Общее дело” и частная жизнь.

Диссиденты жили, как и большинство других советских горожан, в коммунальных или отдельных квартирах, часто в составе большой семьи - с детьми, супругами, родителями, бабушками и дедушками. Вышеописанными “открытыми домами” становились, как правило, те квартиры, где жили только участники движения, без старших родственников, не разделявших их взглядов. Поскольку такой дом, где жила семья, нес “двойную нагрузку”, — он был не просто местом жительства, но также выполнял определенную функцию в диссидентском движении — диссидентство не могло быть частным делом одного из членов семьи, оно так или иначе касалось всех обитателей квартиры. Поэтому диссидентство было, как правило, семейным делом. Во всяком случае, члены семьи, если они не были активны в движении сами, должны были принимать и понимать взгляды и деятельность своего родственника-диссидента. В противном случае, семьи распадались. Те же участники движения, которые попали в эту среду, будучи несемейными, были ориентированы на то, чтобы связать свою жизнь с человеком, разделяющим их взгляды, стиль жизни, лучше всего, с “товарищем по делу” :

“И вообще, представить себе невозможно, как за чужого выйти замуж, как объяснить это чужому, когда вдруг среди ночи к тебе придет бритый уголовник, которому товарищ дал твой адрес, как то место, где ему на пол бросят какое-нибудь пальто, где он может переночевать. Конечно, муж и жена должны это понимать.” (Е.Р., 1951 г.р.)

“Если тебя могут посадить, то тебе не то, что жену не надо заводить, а и семью. А я завел не жену, а, так скажем, товарища по борьбе”. (В.Р., 1951 г.р.)

“Жены были товарищами по делу. И очень часто они при этом переставали быть женщинами, переставали быть женами. Но они оставались, конечно, товарищами”. (Е.Р,. 1951 г.р)

“Женщина - это соратница, прежде всего, а дети - общие”. (А.С., 1957 г.р.)

Согласие супругов в вопросах участия в диссидентском движении, как и в семейных вопросах, было важно для оппозиционной деятельности, поскольку в ситуации “открытого дома” необходимо было полное взаимное доверие и хорошая координация действий. Нужно было удержать в равновесии обе сферы жизни - приватную (домашнюю) и квази-публичную (диссидентскую), которые, сосуществуя в пространстве дома, оказывали сильное влияние друг на друга. Приватная и квази-публичная сферы в диссидентской среде тесно переплетались: повседневная жизнь семьи нередко подчинялась нуждам диссидентского движения, а возможность осуществления диссидентской деятельности зависела от личных отношений между его участниками.

Ярким примером переплетения “общего дела” и частной жизни также является распространенный в диссидентской среде феномен “брака в тюрьме”. Брак в тюрьме заключался чаще всего парой, которая не зарегистрировала свои отношения до ареста. Поводом для заключения брака был арест и связанная с ним необходимость оказывать помощь политзаключенному, ездить в лагерь на свидания. Бывало, что в диссидентской среде для различных целей заключались фиктивные браки. Чаще всего, хотя официальная регистрация брака констатировала существующие в реальности отношения, для молодоженов она имела, прежде всего, функциональное значение.

“На самом деле, брак с мужем нужен для личного свидания. На общее еще можно попасть как-нибудь, но на личное никак иначе. Это единственный реальный способ получить информацию и два дня покормить человека нормальной едой, ведь это достаточно много. Поэтому, брак регистрировался для всего”. (Н.Л., 1950 г.р.)

Также переплетение частной жизни и деятельности диссидентского движения видно на примере семей, где мужчина находился в заключении. Такая семья вовлекалась в сеть взаимопомощи. Ей оказывал помощь, в том числе и Фонд Солженицына. Некоторые женщины, в свою очередь, включались в деятельность Фонда, т.е. они и получали помощь сами, и оказывали ее своим друзьям.

“Когда мужа арестовали, все хотели помочь. Из Москвы все время передавали какие-то деньги. Была поддержка моральная. (.) Потом ко мне пришел человек из Фонда Солженицына. Он не просто принес деньги, но душевно участвовал во всем - пытался найти адвоката, покупал мне продукты, помогал поехать на свидание к мужу. (.) Потом я тоже стала ему помогать.” (Т.П., 1950 г.р.)

Итак, дружеский диссидентский круг во время отсутствия отца семейства морально поддерживал его семью. Бывали случаи, когда друзья брали на себя заботу о детях, например, когда жена должна была поехать на свидание к мужу или при других обстоятельствах. Одна из респонденток рассказывает о сыне диссидентов:

“Он остался почти сиротой. Потому что посадили его отца. И мать забрали в ссылку. Мы все его вели как-то. Он в поход ходил с нашими ребятами. До сих пор, когда я его вижу, мне хочется его к груди прижать как ребенка, который остался без родителей.” (Л.К., 1939 г.р.)

Тот факт, что успех “общего дела” диссидентов зависел от личных отношений, подтверждает тезис о важности для оппозиционной деятельности гендерного разделения ролей. Мужчина был готов к тому, что его арестуют, и в то же время был уверен в том, что будет получать помощь с воли. Женщина знала, что она будет ездить на свидания, и что ее поддержит дружеский круг, своя среда. Оба претендовали на самореализацию в определенной сфере оппозиционной деятельности. Гендерное разделение ролей способствовало саморегуляции и устойчивости диссидентского движения.