МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ 9 страница

приготовить...

- Н-да-а... Ловко ты Будкина кинула.

- Не кидала я его, что ты, Витенька!.. - испугалась Саша. - Я его, может быть, даже

сильнее люблю оттого, что сознаю, как плохо по отношению к нему поступаю... Но разве я

могла иначе? Ты же сам мне советовал завести любовника, чтобы не мучиться.

- Я же и виноват, - мыкнул Служкин. - Когда я тебе советовал, Сашенька, дорогая,

извини за откровенность, я имел в виду себя.

- Ви-итя!.. - умоляюще произнесла Сашенька. - Разве у нас могут быть отношения

лучше, чем сейчас? Ты мой самый дорогой друг!..

Тут в комнате раздался рев, и вскоре Тата вбежала в кухню с куклой. У куклы из плеч

торчали ноги, а вместо ног были руки.

- Папа! Папа!.. - захлебывалась Тата. - Это Будкин вчера сломал!..

- О господи! - воскликнул Служкин, взял куклу, быстро оборвал перепутанные

конечности и ввинтил их на свое место. - На, держи, не плачь. Будкин придет - мы с ним то

же самое сделаем.

Всхлипывая, Тата недоверчиво осмотрела куклу и, успокоенная, пошла в комнату.

- Кстати, - вспомнил Служкин, - а как ты у Будкина побывала?

- Можно я закурю? - спросила Сашенька, закурила и задумчиво рассказала: - Знаешь,

Витя, как раз очень хорошо пообщались... Он меня коньяком угощал, смеялся, даже отпускать

не хотел... Но был такой момент... Как бы это сказать... Он спросил, как у меня дела с

Колесниковым, но спросил так, будто это его мало интересует, будто у него самого есть что-то

и поважнее... Мне показалось, что на самом деле появление Колесникова в моей жизни его

очень уязвило и он теперь маскируется... Хотя однажды я видела его с учительницей из твоей

школы... Как ее?..

- Кира, - мрачно подсказал Служкин, чистя картофелину.

- Вот, с Кирой видела... И он будто бы хочет в отместку показать мне, что отношения с

Кирой ему важнее, чем отношения со мной. Что он влюбился в нее. Но я-то знаю, что он

любить не умеет. Скажи мне, Витя, у Будкина с этой Кирой что-нибудь есть?

- Нету, - ухмыльнулся Служкин. - Хотя возможно, что он с ней спит.

- Значит, он все-таки думает обо мне, раз уж так выделывается...

- Лучше бы, Сашенька, ты вообще не размышляла об этом, если у тебя плохо

получается, - мягко посоветовал Служкин, серпантином срезая с картофелины шелуху.

- Ну объясни мне тогда! - почти с мольбой потребовала Саша.

- Как я могу объяснить тебе, Сашенька, если ты ничего не хочешь знать? - вздохнул

Служкин. - Я тебе уже тысячу раз предлагал упростить ситуацию: ты люби меня, а я буду

любить тебя, и все будет хорошо.

- Почему же я не хочу знать? - жалобно сказала Сашенька. - Я хочу! Скажи мне

правду - любую, я выдержу. Что там у Будкина с Кирой?

Служкин только махнул рукой.

- Я не могу тебе изложить факты, - начал устало пояснять он, - потому что ты их

неверно истолкуешь. Я тебе даю сразу истолкование - верное, потому что со стороны виднее.

Но тебе его не надо. Тебе нужны факты. Замкнутый круг, Сашенька. Ты в своей душе как в

комнате без окон и дверей. Поэтому и любовь твоя какая-то бессильная. Ты очнись. Свет не

сходится клином ни на чем.

Сашенька молчала, опустив голову.

- Н-ну, с-скотина!.. - вдруг закричал Служкин.

Пуджик спокойно сидел в раковине умывальника над двумя рыбьими хвостами, как

победитель над поверженными вражескими штандартами. Толстый, сытый, немигающий, он

очень напоминал полярную сову.

"В том гробу твоя невеста..."

Надя и Будкин ушли кататься на лыжах, а Служкин пек блины. Большие блины у него

рвались и комкались, и он пек маленькие блинчики, которые называл "пятаками". Уже целая

гора томных "пятаков" лежала в большой тарелке. По кухне плавал вкусный синий чад. Тата

сидела на полу и напяливала туфельки нереально красивой кукле Барби, которая растопырила

на табуретке ноги, как ножницы. Из подъезда донесся стук лыж по перилам, и в дверь

протрезвонили.

- Надя! - закричала Тата, вскочила и бросилась в прихожую.

Первым в квартиру вбежал Пуджик. Потом с лыжами вошла Надя - румяная и

счастливая, а потом Будкин с бутылкой вина в кармане пуховика.

- Ну да, на лыжах они катались, - с сомнением сказал Служкин Будкину. - До ларька

и обратно.

- У тебя блины сгорят, - напомнила Надя.

Пока Надя и Будкин переодевались и связывали лыжи, Служкин допек "пятаки" и вылил

на сковородку остатки теста из кастрюли. Получилось нечто вроде Австралии с Большим

Барьерным рифом в придачу.

Яркий до изумления закат горел над Речниками. В синей дымке от блинов свет его

приобретал апельсиновый оттенок. На столе в блюде, закатив глаза, лежали потные,

сомлевшие, янтарные "пятаки". В сковородке щедро лучилось расплавленное масло. Варенье в

вазочке от невообразимой сладости стало аж лиловым. Чай приобрел густо-багровый, сиропный

цвет. Даже пышная сметана стеснительно порозовела. Все расселись вокруг стола. Будкин,

причмокивая, сразу схватил один "пятак", положил его на широкий, как лопата, язык и убрал в

рот, как в печь. Хмыкнув, он оценивающе пошевелил пальцем груду блинчиков.

- Чего таких мелких напек? - спросил он.

- Поварешку лень стало мыть. Пипеткой воспользовался.

- Не лазь руками, - пресекла Будкина Надя, накладывая блинчики в блюдечко Тате. -

Еще не известно, где ты ими ковырялся...

Пуджик, дожидаясь подачки, истомился бродить между ножек стола и табуреток, словно в

лесу, прыгнул Наде на колени и сразу сунул усы в ее тарелку с "пятаками".

Надя стукнула его по лбу:

- Брысь! Я тебе перед уходом полкило куриных шей скормила!

- Куриные шеи? - задумчиво переспросил Служкин. - У нас в школе в столовке всегда

суп с куриными шеями. Я диву даюсь, откуда столько шей берется? То ли курицы как жирафы,

то ли многоголовые, как Горыныч... А может, нас там змеями кормят?.. Пуджик-то что, вместе

с вами на лыжах ходил?

- Нет, он перед подъездом откуда-то из сугроба вылез.

- Не из сугроба, а из окна подвала, - поправил Надю Будкин.

- В подвале мог бы и мышей нажраться, - заметил Служкин. - Я слышал, он осенью с

черным котом из третьего подъезда пластался?

- Было дело, - авторитетно подтвердил Будкин.

- То-то я заметил, что год назад все молодые коты черные были, а теперь серые пошли...

Твой грех, Пуджик? Ты теперь в нашем подвале самый крутой?.. Видел я позавчера из окна, как

он со своими мужиками в подвал дома напротив ходил. Бились, наверное, с местными. -

Служкин ногой повалил Пуджика на пол и повозил его по линолеуму туда-сюда.

- Надя, смотри, Пуджик умер!.. - испугалась Тата.

- Не, теплый. - Служкин снова потрогал его ногой.

- Он теплый от солнца, - печально сказал Будкин.

- На, ешь, - смилостивилась Надя и кинула Пуджику "пятак".

Пуджик мгновенно ожил и бросился к подачке.

- Кстати, - вдруг хехекнул Будкин. - Опять чуть не забыл... Летом еще хотел

подарить, да засунул в белье и найти не мог, только вчера выкопал...- Он встал, ушел в

прихожую и вытащил из кармана пуховика кулечек. Из кулечка он вынул красную детскую

панамку и протянул Тате. - На, мелкая, носи. Я ее в Астрахани на аттракционе выиграл, а куда

она мне?

- Примерь-ка, Тата, - попросила Надя.

Тата серьезно взяла панамку, расправила, осмотрела, слезла с табуретки и стала

просовывать ноги в две большие дырки для косичек.

- Это же панама! - ахнула Надя. - Она на голову надевается!..

Тата еще раз придирчиво осмотрела панаму и солидно возразила:

- Нормальные красные трусы!

Служкин, Будкин и Надя покатились от хохота.

- Слышь, Будкин, - вытирая с губ сметану, сказал Служкин, - я вспомнил историю

про трусы, как ты Колесникова хотел расстрелять...

Будкин блаженно захехекал.

- Что, по-настоящему? - удивилась Надя.

- Еще как по-настоящему, - заверил Служкин. - Могу рассказать эту историю, только

она длинная как собака.

- Валяй, - велел Будкин, а Надя хмыкнула.

- Было это лет триста назад, - начал Служкин. - Родители наши отправились загорать

на юг, а нас с Будкиным забубенили в пионерский лагерь. В общем, они каждый год так

поступали, и мы с Будкиным уже привыкли просыпаться июльским утром под звуки горна и по

уши в зубной пасте. Мне тогда треснуло двенадцать лет, а Будкину, соответственно,

одиннадцать. Мы были в одном отряде "Чайка", Колесникову же исполнилось четырнадцать, и

он угодил в самый старший отряд "Буревестник". И еще надо добавить, что в те далекие годы

Будкин не был таким разжиревшим и самодовольным мастодонтом, как сейчас, а наоборот -

мелким, щуплым тушканчиком с большими и грустными глазами и весь в кудрях. Еще он был

очень тихим, застенчивым и задумчивым, а вовсе не шумным, наглым и тупым.

Вожатой в нашем отряде "Чайка" была студентка пединститута по имени Мария

Николаевна. Девица лет двадцати с комсомольско-панельными склонностями, как я сейчас

понимаю. Ну, то есть турпоходы, стройотряды, багульник на сопках и рельсы в тайге, костры

там всякие, пора-по-бабам на гитаре, и все для того, чтобы где-нибудь за буреломом ее

прищемил потный турист в болотниках или грязный геолог со скальным молотком. И дружила

наша Марья с физруком, престарелым козлом, который в придачу к этому работал также

сторожем, конюхом, электриком и вообще всем на свете. Вот в Марью-то Будкин и влюбился.

Он сразу стал членом трех тысяч идиотских кружков, ходил на все заседания совета

отряда и совета дружины, малевал убогие стенгазеты и после полдника таскал в столовку, где

проводились репетиции самодеятельности, для Марьи ее гитару. Из-за этого я страшно осерчал

на Марью. Хрена ли? Я собираюсь важным и интересным делом заняться: ну, там, смотаться на

пристань, чтобы прокатиться на речном трамвайчике, или пойти подглядывать в девчачий

туалет, или пробраться за территорию лагеря в заброшенный дом, где, по слухам, в прошлую

смену беглые зэки пионера на галстуке повесили, - а эта влюбленная колода бродит за

Марьей, как белая горячка за алкоголиком, и никуда со мной не хочет.

Конфликт же между нами и Колесом начался с того, что однажды мы ждали Марью с

какого-то собрания и от нечего делать качались на качелях. Тут мимо нас Колесников пылит.

Его, видно, старшаки только что надрючили, вот он и решил на нас отыграться. Подруливает и

давай куражиться: салабоны, мол, сопляки, шкеты. Сразу, понятно, толпа наросла: ждут, когда

махаться начнем. Я-то что, мудрый человек, сижу, поплевываю, а Будкин завелся. Поспорил он

с Колесом, кто из них на качелях "солнышко" прокрутит. Колесо посчитал, что таким образом

он всем покажет, кто Чапай, а кто белогвардейцы, и не знал, дурак, что Будкин в этом деле -

великий мастер. Скок они оба на качели и давай болтаться из стороны в сторону. Раскачались

уж наполовину, даже больше, только галстуки пионерские трещат. И тут у Колеса попа играть

начала. Он решил сделать вид, что сорвался, а на самом деле - спрыгнуть. Ну и стартовал. А

надо пояснить, что в нашу столовку с пристани все продукты физрук возил на лошади, и весь

день эта сучья кобыла беспризорная шлялась по лагерю и гадила повсюду. И вот летел Колесо

по небу, летел, планировал к земле да и завяз в куче навоза. Лежит в нем пластом и дымится,

как сбитый "мессершмит".

У нас у всех со смеху чуть пупы не развязались. Будкин с качелей рухнул. Марья тут на

крыльцо вышла и еле-еле не родила. Колесников подымается весь зеленый и плачет от злости.

Марья его двумя пальцами за плечо взяла, нос зажала и повела через весь лагерь в баню - а

сама ржет, загибается.

После этого Колесо на Марью и озлобилось.

Прошло дня два. Сидим мы как-то с Будкиным в палате, в дурака играем. Момент

напряженный: Будкин в третий раз остается. Значит, идти ему в палату к девочкам и сообщать

свежую новость, что он - чухан. А палата наша на первом этаже была. Тут в окне Колесников

и засветился. "Хочешь, - говорит, - Шуткин, Марьин корень, про Марью расскажу что-то?

Когда, - говорит, - Марья-то меня в баню водила, после качелей, мылись-то мы вместе. И

Марья тоже голая была, ну прямо вся без трусов. И я ее щупал везде и дергал, где хотелося.

Слово пацана!"

Будкин от таких известий белый стал, как холодильник, и одеревенел. Я говорю: докажи.

Колесо тотчас выхватывает какую-то тряпицу и себе на башку напяливает. Мы глядим - да

чтоб нам сдохнуть! - это и вправду трусы Марьины от купальника! "Тогда и снял у нее", -

хвалится Колесо. В то время мы с Будкиным в этих делах, разумеется, не смыслили ни

бельмеса. Нам и в голову не могло прийти, что подобного быть не может. А тут и

доказательства налицо: баня была, трусы вот. Мы с Будкиным молчим. Ну, покривлялось

Колесо с трусами на макушке - эффект ноль. Будкин уже, почитай, на том свете, а я-то Колесу

на фиг нужен? Снял Колесо трусы с башки и ушел.

Я говорю Будкину: врет он все, не верь. Будкин ничего не ответил. Остался в третий раз

дураком, пошел в палату к девочкам, сказал им, что он - чухан, буднично так сказал, без

чувства. Только мы вернулись к себе, опять рожа колесниковская в окно въезжает. "Хотите,

снова на трусы поглядеть? Идите, - говорит, - на площадку, где линейки проводят, я их там

на флагшток повесил. Вечером на линейке их весь лагерь увидит".

Двинулись мы туда. Точно. Полощутся трусы под облаками, только серпа и молота на них

не хватает. Попробовали мы влезть по шесту и снять их - не получается. Тут и горн на обед

трубит. Война, как говорится, войной, а обед по расписанию.

После обеда тихий час. По правде говоря, я про трусы-то и забыл на сытый желудок. Ну и

что, что весь лагерь их увидит? Марья же в них рассекала на пляже, весь лагерь их и так видел.

Пусть висят, не жалко. Я и вздремнул. Глаза раскупориваю - Будкина нет. И вот что он

сделал.

Он пошел к домику дирекции и через форточку влез в комнату физрука, у которого, как у

сторожа, имелась одностволка. Пользоваться ружьем Будкин умел: у него отец охотник, дома

все стены в оленьих рогах, гости на четвереньках ползают. Взял Будкин ружье, нашел коробку

патронов, вылез обратно и пошагал через весь лагерь. Самое интересное, что он не прятался, а

никто даже не спросил: почему это пионер Будкин из отряда "Чайка" ходит по территории как

басмач Абдулла? Уж не комсомольца ли Колесникова из отряда "Буревестник" он решил

пустить в распыл?

Поднял Будкин Колесо с постельки и под дулом привел на площадку. Колесо от страху со

всех сторон описалось и обкакалось и сразу раскололось. Не ходило оно с Марьей ни в какую

баню и не пойдет, не просите, а трусы у Марьи просто стырило. Эта корова свое белье

постирала и на батарее сушила, а Колесников зашел к ней в комнату вроде как за книжкой, да и

тяпнул.

Тогда Будкин велел Колесу лезть на флагшток и снимать трусы. Колесо и тут раскисло.

Трусы повесил некто Сифон из второго отряда - существо нечеловечески ловкое и почти не

отличающееся ни умом, ни обликом от примата.

"Раз от тебя вообще никакого толку нет, так я тебя пристрелю, потому что ты паскуда", -

сказал Колесу Будкин, разломил ружье и вставил патрон. Колесо как увидел это, так с визгом в

кусты ломанулся и улетел, словно утюг с десятого этажа.

Будкин же, оставшись один, решил сбить пулей верхушку шеста с трусами. Встал на

колено и начал патрон за патроном палить по флагштоку. Тут на канонаду с воем и слетелись

вожатые.

Три дня Будкин под стражей просидел, пока его мама с югов педали в обратную сторону

крутила. Будкина из лагеря выперли. Хорошо еще, что труп Колесникова не послужил

отягчающим обстоятельством.

Надя недоверчиво качала головой и смеялась. Будкин слушал благосклонно, хехекал и пил

вино.

- Ты что же, его на самом деле хотел застрелить? - спросила Надя.

- И застрелил бы, - подтвердил Будкин. - Такое состояние было. Только он побежал, а

в спину стрелять некрасиво.

Служкин и Будкин, разгоряченные детскими воспоминаниями и вином, затеяли спор.

- Я звал тебя, Витус, когда за ружьем пошел! - оправдывался Будкин. - Только ты

спал!..

- Хотел - разбудил бы! - Служкин в негодовании даже стукнул гипсом об пол. - Ты

меня всегда кидаешь и накалываешь!

- Когда это я тебя кидал и накалывал?!

- Да всю дорогу! Помнишь, например, мы ходили на рельсы под поездом деньги

плющить? Я брал юбилейный рубль, а ты - простой, а потом ты мой взял себе, а свой

подсунул мне!

- Так они уже ничем не отличались друг от друга!

- И все равно!.. А когда я сделал стрелы с бомбочками на конце и отдал их тебе на

хранение, ты их взял да поменял Насосу на солдатиков-викингов, а мне сказал, что стрелы у

тебя отец отнял! Я все знаю, все помню! И моего желтого Чапая ты стырил, а мне подсунул

своего с отломанной саблей - скажешь, не было такого?

- Ну было, ну и что? Когда на санках за помойную машину цеплялись, ты же раздолбал

мои санки в лепешку - я же не пикнул!

- Так я не специально, а ты специально!

Надя хохотала, слушая этот спор, и Тата тоже смеялась. Ей было радостно, что мама так

довольна, что папа с Будкиным так смешно ругаются.

Вечером, когда Будкин ушел домой, Надя стала мыть посуду, а Служкин уложил Тату в

постель и достал книжку Пушкина, чтобы почитать ей сказку. Он выбрал "Спящую красавицу".

Надя управилась с посудой, а Служкин все еще читал.

- Закругляйтесь, - велела Надя. - Я спать хочу. Мне свет мешает.

- А ты гаси его, - предложил Служкин. - Я дальше наизусть помню.

- Глупости какие...- пробурчала Надя и погасила свет.

Она легла, а Служкин, сидя на полу возле кроватки, читал дальше.

Королевич Елисей искал свою царевну. Он расспрашивал о ней солнце - солнце не

знало. Он расспрашивал месяц - и месяц тоже не знал. Он спросил у ветра.

- Постой, - читал в темноте Служкин,-

Отвечает ветер буйный.

Там за речкой тихоструйной

Есть высокая гора,

В ней глубокая нора;

В той норе, во тьме печальной,

Гроб качается хрустальный

На цепях между столбов.

Не видать ничьих следов

Вкруг того пустого места,

В том гробу твоя невеста.

Служкин остановился. Тата спала и дышала ровно. Надя закуталась в одеяло, отвернулась

к стенке и плакала.

Служкин сел на кровать и погладил ее.

- Ну, Наденька, не плачь, - попросил он. - Ну перетерпи... Я ведь тоже разрываюсь от

любви...

- К кому? - глухо и гнусаво спросила Надя. - К себе?

- Почему же - к себе?.. К тебе... К Таточке... К Будкину... К Пушкину.

Бетономешалка

В середине февраля Будкин возил Служкина на осмотр в травмопункт. Он пожелтел от

выкуренных сигарет, пока ждал Служкина то от хирурга, то с рентгена, околачиваясь по

коридорам больницы в толпе перепуганных детей, побитых старух и похмельных мужиков.

Наконец он дождался, ругаясь, погрузил Служкина в машину и повез домой.

Погода стояла снежная, студеная и пасмурная. Дорога по ступицу колес была завалена

серо-бурой массой снега, смешанного с грязью. Перелопачиваемая автомобилями, эта каша

ездила туда-сюда по черному, обледенелому асфальту. На автобусных остановках мерзли

толпы, и за сотню метров до них вдоль обочины уныло торчали, протянув руки, голосующие.

Будкин неожиданно затормозил. Девушка в парке перебралась через сугроб с

прослойками сажи и открыла переднюю дверцу.

- Привет, - сказала она. - До города или домой?

- А куда хочешь, - ответил Будкин. - С коллегой поздоровайся.

Девушка оглянулась. Это была Кира Валерьевна.

- А, это ты...- небрежно сказала она, увидев Служкина.

- Только сначала мы его домой забросим, - предупредил Будкин.

У подъезда он выволок Служкина из машины, повесил себе на шею и попер вверх по

лестнице. Кира сзади несла будкинскую шапку.

- Я позвоню, а вы пока кофе попейте, - предложил Будкин, сбрасывая Служкина в

прихожей, и прошел в комнату к телефону.

- Проходи на кухню, - печально сказал Служкин Кире. - Кофе там. Можешь не

разуваться. У меня никто не разувается...

- Алё, Дашенька? - раздался голос Будкина. - Босса позови.

- Что-то ты сегодня квёлый, - расстегивая парку и усаживаясь в кухне на табуретку,

заметила Кира. - Без обычных своих подначек...

- Подначки в заначке, - вяло отшутился Служкин, включая чайник.

- Ничего у тебя дома, уютно.

- А чего ты хотела? Чтобы у меня на окне решетка была и на мокрых бетонных стенах

гвоздем было выцарапано "Долой самодержавие!"?

- Разогреваешься, - хмыкнула Кира. - Как нога?

- В больнице сказали, что скоро на передовую.

- Как хоть ты ее сломал-то? - Кира глянула на гипс.

- Пьяный катался с горки на санках и врезался в березу.

Кира презрительно сморщилась.

- В общем, мне нравится, - подумав, сказала она, - что ты не строишь из себя

супермена. Однако ерничество твое унизительно.

- Я не ерничаю. Спроси у Будкина: так и было.

- Что-то у тебя как ни история, так анекдот, и везде ты придурком выглядишь.

Служкин закурил и придвинул спички Кире.

- Любой анекдот - это драма. Или даже трагедия. Только рассказанная мужественным

человеком.

- Ну-у, ты себя высоко ценишь!.. - сказала Кира. - А впрочем, чему тут удивляться?

Твое ерничество и идет от твоей гордыни.

- Вот даже как? - деланно изумился Служкин.

- Ну да. - спокойно подтвердила Кира, стряхивая пепел. - С одной стороны, ты этим

самоуничижением маскируешь гордыню, как миллионер маскируется дырявыми башмаками. А

с другой стороны, тем самым ты и выдаешь себя с головой.

- Каким это образом?

- Своей уверенностью в том, что тебя по-настоящему никто не воспримет за балбеса,

каким ты себя выставляешь.

- Я не выставляю, - возразил Служкин. - Я рассказываю правду. Только занимательно

рассказываю.

- Для тебя понятия правды и неправды неприемлемы, как для романа. Твои маски так

срослись с тобой, что уже составляют единое целое. Даже слово-то это - "маски" - не

подходит. Тут уже не маска, а какая-то пластическая операция на душе. Одно непонятно: для

чего тебе это нужно? Не вижу цели, которой можно добиться, производя дурацкое впечатление.

- Могу тебе назвать миллион таких целей. Начиная с того, что хочу выделиться из

массы, кончая тем, что со мной таким легче жить. Впрочем, если ты помнишь классиков,

"всякое искусство лишено цели". Так что возможен вариант "в белый свет как в копеечку".

- Не знаю насчет искусства и не помню классиков, но таким выпендриванием тебе

ничего не добиться. Сколько ни прикидывайся дураком, всегда найдется кто-нибудь дурее тебя,

так что этим не выделишься. И другим с тобой жить легко не будет, потому что ты жутко

тяжелый человек. Не обольщайся на этот счет.

- Отцы думают иначе.

- Отцы - это твои школьники из девятого "бэ", да? Глупо считать решающим мнение

четырнадцатилетних сопляков, которые ничего в жизни не видели, не понимают и вряд ли

поймут. Конечно, на первый взгляд ты податливый: мягкий, необидчивый, легкий на подъем,

коммуникабельный... Но ты похож на бетономешалку: крутить ее легко, а с места не сдвинешь,

и внутри - бетон.

- Ты из меня прямо-таки какую-то демоническую личность сделала, - усмехнулся

Служкин. - Страшнее беса посреди леса. А какое в общем-то тебе дело до меня? Я тебе не

мешаю. Чего ты заявляешься сюда и начинаешь меня на свои парафафы разлагать?

Кира легко засмеялась.

- Не знаю, - честно призналась она. - Такое вот ты у меня желание вызываешь -

порыться в твоем грязном белье. Чужая уязвимость, а значит, чужие тайны, у меня вызывают

циничное желание вывесить их на заборе. Только редко находятся люди, имеющие тайну

по-настоящему. Гордись: ты, к примеру, чудесный зверь для моей охоты.

- Может, ты в меня влюбилась, а? - предположил Служкин.

- Ну нет! - открестилась Кира. - Твоя самоуверенность меня изумляет! Ты мне,

конечно, интересен. Если бы я о тебе слышала от кого-то другого, то ты был бы притягателен.

Может, тогда бы я и влюбилась в тебя - заочно. Но когда собственными глазами видишь все

это, - она презрительно обвела Служкина сигаретой, - то просто отторжение какое-то.

Из комнаты, хехекая, вышел Будкин.

- От него и так уже летят клочки по закоулочкам, - сказал он. - Хватит, Кира. Ехать

пора.

- Ты подслушивал! - сокрушенно воскликнул Служкин. - Ах ты, Будкин, вульгарная

ты саблезубая каналья! - Он поднял костыль, приладил его к плечу, прицелился в Будкина и

выстрелил: - Бах!

- Мимо, - хехекнув, ответил Будкин.

Термометр с фонарями

Будкин открыл Служкину дверь завернутый, как в тогу, в ватное одеяло, словно римский

патриций в далекой северной провинции.

- Ты чего в такую рань? - удивился он.

- Хороша рань, я уже три урока отдубасил...

В ванной у Будкина шумела вода, кто-то плескался.

- Ты, что ли, там моешься? - разуваясь, спросил Служкин.

- Я, - хехекнул Будкин, возвращаясь на разложенный диван.

- Вечно у тебя квартира всякими шлюхами вокзальными набита...- проворчал

Служкин, проходя в комнату и плюхаясь в кресло.

- Ты чего такой свирепый? - благодушно спросил Будкин, закуривая.

- Объелся репой, вот и свирепый...

Тут в ванной замолкла вода, лязгнул шпингалет, и в комнату как-то внезапно вошла

грудастая девица в одних трусиках. Увидев обомлевшего Служкина, она покраснела от злости и

прошипела:

- Предупреждать надо, молодые люди!..

Она яростно сгребла со стула груду своих тряпок, выбежала из комнаты и снова заперлась

в ванной.

- Это что за видение из публичного заведения?..

- А-а...- Будкин слабо махнул рукой. - Вчера скучно стало, я решил покататься. Она

попросила подвезти... Вот до утра и возил.

Служкин молча покачал головой. Они курили и ждали девицу, но девица, выйдя из

ванной, не заглянула в комнату, быстро оделась в прихожей и вылетела в подъезд, бахнув

дверью.

- Может, она твое фамильное серебро унесла? - задумчиво предположил Служкин. -

Или годовой запас хозяйственного мыла?.. А ты все лежишь, как окурок в писсуаре.

- Ладно, встаю, - закряхтел Будкин и постепенно поднялся. - О! - сказал он и взял со

стула кружевной черный лифчик. - Еще один!.. Хочешь, Витус, покажу тебе свою коллекцию

забытых лифчиков? Там и от Киры имеется...

- Могу тебе до кучи вечером еще и Надин принести, - мрачно ответил Служкин. - Или

уже есть?

- Как тебя, Витус, еще земля носит? - в сердцах заметил Будкин и, плотнее запахивая

одеяло, побрел из комнаты. - Пойдем в кухню кофе пить... Эта Света - или как ее? - чайник

согрела...

- На Свете счастья нет...- пробормотал Служкин.

В кухне он сел за стол и тяжело замолчал.

- Что, опять тебя сегодня ученики надраили? - проницательно спросил Будкин, одной

рукой разливая кофе, а другой придерживая одеяло на груди.

- До жемчужного отлива, - кивнул Служкин.

Уже целую неделю он ходил на работу. Первый же урок, который ему поставили, оказался

уроком в девятом "В". Служкин сам потом признал, что, сидя в гипсе, он малость утратил

чувство реальности, а потому явился на урок не как Емельян Пугачев в Белогорскую крепость,

а как разночинец, совершающий "хождение в народ". И народ не подкачал.

По служкинским меркам, урок проходил довольно мирно. Но это потому, что самое

главное Служкин просмотрел еще в начале. Дело в том, что в его кабинете в его отсутствие вела

уроки Кира Валерьевна. Она и оставила на учительском столе целую стопу тетрадей

шестиклассников. Проходя мимо, Градусов ловко и незаметно стащил эту стопу, а потом раздал

тетради своим присным. Присные и помалкивали весь урок, разрисовывая тетради самыми

погаными гадостями.

На перемене Градусов так же незаметно положил стопу обратно. Следующим уроком у

Служкина зияло "окно", он решил заполнить журнал и ненароком столкнул тетради на пол.