Шартр и шартрский дух

Крупным научным центром века был Шартр. В нем не пренебрегали искусствами тривиума: грамматикой, риторикой, логикой; это видно по преподаванию Бернарда Шартрского. Но этому изучению voces, слов, в Шартре предпочитали изучение вещей, res, которые были предметом квадривиума: арифметики, геометрии, музыки, астрономии.

Именно эта ориентация определяет шартрский дух — дух любознательности, наблюдений, исследований, который расцвел, питаемый соками греко-арабской науки. Жажда познания получила такое распространение, что знаменитейший из популяризаторов века Гонорий Отенский резюмировал ее удивительной формулой: Невежество — изгнание человека, его отечество — наука.

Такого рода любознательность приводит в негодование умы, преданные традиции. Абсалон Сен-Викторский возмущается тем интересом, с которым здесь изучают строение шара, природу

элементов, расположение звезд, природу животных, силу ветра, жизнь растений и корней. Гильом из Сен-Тьерри жалуется св. Бернарду на людей, объясняющих творение первого человека не от Бога, но от природы, от умов и от звезд. Гильом из Конша отвечает: Не ведая сил природы, они хотят, чтобы мы держались на привязи у их невежества, отрицают за нами право на исследование и осуждают нас на то, чтобы мы оставались деревенщиной, верующей без разума.

В Шартре превозносятся и популяризируются несколько значимых фигур прошлого, которые (вследствие христианизации) становятся символами знания — великими мифическими предками ученого.

Соломон — учитель всякой восточной и еврейской учености; он не только мудрец Ветхого Завета, но также великий представитель герметической науки. С его именем связывается энциклопедия магических познаний, он — владыка тайн, хранитель секретов науки.

Александр предстает в первую очередь как исследователь. Его учитель Аристотель вдохнул в него страсть к изысканию, энтузиазм любознательности, матери науки. Получает распространение древнее апокрифическое послание, в котором он рассказывает своему учителю о чудесах Индии. Перенимается и легенда Плиния, согласно которой Александр поставил философа во главе научного проекта, снабдив его тысячью ученых, посланных во все концы света. Жажда знаний была двигателем всех его походов и завоеваний. Не довольствуясь покорением земли, он хотел изучить другие стихии. Он поднимался в воздух на ковре-самолете; соорудил стеклянную бочку и спускался в этом предке батискафа в глубины моря, дабы изучать нравы рыб и морскую флору. К несчастью, — пишет Александр Неккам,— он не оставил нам описания своих наблюдений.

Наконец, Вергилий, тот самый Вергилий, который предсказал явление Христа в своей четвертой эклоге и на могиле которого молился апостол Павел. Он собрал в Энеиде сумму познаний античного мира. Бернард Шартрский комментирует первые шесть книг поэмы как научный труд — наравне с Книгой Бытия. Так формируется легенда, которая приведет к замечательному персонажу Данте, к тому, кто будет призван автором Божественной комедии: Ти duca, tu signore e tu maestro.

Дух исследования столкнется с другой тенденцией шартрс-ких интеллектуалов — духом рациональности. На пороге Нового времени эти две фундаментальные установки научного духа часто кажутся антагонистичными. Для ученых XII века опыт способен постичь только явления, видимости. Наука должна отвернуться от них, чтобы разумом постигать реальности. Мы еще увидим, сколь тяжким грузом отягощало такое разделение средневековую науку.