала. В общем, поняла я, что Рунева и есть его

любовница.

- Ну и что ты сделала, когда их застукала? - безрадостно поинтересовался Служкин.

- Ничего. Плюнула, купила теста да водяры взяла. Решила сегодня нажраться. Пришла

домой, как дура, вмазала немного, да чего-то не полезло на голодняк. Вот, думаю, под пельмени

вкачаю. Ты будешь водку?

- Почему бы и нет? - задумчиво спросил себя Служкин. - Я нынче тоже один. Будкин

Надю с Таткой к себе на дачу повез. Мне можно.

Ветка вскочила, тотчас выхватила откуда-то две чашки и разлила. Служкин поднял чашку,

поглядел в нее и сказал:

- Ну, за здоровье молодых...

Он выпил и оскалился. Ветка тоже опрокинула водку и со слезами на глазах оторвала

кусочек теста зажевать.

- А ты у Колесникова в курсе всего этого был? - спросила она.

- В курсе, - кивнул Служкин.

- И давно у них?

- Не приставай, все равно не буду рассказывать.

- Сейчас-то уж чего? - хмыкнула Ветка. - Тоже мне, партизан на допросе. Чего ж ты

Руневу-то Колесникову уступил? Все ходил, стонал...

Служкин пожал плечами.

- Самое обидное не то, что он с ней трахается, - сказала Ветка. - Это ладно, по пьянке

всякое бывает... Обидно то, что он ее любовницей сделал. Значит, гад, со мной разговаривал, а

сам планировал, когда к ней пойти... Мне врал, а ей цветы дарил, про меня всякие гадости

рассказывал, деньги на нее тратил, время... Да и я тоже хороша. На моих глазах они

познакомились, и по всему видно было, что после этого у него кто-то завелся, и девки мне ее

описывали один к одному, а я все сообразить не могла, идиотка...

- Вы, бабы, все такие, - успокоил ее Служкин. - Как шагающие экскаваторы. За десять

верст ямы роете, а под пятой лягушки спят.

Ветка возмущенно фыркнула.

- И что ты собираешься делать? - спросил Служкин.

- А что делать? Ничего. В магазине они меня не видели. Колесников вернется в

понедельник как огурчик, а я молчать буду в тряпочку. Я уже подумала: если ему скандал

устроить или перестать с ним спать, так он, пожалуй, насовсем к Руневой уйдет. А куда я - без

денег, без работы, без квартиры, да еще с ребенком на шее? И мужика тоже хочется - что мне,

монашкой жить или снимать кого на улице? Если он до сих пор от меня не ушел, может, и

совсем не уйдет. Поваландается с ней, перебесится и бросит. Что я, его не знаю?

- А говорила - если засечешь, то всех повесишь, город взорвешь...- разочарованно

напомнил Служкин.

- Мало ли что я говорила... Давай еще вмажем.

Они еще вмазали. Закатное пылание в окнах тускнело, и Служкин уже мог хорошенько

рассмотреть Веткино лицо - грубо-красивое, чувственное, беспокойное.

- Ладно, не грусти, Витька, - сказала ему Ветка. - Я знаю, что ты в той же заднице, где

и я. Фигня. Выживем, не сдохнем.

- В смысле?.. - не понял Служкин. - Про задницу-то поподробнее...

- Ну, что Надя спит с Будкиным.

- А ты откуда узнала? - удивился Служкин.

- Колесников сказал. А ему Рунева растрепалась.

- Надо обо всем этом в газете корреспонденцию тиснуть, - заметил Служкин. - А то

вдруг еще не все слыхали.

- Не понимаю, чего Надя в Будкине могла найти? - Ветка пожала плечами. - Будкин

как Будкин, ничего особенного.

- Чего все бабы в нем находят, то и она нашла.

- А чего все в нем находят? Я тоже с ним переспала - все равно ни фига не прорубила.

- Ты-то когда умудрилась? - грустно удивился Служкин.

- Да уж не помню когда... Ты же сам рассказывал, как все бабы на него кидаются. Вот я

и заинтересовалась. Пошла к нему в гости да потрахалась. И ни черта не допетрила, чего в нем

такого.

- Что-то я не слышал раньше этой дивной истории...

- Да все забывала тебе рассказать, - отмахнулась Ветка.

- Жаль, что вспомнила.

- Не переживай. Дело житейское, как говорил Карлсон. Подумаешь, жена изменила,

подумаешь, муж. Не война все-таки. Останутся - хорошо, а уйдут - фиг с ними. Я тогда за

тебя замуж выйду. У меня Колесников еще семь раз слезами умоется. Я ему такие рога

приделаю - в автобус не влезет. И ты тоже отомсти Наде. Пусть знает, выдра, что на ней свет

клином не сошелся.

- Да не хочу я мстить, Ветка, - поморщился Служкин. - Я и не считаю, что она по

отношению ко мне непорядочно поступила...

- Уж передо мной, Витька, не изображай из себя апостола, - скептически заметила

Ветка. - Я-то знаю, какой ты самолюбивый. Ты, конечно, дурак: у себя под носом не

разглядел, как они спелись. Но уж если лопухнулся, то отыграйся вволю, а не корчи

благородного. И нечего стесняться, что любовницы пока не нашел. У меня тоже любовника

сроду не было - так, уроды какие-то... Любовницу найти, наверное, потруднее, чем жену.

Искать надо, а не философствовать.

- Ох, Ветка, как бы тебе объяснить...- вздохнул пьяный Служкин, стряхивая пепел себе

в чашку. - Ты думаешь, у меня все так получается, потому что я не могу по-другому?.. Нет. Я

просто хочу жить как святой.

- Это что ж, не трахаться ни с кем? - напрямик спросила Ветка.

- Нет, не то...- с досадой сказал Служкин.

- Так святые же не трахались.

- Дура. Не трахались монахи, а не все святые были монахами. Я и имею в виду такого

святого. Так сказать, современного, в миру... Я для себя так определяю святость: это когда ты

никому не являешься залогом счастья и когда тебе никто не является залогом счастья, но чтобы

ты любил людей и люди тебя любили тоже. Совершенная любовь, понимаешь? Совершенная

любовь изгоняет страх. Библия.

- Опять твои заморочки!.. - Ветка потрясла кудрями. - Чокнутый ты, Витька. Все у

тебя через задницу, не по-людски. Ты мне лучше скажи популярно: мы с тобой идем или что?

- Куда идем? - спросил Служкин, разливая водку.

- Куда-куда! В постельку. Трахаться.

- Нет, Ветка, - печально сказал Служкин. - Нехорошо это.

- Надю жалко, да? Или святость мешает?

- Дважды дура ты, - обиделся Служкин. - Ничего не понимаешь.

- А чего я должна понимать?

- Я, Ветка, тут в девочку влюбился, - смущенно признался Служкин.

- Вот, здрасте! - изумилась Ветка. - В какую?

- В ученицу свою.

- Прямо так, ни с того ни с сего и - бац!

- Ну почему же... Она мне давно нравилась, но я как-то не определял своего отношения

к ней. А недавно она вдруг попросилась со мной в поход - ну, я и понял. Это только в кино:

увидел - и любовь до гроба. А на самом деле все незаметно происходит. По порядку.

Прозаично.

- И ты ее в любовницы взять решил?

- Господь с тобой! - испугался Служкин. - Она же маленькая! Ей всего четырнадцать

лет! Я же ее вдвое старше!

- Ну и что? У нее, что ли, еще ничего не прорезалось, или у тебя, что ли, уже отсохло?

У Служкина чуть искры из ушей не посыпались.

- Ветка, я тебя укушу! - скрипя зубами, предупредил он.

- Подумаешь, в девочку влюбился! - Ветка пренебрежительно махнула сигаретой. -

Что, твоя девочка окочурится, если ты с кем-нибудь потрахаешься? Тоже мне, нашел повод для

воздержания!

- Ну, мне как-то перед собой неудобно...- промямлил Служкин.

- А кто только что говорил, - Ветка скорчила рожу и пропищала: - "Никого не делать

залогом своего счастья"?.. Тебе такое счастье привалило - ни Колесникова, ни Шурупа, ни

Нади, ни Таты, да я еще сама навязываюсь, - а ты за какую-то салагу уцепился!..

Служкин озадаченно поскреб затылок.

- Ну, в общем-то ты права, - подумав, согласился он. - Только давай хоть водку

допьем...

В комнате Ветка разодрала диван и с аппетитом сообщила:

- Еще никогда я не изменяла Колесникову в супружеской постели!

Ветка начала быстро раздеваться, расшвыривая вещи.

- Иди сюда, - велела она, валя Служкина на себя. - Под тобой как под велосипедом...

Ты, Витька, не думай, что чик-чик - и готово. Ты у меня сейчас работать будешь как негр!

И Служкин действительно работал как негр. Под его руками и губами Ветка бесстыже

вертелась и корчилась, рычала, орала и материлась, мотала головой, колотила пятками,

царапалась. Со стороны могло показаться, что Служкин в постели сражается со стаей

бандерлогов.

- Сильнее, грубее, вот так, вот тут, - хрипло поучала Ветка, зажмуривая глаза. - Я тебе

баба, а не микрохирургия!.. А-у-ум-м!..

Через некоторое время они упали с дивана на пол, и мокрая от пота Ветка, отползая от

Служкина, простонала:

- Если, Витька, я еще раз кончу, то лопну... Они полежали на полу, отдохнули.

- Давай теперь я тобою займусь, - подползая обратно, сказала Ветка. - А то у нас с

тобой пока еще только рукопашная была...

- Валяй, - согласился Служкин. - Теперь ты будешь негром.

Однако негра из Ветки не получилось. Сколько она ни трудилась, чего бы ни выдумывала,

ничего не помогло. Наконец Служкин начал отпихивать ее, страдальчески кряхтя:

- Ну тебя на фиг... Не видишь - один обмылок остался... Все, приехали, бензин

кончился...

- Что же мы, толком и не потрахаемся?.. - усаживаясь, обескураженно спросила Ветка.

- А я что поделаю? - грустно сказал Служкин.

- Ну, не расстраивайся. - Ветка извиняюще погладила Служкина по колену. - Мне с

тобой и так было просто зашибись - чуть в космос не улетела. В другой раз все будет

нормально... Только не внушай себе ничего.

- А чего мне внушать? - удивился Служкин. - Я и так про себя все знаю. Дома хожу

как "тэ"-тридцать четыре...

- Тем более.

- Это, Ветка, судьба, - убежденно сказал Служкин. - И ничто иное. Сама посмотри,

как она из меня насильно святого делает.

- Пить надо меньше, - философски заметила Ветка.

часть III. Вечное влечение дорог

Первые сутки

"Пермь-вторая, конечная!" - хрипят динамики.

Колеса трамвая перекатываются с рельса на рельс, как карамель во рту. Трамвай

останавливается. Пластины дверей с рокотом разъезжаются в стороны. Я гляжу с верхней

ступеньки на привокзальную площадь поверх моря людских голов.

Над вокзалом, за проводами с бусами тарелок-изоляторов, за решетчатыми мостами, за

козырьками семафоров - малиновые полосы облаков. Небо до фиолета отмыто закатом,

который желтым свечением стоит где-то вдали, за Камой.

Хоть времени и в обрез, я иду в толпе медленно, чтобы ненароком не сбить кого своим

огромным рюкзачищем. Гомон, музыка, шарканье шагов, свистки, перестуки. Издалека я

замечаю свою команду у стенки правого тоннеля.

Девочки смирно сидят на подоконнике. Пацаны курят. Рюкзаки составлены в ряд.

Ученички мои, конечно, вырядились кто во что горазд. Маша и Люська в кроссовках, брючках

и разноцветных импортных куртках. Отцы в телогрейках, брезентовых штанах и сапогах. С

Градусовым вообще беда. Под свисающей с плеч рваной курткой - тельняшка, заляпанное

известкой трико подпоясано солдатским ремнем, на ногах - болотники с подвернутыми

голенищами. На рыжем затылке висит длинная лыжная шапочка с красным помпоном. Н-да,

походнички... Девочки словно бы на пикник собрались, отцы - в колхоз, а Градусов -

вообще в армию батьки Махно.

- Опаздываете на пятнадцать минут, - строго говорит мне Бармин.

- Думали, совсем не придете, обломаете...- гнусавит Тютин.

- Надевайте свои сидоры, - велю я. - Дома ничего не забыли?

И тут раздается дикий крик. Люська закрывает лицо руками.

- Я сапоги забыла! - Она таращит глаза сквозь пальцы.

- Ну, все! - Я ожесточенно машу рукой. - Поход отменяется!

- Из-за нее одной все страдать должны?.. - расстраивается Тютин.

- Да фиг с ее сапогами, - говорит Деменев.

- Дура, блин! - орет Градусов. - Корова! Чего из-за нее поход отменять, Виктор

Сергеевич! Если она ноги промочит, я ей их на фиг оторву, чтобы не заболела, и все дела!

Маша смеется. Бармин глядит на часы.

- Да суетитесь живее, лопухи, - тороплю я.

- Накололи, да? - доходит до Градусова, и он яростно пихает Тютина: - Шевели

рейками, бивень! Из-за тебя опаздываем!

"Электропоезд Пермь - Комарихинская отправляется с пятого пути Горнозаводского

направления!.." - грозно раскатывается над вокзалом.

Мы рысью пролетаем туннель и выскакиваем на перрон. Бармин, как фургон, уносится

вперед, к полосатой роже нашей электричики. Остальные бегут за ним. Я предпоследний: за

моей спиной надрывно сопит и подвывает Тютин.

Бармин прыжком взлетает в вагон и хватается за рукоять стоп-крана. Отцы с рюкзаками

карабкаются на ступеньки. Я подсаживаю девочек. Визжит Тютин, которого сверху втаскивают

за воротник, за рюкзак, за уши, за волосы. Я вспархиваю самостоятельно.

Двери съезжаются с пушечным грохотом. От толчка мы валимся на стенку тамбура -

электричка трогается. Плывет за окнами привокзальная площадь с ларьками, рекламными

щитами и разноцветными крышами машин, похожими после недавнего дождя на морскую

гальку. Деревья под насыпью сквозисто-зелеными кронами замутняют город.

Мы едем. За окнами быстро смеркается. В вагоне включают неторопливый и неяркий

дорожный свет. Почти все лавки пусты, пассажиров практически нет. Слева за окнами бледным

отливом то и дело широко сверкает Кама. Воют моторы. Колеса стучат, как пулеметы, и

трассирующие нити городских огней летят в полумгле.

Отцы долго собачатся, распихивая рюкзаки, потом садятся играть в карты. Я ухожу в

тамбур, где сломана одна половинка двери, и сажусь на ступеньки. Я курю, гляжу в

проносящуюся мимо ночную тьму и думаю о том, что я все же вырвался в поход. Пять дней -

по меркам города немного. Но по меркам природы в этот срок входят и жизнь, и смерть, и

любовь. Но по меркам судьбы эти пять дней длиннее года, который я проработал в школе. В эти

пять дней ничто не будет отлучать меня от Маши, которую, может, черт, а быть может, Бог, в

облике завуча первого сентября посадил за третью парту в девятом "А". Воз слепого бессилия,

который я волок по улицам города от дома к школе и от школы к дому, застрянет в грязи

немощеной дороги за городской заставой. Река Ледяная спасет меня. Вынесет меня, как лодку,

из моей судьбы, потому что на реках законы судьбы становятся явлениями природы, а пересечь

полосу ливня гораздо легче, чем пересилить отчаяние.

Я поднимаюсь и иду в вагон. Отцы режутся в дурака уже вяло, без гвалта. Только

Градусов, точно розгами, яростно сечет козырями Чебыкина, который кряхтит и почесывается.

Тютин трет глаза кулаками. Маша прикорнула на плече у Овечкина, который незаметно и

ласково приобнял ее сзади. Бармин напряженно смотрит в свои карты и задумчиво держит себя

за нос. Из другого тамбура появляются Люська и Демон. У Деменева совершенно обалделый

вид. У Люськи глаза хитрые и трусливые, зато восторженные. Понятно, целовались в тамбуре

до легкой контузии. Я увещеваю всех лечь спать. Все по Привычке не желают.

Тогда я ухожу обратно. Мне здесь сидеть до Комарихи. Станция Дивья, станция Парма,

станция Валёжная - снежная, таежная. Станция Багул, станция Ергач, станция Теплая Гора. Я

жду, я караулю. И несется мимо неясная, еще льдистая майская ночь.

Сгорбясь под рюкзаками, стоим в тамбуре. За окном в мути проплывают глухие огни

спящей Комарихи. На стекле дождь растворяет их в звезды, волны, радуги. Электричка

тормозит, останавливается. Двери раскрываются. На улице - тьма и дождь. В потоке света из

тамбура виден только какой-то белый кирпичный угол и голая ветка, отбрасывающая на него

контрастную тень. Отцы, кряхтя, лезут вниз. Я - за ними. Дождь сразу ощупывает холодными

пальцами волосы, лоб, кончики ушей. Отцы ежатся. Я закуриваю.

- Что, - говорю, - худо, Магелланы?

Молчат, даже Тютин молчит. Значит, действительно худо.

Цепочкой понуро бредем по перрончику мимо вокзала под горящими окнами нашей

электрички. Полоса этих окон в темноте похожа на светящуюся фотопленку. В кустах у

граненого кирпичного стакана водонапорной башни слышатся пьяные выкрики. Отцы

прибавляют шаг.

За башней глазам открывается туманное, мерцающее дождем пространство, понизу

расчерченное блестящими рельсами. Вдали смутно громоздится какой-то эшелон, светлеет

голова другой электрички, дожидающейся отправления в тупике. Туда и идем.

Я запихиваю школьников в пустой и темный вагон с раскрытыми дверями, а Градусову,

который мне наиболее подозрителен, говорю:

- Градусов, без вещей на выход! Пойдешь со мной за билетами.

Злобно махая руками, Градусов выпрыгивает из вагона.

На вокзале у кассы толпятся брезентовые туристы, засаленные колхозники, какие-то

драные бомжи. Окошечко кассы маленькое и необыкновенно глубокое, вроде штрека. Такую

кассу можно ограбить лишь силами крупного воинского соединения. Скорчившись,

вытаскиваю девять влажных, липких билетиков. С огромным облегчением мы с Градусовым

выходим на улицу и вдоль путей идем к себе. Я на ходу пересчитываю билеты - точно, девять.

- Мужики, стоять!.. - Из кустов возле водонапорки к нам вываливаются пятеро пьяных

парней примерно моего возраста. Один хватает меня за рукав, другой цапает Градусова за

шиворот.

- Мужики, помогите деньгами, - проникновенно говорит кто-то.

- Отпусти, козел! - тотчас орет Градусов.

Не успеваю я и чирикнуть, как Градусов врезает кулаком в глаз тому, кто держал его за

шкирку. Все мои внутренности обрываются и шлепаются на дно живота. Ой, дура-ак!.. Сейчас

начнется битва на Калке!.. Удар в челюсть откидывает Градусова на меня. Градусов кидается на

врага. В неизмеримо короткий миг я успеваю выдернуть свою руку, перехватить Градусова уже

в полете и развернуть в другую сторону. Я отвешиваю Градусову такого пинка, от которого тот

уносится к нашей электричке. Я чешу за ним.

Матерясь и запинаясь о шпалы, парни преследуют нас.

- Ну, туристы, падлы, вычислим вас в электричке!.. - отставая, кричат они нам вслед.

Мы с Градусовым тормозим только у дверей своего вагона.

- Фиг ли ты в драку-то лезешь, урод?! - хриплю я. - Они тут сейчас всю Комариху

поднимут, колья пойдут выворачивать!..

Градусов молчит, вытирая шапкой лицо. Мы переводим дух.

- Нашим про это - ни слова! - предупреждаю я.

В вагоне горит свечка. Маша гадает Люське. Отцы слушают.

- Ты нагадай, чтобы хорошо получилось...- жарко шепчет Люська.

- Дура, что ли? - спрашивает Маша.

Меня все еще колотит после встречи с комарихинскими алкашами. Мне надо чем-то

занять мысли, руки, чтобы не тряслись.

- Давайте пожрем, - говорю я. - До Ледяной больше не успеем.

Отцы лезут в рюкзаки, вытаскивают свертки с перекусами. Один только Демон остается в

стороне. Он развалился на скамейке и положил ноги на соседнее сиденье.

- Что, перекус дома забыл? - спрашиваю я.

- А-а, неохота собирать было...- лениво отвечает Демон.

Я тупо гляжу на свои бутерброды. Все жуют. У меня в ушах все еще звучит: "Вычислим

вас в электричке!.." Кусок в горло не лезет. Я пододвигаю свою снедь Демону:

- Лопай. От своих-то не дождешься, чтобы поделились...

Я иду в тамбур курить. Там уже стоит и курит Градусов.

- Чего не ешь? - спрашиваю я.

- Мне блевать охота, какая еда...

Вот уж не ожидал от Градусова такой ранимости. Мы молчим.

- А ведь у меня, Виктор Сергеевич, нож с собою был...- вдруг говорит Градусов. -

Если бы вы меня не оттащили, я бы точно того козла пырнул... Ничего уже не соображал...