Первое свидание

Лёнька быстрыми шагами двигался по направлению к фонтану, где стояла Женя. Он явился на несколько минут раньше срока! Лица девчонок, сидящих на скамье, как по команде, повернулись в его сторону. Да, они смотрели не напрасно! Это было что-то! А у Женьки сердце просто упало из груди на землю – так ей показалось…

Он шёл и курил сигарету. В свои пятнадцать лет (а ему ведь на днях должно было исполниться пятнадцать, он был старше Женьки на полгода) Леонид уже имел рост сто восемьдесят шесть сантиметров, хотя был всё ещё по-мальчишески хрупкий.

На нем был чёрный готический френч из тонкого бархата, с серебряными пуговицами, очень красиво подчеркивающий его стройную до невозможности фигуру. Верхние пуговицы френча, надетого по-летнему, прямо на голое тело, были расстегнуты, открывая его шею, ключицы и грудь.

Рукава были закатаны выше локтей, оставляя голыми его тонкие, мускулистые руки в серебряных браслетах и кольцах. Чёрный бархат замечательно сочетался с его прекрасным летним загаром, с его темными волнистыми волосами, его бледным готическим мэйк-апом, его черными, окрашенными длинными ресницами, его густо подведёнными глазами.

У Леонарда было, как и у Женьки: всё тело покрыто загаром, а лицу, при помощи пудры, придана мертвенная бледность - только загар ещё сильнее, а бледность ещё мертвее, чем у неё! Это было жутко и очень красиво, Женя была в этом твёрдо уверена.

На нём были совсем короткие, облегающие шорты, тоже бархатные. Его длинные-длинные, голые загорелые ноги были обуты в тяжёлые зашнурованные высокие ботинки «Гриндерс» - точно такие же, как у Жени, только размер больше. Вообще, было такое ощущение, что они договаривались, как одеться, прежде чем встретиться.

—Здравствуй, Женевьева! — Ленька улыбнулся, сверкнув белыми зубами, чуть склонив голову и осторожно дотронувшись до её руки.

На какое-то мгновение его черные тяжелые волосы, качнувшись вперед, почти закрыли лицо с опущенными длинными ресницами — и ледяной огонь обжег Женьку, помешав свободному вдоху и выдоху.

- Здравствуй, Леонард, - сказала она тихо, и улыбнулась.

— Слушай, — воскликнул Лёнька в неподдельном изумлении, — ты вроде бы выросла!

Было видно, что он действительно ей очень рад. Он рассматривал её, нисколько не смущаясь, простодушно и едва ли не с восхищением, чем сразу же вогнал девочку в краску – хорошо, под белой пудрой не было видно...

«Неужели он и правда не видел, — подумала она смущённо, — как люди растут и взрослеют. Хотя, что это я? Конечно же, никогда не видел, и я не видела и не думала об этом никогда! Это, действительно, какое-то новое, странное «нечто». На что похожее, не знаю. Странно. Ведь мы учились вместе почти полгода. А теперь... что-то изменилось в нас. Отчего так?»

— Ты выросла. И очень здорово загорела, Женька. И... похудела. А волосы у тебя стали еще светлее. — Он улыбнулся. — Ты обратила внимание? Одни прядки, которые сверху — светлее, а те, которые в глубине — более темные.

«Он так разговаривает со мной, почти с нежностью, — подумала девочка печально. — Это так приятно, и вместе с тем, грустно, потому что, наверно, это мне только кажется... Я ведь для него просто так - друг, и все»…

Ленькины волосы издавали запах ветра и летнего солнца. Он стоял, склонившись к Женевьеве, а она не знала, что сказать.

Сказать ему все? Сразу всё, про любовь? Обнять его, поцеловать его шею, ключицу, вот эту ямочку на груди... и сразу убежать? Нет, броситься под трамвай!

«Ну до чего же красиво, до чего изысканно все в тебе, Ленька, милый мой, — думала Женя, млея и тая от его глаз, от его кожи под чёрным бархатом, от его нежных, густых темных волос, матово поблескивающих на солнце в каштановый оттенок.

«Ты вытянулся. Вытянулся вверх, к солнцу, и похудел, как и я, за это лето, что сейчас, благодаря такой откровенной одежде, голым рукам, шее, косточкам ключиц особенно заметно. Ты очень загорел, как и я, и точно в тот же оттенок — никакой примеси красного, как бывает у некоторых людей (у кого не хватает меланина, как говорит отец).

Твое тело, когда его оттеняет чёрный бархат одежды, имеет такой непередаваемый смугло-бледно-желтоватый, очень золотистый цвет. Ты не представляешь, насколько это тебе идет. Вот на смуглой голой руке, повыше локтя — синяк, словно от грубого прикосновения. Уже почти сошел, остался только еле видный след.

Это, наверное, где-нибудь в лагере, на опушке леса, - с болью подумала Женя, — во время игры в городки... Грубый тренер небрежно задел тяжёлой битой: подумаешь, мальчишка, важность какая!.. Нужно было смазать йодом. Они такие неосторожные! Ах, если бы я могла быть рядом!»

Женя стояла перед Лёнькой и молча признавалась ему в любви.

«Вот ты стоишь передо мной и слушаешь, - мысленно говорила она, - ты откидываешь со лба волосы небрежным движением руки, улыбаешься, взмахиваешь ресницами, смотришь на меня своими прекрасными темными глазами.

И все это наполняет и переполняет меня чем-то таким невообразимым, немыслимым, непристойным: слезами, смехом, полетом, счастьем…
И - безысходностью, поднимающейся неясной дымкой где-то там, вдали, по мере того, как ярче и ярче разгорается предзакатное солнце счастья — от того, что ты рядом... Все это останется невысказанным и будет похоронено сразу после рождения.

Я люблю тебя, и я тебе этого не покажу, потому что невозможно показать. Потому что я знаю, что ты наверняка не испытываешь ко мне взаимных чувств, не может быть такого совпадения, это я, я одна такая несчастная...

Вот ты говоришь со мной, Ленька, вот я вижу твои глаза: огромные, темно-карие (говорят, они у тебя черные, но это ложь, они темно-темно карие),
с иссиня-черным большим зрачком, и еще чуть-чуть голубизны можно различить ближе к уголку, по кромке белка. Вон, в твоих глазах отражаюсь я, вон — косо уходит аллея бульвара, а вон — небо. А когда ты моргаешь, движение твоих таких длинных ресниц напоминает движение бабочки на цветке, на мгновение закрывшей крылья.

Ты что-то говоришь, я не слышу слов, я смотрю на твои губы — такие нежные, такие поразительно красивые, влажно-блестящие — вот сейчас, когда ты облизнул их языком... нет, на это лучше не смотреть!..

И все-таки я смотрю, смотрю не в силах отвести взгляд, как ты улыбаешься мне своей ослепительной белозубой улыбкой. У тебя прекрасные белые зубы, чуть-чуть неровные, но от этого особенно красивые. Когда ты мне так улыбаешься, я готов прямо сейчас зажмуриться и умереть, растаять от счастья, потому что лучше этого уже, наверно, ничего не будет.

Я люблю тебя, Ленька, всего, без остатка, люблю солнечный запах твоих волос, твой голос, все твое тело и каждую часть в отдельности: твои глаза, твои губы, твои плечи, ключицы, твои тонкие, длинные пальцы, и синяк на твоей руке от грубого прикосновения тренера отзывается болью в моем сердце.

И что я, несчастная, могу сказать тебе, такому веселому и сверкающему, такому прекрасному - и наверняка ко мне равнодушному, что, что, я могу тебе сказать, кроме только того, что ты сам говоришь мне? Ничего».

Она стояла, опустив глаза, печально разглядывая камешки и песок...

Женя опустила глаза, печально разглядывая камешки и песок, мокрые следы от брызг фонтана на песке, и ноги Леонида в новых черных ботинках «Гриндерс».

Леонид тоже замолчал, разглядывая что-то у них под ногами, шевеля носком ботинка мокрый розовый гравий, и вдруг неожиданно рассмеялся.

— Смотри, — он указал пальцем, — у нас же ботинки одинаковые, «Гриндерс»!

Женя взглянула. Да, действительно! Обувь у них действительно была одинаковая.

Впрочем, ничего странного, просто их родители по их просьбам покупали им одежду и обувь в одном и том же магазине для неформалов: «Обувь ХХI века».
А «Гриндерсы» - это же символ!

— У тебя точно такие же, — сказал Ленька, — только маленького размера. — Женя кивнула.

Он подошел к ней поближе, слева, и приставил свой левый ботинок параллельно к ботинку девочки, вплотную, на мгновение случайно прильнув к Женьке. Она почувствовала его запах (холодный запах туалетной воды, запах геля для волос), ощутила сквозь ткань одежды прикосновение его горячего, гибкого тела и едва не расплакалась от боли.

— Смотри, - задумчиво сказал Ленька, глядя на их ботинки, — странное совпадение... — Он медлил, слегка склонив голову, не слишком быстро возвращаясь в обычное положение, словно стараясь довершить какую-то мысль, или вспомнить что-то.

— Это знаешь, что такое? — спросил он. — Это знак свыше. В том смысле, что мы должны пройти в этой жизни одинаковый путь. Или что мы должны пройти его вместе? Как ты думаешь? — И он засмеялся.

Женя тоже улыбнулась, довольно грустно: да, если бы было так...

Женя и Леонид внезапно, одновременно вспомнили про мультфильм, на который они собрались, и девочка поспешно открыла свой серебряный медальон с часами, в виде сердца.

- Ничего страшного, без семнадцати минут, идти всего ничего, успеем, - сказала она. И заметила, каким интересом загорелись глаза Леонида — большого любителя всяких тонких изящных конструкций.

— Ну-ка, покажи, — он осторожно взял медальон в руку и стал внимательно разглядывать часы. — Ничего себе! Я у тебя их раньше не видел.

Девочка объяснила, что часы в медальоне подарил ей на день рождения, но только летом. Как он сказал, на день рождения с опозданием.

— У меня тоже часы хорошие, германские, но такие я вижу в первый раз. — Ленька покачал головой. — Слушай, а ты не боишься с ними ходить по улице? Всё-таки это не просто обычная «алхимия». Ты хоть представляешь, сколько они стоят приблизительно?

Женя совершенно не представляла, да и Лёнька, наверное тоже. Но девочка твёрдо знала одно - что рядом с Ленькой она не боится ничего-ничего, даже ходить по улице с такими часами.

— Тебе они нравятся? — спросила она.

— Конечно! — убежденно сказал Ленька. — Посмотри, как они сделаны. Знаешь, какой у них уровень точности?!! Я представляю! И какие красивые! Это, можно сказать, действительно произведение искусства.

— Хочешь, я тебе их подарю? — вдруг спросила Женя шепотом. – У тебя скоро день рождения.

Он удивленно взглянул на неё.

— Как это, подаришь?

— Я серьезно, хочешь? Просто так. Я не шучу...

Он отрицательно мотнул головой.

— Нет, что ты. Как это можно, это же отцовский подарок! И вообще, это, знаешь, подарок уровня наших отцов. Мы с тобой пока еще не можем делать друг другу такие подарки. Нет, нет!.. Хотя, спасибо, конечно – ты не думай, я заценил! И вещь действительно прекрасная... — Он взглянул на неё с благодарностью.

«Какой он рассудительный, — подумала Женя уныло. — Я действительно готова даром, без всякой корысти для себя (не подумайте!), отдать ему вместе с этим серебряным сердцем, и свое настоящее, живое сердце, если бы даже потребовалось вырвать его из груди и затем умереть – и если бы только он принял этот подарок…»

Женя и Ленька шли по бульвару, по его рябому, солнечно-теневому асфальту, по которому так забавно стучали своими тяжелыми подошвами их новенькие одинаковые ботинки «Гриндерс».

К огромной стеклянной двустворчатой двери кинотеатра вели несколько высоких ступеней из белого мрамора, по которым юноша и девушка стали звонко подниматься.

Постепенно сгущающийся, с оттенком оранжевого, но еще очень высокий солнечный огонь бил им теперь в спину, и огненная дверь была зеркальной.

Женька испытала странное ощущение, когда на последней ступеньке увидела, как из глубины зеркала поднимается по невидимой лестнице и направляется к ним навстречу точно такая же, странная, красивая пара – но там они выглядели более загадочно и таинственно.

Солнце проявило неисчерпаемую фантазию в оформлении этого моментального, в смысле земного существования, снимка.

Темноволосый, тонкий, прекрасный юноша — волосы, обведенные линией огня, в оранжево мерцающем смутном ореоле. Его чёрный френч, трепещущий на ветру, темным силуэтом четко выявлял его молодую силу и юношескую грацию.

Спутница этого античного героя — хрупкая красивая девочка с угрюмым, сумрачным лицом, платье — словно кружевной тушью, перышком, нарисовано в воздухе, светящиеся волосы, огневое пятно на щеке.

Они сделали последний шаг. Двойник юноши и сам Леонид взялись за одинаковые ручки двери по ту и по эту сторону, двери отворились, сверкающая картина исчезла, и ребята вошли в вестибюль кинотеатра…

Запись в дневнике Жени в Интернете, на сайте «Мой мир» (дневник закрыт для посторонних – открыт только для друзей):

«Сегодня мы с Леонардом (с Лёнькой Журавлёвым) ходили в кино. Я не стану останавливаться на описании сюжета мультфильма «Труп невесты», который уже, наверное, является классикой мирового кинематографа и который, конечно, уже все смотрели - особенно мы, готы.

Достаточно будет сказать, что я до конца сеанса так и не смогла как следует сосредоточиться на том, что же происходило на экране. Любопытная деталь: лакированное кресло кинотеатра, столь широкое и удобное для взрослых, показалось мне, худенькой четырнадцатилетней девчонке, таким узким и тесным.

В течение всего мультфильма (о, такого бесконечно долгого!) я только и думала, чтобы не коснуться в темноте, душной и влажной, близкого Ленькиного локтя, или, еще того хуже, его голого колена.

Кресла наши были разделены одним подлокотником. Я, нечаянно забывшись, положила, было, руку на его деревянную поверхность, и — о, ужас! — как раз попала на горячие пальцы Леонарда.

И похоже, у него были те же проблемы…

Кончилось тем, что мы забились в противоположные углы наших тесных кресел и, боясь взглянуть друг на друга, с мукой дожидались окончания этого неприличного, пылающего сеанса.

Я сидела, болезненно ощущая под собой неприятно твердое, раскаленное сиденье, почти упираясь в плечо соседа слева, и в голове было, Бог знает что.

И еще, где-то совсем далеко, за двойным дном сознания, смутно мерцала мысль, что если между нами с Лёнькой должны начаться какие-то близкие отношения, то сейчас, вот именно сейчас нахожусь я к этому ближе всего.
Вот сейчас.

Ведь это Леонард сам пригласил меня в кино? Зачем он это сделал? И сумку носил. И говорил про одинаковые ботинки... Значит, я ему тоже нравлюсь?

А если… если сейчас мне самой взять тихо его руку? Прошептать всего несколько слов? Как же мне произнести эти слова, о Боже... И вот — его ответный взгляд?.. Он не отнимет руки! Он же парень… А потом? Что потом? Дальше всё пойдёт само собой!..

Нет, нет, вздор! Чушь все это! Я не смогу это сделать! Никогда, никогда такого не случится, не случится!

Я сидела, обхватив руками колени, с пылающим лицом, опустив голову, беззвучно плакала и любила его!!! Любила!!! Любила!!!

В этом было много смешного, наверное. Например, слезы капали мне на грудь,
и прямо в декольте. Не знаю, сколько длилось это безумие, я совсем не ощущала хода времени, оно остановилось. Ничего не было, только огонь и мрак.

Я сама чувствовала себя «трупом невесты», как эта несчастная мёртвая девушка в мультике, которая полюбила живого юношу, и КАК я её понимала!!!»

Последние титры догорали на экране. В зале зажегся свет, люди двинулись к выходу. Женька и Леонид не спешили, пропуская вперед толпу. Женщины оправляли платья, мужчины закуривали.

На улице голубели летние сумерки. Ребята вышли из пустого зала последними и ступили на теплый сиреневый асфальт. Темные силуэты домов уже слились в сплошную зубчатую гряду, и только за этой городской крепостной стеной еще бушевало пламя осеннего заката, и сияли высокие облака, озаренные невидимым солнцем.

Юноша и девушка медленно шли по совершенно безлюдному переулку между живой изгородью из черно-зеленых кустов сирени и кирпичной боковой стеной кинотеатра, рассеянно поводя глазами, задумчиво печатая каждый шаг своих звонких ботинок.

С южной стороны, со стороны яблоневого сада, повеяло сладкой душистой осенью. В небе сиял изумительно бледный, еще прозрачный месяц.

«Здравствуй, летний мучитель, - подумала Женевьева, - вот теперь ты видишь сам, из-за кого я так мучилась».

— Как долька яблока, — тихо сказал романтичный Ленька, имея в виду месяц.

Они прошли еще немного; звук их шагов гулко раздавался по пустынной улице.

Внезапно из-за угла с адским гудением выехала поливальная машина, обдавая все вокруг бешеным водяным веером. Она мигом превратила красно-зеленые пастельные отсветы от света светофоров в сиро-сиреневом асфальте в извивающиеся в черных лужах ослепительные блики.

Женя и Ленька синхронно, как куклы, повернули головы, настолько захваченные этим чудесным зрелищем, что даже не заметили, что эта самая оранжево-синяя машина скоро поравняется с ними. Угрожающий фонтан уже надвигался на них.

Женька издала вопль и схватил Леньку за руку. Они заметались во все стороны и, не найдя лучшего укрытия, с ловкостью, присущей подросткам, даже если они в ботинках «Гриндерс», нырнули под ступеньки кинотеатра.
И там, сидя на корточках, долго смеялись, глядя, как вода стекает сбоку сплошной стеной, вроде бутафорского дождя (Жене случилось однажды присутствовать при киносъемках).

«Фонари на бульваре — как фары встречных машин, если смотришь сквозь лобовое стекло в дождь, - подумала Женевьева. - А у тебя глаза, как влажные звезды, Ленька, если смотреть на них, когда плачешь..»

— Жалко, что мы в одежде, — задумчиво сказал Леонид. — Такой фонтан! Я бы искупался... а так, конечно, сложнее, и у тебя такое платье. И, кажется, ты такими вещами не увлекаешься? — Он машинально продолжал держать девочку за руку (или не машинально?), а другой рукой рассеянно крутил свои волосы.

Переждав последние капли, ребята выбрались из их укрытия. Заметно потемнело, месяц стал ярче. Они поднялись по ступенькам и свернули на бульвар.

— С первого числа, — медленно сказал Леонид, с первого числа уже начнутся занятия в студии и в бассейне. Ты будешь ходить?

Женя кивнула: разумеется, буду.

Они прошли еще немного по правой стороне бульвара. Где-то играла музыка.

Черные чудовищные сплетения могучих ветвей кленов, лип и каштанов, образовывающие исполинскую живую изгородь, отделяющую Женю и Лёньку от проезжей части и от всего мира, как бы смыкались сверху (по крайней мере, так казалось), оттеняя своей чернотой усыпанную гравием освещенную аллею, по которой ребята шли.

Высокие бледные фонари, приближаясь, укорачивали их тени. Делаешь шаг — тень становится короче, а если оглянуться — там происходило то же самое, но в обратном порядке.

Оранжевые же эллипсы фонарей с проезжей части создавали свои, другие тени, более неясные и таинственные.

— Послушай... — сказала Женя и умолкла.

— Что? —Лёнька повернул к ней лицо.

Пауза…

Они прошли еще фонарь.

Два ряда одинаковых лунного оттенка светильников и другие, не договаривавшиеся с ними — апельсиновые фонари на длинных изогнутых шеях, чей свет пробивался с проезжей части сквозь прорехи между листьев — образовывали редкие причудливые комбинации теней от фигур юноши и девушки...

Женя и Лёнька шли по вечернему бульвару. Гравий шуршал у них под ногами. Мягко светили фонари. Вечер располагал к какому-то блаженному отупению.

Некоторое время они шли молча. Потом Женевьева решилась.

— Леонард, у тебя есть на завтра какие-нибудь планы? – спросила она.

— Совершенно никаких. А в чем дело? - спросил юноша.

- Ты знаешь, я давно собиралась тебе сказать, - она волновалась, но постепенно набиралась смелости. – Я, это… вообще-то, увлекаюсь натуризмом, закаливанием … ну, ты понимаешь! Это так классно. Вот как ты голышом зимой обтирался снегом! Помнишь, ты мне предлагал делать это вместе? У тебя в Интернете есть страничка, ты там пишешь про «Воспитание тела и духа». Я заходила, читала – очень интересно!

- Ну да! Я этим занимаюсь. Ты заходила? А я тебя там что-то не видел, - Лёнька приостановился и посмотрел на неё с интересом, долгим взглядом, словно думая о чём-то. – И что, разве ты… тоже этим увлекаешься?! Я не знал…

- Нет, это другие «тоже» увлекаются, а я – по-настоящему! Я так занимаюсь круглый год, - слегка приврала девочка, и дерзко тряхнула волосами. – Я гуляю по лесу полностью обнажённая и босая, в холод и дождь, и купаюсь на рассвете в озере, тоже совсем без одежды. И ещё я делаю во дворе гимнастику, и обливаюсь холодной водой из колодца. Ну, во дворе – это в купальнике, конечно! Я понимаю, это несколько неожиданно для тебя, и не очень готично, но я не только чёрная принцесса, я ещё немножечко амазонка! Вот я и подумала: а может быть, у нас с тобой на этой почве могут возникнуть общие интересы?

Лёнька даже не находил слов. Он смотрел на неё потрясённо, своими широко открытыми, ярко накрашенными глазами.

-Это.. само собой! Естественно, могут возникнуть, - кивнул он. – Я бы тебе и сам предложил, но я не знал, что тебе это нравится! А ты сейчас, в Москве, этим занимаешься?

- Разумеется. Мы можем делать это вместе. Если хочешь, — сказала Женя, — пойдем, поиграем завтра в бадминтон в Яблоневом саду. Туда, за школой, знаешь? Где было футбольное поле. Я принесу новые ракетки, покажу тебе. Американские. И воланы тоже, еще нераспечатанные. Мне отец привез.
Хочешь? На целый день. Это будет классная физкультура. И одновременно разденемся, и будем загорать. Завтра будет солнечно, смотри, какой был закат. Ну, а потом – какая разница, какая будет погода? Мы же оба закаляемся!

— Куда еще загорать! — Ленька засмеялся, посмотрел на свои руки, потом на Женьку. — Мы и так уже совсем черные! Скоро уже пудра не поможет! Да ладно, я шучу. Но самое ценное, Женевьева – это то, что ты понимаешь, что в натуризме нет ничего неприличного… это как единение с природой… Не все это понимают.

- Конечно, я это понимаю! – с готовностью кивнула Женька. – Мне ли не понять!
Правда, там, куда мы пойдём, конечно, нельзя раздеться догола – всё-таки город! Ты будешь играть в плавках, а я в купальнике, но для начала сойдёт! – и она небрежно махнула рукой.

Ленька посмотрел на неё восхищённо, и даже остановился.

- Конечно, это будет замечательно! – сказал он. – Слушай, а я даже не ожидал от тебя! Мне казалось, ты такая нежная, такая стыдливая, а ты, оказывается, такая смелая!

- Я и есть нежная, ещё какая нежная! - кивнула «чёрная принцесса», и почувствовала, как у неё перехватило дыхание, - и, если честно, то и очень стыдливая… в самых неподходящих моментах, - и она вздохнула. – Но ведь это очень полезно – воспитание тела и духа, физкультура и закаливание, ведь правда? Ты же сам об этом писал на своей страничке в «Моём мире»! Чтобы поддерживать здоровье… и красоту…

- Само собой! - убеждённо кивнул Лёнька. – А то так и до смерти не доживём! А это будет не готично: какой же настоящий гот без смерти!

- Точно!!!

Они дружно расхохотались. Лёнька смотрел на неё и просто сиял.

«Честно говоря, - подумала девочка, - мне наплевать на здоровье. Но это ТАК эротично, и это так заводит! Главное, что это – путь к твоему сердцу, и теперь у меня есть повод покрутиться перед тобой без ничего! О-ля-ля! Теперь ты точно в меня влюбишься. Так что Фея Воспитания пусть подвинется со своими подходами!»

Она чувствовала себя очень весёлой и смелой. Словно раздвинулись какие-то стены, и мир стал светлее и радостнее.

Ребята двинулись дальше по вечернему бульвару.

Женя и Лёнька продолжали идти по вечернему бульвару.

- Да, и ещё кое-что, - сказала девочка. - После игры в бадминтон, если хочешь… в общем, я хотела пригласить тебя в одно место, в кафе. Здесь недалеко. Это латиноамериканское кафе, называется «Зелёное солнце». Там такой приглушенный свет, и все время играет музыка, даже днем. Очень здорово. Вот... я тебя приглашаю. Если ты хочешь...

Девочке было немножко неловко – получалось, что это она ухаживает за ним. Но куда денешься…

Ленька смутился, наклонил голову так, что волосы почти закрыли его лицо, и спросил веселым голосом:

— Во взрослое кафе? А нас пустят? Я такой высокий, но мне ведь только-только будет пятнадцать. А тебе и того нет…

— Конечно, пустят! — уверенно сказала Женька. — Мы с отцом часто ходим, когда дома неохота возиться. Моего отца там знают, и меня тоже помнят. Если есть деньги, почему же не пустят?

— А у тебя есть? У меня совсем немного...

Женя скромно улыбнулась. Что он, забыл, с чьей дочкой он имеет дело?.. А если серьёзно, ведь Лёнька не виноват, что его отец не такой богатый, и он не может пригласить её сам в кафе! Какая разница! Всё равно Лёнька лучше всех.

— Конечно, есть! Не беспокойся, я тебя угощаю. У тебя ведь день рождения! Посидим, и потанцуем. Давай? Тогда так: одевайся в вечернее, готическое, как сегодня, а в саду разденемся, поиграем в бадминтон в плавках и купальнике, а потом опять оденемся, и, не заходя домой – в кафе! Культурно проведём день. Я тебя приглашаю!

— Ничего себе... мне как-то неловко! Но давай, конечно, если так. А то послезавтра опять эта школа начинается. Спасибо тебе, Женевьева!

- Да не за что!

Ребята опять засмеялись. Было так хорошо смеяться вдвоем...

Женя и Лёнька медленно двинулись дальше по бульвару. Становилось темнее; было около десяти. Фонари засветились ярче, и все вокруг сразу стало красивее и таинственнее.

За разговором они незаметно вышли к детскому городку, там почти никого не было. На одной из скамеек вокруг центральной клумбы три старушки на сон грядущий наслаждались свежим воздухом вечернего бульвара: все-таки лучше, чем на своем дворе. Ярко белел платок одной из них.

«Интересно, - подумала Женя, - неужели и мы тоже когда-нибудь состаримся? Конечно, состаримся, но это, наверное, будет не скоро. А если мы тогда будем вместе с Лёнькой – то и совсем не страшно…»

Они тоже выбрали скамейку в полумраке деревьев, тщательно смели с нее пыль, чтобы не запачкать свою готическую одежду (чёрный цвет пачкается легче всего), и осторожно присели. Так таинственно было кругом...

— Звёзды сияют над Москвой, и над всем миром, — прозвучал негромкий голос над головами у Жени и Леньки. - Теперь не видно яркого света в облаках, но пронесется ветер и расчистит их. Светлая погода приходит от севера, и вокруг Господа страшное великолепие… Добрый вечер, друзья.

Они подняли глаза.

Рядом стоял незнакомец. Это был гот – такой же, как они, но из старшего поколения, лет на двадцать постарше их - точно сказать было невозможно. Бледное лицо с жёсткими скульптурными чертами, пронзительный взгляд тёмных глаз, тонко подведённых черной тушью. Незнакомец был высокий и стройный, вроде Лёньки, с очень длинными, прямыми волосами, спускавшимися ему на спину.

Одет он был в стиле, который называется «антикварная готика»: узкий, длинный бархатный френч с серебряными пуговицами, старинные украшения – цепочки и кольца – тоже из серебра, а может быть, и из платины. Всё было подчёркнуто изящно и явно ОЧЕНЬ дорого. Было понятно, что он не ездит в метро.

Он курил сигару. Женевьева чувствовала запах её ароматного дыма.

- Позвольте представиться, - сказал незнакомец без улыбки. - Меня зовут Владислав. Рад встретить юное поколение, у которого со мной одна кровь (слово «кровь» он произнёс с особой интонацией – так, что мороз по коже). Собственно, нам было предначертано судьбой встретиться позже, но если вышла такая случайность – я рад этому! Когда очень долго живёшь на свете, начинаешь испытывать тоску и одиночество, и радуешься, когда твоя судьба пересекается с другими судьбами…

Сложно было сказать, на кого был похож незнакомец. Артист варьете? Фокусник? Или маг? Непонятно. Но Женька, когда она его увидела, сразу же решила, что он – вампир! Точно! Его имя резануло её живую память.

«Он сказал, что его зовут Владислав. Граф Владислав Дракула, всемирно известный вампир, о котором написана книга Брэма Стокера – конечно же, это он!!! Он сказал, что он очень долго живёт на свете – ну ещё бы, уже несколько столетий живёт, и не стареет. Вампиры не стареют…»

Она даже посмотрела – отбрасывает ли незнакомец тень – ведь вампиры не отбрасывают тени и не отражаются в зеркале! Нет, тень у него была обычная, но всё равно понятно – это он! Иначе зачем бы он назвался!

- Мне открыто прошлое и будущее, - сказал граф Дракула, пристально глядя на них. – И мне было откровение, как только я вас увидел. У вас должны быть вскоре некоторые проблемы с порядками этого мира. И, в действительности, вам было суждено умереть – но не пугайтесь, кажется, всё должно завершиться благополучно – и только при моём участии, иначе вы погибните.

Тут он, видно, сообразил, что всё же имеет дело с детьми, и заговорил мягче, почти игриво:

- Поскольку это вопрос серьёзный, и нам всё равно предстоит встретиться, то, может быть, не будем терять времени? Пойдёмте, и пообщаемся сейчас? А потом - могу предложить вам на этот вечер замечательную культурную программу! Знаете, мне, одинокому стареющему мужчине, бывает так скучно вечерами, и так хочется пригласить кого-нибудь в гости. А я так люблю молодое поколение! Особенно мне нравятся, конечно, готы – такие же, как я…

«Ага, особенно на завтрак, - подумала Женевьева. – Сначала изнасилует, потом выпьет всю кровь, и бросит где-нибудь на пустыре, возле кладбища… Всё понятно…»

- Мой автомобиль недалеко, - продолжал вампир подчёркнуто дружелюбно. - У меня дома есть музыка. Есть вся группа «HIM» - вы же, наверное, «химики» (любители группы «HIM» - прим. автора) и многое другое. Есть DVD, навороченные компьютеры -несколько штук, с самыми новыми играми, готическими тоже. Найдём, чем заняться! Есть шампанское, ликер, шоколад, что хотите... Прокатимся?

Женя и Лёнька переглянулись, сдерживая улыбки.

— Нет, спасибо, — солидно ответил за двоих Леонид, — мы никуда не собираемся ехать. Мы просто с девушкой гуляем...

— Не в ваших интересах отказывать мне, - изменившимся тоном, жёстко сказал Владислав Дракула. – Ложкой не вычерпать моря, и человек не может идти против рожна! Если Бог посылает вам посвящённого, который может вам помочь, то вы не должны упорствовать, вы должны мне верить! Тот, кто отказывается от помощи – всё равно, что слепой, беззаботно гуляющий по краю обрыва!

Он помолчал и добавил:

- Поймите, если мне назначено судьбой помочь вам, а я этого не сделаю, и вы погибнете, то этот грех будет на мне, и я поплачусь за него. Поэтому я настаиваю. Итак – идёмте!

Пауза.

Женька заметила, как напряглось всё тело Лёньки, словно пружина, как мрачно сдвинулись его брови. Вот сейчас он, храбрый рыцарь Леонард, встанет, и что-нибудь скажет вампиру в ответ. Она знала, какой он отважный и сильный, и вдвоём с ним никогда не боялась никаких хулиганов. Так то - если речь шла об обычных хулиганах! А здесь – сам граф Дракула, она была в этом уверена!

И сейчас у неё внутри, на уровне интуиции, вдруг всколыхнулся ТАКОЙ смертельный ужас, такая паника, что она едва не закричала, и ей неожиданно захотелось… защитить храброго, глупого Лёньку!!!

— Нет, нет! Пожалуйста! Не надо! — она энергично замотала головой, не в силах сдержать дрожь в голосе. — Мы просто гуляем, и все! У нас... м-м-м... свои дела! Зачем мы вам? Пожалуйста, не надо!!!

Граф Дракула удивлённо перевёл взгляд на неё, затем взглянул по сторонам, помолчал и… рассмеялся.

— Что ж, в таком случае приношу свои извинения. — И он галантно раскланялся. — Я все, все понял. Простите, что я так вторгся. Желаю приятно провести вечер! Мы скоро встретимся, — и он удалился.

Лёнька победоносно взглянул на Женю. Он всё ещё хорохорился.

- Эти маньяки и педофилы совсем обнаглели, - недовольно сказал он.

И тут Женька вдруг ужасно расплакалась. Всё напряжение, весь ужас вышел у неё наружу.

- Что ты, что ты, Женевьева, что ты?! – испуганно спрашивал Лёнька, осторожно гладя её по голове.

- Да ничего, ничего, всё нормально, - отвечала она, утирая слёзы. – Сейчас, сейчас…

В этот момент Женька вдруг почувствовала, словно её позвали. Она подняла глаза.

Граф Дракула в конце аллеи оглянулся и едва заметно помахал рукой, словно посылая прощальный привет.

И вдруг Женьке стало очень хорошо и спокойно на душе.
Слёзы исчезли так же быстро, как и появились. Ведь её Лёнька был рядом, а остальное неважно…

Запись в дневнике Жени Семицветовой в Интернете, на сайте «Мой мир»:

«Потом мы с Лёнькой качались на качелях. Вы видели когда-нибудь, чтобы пятнадцатилетние юноша и девушка качались на качелях, если они не пьяные и не оглашают окрестности циничным хохотом, пугая людей? А мы качались — одни, в полной тишине совершенно обезлюдевшего бульвара.

Деревянные на высоких дубовых сваях качели своей формой напоминали лодку или колыбель.

Довольно, по-моему, неудобная штука, чтобы ее раскачивали, стоя рядом, и слишком тяжелая, чтобы маленькие дети вдвоем могли раскачаться сами. Взрослым же здесь просто было бы чересчур тесно.

Но именно у нас — четырнадцатилетних, полубезумных - от таинственной сказочной обстановки вокруг, от чудесного летнего вечера, от какой-то блаженной внутренней радости, одной на двоих - именно у нас было как раз достаточно силы при миниатюрной комплекции, чтобы безо всякой помощи (как и дальше было с нами во всем, что с нами было дальше), самим подняться в воздух и задать предельную скорость волшебному кораблю.

Скрипят железные уключины, корабль взмывает в небо — ох, дух захватывает! Мы сидим лицом к лицу, раскрасневшиеся, возбужденные и восторженные, руками крепко сжимая так, что бледнеют кончики пальцев, стальные поручни (то есть, как они там называются по-настоящему, не знаю), отполированные ладонями наших предшественников (интересно, таких же самых, как мы?)

И несемся, несемся в пространстве, все всякого времени, мимо скользкой, прохладной луны, мимо влажных звезд, совершенно оторвавшись от земли. Раздается корабельный скрип, плотный ветер взвивает твои волосы, твою взлетающий, плещущийся френч — ах, не могу смотреть! Твои голые ноги, Лёнька, покрытые лунным загаром, выглядят так трогательно нежно на просмоленные досках «палубы».

По твоему лицу, в переменном свете — то с неба, то от мигающего желтым фонарём светофора на углу — пятнисто пробегают тени листьев, а вот тебе на волосы упал целый лист — зеленый, кленовый, с золотыми островками (скрип, скрип), — и ты смотришь на меня, смотришь своими огромными, сверкающими глазами и улыбаешься мне.

И ничего не нужно говорить, мы же думаем вместе (если вообще способны сейчас о чем-то думать), и чувствуем вместе, и бьется одно сердце на двоих.

А может, я все это себе вру? Может, мне все это только кажется, и ты не слышишь того, что я тебе сейчас говорю в душе? Ах, нет, не хочу, не надо! Я так измучилась, дайте мне немножко помечтать. Здесь так хорошо, я совсем не хочу вниз...»

Когда они сошли на землю, голова немного кружилась. Бульвар был пуст. Фонари не горели. Приглушенный фиолетовый свет проникал с проезжей части, да у перекрестка мигал желтым глазом светофор, и прямо над головой горел зловещий, ослепительно-бледный месяц.

Женя открыла серебряный медальон с часами. Циферблат осветился. Она взглянула на него и обомлела: без пяти час! Она поспешно вынула из сумочки мобильник – ну конечно, семь пропущенных вызовов! Это звонил отец. А она и не услышала звонков – ей было не до этого… Ну, он теперь беспокоится…

День кончился, такой бесконечный, жаркий, сумасшедший, но все-таки кончился... Еще утром, еще днем девочка была на даче, ехала на машине, они с Лёнькой сидели в кинотеатре, гуляли... но все-таки день кончился, истлел, догорел, как те фонари, что сейчас были темными и спали.

Ленька проводил её до самой квартиры.

- Чтобы тебя не украл тот дядька, — пошутил он, и Женя содрогнулась.

Когда они скорым шагом подходили к дому, в окне второго этажа на желтом фоне они увидели силуэт отца.

Он стоял, опираясь локтями о подоконник. На черном фоне его лица вспыхивал и угасал красный тусклый огонек, осыпаясь, то и дело вниз мелкими искрами. По освещенному окну вверх медленно ползли, извиваясь, клубы дыма.

«Ну, что-то нам сейчас будет!» - подумала Женька…

Женевьева простилась с Ленькой у парадного подъезда долгим рукопожатием. Когда она вошла в квартиру, Николай, её отец, стоял у окна и курил. Он бросил окурок в темноту и обернулся к ней.

— Ты меня ждал? — спросила девочка, чувствуя себя очень глупо.

Николай утвердительно кивнул.

— А почему не ложился? — задала она еще один умный вопрос, чувствуя себя полной идиоткой, потому что не знала, что еще сказать.

Отец взглянул на большие стенные часы, показывавшие пятнадцать минут второго, пожал плечами, глубоко засунув руки в карманы пижамных штанов, затем прошел в прихожую, где Женя в это время стаскивала свои ботинки «Гриндерс», запер дверь на верхний и на нижний замок, затем вернулся на кухню.

— Звонил Павел (это отец Лёньки), — задумчиво сказал Николай.

Женя опустилась на стул.

— И что?

— Что «что»? —Николай глубокомысленно почесал небритый подбородок. — Спросил, что ты сделала с его сыном? Почему он до сих пор не вернулся домой, и почему он не отвечает по мобильнику? Да, а ты почему не отвечала?! Я звонил тебе раз десять!!! Я объяснил ему, что вы решили остаться в кинотеатре до утреннего сеанса.

Женя сконфуженно хмыкнула. Непонятно было, шутит он или говорит всерьез, у него всегда так.

— А если честно? — спросила девочка осторожно.

— Если честно, я сказал ему, что у вас, наверное, сели батарейки, и что Леонид пойдет провожать тебя до дома, как обычно делает настоящий джентльмен, и поэтому он задержится. Поблагодарил за то, что он обеспечил моей дочери охрану, и просил не волноваться. Но всё-таки это по-свински с вашей стороны…

— Папочка, спасибо! — Женя облегченно вздохнула. — Ты меня прости, ладно?

Она встала и нежно поцеловала отца в колючую щеку.

Он смутился и продолжал нарочито строгим голосом:

— Но все равно, я уверен, твоего друга ждет дома серьезный разговор.
И правильно, поэтому он вырос таким ответственным, не то что некоторые...
Я тоже решил тебя сегодня наказать... — Отец поискал глазами подходящий предмет. — Вот этой сковородкой... если ты не съешь все, что в ней находится.

Он поставил перед дочерью накрытую полотенцем сковородку, затем подошел к холодильнику, достал нераспечатанную коробку морковного сока, бутылку пива для себя, взял из буфета два стакана, поставил все это на стол и сел напротив.

Да, видно здорово был недоволен Ленькин отец, если он сам позвонил сюда. Женя знала, как Павел Иванович, этот строгий бывший военный, боится её отца. Его боялись все, кого она знала, кроме неё самой, конечно. И поэтому юную наследницу Женевьеву боялись еще больше, чем отца.

«Надо было мне Леньку проводить домой, вот что, - подумала девочка. - Ну ладно. Теперь уже ничего не поделаешь».

Она села за стол и медленно стала отрезать кусок хлеба. Весь день она провела между небом и землей, и сейчас чувствовала себя, словно она вся состоит из взвинченного до предела, зверски голодного воздуха…

Но у Жени на языке вертелся еще один, беспокоивший её, вопрос:

— Папочка, мы завтра собирались пойти в сад, играть в бадминтон. У нас последний день... — она выжидающе взглянула на отца.

— Так, а причем тут я? — спросил он скучающим голосом.

— Я боюсь, что Павел Иванович не отпустит Леньку, скажет, чтобы он готовился к школе. Он, знаешь, какой противный!

— Знаю, — отец зевнул. — И что я должен сделать? Прикрыть?

— Если ты скажешь, что ты меня отпустил, — пояснила девочка, — то он отпустит Леньку, понимаешь? Я это знаю точно.

— Насчет Павла Ивановича могу тебе сказать, что он в девять утра проводит совещание. Пусть поработает, ему полезно. Так что он уйдёт из дома рано, и твой Лёнька сможет идти, куда хочет. Идите в сад, играйте, делайте, что хотите... Но учти, что послезавтра — школа. Так что просьба после десяти быть дома. Ты ешь...

Женя облегченно вздохнула, придвигая поближе сковородку. Отец наполнил оба стакана (дочери — морковным соком, а свой — пивом), чокнулся с ней, сделал глоток и улыбнулся.

— Эх, распустил я тебя, Женька, вот что... Ну да ладно...