Истоки «Демона».

Истоки поэмы кроются в юношеской лирике Михаила Юрьевича Лермонтова, с которой особенно тесно соприкасаются ранние очерки поэмы. К 1829 году относится стихотворение «Мой демон», навеянное пушкинским «Моим демоном», однако совершенно самостоятельное по своей интерпретации. Это самое раннее обращение к теме демона. Написано одновременно с первым наброском поэмы «Демон». В «Моём демоне» частично уже обрисовываются контуры будущей поэмы и образ её героя: «собранье зол» - стихия демона, он мрачен и уныл, вселяет недоверчивость, презирает чистую любовь, отвергает все моленья, равнодушно видит кровь; у него — неземные очи: «несясь меж дымных облаков, он любит бури роковые...»

Два года спустя поэт пишет под тем же заглавием другое стихотворение, в котором повторяется только начало, но поэтическая характеристика героя дается затем в сущности уже иная, нежели в стихотворном наброске 1829 и в поэме «Демон». Зато в этом втором варианте лермонтовского «Моего демона» подчеркнута и как бы предсказана личная, субъективная и роковая связь самого автора с его зловещим созданием:

И гордый демон не отстанет,

Пока живу я, от меня...

Действительно, демонические образы и настроения неотступно преследуют в эти годы воображение поэта.

В ранней лирике Лермонтова намечается тематика и постепенно вырабатывается фразеология создаваемой поэмы. Лирический герой стихотворения «Одиночество» (1830) уподобляется Демону:

Один я здесь, как царь воздушный,

Страданья в сердце стеснены,

И вижу, как судьбе послушно,

Года уходят будто сны...

Царь воздушный, вознесенный в космические пространства, живописуется и в стихотворении «Смерть» (1830 или 1831):

И опустело небо голубое;

Ни ангел, ни печальный демон ада

Не рассекал крылом полей воздушных,

Лишь тусклые планеты, пробегая,

Едва кидали искру на пути...

Чертами демонизма отмечены образы Вадима в одноименном романе и Арбенина в «Маскараде». Несомненную связь с «Демоном» имеют ранние поэмы Лермонтова «Азраил» и «Ангел смерти».

Замечательна стихотворная миниатюра 1832 года «Бой», изображающая поединок двух воздушных бойцов: «один - серебряной обвешан бахромою», другой, полный злобы, - «в одежде чернеца». Поединок кончается победой «младого воина», олицетворяющего светлое начало:

И кони их ударились крылами...

И пал на землю черный конь.

Противопоставления темного, демонического начала светлому, небесному, антитеза «демона» и «ангела» становятся привычными в стихах Лермонтова. В поэтической исповеди «1831-го июня 11 дня» («Моя душа, я помню, с детских лет чудесного искала») он говорит, что образы, тревожившие его печальную мечту, не походили на существ земных: «все было ад иль небо в них».

Что легло в основу поэмы «Демон»

В Грузии Лермонтов слышал народные песни, легенды, предания, которые использовал в работе над «Демоном», в частности, легенды о заоблачном монастыре возле самой вершины Казбека, куда никто не может добраться, о злом духе Гуда, полюбившем грузинскую красавицу, из-за которой дух мечтает стать смертным и губит из ревности её жениха. Записано в Грузии напоминающее строфы «Демона» предание о женихе, который торопится на свою свадьбу, но убит недалеко от дома невесты. Узнав об этом, невеста уходит в монастырь. Отзвуки народных преданий имеются и в той строфе поэмы, где путник, слыша рыдания Тамары, думает:

«...То горный дух,

Прикованный в пещере стонет!»

И чуткий напрягая слух,

Коня измученного гонит...

Горный дух, прикованный в пещере к скале, - сказочный богатырь Амирани, о котором в Грузии и вообще на Кавказе рассказывают повсеместно. Некогда Амирани, как и лермонтовский Демон, восстал против бога. И за это бог приковал его в пещере к скале, и будет он вечно мучиться, до тех пор, пока не настанет конец мира.

Лермонтов чувствует, что смутные переживания, в которые погружается его душа («усыпленье дум, меж радостью и горем полусвет») не мог бы изъяснить «ни ангельский, ни демонский язык».

Автобиографичность поэмы «Демон»

Личная трагедия, безусловно, повлияла на всю любовную лирику

Лермонтова. Ещё в детстве будущий поэт познакомился с Варварой Лопухиной.

Постепенно детская дружба переросла в серьёзное чувство. Однако у поэта, по складу его характера, жизненного предназначения, не могло быть всё легко и

просто. Лермонтов в силу своей противоречивости совершил ошибку, отдалившись от своей возлюбленной. Варвара Лопухина усомнилась в его и своих чувствах и дала согласие на брак с другим человеком. Поэт сильно переживал сложившуюся ситуацию. Он не перестал любить Варвару даже после её замужества. Через всю жизнь Лермонтова проходит образ этой женщины в трагическом соединении любви и страдания, Только так поэт способен воспринимать жизнь во всей её полноте:

Что без страданий жизнь поэта?

И что без бури океан?

Его любовь - это роковая, гибельная страсть, и он сам как бы перевоплощается в демона:

Ты для меня была как счастье рая

Для демона, изгнанника небес.

( «Измученный тоскою и недугом», 1832)

Этот скорбный мотив подхватывается другим стихотворением этого же года «Послушай, быть может, когда мы покинем навек этот мир», где рисуется встреча с любимой в ином мире:

Ты ангелом будешь, я демоном стану!

Клянися тогда позабыть, дорогая,

Для прежнего друга все счастие рая!

Пусть мрачный изгнанник, судьбой осужденный,

Тебе будет раем, а ты мне - вселенной!

Мотив демонической любви, переживающей смерть и могилу, звучит, наконец, в великолепном стихотворении 1841 года «Любовь мертвеца», где есть такие строки:

Я видел прелесть бестелесных -

И тосковал,

Что образ твой в чертах небесных

Не узнавал.

Что мне сиянье божьей власти

И рай святой!

Я перенес земные страсти

Туда с тобой.

Об отражении в «Демоне» поэтических переживаний личного, субъективного характера писал сам Лермонтов в «Сказке для детей» и в «Посвящении» поэмы в редакции 1838 года. В «Посвящении» «Демона» 1831 года проводится прямая параллель между автором и его героем:

Как демон, хладный и суровый,

Я в мире веселился злом,

Обманы были мне не новы,

И яд был на сердце моём;

Теперь, как мрачный этот Гений,

Я близ тебя опять воскресенье

Для непорочных наслаждений

И для надежд, и для небес.

В стихотворении «Я не для ангелов и рая», которое можно считать послесловием к поэме в редакции того же 1831 года, мы читаем снова:

Как демон мой, я зла избранник,

Как демон, с гордою душой,

Я меж людей беспечный странник.

Для мира и небес чужой...

«Здесь с полной отчетливостью раскрыта автопортретность демона»,-комментирует Борис Михайлович Эйхенбаум - советский историк литературы, исследователь творчества Лермонтова. Есть как будто все данные для признания автобиографичности лермонтовского «Демона», особенно его ранних очерков. Многие дореволюционные литературоведы настаивали на этом утверждении. «В «Демоне» Лермонтовым... начерчен собственный портрет автора», - писал В.

Спасович. Н.Дашкевич нашел возможным сказать даже так: «Кажется, что в течение своего продолжительного существования в литературе демон редко встречал до Лермонтова такого собрата в среде людей», Позже П.Сакулин утверждал со своей точки зрения: «Без преувеличения можно сказать, что история демона, над которой так долго работал Лермонтов, является в значительной степени его собственной исповедью». Д. Овсянико-Куликовский суммировал: «Давно известно, что герою поэмы, демону, Лермонтов приписал свои собственные психологические черты, - настроения, страсти, душевные муки».

Среди лермонтоведов XIX века П. Висковатов, бывший биографом поэта, явно утрировал биографический метод при объяснении «Демона». Он считал, что созданная в юношеские годы поэма «получает совсем автобиографический характер. В ней изображается история его душевных мук и любви к Вареньке».

П. Мартьянов в пылу полемики с Висковатовым категорически возражал ему: «Ни первые наброски «Демона», ни окончательно отделанные потом строфы поэмы не имели никакого автобиографического значения и личных отношений поэта к Вареньке Лопухиной не касались» ... «любовь его к Вареньке Лопухиной ничего общего с соблазном Демоном Тамары не имеет». Адресуя ей своё «Посвящение» («Прими мой дар, моя Мадонна»), Лермонтов, по мнению Мартьянова, «хотел одного - чтобы она признала в нем поэта, а не подобие Демона».

Отголоски, если не рецидивы, биографического метода не миновали и некоторых работ советских исследователей творчества Лермонтова. Так, С. Н. Дурылин доказывал, что «поэма «Демон» всегда была исповедью поэта к любимой женщине». Но автобиографичность юношеских лирических признаний Лермонтова сама по себе относительна, будучи облечена в очень условную литературную форму. Нельзя же всерьез принимать уверения четырнадцатилетнего мальчика о его «последней любви», об утрате им «веселия, уж взятого гробницей» («Цевница», 1828).