Метафорическое сравнение 30 страница

Эта ситуация диаметрально противоположна интонационному подчеркиванию особенностей передаваемой речи, когда за цитатами зачастую скрывается ирония и когда цитаты указывают на дистанцию между говорящим и автором чужой речи. Повторяя чужие слова буквально, говорящий вместе с тем показывает, что они ему чужды или по крайней мере не исходят от него самого. Иронические кавычки еще не раз появятся в наших примерах. В связи с этим нам бы хотелось указать на существование особых сигналов, позволяющих распознать в данной конструкции косвенной речи то, что В. Волошинов определил как словесно-аналитическую модификацию. Напомним, что он писал об этом типе речи: «Введенные в косвенную речь... чужие слова и выражения (особенно если они заключены в кавычки) «остраняются», говоря языком формалистов, и остраняются именно в том направлении, в каком это нужно автору; они овеществляются, их колоритность выступает ярче, а в то же время на них ложатся тона авторского отношения — иронии, юмора и пр. ... Словесно-аналитическая модификация косвенной конструкции создает своеобразные живописные эффекты передачи чужой речи. Эта модификация предполагает высокую степень индивидуальности чужого высказывания в языковом сознании, умение дифференцированно ощущать словесные оболочки высказывания и его предметный смысл. Это не свойственно ни авторитарному, ни рациональному восприятию чужого высказывания»¹⁹.

Перейдем теперь к рассмотрению ряда других особенностей метафорических выражений в косвенной речи. Нас будет интересовать тот случай, когда автор сообщения прекрасно понимает метафору, когда между ним и автором передаваемого выражения или высказывания нет существенных различий в языковой или культурной компетенции. Поэтому чужую речь можно передать содержательно, то есть осуществить, как сказал бы Волошинов, «предметно-аналитическую модификацию косвенной речи». Оказывается, что в этом случае может появиться (вместо простого воспроизведения) более или менее исчерпывающая экспликация или перифраза метафоры²⁰.

В этом месте следует оговориться — речь идет не о придании сформулированной ad hoc перифразе статуса смыслового эквивалента метафоры, полностью исчерпывающего ее содержание. Значение живой метафоры нельзя передать при помощи какой бы то ни было замкнутой формулы-толкования, объясняющей ее значение. То, что имеется в виду, — явление совсем иного рода, ибо речь идет о передаче одного высказывания в составе другого. Такая передача может быть верной или неверной, адекватной или неадекватной, исчерпывающей или неисчерпывающей. Включение одного высказывания в другое — это факт из области речевой коммуникации. В этом смысле предложение Янек — медведь может быть в косвенной речи передано как:

Петр сказал, что Янек тяжел и неповоротлив.

В словесно-аналитической модификации преобразованное предложение звучало бы так: Петр сказал, что Янек — «медведь»; в предметно-аналитической модификации метафора — даже рассматриваемая с точки зрения одного лишь содержания — осталась бы не проинтерпретированной, ставя «задание на интерпретацию» адресату: Петр сказал, что Янек — медведь.

Благодаря возможности перефразирования метафор возникает еще один тип транспозиции прямой речи в косвенную, который можно было бы назвать «интерпретационной разновидностью» той предметно-аналитической модификации, которая была выделена В. Н. Волошиновым. Этот тип представлен в следующей цитируемой В. Гурным и приведенной М. Р. Майеновой последовательности предложений:

— Ты теперь такая стройная, такая изящная.

— Так ты говоришь, что я похудела?²¹

Женщина, отвечающая на обращенную к ней реплику, анализирует ее и осмысляет ее импликации, или, как сказал бы Грайс, импликатуры²². Она сомневается, будут ли эти импликации соответствовать действительным намерениям автора первой реплики; а может быть, она ждет только подтверждения желаемого для нее или нежелательного состояния (похудения) и задает вопрос в форме косвенной речи. Вопрос этот возник как результат глубокой интерпретации первого высказывания. В нем отражены и знание женщины, внешний вид которой оценивается, и знание антонимичных пар прилагательных стройный/тонкий/худой — толстый /полный /тучный, и учет стилистической оппозиции в группе синонимов стройный/тонкий/худой, и, наконец, умение ориентироваться в различных типах речевого поведения (ср. возможность эвфемистического словоупотребления или ожидания комплиментов со стороны собеседника). Короче говоря, здесь мы имеем дело с типичной ситуацией речевого общения (в грайсовском понимании термина «речевое общение»). Косвенная передача чужой речи сочетается здесь с извлечением из нее импликатур. Буквальное повторение содержания первой реплики диалога имело бы смысл только при определенных коммуникативных условиях, например, если бы первый собеседник забыл, что он только что сказал:

— Теперь ты такая стройная, такая изящная.

(...)

— Что я сейчас сказал?

— Ты сказал, что я стройная.

Рассмотренный пример позволяет сделать более общий вывод, отвечающий как духу новейшей лингвистической прагматики, так и замечательному анализу языкового взаимодействия, содержащемуся в работах М. М. Бахтина и В. Н. Волошинова. Необходимо осознать, что формы передачи чужой речи являются одними из самых важных приемов коммуникативной техники. Наука еще не до конца исследовала все их многообразие

и действующие здесь механизмы. Теперь, когда наше знание природы языковой коммуникации стало более богатым, следует при описании форм передачи чужой речи отбросить шаблонные представления, навязанные нам грамматикой с ее постоянным сопоставлением параллельных в смысловом и лексическом отношении пар высказываний в прямой и косвенной речи.

Если уже много сделано в плане фиксации, уточнения и дифференциации высказываний, вводящих цитаты (заслуга здесь принадлежит писателям, хотя и в стилистике такие формы также отмечались), если уже построена более адекватная модель цитации, в которую введено противопоставление предметного и метаязыкового употреблений — в кавычках и без кавычек (это заслуга Бахтина, Волошинова и их последователей), — то третий круг проблем, связанных с передачей чужой речи, а именно проблемы, относящиеся к интерпретации сообщений и способам дедукции, применяемым в живой естественноязыковой коммуникации, еще предстоит изучить более глубоко и полно. Речь идет о более глубоком использовании в стилистике текста идей, содержащихся в концепции Грайса и в современной теории языковой коммуникации. Огромную стимулирующую роль тут может сыграть анализ различных форм разговорного языка и нестандартных диалоговых установок, живительной струей вливающихся в литературу и вызывающих постоянно растущий интерес к ним со стороны языковедов.

* * *

Подводя итоги вышесказанного, ответим на вопрос: чего все-таки следует опасаться при передаче метафорического высказывания в форме косвенной речи? Я говорю здесь лишь о косвенной речи, поскольку, если метафорическое высказывание приводится в форме прямой речи, бояться того, что будет искажено его содержание, не следует, так как прямая речь передает всю информацию дословно. До сих пор все наши примеры были взяты в основном из разговорных диалогов. Сейчас мы обратимся к публицистике, где постоянно возникает необходимость непосредственно привести или передать в косвенной форме чье-либо высказывание. Аналитические особенности косвенной речи позволяют, с одной стороны, выделить и словесно передать отдельные элементы содержания излагаемого высказывания и даже его импликатуры. Это может привести к тому, что в публицистическом изложении данное высказывание будет казаться более ясным, более понятным. С другой стороны, вмешательство передающей инстанции, то есть второго говорящего, создает определенную опасность, связанную с присутствием иной познавательной и оценочной точки зрения. Трудности, возникающие из-за наличия второго говорящего лица, касаются как буквальных, так и метафорических высказываний, но при передаче последних они про-

являются весьма своеобразно, что вытекает из смыслового своеобразия метафоры и зависит от места метафорического выражения в тема-рематической структуре передаваемого высказывания. Так что тут допустимы разные манипуляции с содержанием, хотя определенный инвариант относительно исходной информации, бесспорно, сохраняется.

Рассмотрим следующий пример:

Политическая близорукость Амина — это болезнь, которая будет иметь много серьезных последствий.

Представим себе, что эту фразу произнес комментатор Би-би-си и что эта фраза была передана тремя разными лицами в трех разных коммуникативных ситуациях: (1) в обзоре новостей, обращенном к читателям серьезной политической газеты; (2) оратором во время митинга, организованного политическими противниками Амина; (3) в обзоре новостей, предназначенном для самого Амина и сделанном его секретарем-льстецом. Предметом наших наблюдений будут две содержащиеся в этой фразе метафоры: метафора тематическая — близорукость; и метафора рематическая — <это> болезнь.

Ситуация 1 (обзор новостей в серьезной политической газете).

а) Комментатор Би-би-си сказал, что политическая близорукость Амина — это болезнь, которая будет иметь много серьезных последствий.

б) Комментатор Би-би-си сказал, что деятельность Амина отличает «политическая близорукость» и что это будет иметь много серьезных последствий.

в) Комментатор Би-би-си сказал, что для деятельности Амина характерно, что тот не замечает существенных политических проблем и что это будет иметь много серьезных последствий.

В варианте (а) сообщение отождествляется с осознанием политики Амина как разновидности политической близорукости, могущей иметь весьма серьезные последствия. Вариант (б) отражает дистанцию между его автором и комментатором Би-би-си и содержит оценку Амина: здесь точно указывается, что говорил комментатор и как он выразился, характеризуя деятельность Амина. Интересующие нас слова комментатора заключены в кавычки. Наконец, вариант (в) иллюстрирует нейтральный способ именования передачи содержания слов комментатора Би-би-си. Автор высказывания (в) перефразирует все метафорические выражения, употребленные комментатором. Из такого переложения нельзя узнать, как в точности выразился комментатор. Приведен только общий смысл его слов, лишенный экспрессивной окраски, каковую вносила метафора с отрицательными коннотациями.

Ситуация 2 (митинг, организованный противниками Амина).

а) Комментатор Би-би-си сказал, что политическая близорукость этого подлеца Амина — это болезнь, которая будет иметь много серьезных последствий.

Человек, передающий высказывание комментатора Би-би-си, не занимает отстраненной позиции по отношению к оценке политики Амина, он солидаризируется с ней и также определяет деятельность Амина как «политическая близорукость». Одновременно автор пользуется случаем, чтобы в развернутой тематической дескрипции передаваемого предложения усилить отрицательную оценку Амина, и вводит соответствующие «эпитеты». Знаменательно, что в такого типа пересказах избегают нейтрального определения темы высказывания, сделанного комментатором Би-би-си, и отстраненной передачи его слов с помощью кавычек. В противном случае постороннему слушателю было бы трудно отделить ту порцию информации, за которую несет ответственность сам комментатор Би-би-си, от той, которую прибавил от себя участник митинга.

Ситуация 3 (Амину докладывает его секретарь, неисправимый льстец).

а) Комментатор Би-би-си сказал, что ясная политика господина Президента будет иметь много серьезных последствий.

б) Комментатор Би-би-си — эта журналистская бездарь! — посмел сказать, что деятельность господина Президента отличает «политическая близорукость» и что это «болезнь, которая будет иметь много серьезных последствий».

Секретарь Амина, по крайней мере официально, не разделяет оценки, содержащейся в метафоре политическая близорукость. Пользуясь тем, что эта метафора составляла тему исходного предложения, он заменяет ее в варианте (а) на другую — с диаметрально противоположной установкой. Вместо сочетания политическая близорукость Амина появляется сочетание ясная политика. В последней дескрипции нейтрализовано отрицательное звучание метафор, употребленных в исходном предложении, но при такой передаче нельзя в действительности понять, что же именно сказал об Амине комментатор Би-би-си. В этом смысле вариант (б) более информативен, он сообщает ровно то, о чем и как было сказано. Поскольку оценки комментатора Би-би-си резко расходятся с позицией секретаря, тот при передаче слов комментатора подчеркивает дистанцию и свое ироническое отношение к этим оценкам, дискредитируя при этом личность самого комментатора Би-би-си (журналистская бездарь, посмел сказать). При передаче чужих слов сталкиваются две точки зрения, две разные коммуникативные установки, причем установка секретаря выступает здесь как главная по отношению к установке комментатора, высказывание которого дискредитируется.

Мы привели несколько возможных способов воспроизведения одного предложения в трех разных коммуникативных ситуациях. Их анализ показывает, что передача чужих слов подчинена интересам участников речевого общения, их системам оценок; она отражает различие в их мировоззренческих установках. Кроме того, на этих примерах можно увидеть, как ловко используются разные виды номинации объектов. При переводе в косвенную речь сообщение подвергается многочисленным преобразованиям и искажениям. Самым точным и самым нейтральным оказался пересказ в Ситуации 1. Он был нацелен на передачу всего информативного содержания высказывания. На страницах серьезных газет публицисты избегают добавления собственных оценочных элементов; иногда они допускают истолкование и перефразировку исходного сообщения. Ситуации 2 и 3 предоставляют возможность далеких перефразировок передаваемого высказывания. При этом в его тематическую часть могут быть введены различные оценочные элементы, усиливающие или совершенно меняющие первоначальную оценку предмета высказывания. В случае полного расхождения в оценках (последняя ситуация) предикативные элементы в теме и реме исходного высказывания берутся в кавычки и таким образом высказывание переносится с предметного уровня на метаязыковой, что меняет его информативное содержание. Следует отметить, что при всех наблюдаемых нами преобразованиях очень тонко используются сравнительно простые языковые механизмы. По-своему все пересказы соответствуют оригиналу и не являются явно неверными. Ведь меняется одна только дескрипция, называющая объекты высказывания, что является вполне естественным приемом актуализации объекта, который регулярно применяется при переводе прямой речи в косвенную. Кроме того, здесь — только! — переводится высказывание с предметного уровня на метаязыковой, что каким-то образом приближает к наиболее точной форме воспроизведения высказывания — к прямой речи. Достаточно, однако, сравнить следующие два предложения:

Комментатор Би-би-си сказал: «Политическая близорукость Амина — это болезнь, которая будет иметь много серьезных последствий»

и

Комментатор Би-би-си сказал, что деятельность господина Президента отличает политическая «близорукость» и что это «болезнь, которая будет иметь много серьезных последствий»,

чтобы понять, насколько прямая речь отличается от словесно-аналитической разновидности косвенной речи, которая может отдаляться от первоначальной оценки и которая, будучи произнесена с иронической интонацией, может даже полностью изменить эту оценку.

Вернемся теперь к вопросу, который был поставлен в начале

этих рассуждений: чего следует опасаться при передаче метафоры в косвенной речи? Очевидно, что в рассматриваемой нами ситуации Амин должен опасаться одного, а автор высказывания — комментатор Би-би-си — другого. Первый должен бояться, что получит от своего приспешника неадекватную информацию, лишенную тех оценочных характеристик, которые вносила в слова комментатора метафора: что этот льстец (секретарь) сознательно преуменьшает серьезную политическую угрозу, внушая ему, что сделанное высказывание — это всего лишь чьи-то слова. И еще Амину следует опасаться, что при передаче высказывания о нем (не говоря уже о других случаях) его политические противники воспользуются сполна предоставленной возможностью и введут в свои высказывания различные, в том числе и самые резкие инвективы в его адрес в форме идентифицирующих дескрипций (включая метафорические). Со своей стороны комментатору Би-би-си следует опасаться, что его сообщение будет искажено, что оно будет лишено оценочного смысла или суждения о действительности. И ему, естественно, следует опасаться мести Амина. Однако это уже совсем другая история.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Ср.: Bally Ch. Le style indirect libre en francais moderne (польск. перевод см. в кн.: Stylistyka Bally'ego. Wybór tekstów (red. M. R. Mayenowa). Warszawa, 1966; Кa1epkу Th. Zum "Style indirect libre" ("Verschleierte Rede"). — In: "Germanisch-Romanische Monatsschrift", V, 1913; Lerch E. Die stilistische Bedeutung des Imperfectums der Rede ("style indirect libre"). — In: "Germanisch-Romanische Monatsschrift", VI, 1914; Lerch G. Die uneigentlich direkte Rede. — In: Idealistische Neuphilologie. Festschrift für Karl Vossler. Heidelberg, 1922; Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке и языке. Л., 1930; Wóycicki К. Z pogranicza gramatyki i sty-listyki (Nowa zależna, niezależna i pozornie zależna). — In: Stylistyka teoretyczna w Polsce (red. K. Budzyk). Warszawa — Łódź, 1946; Mayenowa M. R. Poetyka teoretyczna. Zagadnienia języka. Wrocław, 1979, см. особенно гл. V: Struktura tekstu и в ней разд. 5: Tekst literacki pisany jako monolog a innorodne struktury.

Обзор исследований по структуре текста первой четверти XX в. (противопоставление позиции Балли, школы Фосслера и социологического подхода) можно найти в вышеуказанной работе В. Волошинова.

² Fillmore Ch. J. Pragmatics and Descriptin of Discourse. — In: Radical Pragmatics. P. Cole (ed.) New York, Academic Press, 1981; впервые опубликовано в: Pragmatik II. S. Schmidt (ed.). Wilhelm Fink Verlag, Munchen, 1976.

³ См.: Mayenowa M. R. Op. cit., s. 287 и сл.

⁴ Термин «сложный текст (tekst złożony)» был предложен В. Гурным для определения прямой, косвенной и внешне косвенной речи; см.: Górnz W. Składnia przytoczenia w języku polskim. Warszawa, 1966.

⁵ Там же, с. 289.

⁶ Полную гамму возможностей применительно к чешскому языку показал Отокар Шолтыс: Šoltys О. Verba dicendi a metajazyková informace. Praha, 1983; см. также: Perpník J. Reporting Phrases in English

Prose. — In: Brno Studien in English. Brno, 1969; Daneš F. Verba dicendi a výpovĕdní funkce. — In: Studia slavica pragensia. Universita Karlova. Praha, 1973.

⁷ См.: Wierzbicka A. Metatekst w tekscie. — In: О spójności tekstu (red. M. R. Mayenowa). Wrocław, 1971 (русский перевод: Вежбицка А. Метатекст в тексте. — В сб.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. VIII; Лингвистика текста. М., «Прогресс», 1978).

⁸ Основной глагол из группы verba dicendi говорю содержится в спрашиваю на глубоком уровне семантического разложения. По толкованию А. Вежбицкой: я спрашиваю означает 'я хочу, чтобы ты себе представил, что я не знаю того, что ты знаешь и что ты хочешь мне сказать; говорю это, потому что хочу, чтобы ты мне это сказал'; см. Wierzbicka A. Genry mowy. — In: Tekst i zdanie (red. T. Dobrzyńska i E. Janus). Wrocław, 1983, s. 129.

⁹ См.: Jakobson R. Shifters, Verbal Categories and Russian Verb. Harvard, 1957 (русский перевод: Якобсон Р. О. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол. — В сб.: Принципы типологического анализа языков различного строя. М., «Наука», 1972, с. 95 — 113).

¹⁰ См.: Fillmore Ch. J. Op. cit.

¹¹ См.: ВолошиновВ.Н. Соч., с. 151. На это ссылается М. Р. Майенова (Mayenowa M. R. Op. cit., s. 296 и сл.), демонстрируя разные стилистические возможности, вытекающие из неточной передачи эмоционального содержания прямой речи вводящей формулой.

12 «"Чужая речь" — это речь в речи, высказывание в высказывании, но в то же время это и речь о речи, высказывание о высказывании», — говорит Волошинов (указ. соч., с. 136). Эту формулировку повторяет и далее расширяет Р. Якобсон, причисляя цитируемое высказывание (oratio) к категории сообщений, относящихся к сообщению, то есть к М/М (message about message) (см.: J а к о b-son R. Op. cit.). Возможности изменения уровня высказывания с предметного на метауровень под углом зрения связности текста и семиотики речевого поведения рассматривает в своей работе М. Р. Майенова (Mayenowa М. R. Op. cit., s. 289 и сл.).

¹³ См.: Wierzbicka A. Lingua mentalis. Sidney. 1980, s. 59; см. также: Janus E. Z zagadnień ekspresywów przymiotnikowych (na materiale polskim i rosyjskim). — In: Teoria tekstu (red. T. Dobrzyńska). Wroclaw, 1986.

Гипокористические обороты, использующие названия мелких животных (реже цветов), такие, как собачка, кошечка (киска), рыбка, лягушонок, цветочек, розочка и т. п., основаны на стереотипизации эмоционального отношения к ним людей. Эти стереотипы культурно обусловлены.

¹⁴ Пример похожей стилистической игры в стихах К. И. Галчинского приводит А. Вежбицкая, рассматривая более широкую проблему употребления различных экспрессивных форм имени, кроме звательных:

Петр Калиновски-Дзиванович нашел часы с цепочкой... Жена нашедшего ходит в халате и, кстати, наводит порядок:

— Что с тобой, Песик? Подойди-ка ближе.

— Я часы нашел с цепочкой.

И вытаскивает Песик луковку...

(см.: Wierzbicka A. Dociekania semantyczne. Wroclaw, 1969, s. 184-185).

¹⁵ Цветы лян — это орхидеи. Метафорический оборот руки твои — вто два цветка лян употребил китайский поэт XVII в. Шен Тудзян. См. парафраз его «Песни любви», выполненный Леопольдом Стаффом: Staff L. Fletńia chinska. Warszawa, 1982, s. 188.

¹⁶ Волошинов В. Н. Указ. соч., с. 152 — 152 (разрядка автора).

¹⁷ Там же, с. 154.

¹⁸ См.: Mayenowa M. R. Op. cit., s. 300 — 301.

¹⁹ См.: Волошинов В. Н. Указ. соч., с. 155 — 156.

²⁰ Обоснованность применения в некоторых случаях перифразы метафоры отстаивает Дж. Серль (см. его статью в наст. сборнике).

²¹ См.: Gorny W. Op. cit., s. 291; Mayenowa M. R. Op. cit., s. 296 (пример взят из «Кануна весны» С. Жеромского).

²² См.: Griсе Н. P. Logic and Conversation. — In: The Logic of Grammar, D. Davidson, G. Harman (eds.). Dickenson Publishing Co., 1975 (русск. перевод: Грайс Г. П. Логика и речевое общение. — В сб.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. XXVI. М., «Прогресс», 1985).

ТЕРЕЗА ДОБЖИНЬСКАЯ

МЕТАФОРА В СКАЗКЕ

I

Обычно предполагается, что значение выражения и его статус (то есть дословно или метафорически употреблено данное выражение) определяются ближайшим контекстом этого выражения. Я хотела бы показать, что такое понимание метафоры не является исчерпывающим. При определении статуса данного выражения необходимо учитывать не только его ближайший контекст в пределах предложения, но и жанровую принадлежность текста, из которого взято рассматриваемое предложение.

Распространенное мнение о зависимости метафоры от контекста основывается на убеждении, что всегда возможно однозначно определить правила семантической сочетаемости слов данного языка и на основе этих правил установить, являются ли данные выражения нормальными или же они представляют собой отклонение от языковой нормы¹. Однако можно показать, что эти правила нарушаются не только с целью создания метафоры и что их значения относительны и меняются в зависимости от жанровой принадлежности текста.

Чтобы проиллюстрировать это утверждение, мы рассмотрим семантические явления, характерные для текстов сказок и имеющие большое значение для изучения метафоры. Проблема формального сходства между сказочными выражениями и метафорами, а также их семантических различий была впервые сформулирована Ж. Коэном².

Проанализируем следующие пары предложений: в группе А — предложения из сказок, в группе Б — предложения из обычного текста. Эти пары предложений обладают в общем сходным значением.

Teresa Dobrzyńska. Metafora w bašni. — In: "Semiotyka i struktura tekstu". Studia poświęcone VII Międzynarodowemu Kongresowi Slawistow, Warszawa 1973. Pod red. M. R. Mayenowej. Wrocław, 1973, s. 171 — 188. Для настоящего издания статья была переработана в дополнена автором.

© Т. Dobrzyńska, 1988

Можно привести еще очень много таких пар предложений. Так, например, предложение, в котором упоминается сладкая река из сказки «Ореховый дедушка», сопоставимо с метафорическим выражением «молочные реки и кисельные берега» (Б); яства, которые превращаются в золото в сказке про царя Мидаса (А), напоминают о метафоре «серебро травы» (Б); предложение Здание поднималось до небес (Б) — о дворце, который переносился с места на место силою волшебства, в сказке про волшебную лампу Аладдина (А); предложение Крайние домики поселка цеплялись за скалы (Б) — о домике Бабы-Яги, ведущем себя как живое существо (А).

При рассмотрении примеров из группы Б можно заметить, что их значение не полностью определяется словарными значениями составляющих их слов. В новом, необычном контексте значения этих слов подвергаются новому истолкованию — в результате возникает метафора: плыть в этом случае значит 'танцевать', танцевать — 'колыхаться', быть чъей-л. тенью — 'быть неразлучным спутником'. Такое представление значения этих выражений не полностью объясняет их метафоричность. До сих пор речь шла о глагольных метафорах вида: S₁ есть Р₂⁴. Если мы сопоставим им следующую инвариантную двухкомпонентную формулу⁵:

1. S₁ есть Р₁

2. S_l, которое есть Р₁, таково, что (могло бы показаться, что) это не S_l, которое есть Р₁, a S₂, которое есть Р₂,

то мы сможем истолковать предложения из группы Б следующим образом:

Б 1) ...поплыла в танце =

1. ...начала танцевать.

* Здесь и далее цитаты из различных сказок Андерсена даются по изданию: Андерсен Г. X. Сказки и истории в 2-х тт. Л., 1977. Расхождения в ряде случаев объясняются тем, что автор в своем анализе основывался на польском переводе сказок, лексика которого не всегда находит буквальное соответствие в литературном русском переводе. — Прим. перев.

2. (Она танцевала так (выглядела так⁶), что) могло показаться, что она не танцует, а плывет.

Б 2) Цветы танцевали на ветру =

1. Цветы колыхались на ветру.

2. (Колышущиеся на ветру цветы были таковы (выглядели так), что) могло показаться, что это не цветы колышутся, а кто-то танцует.

Применение такой экспликативной схемы к предложениям группы А, на поверхностном уровне сходным с предложениями группы Б, привело бы к неправильному их пониманию. Слова плыть, танцевать, выражение я был твоей тенью, которые в предложениях группы Б являются метафорическими, в предложениях группы А употреблены в своем буквальном значении, несмотря на внешнее сходство этих пар предложений. В данном случае влияние ближайшего контекста на возможность образования метафоры неожиданно нейтрализуется.

Возникают вопросы, почему вышеприведенные предложения могут, несмотря на внешнее сходство, истолковываться двумя различными способами и в чем причина того, что в одном случае мы прочитываем предложения буквально (группа А), а в другом случае ощущаем скрытые за ними сложные семантические структуры (группа Б). Ответ может быть лишь один: предложения группы А не допускают метафорического толкования, поскольку взяты из сказок; они не нарушают связности текста и не могут быть истолкованы метафорически, потому что относятся к другой модели мира, которую адекватным образом описывают: для этого мира, который не вполне укладывается в наш повседневный внеязыковой опыт, эти предложения являются вполне нормальными. Правила сочетания значений слов меняются от текста к тексту и определяются внеязыковым опытом. Так, в одних сказках описывается мир, в котором растения и неодушевленные предметы могут двигаться и говорить, в других — дома могут переноситься по воздуху с места на место, а предметы обладать необычными свойствами, например, птицы состоят из чистого золота, оставаясь при этом съедобными⁷, или же еда превращается в золото, становясь несъедобной, и т. д. и т. п.