Глава 2. Сегодня Анна освободилась раньше обычного

Сегодня Анна освободилась раньше обычного. Машину с водителем отправила за Дашей в бассейн. Хотела поехать домой на метро, но вдруг стало боязно — несколько лет не спускалась под землю, даже не знает, как оплатить проезд. Поймала частника. Такси уже давно куда‑то подевались, зато очень многие занимались извозом, это называлось тревожным словом “бомбить”.

Дверь ей открыла Галина Ивановна — домоправительница и спасительница ее семейного очага. Галине Ивановне было шестьдесят два года, но она ловко управлялась с хозяйством: закупала продукты, готовила, стирала, убирала две квартиры. За три года Галина Ивановна вросла в семью так прочно, что уже и не верилось, что ее когда‑то с ними не было. Единственным недостатком домоправительницы была суровая экономия хозяйских денег. Она изводила Анну отчетами о собственном “транжирстве”.

— Как хочешь суди, — Галина Ивановна обращалась к Анне на “ты”, — но я сегодня купила у метро картошку на три рубля дороже, чем та, что возле универсама. Главное, пошла сначала к универсаму — дорого, думаю, отправилась к метро. А там — пожалуйста, еще на три рубля дороже. И возвращаться не могу — надо Кирюшу из прогулочной группы забирать, и Даша вот‑вот из школы придет, компот не сварен. Зато яйца у метро дешевле на пятерку были. И не мелкие.

— Галина Ивановна, не расстраивайтесь, — говорила Анна. — К Кирюше учительница приходила?

— Да, приходила. Хорошая женщина. А музыкантша, что с Дашей занимается на пианино, мне не нравится. Ты Дашку знаешь, она кому угодно голову задурит. И вот сидят — хи‑хи, ха‑ха, а играть не играют. Дашка домашнее задание опять не сделала, а та ей: “Ну что же ты, деточка”. Деточку надо по попе выдрать. А той лишь бы деньги получать.

— Как Луиза Ивановна?

— Ничего, слава богу, не хуже. Запеканку ей творожную сделала, какао сварила. Читает. Телевизор днем смотрели. Такой сериал! За душу берет, вместе поплакали. Там Мария опять со своим связалась, не с тем, от которого она забеременела, а с…

От пересказа мыльной оперы Анна скрылась в детской. Кирилл строил башню из конструктора “Лего”. Темпераментом он совсем не походил на старшую сестру: был тих, стеснителен, сторонился чужих, мог сам себя занять и не скучал в одиночестве, любил возиться с конструкторами и возводил “из головы” такие фигуры, которые у Анны и Дарьи не получались даже с помощью чертежей‑подсказок.

Анна поцеловала сына, стала расспрашивать о прошедшем дне. Кирилл отвечал, но косился в сторону конструктора.

— Ну, играй, — вздохнула Анна.

Она вышла из детской и отправилась к свекрови. Луиза Ивановна полулежала на тахте, под спину ей подкладывали несколько подушек — так легче дышалось. Телевизор был включен без звука, торшер освещал изголовье, Луиза Ивановна читала. На полке выстроились пять десятков книг со знойными красавицами на обложках — дамские романы, Анна принесла новый. По легкому разочарованию, мелькнувшему на лице Луизы Ивановны, а еще более по ее торопливой благодарности Анна поняла: опять не та писательница, что нужно. Но их имена совершенно не держались в памяти, надо записывать.

Пять лет назад Луизе Ивановне можно было сделать операцию на сердце и сосудах, теперь никто не брался. Слабенькое сердце, раненное двумя инфарктами, билось из последних сил. Поход в туалет, ванную, на кухню давался как восхождение на Эверест. Конец мог наступить в любой момент. Полгода назад Анна похоронила свою маму. Не сравнивала — но смерти свекрови ждала с большим страхом. Теперь, когда она может обеспечить любую медицинскую помощь, сделать ничего нельзя. Загоняла свекровь до полуживого состояния и внимания на нее не обращала. Нужно было Луизе Ивановне стать одной ногой в могилу, чтобы Анна наконец поняла, какой удивительный, самоотверженный человек находится рядом с ней. Последний человек из старшего поколения, последний, кто может сказать ей “Нюрочка, доченька”.

Луиза Ивановна была готова к смерти. Она ждала ее спокойно и достойно, не капризничала, не требовала к себе повышенного внимания. Ужас смерти растворился в больнице, где она лежала после последнего инфаркта. Она там много передумала, со многим смирилась. В смирении с неизбежным была своя сладость — сладость возвышения над пороками и добродетелями, над страстями и мирскими тревогами. Невестка ласкала и жалела ее, как маленького ребенка. Нюрочка, бедная девочка, мучилась виной за годы отчуждения.

— Вам нужно повторить курс инъекций, — сказала Анна. — Я договорилась, будет приходить медсестра, делать уколы и ставить капельницу.

— Ни к чему все это, Нюрочка. Хорошо, хорошо, не хмурься, пусть приходит.

— Луиза Ивановна, неужели в самом деле вам все это нравится? — Анна кивнула на полки с книгами.

— Как сказки, — улыбнулась свекровь. — Знаешь, что никакой Бабы‑яги и Кощея Бессмертного нет, а увлекательно.

Она не призналась, что чужие выдуманные жизни охраняют ее от жизни реальной, в которой ей уже нет места.

— Будешь ужинать? — спросила Галина Ивановна Анну, не успела та показаться на кухне. — Накрыть тебе, а то я скоро ухожу?

— Нет, спасибо. С детьми поужинаю. Проведаю Юру.

Анна вышла на лестничную площадку и позвонила в соседнюю дверь. Когда‑то здесь жили Слава и Марина. Три года назад Анна выкупила у них эту двухкомнатную за сумму, которая позволила ребятам купить трехкомнатную в другом районе.

— Привет! — Ей открыла Ира Гуревич. — Ты сегодня рано. Юра, мама пришла.

Увидав Анну, Юра насупился и полез на велотренажер. Значит, сегодня опять не занимался. Он весил сто сорок килограммов и неудержимо, всегда хотел есть. Пока жили в одной квартире, приходилось прятать еду, запирать на ключ холодильник, но он мог найти пачку макарон, спрятать ее, а потом тихонько грызть.

Заставить его заниматься гимнастикой, упражнениями, приучить ходить в туалет можно было только стимулируя едой. Причем не важно какой — у него не было пристрастий, лишь неуемный аппетит. Его сознание соответствовало уровню развития трехлетнего ребенка, умственно отсталого ребенка. Никакие занятия и стимулирующие мозговую деятельность препараты не смогли вернуть его интеллект. Он говорил односложно, коверкая по‑детски слова — “не надя, хосю кусять, дай буячку, кака, бяка, Юла холосый”. Анну он называл мамой, всех остальных людей, независимо от пола, — тетей. Его развлечением были игрушки. Но не конструкторы, как у Кирилла, а машинки. Юра мог часами возить их рукой из стороны в сторону.

К счастью, если тут уместно это слово, в его мозгу вместе с другими пострадала зона, отвечающая за агрессию. Юра был безобиден, а случись припадки бешенства — никто бы не справился с ним. Мышечный тонус восстановился почти во всем теле, но оно заплывало жиром, потому что Юра мало двигался, и заставить его выйти на прогулку или сесть на тренажер стоило больших усилий. Ему требовался постоянный уход: он мог помогать движениями, но сам не переодевался, не умывался, не чистил зубы, не причесывался, не говоря уже о бритье. Он не любил оставаться один и тихо скулил, если в квартире никого не было. Он мог не обращать внимания на человека в соседней комнате, но этот человек должен был присутствовать.

Анну он побаивался — от нее зависело кормление, она требовала становиться на ненавистный предмет — на весы, заставляла залезать на велотренажер и ругала, если он забывал воспользоваться туалетной бумагой. Ирину Юра любил рефлекторно, как маленькие дети любят няню или кормилицу. Есть теплое существо, которое меня защищает, ласкает, кормит, — надо держаться ближе к этому существу, требовать от него внимания и заботы. Почти двухметровый, толстый, обрюзгший, Юра ластился к худенькой Ирине, которая едва доставала ему до подмышек, и хныкал:

— Тетя, Юла холосый, дай Юле кусать.

— А Юра хочет пи‑пи? — Ира гладила его по, плечу. — Пойдем делать пи‑пи, а потом кушать.

Сейчас Юра, старательно не глядя на Анну, вяло прокручивая педали и пуская слюни, канючил:

— Хосю кафетку. Тетя, дай кафетку!

— Юрочка, тетя даст конфетку. Но нужно немножко позаниматься. Мама будет недовольна.

— Мама пахая.

Анна видела подобные сцены ежедневно, и они ее не шокировали. Но иногда пронзало раскаяние: во что она превратила жизнь подруги! Для Ирины весь мир сейчас заключался в Юре — в его мокрых штанах, в машинках, в мультиках, в сюсюканье и в баюканье. Самое ужасное, что Ирина была довольна жизнью, даже счастлива. Молодая женщина, здоровая и умная!

Живя в доме престарелых, со временем сам начнешь подволакивать ноги. Ухаживая за вечным ребенком, перестаешь видеть мир за пределами его кругозора.

И это Анне выгодно, другой такой сиделки не найдешь. Может быть, посоветоваться с Колесовым? С него, собственно, все и началось.

Кооператив, где работал Колесов, Аннин центр поглотил, как поглотил многие другие. Они не умели вести дела, и она скупала их по дешевке — за долги по аренде и оплату электроэнергии. Вместе с лучшими специалистами в ее центр переходили и прирученные пациенты — самое ценное, ради чего и огород городили.

К Колесову Анна привела Ирину и ее мужа Олега, хронического алкоголика. После приема Колесов заглянул к ней в кабинет.

— Анна Сергеевна, я хотел бы поговорить по поводу пары, которую вы ко мне направили. Ситуация выглядит следующим образом: эта семья гораздо крепче, чем может показаться на первый взгляд. Это союз людей, получающих большую психологическую выгоду один от другого.

— Не может быть! — возмутилась Анна. — Ирина совершенно измучилась, она говорила о разводе. Поверьте, для нее это шаг немыслимый.

— Разговоры — еще не шаг, и она его вряд ли совершит. Если вы не будете меня перебивать, то, с вашего позволения, я закончу свою мысль.

Осадил ее. Доктор Колесов вызывал у Анны странное чувство. Он был очень похож на Юру — того, прежнего, до болезни. Но похож только внешне. Юра легко заводил друзей, а Колесов выстраивал километровую дистанцию в общении — вы начальник, я подчиненный, у вас бумажки, у меня люди, я к вам снисходителен — радуйтесь.

— Закончите свою мысль, — сказала Анна.

— Итак, это союз людей, получающих взаимное удовольствие. С ним, с мужем, все понятно. Трезвая жизнь не дает ему радостей бытия. В опьянении снимаются тревоги, неуверенность в себе, он талантлив, умен, обаятелен, громадье планов и полет фантазии. Плюс избавление от проблем. Проблемы есть, их надо решать, нести ответственность за себя, за жену, за близких. Водка снимает эту ответственность. Проблем нет — жизнь прекрасна.

Недаром алкоголизм называют болезнью безответственности.

Теперь жена, Ирина Дмитриевна. Крайне заниженная самооценка, Пока она вовлечена в проблемы мужа, есть повод не заниматься собственными. Влечение к святости. Ей приятно повторять: “Без меня он пропадет”. Приятно чувствовать себя почти богом. Ей нужен муж, потому что только он подпитывает ее чувство самоуважения и нужности другому человеку. Стать кому‑то нужным — классический суррогат любви. Взлеты и падения — то он бросает пить, то снова в запое — рай и ад, тоже дают ощущение эмоциональной наполненности жизни.

Они никогда не разойдутся, подвел итог Костя, поскольку перемены нужно начинать с самих себя, а они к этому не готовы. Сцепка, основанная на получении подсознательного удовольствия, в подобных семьях очень крепка. Все удивляются — как они могут жить? — и мало кому в голову приходит, что именно это им и нужно, несмотря на манифестации и заявления противоположного толка. Возможна длительная психоневрологическая терапия, направленная на разрушение удовольствия от саморазрушающего поведения. Особых надежд на успех от нее именно у этой пары Костя не возлагает, но и не отказывается от них.

Анна поблагодарила Колесова, а когда он ушел, подумала о том, что надо делать его заведующим отделением.

Как помочь подруге, она не решила, но жизнь подсказала выход. Как раз в это время назрела ситуация, когда к Юре нужно было брать сиделку. Луиза Ивановна попала в больницу, дети постоянно скандалили с Юрой, дрались из‑за игрушек, обзывали его и выгоняли из комнаты. Галина Ивановна не справлялась. Анна попросила Ирину посидеть несколько дней с Юрой, та как раз была в отпуске. Несколько дней обернулись годами. Муж Ирины пропил квартиру — у них теперь была только комната в грязной коммуналке. Ирина привязалась к Юре и осталась жить с ним. Еще один суррогат любви, теперь уже материнской.

“Бедная подружка, я нещадно эксплуатирую твои комплексы, — думала Анна. — Но что же мне делать?”

— Ириша, давай я отправлю тебя на месячишко в хороший санаторий. За свой счет, конечно, — предложила Анна.

Ира быстро уловила настроение подруги.

— Нет, не надо, — ответила она. — Купи лучше Юре железную дорогу с поездами и светофорами.

— Куплю, — кивнула Анна. — Чего я только не куплю для родного мужа.

— Аня, ты из‑за кого переживаешь, из‑за Юры или из‑за меня?

— Юра… мой муж… Юра, — позвала она, — ну‑ка, посмотри на меня. Как меня зовут?

— Мама пахая, — насупился Юра, — тетя холосая.

— Наш ответ Чемберлену, — усмехнулась Анна.

Она уже давно перестала строить планы и мечтать о том, что Юра станет нормальным человеком. Анна научилась жить, выделив мужу не только отдельную жилплощадь, но и отдельный участок в своей душе. И в то же время Анна любила мужа. Любовь была странной — не материнской, не женской, а какой‑то другой, замешанной на воспоминаниях и жалости, на привычке и долге, на непрожитом, невысказанном, неисчерпанном. Ее чувство походило на иррациональную любовь к родине или на то чувство, которое архитектор испытывает к недостроенному зданию, студент — к вузу, в котором недоучился. Анна не могла представить свою жизнь без Юры, но и не могла посвятить свою жизнь ему.

Ирина все это прекрасно знала и понимала. Они много говорили о Юре. Ирина шутила, что ему повезло — две женщины его любят, но одна больше, она имела в виду себя, потому что была готова находиться рядом с ним день и ночь. Анну подобная жертвенность приводила в замешательство. Но Ирина ее разубеждала:

— То, что чувствую я, тебе кажется примитивным, ущербным, уродливым, правда? Так многие думают. И меня это не волнует. Но я не хочу, чтобы ты видела во мне страдающее существо, находящееся у тебя в рабстве. Аня! У меня подобного покоя и благости не было никогда в жизни. Пойми! Мне необыкновенно хорошо, когда он тянется ко мне, когда просыпается ночью и зовет меня. Я даю ему соску. Да, да, признаюсь, у нас теперь есть соска‑пустышка. Может, я всю жизнь искала подобного умиротворения и наконец его обрела. Мне плевать, если при этом я всем вам кажусь моральным уродом. Впервые в жизни плевать, что думают остальные. Потому что я счастлива каждый день. Мы с Юрой два человеческих мутанта, которым хорошо вместе. Это преступление? Не знаю, сколько времени все продлится, но сейчас не смущай меня, пожалуйста, своими сочувственными взглядами и попытками подкупить меня. Впрочем, ты еще не подозреваешь, какая я корыстная натура. Я хочу, чтобы ты сняла нам отдельную дачу на следующее лето. Дети травмируют Юру. И давай оборудуем для него комнатный спортивный зал — шведская стенка, перекладина, кольца и прочее.

— Ирка! — растроганно проговорила Анна. — Будь ты правильного, нашего вероисповедания или если бы это можно было купить за деньги, я бы записала тебя в святые.

— Ты плохо знаешь Библию, там одни наши.

— Ира, ты все равно не пользуешься своей зарплатой. Ты ее в чулок складываешь? Давай я буду перечислять ее в один надежный банк под проценты, а деньги на текущие нужды ты просто будешь брать у меня. Так у тебя и жалованье повысится, и накопления появятся.

— Делай, как находишь нужным. Принесешь Юре ужин или я сама схожу? Он сегодня заслужил шоколадку.