Любовь в постели и в ванной

— Женька! Женька, просыпайся! Пришел твой друг! Хватит спать!

Женя открыла глаза. Вся комната была залита солнечным светом. За окном шумела листва. У её постели стоял отец и встряхивал градусником.

— Сколько времени? — спросила она, зевая и сладко потягиваясь.

— Полдвенадцатого. Просыпайся, к тебе пришел Леонид. На, возьми, подержи.

Отец протянул ей градусник.

— Ленька пришел? — у девочки приятно дрогнуло сердце и перехватило дыхание. Сон сразу улетучился. Почему она так волнуется, почему так смущена после того, что произошло тогда ночью в яблоневом саду, словно они должны увидеться впервые!

- Подожди, папочка, отвернись, дай я надену платье!

Женевьева быстро скинула ночную рубашку, надела платье, причесала волосы перед зеркалом и села в кресло, держа под мышкой градусник.

— Леня, заходи! — позвал отец.

Дверь открылась, и в комнату вошел Ленька. На нем был чёрный костюм с блестящими пуговицами, белая рубашка, и на галстуке была заколка в виде кельтского креста. Лёнька был одет в стиле «готический студент» или «корпоративный гот», что ему очень шло. Он был аккуратно причесан, волосы были уложены гелем, глаза подведены.

«Какой он красивый, — подумала Женька, — как я скучал по нему, как долго его не видела!»

— Привет, Женька! — сказал он просто.

— Привет! — ответила Женевьева и пожала протянутую ей руку.

«Какая его рука сильная и надежная, какая я дура, что его ревновала и волновалась!» - подумала Женька.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись, как обычно. Девочке сразу стало легко на душе, сразу ушли тревоги, и она вдруг поняла, как необычайно счастлива.

Ленька осторожно присел в другое кресло, продолжая держать её за руку и, не отрываясь, смотреть на неё, словно видел впервые.

Как интересно: они, наверное, совсем одинаково думают и чувствуют…

— Откуда ты взялся? — спросила Женя, улыбаясь. — Почему ты пришел? Ты же должен быть в школе, уроки ведь еще не кончились.

— А у нас была сначала торжественная линейка, потом общее собрание в актовом зале, а потом всех отпустили домой, — простодушно объяснил он. — Ну, а я сразу же пошел к тебе. Тебя же не было, знаешь, как я испугался!

Они снова рассмеялись.

— Как хорошо иметь такого друга: настоящего, проверенного в деле, правда, Женя? — сказал отец весело. — Смотри, Леонид, какое у неё счастливое лицо! Надо же, смотри, покраснела! Какая стыдливая девчонка. Давай-ка сюда градусник! Ну вот, температура уже нормальная. Как ты вообще себя чувствуешь? Уже лучше?

Женевьева сидела веселая, в своем красивом платье, в комнате, залитой осенним солнцем, держала Леньку за руку и чувствовала себя абсолютно счастливой и, как следствие, почти совершенно здоровой. Так она и сказала отцу.

— Ну, вот и прекрасно. Все-таки хорошие у Ивана лекарства, дорогие, но хорошие! Так что можешь встать, заняться чем-нибудь, если хочешь, хватит валяться, — он улыбнулся. — Но из дому пока никуда, минимум неделю. Ты уже достаточно погуляла. Вот что, ребята, — он посмотрел на часы, — мне нужно по делам. Оставляю её, Леонид, на твое попечение. Смотри, береги его! — он смерил Лёньку убийственным взглядом, а Женю потрепал по волосам, и она блаженно зажмурилась. — Знаешь, мне эта девочка почему-то дорога!

Ленька серьезно кивнул.

— Мне тоже, — сказал он. — Я буду её беречь!

Все засмеялись.

— Во сколько ты вернешься? — спросила Женя.

— В шесть. — Отец, подняв воротничок рубашки, завязывал перед зеркалом галстук.

— Смотри, не раньше, — сказала Женька, передразнивая отца.

Ленька хмыкнул.

— В шесть ноль-ноль. — Отец точными движениями расчески пригладил редкие седеющие волосы. — Чем собираетесь заняться?

Женя подумала. Они с Ленькой переглянулись.

— Ну, я сейчас встану… Может быть, порисуем. Давай, Ленька?

— Точно! — обрадовался её друг. — У меня как раз есть с собой есть альбом и акварельные карандаши. Я же собирался пойти в студию.

— Вот и отлично. — Отец поднял трубку телефона, набрал номер, сказал другим, бесцветным голосом, от которого пробежал мороз по коже: — Это Семицветов. Машину к подъезду через пять минут. — Он снова повернулся к ним, опять веселый и шутливый. — Только особенно себя не утруждай, Женька, Смотри, Леонид, она еще не совсем здорова, надо с ней… поаккуратнее. Побереги её, ладно? А то она сама ничего не соображает… — отец легонько потянул дочку за ухо. Ленька кивнул. — Да, и ближе к вечеру ты, Женька, вымой голову, приведи себя в порядок. Я приеду, пообедаем и вечером поедем беседовать с ... одним человеком, как договаривались. Буду в шесть ноль-ноль. Договорились?

Юноша и девушка согласно закивали головами.

Отец застегнул пиджак, сделал прощальный знак рукой, ещё раз смерил взглядом Лёньку и Женю, и вышел. В прихожей щелкнул замок.

Они остались одни…

Солнце весело светило в окно. Странная деталь: вот теперь, когда отец ушел, Женя почувствовала, что действительно очень волнуется и краснеет. Они с Лёнькой переглянулись. Девочке вдруг стало весело.

— Ну что, чем будем заниматься? — спросил Ленька, улыбаясь.

—Знаешь, что, а я, пожалуй, прилягу отдохнуть… — Женевьева сладко потянулась, откинула одеяло и вытянулась на постели. Потом с озорной, ленивой улыбкой, повернулась набок, так что волосы закрыли её лицо, и сказала, почти зарывшись лицом в подушку: — И ты ложись ко мне! Как тогда, в саду… И, это… раздевайся… чтобы было по-настоящему! — весело-лениво проговорила она, приподнявшись, быстро снимая платье и отбрасывая в сторону. — Видишь, теперь я совсем голая, и что тогда? Ты тоже должен быть такой же!

Женька вытянулась на простыне, полностью обнажённая, закинув руки за голову, и чувствуя, как от Ленькиного взгляда все ёе тело уже начинает охватывать веселое, счастливое возбуждение.

— Хорошо бы, конечно, запереть дверь изнутри, — задумчиво сказал Ленька, — но нет, нельзя: отец что-нибудь может заподозрить. — Он усмехнулся. — Я, конечно, побаиваюсь строгости моего отца, он чуть что — накажет, но, в действительности, твой выглядит намного опаснее...

Голая девочка кивнула:

— Это точно. Надо быть осторожнее... насколько получится. Может быть, включим музыку? Что-нибудь готическое. Группу «HIM», например?

— Нет, — сказал Ленька. — Лучше не надо. Хочется, конечно, но ты можешь не услышать, как придет твой отец.

— Правильно, — Женька поманила его рукой. — Иди сюда... А то мне одной стыдно лежать голой!

Откинувшись на подушку, Женя любовалась, как её друг, красиво освещенный полуденным солнцем, снимает пиджак, брюки, складывая на кресле — он все делал так аккуратно, как на военной службе — даже когда явно волновался. Смотрела, как он развязывает галстук, как соскальзывает белая, крахмальная рубашка с его по-мальчишески худенького, но очень мускулистого тела… как он снимает трусики… как становится видно его неудержимое возбуждение... И вот уже внутри у неё пробежала сладкая дрожь...

Он скинул с себя все, и так, совсем голый забрался к ней под одеяло и обнял её. Это было совсем новое ощущение — в теплой, мягкой постели, при ярком свете дня. Они словно заново узнавали друг друга — лица, тела, волосы. Женя чувствовала телом, как у Лёньки все напряглось до предела и стало как каменное, как обжигает её изнутри — и как часто бьются их сердца.

— Какой ты, Ленька! — шептала она ему в ухо, гладя его плечи, грудь, его бедра, его живот. — Какой ты сильный... какие у тебя мышцы — прямо как каменные! Ты очень красивый, Ленька! Знаешь, как я по тебе скучала! Тебя так долго не было!.. Целых два дня…

Лёнька обнимал её, и она таяла в его руках, как теплый воск. Все произошло удивительно быстро, почти неожиданно — видно, для их тел было достаточно лишь нескольких беглых, легких ласк руками, минутных объятий, одного настоящего, тесного прикосновения — и они одновременно затрепетали.

Женька почувствовала, как её охватывает изнутри сладкий огонь, еще мгновение — и Лёнькина страсть тоже бурно пролилась прямо в её ладони, юноша и девушка забились в объятиях друг у друга, учащенно дыша...

Потом они лежали, закрыв глаза, в нежной истоме, тихо переговариваясь. Они совершенно не замечали, как идет время. Силы быстро возвращались к ним — и вот они уже снова обнимали и ласкали друг друга.

Ленька целовал её в губы, она чувствовала во рту его живой острый язычок, и отвечала ему тем же — эта игра так бешено заводила! Его сильные руки скользили по её телу — по спине, по бедрам, и по ногам — с внутренней стороны, где особо нежная и чувствительная кожа. Женя чувствовала, как у неё внизу живота снова все бешено разгорается, как их здоровые, молодые тела мучительно, до боли наливаются новой страстью...

— Женька, — шептал Леонид задыхающимся голосом, касаясь губами её волос, её лица. — Женька, милая, как я тебя люблю! Ты такая... сладкая, такая нежная! Женька, а давай... по-настоящему — ну, чтобы я — тебя... чтобы мы... Я хочу тебя всю, хочу чувствовать тебя по-настоящему, чтобы мы были... как одно целое, чтобы я был в тебе весь... и чтобы ты вся была моя. Давай?..

Девочка издала слабый стон, еще крепче прижимаясь к нему и обнимая его, уткнувшись головой в его плечо. Он нежно приподнял её голову, и они взглянули друг другу в глаза. Он смотрел на неё с нежностью, с беспокойством — она и сама не могла понять, что с ней происходит, ей было даже стыдно своего малодушия...

— Женька... — он гладил её волосы, целовал её губы, глаза, — милая, родная, ты стесняешься? Ты чего-то боишься? У меня, это… есть резиночки, ничего не будет. Не бойся, я буду беречь тебя, я тебе не сделаю плохо, что ты, маленькая моя... — он так ласкал её, что она чуть не умирала от нежности.

— Резиночки, говоришь… Это хорошо… А если серьёзно… Ох, Ленька, если бы ты знал, как я счастлива, что ты мне говоришь эти слова, — произнесла Женя еле слышно. — Не про резиночки, конечно, а про любовь. Знаешь, я так долго мечтала о тебе, так ждала, что ты это скажешь — и не верила. Я тоже — жутко хочу, чтобы ты весь был мой, хочу почувствовать тебя всего, чтобы ты был во мне, хочу — если бы ты знал, как — до боли... Ленька, вот если бы... если бы сейчас была ночь... если бы было темно... Ленька, а ты не будешь меня потом презирать?

— Что ты говоришь, Женя, что ты такое говоришь! — жарко шептал Леонид, обнимая её, гладя её ноги, бедра — так, что у неё внутри все горело. И она вдруг со всей ясностью почувствовала, как она и сама этого хочет — быть с ним по-настоящему, ощутить его всего — и сейчас, немедленно, потому что они оба опять уже были на пределе.

— Ленька, — пробормотала она, — а если сейчас придет мой отец?

— Нет, нет, Женя, еще есть время, мы успеем. Иди ко мне, иначе я умру... — прошептал мальчик.

Да Женька и сама чувствовала, что умрет, но они не успели. Едва они прильнули друг к другу, еще толком не сообразив, как собираются действовать дальше, как снова внутри все вспыхнуло, задрожало и обожгло, и им уже ничего не оставалось, как торопливыми объятиями и прикосновениями рук и тел дать их восторгу пролиться наружу и завершиться тому, что уже было не остановить...

Потом, когда они лежали, откинувшись вдвоем на одну подушку, тяжело дыша, и глядели друг на друга счастливыми глазами, став еще ближе, Женька сказала, неловко улыбаясь, какую-то глупость:

— Не вышло... Мы не успели. Видишь, как у нас опять получилось...

— Да... да, — Ленька тоже улыбнулся, — главное одновременно. У нас все время одновременно...

Они нежно рассмеялись. Они всегда в такой момент говорили друг другу всякую ерунду, как вы, наверное, уже заметили.

Женьке было неудобно, но она все-таки задала мучивший её вопрос:

— Леня, — спросила она, — а у тебя уже когда-нибудь было с кем-нибудь... по-настоящему? Вот ты говоришь, у тебя и резиночки есть с собой? Что, очень опытный, да? – она хмыкнула.

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, ни разу... А это… презики я купил сегодня, на всякий случай. Когда к тебе шёл. Ну, мало ли…

Они снова рассмеялись. Потом Женя спросила:

— Даже... в лагере не было? Может, с местными девушками?

Он усмехнулся.

— В лагере девушки проявляли ко мне внимания. Многие. Там, вообще-то, были все условия. Мне предлагали... разное...

— А ты?

— А я уже тогда думал только о тебе, — ответил он уклончиво. — Еще туманно, неопределенно, но только о тебе. Ты знаешь, я тебя рисовал по памяти.

Женя нежно прижалась к нему и сказала:

— А я в это время думала только о тебе. Все лето. Знаешь, как я плакала...

Они помолчали. Потом Ленька сказал:

— Так что, если честно, у меня еще ни с кем не было...

Это было похоже на правду. Потому что в таком возрасте мальчишки скорее склонны приписывать себе несуществующие подвиги, чем казаться невинными. Женя это понимала. Она сказала:

— И у меня — ни с кем...

Ленька помолчал, потом сказал серьезно:

— Это и не могло случиться. Потому что мы, наверное, ждали друг друга... даже еще не зная этого. Но у нас это обязательно произойдет — по-настоящему.

Женька кивнула:

— Обязательно. Значит, я у тебя буду первая.

— Да, — сказал Ленька. — Первая и единственная.

— А ты — у меня. Первый и единственный.

… В комнате уже стояли прозрачные, светлые сумерки.

Юноша и девушка лежали, гладя друг друга, целуя — в губы, в глаза, в уши. Это были уже другие ласки, чем недавно, во время страсти – эти ласки были нежные и тихие. Они оба были очень счастливы, по-детски — полностью и безоглядно.

— Мне с тобой так хорошо, — сказала Женька тихо. — Только одно грустно...

— В чем дело, Женька? — Леонид с беспокойством обнял её и прижал к себе.

Она положила голову ему на плечо.

— Жаль, что нужно расставаться... ожидать, грустить, беспокоиться, — объяснила она. — Вот если бы я могла засыпать и просыпаться рядом с тобой, обнимать тебя во сне, а утром — вместе с тобой идти в школу. И чтобы не надо было ни от кого срываться, чтобы я могла гордиться тобой. Ты такой красивый! И самый высокий парень в нашем классе… Мы бы продолжали учиться рисовать, ходить в бассейн, а вечером возвращались бы домой, — продолжала фантазировать она, — квартира большая, у меня достаточно денег, отца бы мы не стеснили. Мы бы вместе делали уроки, потом ужинали с отцом, перед телевизором, а потом вместе принимали бы душ и вдвоем ложились в постель здесь, в нашей спальне... Представляешь? Жаль, что так нельзя. Вот было бы здорово!

— Это верно, — согласился он со вздохом. — Вообще-то, кто знает... Может быть, когда-нибудь... что-то такое получится. Хотя, наверное, не очень скоро...

Женька тоже печально вздохнула…

… Они ещё немного полежали в постели, потом Женька сказала со вздохом:

- Так, всё, Лёнька, пора вставать. Скоро придёт отец, а я должна ещё принять душ, вымыть голову. Мы ведь с ним сегодня идём показывать меня врачу – вот такие дела. Ты пока одевайся, а я пойду в ванную…

В ванной она старательно вымыла голову американским яблочным шампунем, хорошенько намылилась мылом из лепестков роз — у него был такой же одуряющий, безумный сексуальный запах, как теперь и у всей её жизни, постучала кулаком в дверь и крикнула:

— Лёнька, потри мне спину!

Ленька не заставил себя ждать, он в ту же секунду проскользнул к ней в ванную. На нем были только одни плавки – другую одежду он пока не стал надевать.

- Я всё-таки запер изнутри входную дверь, - сказал он, - потому что если твой отец придёт, а мы вместе плещемся в ванной, то, сама понимаешь… Меня он просто убьёт на месте, а тебя предаст отцовскому проклятию.

- А что мы скажем, если он спросит, зачем мы заперлись?

- Придумаем что-нибудь, - махнул рукой мальчик. – Я думаю, он придёт не очень скоро…

Ленька взял в руки губку и медленно, осторожно стал водить ею по спине девочки, по её бедрам, по ногам — вверх и вниз, справа налево... и снова вдоль спины, вверх и вниз... Пена стекала по её телу густыми хлопьями.

Она вытянулась, выгнув спину, запрокинула голову, держась поднятыми вверх руками за выступы на кафельной стене, закусывая губы, чтобы сдержать стон. Она не знала, что это так приятно... Это было даже лучше, чем на простынях...

Она чувствовала, как бьется её сердце, и слышала Ленькино учащенное дыхание за спиной. Он продолжал нежно гладить её — уже с боков, затем губка скользнула по её животу, который она судорожно втягивала, уже не в силах терпеть... Женька не знала, что делать.

— Ленька, — позвала она тихо, — иди сюда... Я сейчас с ума сойду...

Она открыла душ на полную мощность, — пусть он заглушит все остальное, пусть смоет все, а потом — будь, что будет — она уже ничего не соображала.

Ленька в мгновение ока очутился возле неё в ванне, его синие плавки остались лежать на стуле за занавеской…

Женя Семицветова пишет в своём дневнике в Интернете на сайте «Мой мир» (дневник закрыт для посторонних):

«Наша просторная ванна окружена зеркалами, и в них мы с Леонардом отражались со всех сторон. Я никогда еще не видела нас одновременно в зеркалах, обнаженными, под струями воды — это так меня завело, что я уже не могла остановиться, если бы и хотела — да я и не собиралась...

Ленька едва дотронулся до моего тела мокрыми пальцами. Его руки скользнули по моим бедрам, по животу. Он трепетал, прижимаясь ко мне всем телом, едва не задохнувшись и припадая губами к моему рту. Я не знаю, откуда в нас был такой неиссякаемый поток этой страсти, и все нам казалось мало...

Вы осуждаете меня, господа строгие читатели? Вы считаете меня безнравственной, развращенной, испорченной девчонкой, считаете, что я утратила всякий стыд — а что мне было делать теперь, скажите, что? Ведь я же любила его, я его любила — любила больше жизни... и видела, как он безумно любит меня. Я так долго мечтала о нем, я страдала, я плакала, я так добивалась его любви — а теперь я должна была остановиться?..

Ленька стоял передо мной, весь как есть — обнаженный, загорелый, омываемый струями воды, с мокрыми волосами, рассыпавшимися по его лицу, падавшими на плечи — такой безумно красивый... Лицо его разрумянилось, глаза светились, он учащенно дышал, он был весь, до краев, наполнен любовью и страстью, и эта страсть была устремлена на меня.

Что, если я скажу вам, что опустилась перед ним на колени и, не в силах сдержаться, открыла рот и, как бы в жарком поцелуе, припала влажными горячими губами к тому, чем он так желал соединиться со мной, в чем была сосредоточены его страсть, и нежность, и сила.

Ленькины руки неистово ласкали мои волосы, мои плечи, он тяжело дышал — это была ТАКАЯ близость, какую мы с ним еще не испытывали ни разу. Я обнимала и гладила его мокрое тело — божественно прекрасное, такое безумно любимое и так мучительно желающее меня, его напрягшийся живот, его подвижные бедра...

Все опять произошло, и завершилось так же стремительно и так же бурно, как и у него, так и у меня — и я едва не захлебнулась. Я чувствовала во рту его содрогания и ощущала незнакомый терпкий, горячий вкус... В Лёньке было так много, и всё это излилось в меня - как они удивительно устроены, эти мальчишки, такие странные существа... мой язык, мои раскрытые губы и подбородок были обильно залиты влагой его любви...

Когда все закончилось и утихло, я осторожно подняла на него глаза — он смотрел на меня потрясенно, и я сказала, как всегда, в своем духе:

— Теперь ты, наверное, больше никогда не будешь меня целовать?..

Я еще говорила, а он уже целовал меня в губы, опустившись рядом со мной на колени в ванне, обнимая меня, гладя мои мокрые плечи, волосы, щеки, все тело. И так мы ласкали и ласкали друг друга, до бесконечности, под шумящими струями теплой воды, забыв обо всем...

Вот, я рассказала, как было. Я не утаила ничего. Теперь можете судить меня, как хотите...»

Говорят, что пьяных, дураков и влюблённых охраняет Бог – жалеет, наверное, поэтому они, против всякой логики, часто избегают явных опасностей.

Отец так и не пришёл, пока ребята плескались в ванной – а если бы он застал их за этим занятием, страшно представить, что было бы… Но они успели выйти, одеться и привести себя в порядок. Точнее, оделся по-настоящему только Лёнька, а Женя пока просто надела домашний пушистый халат.

Только тогда в прихожей щелкнул замок, и было слышно, как открывается дверь. Отец вошёл в комнату. Он посмотрел на часы.

— Сейчас пообедаем вместе — и к доктору... — он подмигнул. — Женька, ты выбирай, что наденешь. А ты, Леонид, пойдем пока со мной на кухню, поможешь чистить картошку. Наденешь фартук, чтобы не испачкаться... Пойдем скорее!

Он ушел, а Ленька задержался в дверях, быстро оглянувшись, обнял Женю, а она его, и они страстно, глубоко поцеловались в губы, вложив в это все яростное нежелание расставаться. Шли долгие секунды. Все вокруг окуталось туманом, их опять охватило волнение, и это уже начинало быть заметно обоим... Слышно было, как отец поет на кухне:

Добрый доктор Айболит,
Он под деревом сидит,
И идут к нему слепые,
Прокаженные, глухие,
Каждый слезно говорит:
«Исцели нас, Айболит!»
А он ставит и ставит им градусники...

— Эй, ребята! — крикнул отец. — Вы что там, скончались? Леонид, ну-ка иди сюда!

Ленька оторвался Жени и грустно улыбнулся.

— Похоже, Женька, на сегодня — все...

Она кивнула:

— Жаль... Ну ладно, беги…

За обедом юноша и девушка удивляли Женькиного отца своей блаженной расслабленностью и своим странным, почти непристойным аппетитом, с которым все поглощали — он не успевал даже им подкладывать.

Отцу это казалось тем более странным, поскольку он помнил, как мало Женя ела все лето и последнее время в особенности, однако он счел это хорошим признаком — к выздоровлению. Он, по обыкновению, шутил, Ленька, по своей обычной скромности, был немногословен, а Женька и вовсе помалкивала, и только смущенно улыбалась в ответ. Ей казалось, будто все, что произошло только что между ней и Лёнькой, написано у неё на лице, и все это видят...

Ленька сидел в своём аккуратном костюме «школьного гота», причесанный как полагается, а Женя просто завернулась в большой пушистый халат, как в одеяло — у неё совершенно не было сил даже одеться и высушить волосы...
Похоже, это несколько больше, чем можно было ожидать, бросалось в глаза — потому что отец, не спрашивая её, сам сварил и поставил перед ней большую чашку крепкого кофе, который она обычно редко пила, и он никогда ей не предлагал.

После кофе и сытного обеда силы понемногу стали возвращаться. Женька расчесала мокрые волосы, подсушила их феном, растрепала, снова причесала уже как полагается, и пошла одеваться для поездки к психологу.

Даже Леонид, бывший рядом, улыбался, глядя на неё:

— Ну, Женька, ты так двигаешься — еле-еле, прямо как сонная!

Впрочем, он тоже мало чем от неё отличался, несмотря на природную силу и выносливость…

Женьке казалось, что она одевалась целую вечность — нужно выбрать платье, украшения, а потом ещё причесаться и накраситься — ох!.. Она долго стояла перед шкафом, бессмысленно глядя на ряд готических одежд. Голова совсем не работала.

— Ленька, — попросила она умоляюще, — скажи отцу, пусть он сделает мне еще кофе. Чтобы был такой же зверский - не кофе, а наркотик…

Ленька понимающе кивнул и медленно-медленно пошел на кухню.

Через пятнадцать минут Женька вышла в зал, где Николай, её отец, ждал её, куря сигарету у раскрытого окна. На ней было черное шелковое платье от Карла Лагерфельда, черный бархатный ошейник-колье с серебром, и тяжёлые серебряные браслеты. Мэйк-ап был обычный, но резкий: лицо мертвенно выбелено, глаза и губы густо подведены чёрным и синим — словно на экзамен в школе вампиров, или на похороны заживо какого-нибудь друга-гота, а не к врачу на приём. Но она знала, почему она так решила одеться.

«Раз уж я проблемный ребёнок, то пусть доктор сразу видит, что я из себя представляю», - подумала она с мрачным юмором.

Николай, куривший у окна, усмехнулся и сказал дочке непонятно:

— Какая ты, Женька, в этом костюмчике — послушная!

- Я чёрная принцесса, - ответила она безучастно.

Что же касается Лёньки, то когда он увидел подружку, у него даже глаза разгорелись от восхищения: он-то заценил её СТРАШНУЮ красоту!

После второй чашки кофе мозги встали на место, силы, вроде бы, кое-как восстановились, и они втроём отправились.

Николай довез Леонида до его дома. Женька попрощалась с ним возле машины взглядами, словами, рукопожатиями: отец не позволил ей, из-за нехватки времени, проводить его по лестнице до квартиры. «Это, — сказал он, — опять растянется на три часа».

Ребята не договаривались о следующей встрече - зачем? И так было ясно, что они скоро увидятся, как только, при первой возможности, завтра же, не взирая на препятствия, вопреки законам природы... ведь это судьба!

Отец нежно втянул её за ухо в автомобиль, махнул рукой Леньке, нажал на педаль, и «Мерседес» рванул с места, неся их с дочерью по вечерним московским улицам на прием к знаменитому психологу, специалисту в области проблем переходного и юношеского возраста...