Противоречия схоластики: опасность подражания древним

Не менее трудными были противоречия духа схоластики, которые также были чреваты кризисами.

Этот дух был рациональным, но, основываясь на античной мысли, не всегда умел от нее отойти, перенести проблемы из уже не существующего исторического контекста в контекст актуальный. Даже Фома Аквинский нередко остается пленником Аристотеля. Все же было некое противоречие в том, что для разъяснения христианства, для его приспособления к нуждам времени прибегали к учениям, предшествующим самому христианству.

Примеров тому можно привести сколько угодно. Возьмем всего лишь три из них.

Как мы пытались показать выше, для университетских мэтров с того момента, как сами они стали тружениками, не было ничего важнее проблемы труда. Но для древних труд был, прежде всего, ручным и презренным трудом раба, эксплуатацией которого жили античные общества. Фома Аквинский перенимает у Аристотеля теорию рабского труда, а Рютблф, беднейший из поэтов-школяров, гордо восклицает: «Я не из тех, кто работает руками». Схоластика не сумела определить место физического труда, и это — наиболее серьезный ее грех, поскольку, обособляя привилегированный труд интеллектуала, отделяя его от других участников городской стройки, она тем самым подрывала фундамент университетского существования.

В ремесле, требующем смелости и страстной пытливости ума, интеллектуал, хотя и должен был уметь умерять свои порывы, все равно ничего не выигрывал, заимствуя у древних мораль посредственности, ту «meden agan» греков, из которой извлек свою aurea mediocritas Гораций. Интеллектуалы проповедовали именно мораль золотой середины, признак обуржуазивания и мелкого самоотречения. Кто ни на что не претендует, —читаем мы в Романе о Розе, — притом, что ему есть, на что жить со дня на день, тот довольствуется своим доходом и не думает, что ему чего-то не хватает... Золотая середина носит имя достаточности: в ней пребывает изобилие добродетелей. Так сужается горизонт, так гибнут праведные порывы.

В динамичном мире XIII века, в унисон с которым схоластика

исполняла свою партию, она не сумела отойти от античной теории искусства как подражания природе, не смогла признать творчеством человеческий труд и стесняла его.

Искусство не производит столь истинных форм, — пишет тот же Жан де Мен. — На коленях перед Природой, внимая ей, искусство выпрашивает у нее и получает, подобно нищему или вору, лишенному знания и власти, но старательно ей подражающему в том, чему она хочет его научить, — ухватывать действительность посредством изображений. Искусство наблюдает за работой Природы, ибо желало бы сотворить нечто подобное, и подражает ей, обезьянничает, но его гений слишком слаб, чтобы создавать живое, каким бы простым оно ни казалось... Увы, вот искусство, пожелавшее быть фотографией!