Беседа 8 4 страница

Но каждый верующий рано или поздно разочаровывает­ся, поскольку вера не дает ему истины. Она не дает ему живой воды жизни.

Всякий христианин хотел бы сделать то, что сделал Иуда. Другое дело, что он не делает этого; это потому, что у него недостаточно смелости. Никто не попытался понять Иуду, ведь даже попытка понять Иуду воспринимается, как выпад против христианства. Но этот человек должен быть исследован. Он был единственным образованным, культурным — более, чем Иисус, более, чем любой из его апостолов. И естественно, как образованный, культурный человек, он должен был быть полон сомнений. Я не могу представить Иуду верящим, что Иисус — сын Божий.

Он был с Иисусом. Этот человек обладал определенным обаянием, но это не имеет ничего общего с истиной. Адольф Гитлер обладал огромным обаянием, и вы знаете... в конце жизни он начал верить, что является воплощением старого библейского пророка Илии. Всю свою жизнь он убивал евреев! В его газовых камерах превратились в дым миллионы евреев. И в конце жизни он начал думать, что он Илия, один из самых значительных пророков Ветхого Завета.

Вы подумаете, он сумасшедший, но еще есть на земле люди... Я получил письмо откуда-то отсюда, из Америки, от президента нацистской партии, в котором содержатся угрозы в мой адрес и говорится, что я не должен выступать против Адольфа Гитлера, поскольку: «Это оскорбляет наши религиоз­ные чувства». Я был просто изумлен. Религиозные чувства!.. Но я был также и чрезвычайно заинтересован. Какие религи­озные чувства оскорбляются? А человек продолжает: «Может быть, вы не знаете, что Адольф Гитлер — это не обыкновенный человек. Он перевоплощение пророка Илии. Так что, пожалуй­ста, не выступайте против Адольфа Гитлера, поскольку это оскорбляет наши чувства, а вам нехорошо оскорблять чьи бы то ни было религиозные чувства». Адольф Гитлер, религиоз­ный лидер! Но еще есть люди, верящие в это, — что поделаешь?

И что же случилось с Адольфом Гитлером в конце? Поражение стало абсолютно очевидным. Его держали в неве­дении; ему постоянно говорили ложь, поскольку он не мог слушать никакой правды. Он не мог слушать, что: «Наши силы уничтожаются, мы терпим поражение». Нет, не мог. Любой, приносивший ему такие известия, расстреливался на месте: это невозможно, этот человек лжет! Он убивал своих собственных генералов, советовавших ему: «Мы должны от­ступить. Идти вперед — это просто убивать своих людей». Он расстреливал их повсюду. Он говорил: «Мы здесь, чтобы побеждать. Это наш удел, удел арийской расы, нордической расы, — править миром. Ничто не может быть против этого».

Поэтому мало-помалу его люди поняли: пусть живет своим вымыслом. Он жил в подземном убежище. Все было потеряно — русские, американские, британские армии входили в Берлин, а он все еще верил, что его силы в Москве, в Лондоне. Когда он услышал разрывы бомб, падающих поблизости, он не мог поверить в то, что происходит. Он спросил, и они сказали:

«Что мы можем поделать? Если мы говорим вам правду, вы расстреливаете нас. А правда в том, что мы побеждены. Мы потерпели поражение, это вражеские силы; Берлин пал».

В этот момент в нем возникла эта идея, может быть, как раскаяние за то, что он убил так много евреев... как может работать человеческий ум! Может быть, он чувствует раская­ние и жаждет возмещения за это: он становится пророком Илией. Это была его последняя глупость- Он сделал их много за свою жизнь, но это была последняя. Но повсюду, и даже в Америке, есть люди, создающие партии вокруг религиозного пророка Адольфа Гитлера.

Иуда оставался с Иисусом. Иисус определенно обладал некоторым обаянием. Есть люди, рождающиеся лидерами, как есть люд;1, рождающиеся поэтами, как есть люди, рождающи­еся художниками. Каждый рождается с определенными качес­твами. Их можно знать, их можно не знать. Чем скорее человек узнает, тем лучше, поскольку тогда он начинает двигаться в правильном направлении к своему исполнению. Если он не найдет правильного направления, ведущего к исполнению его прирожденных качеств, он не испытает чувства удовлетворе­ния.

Итак, функция Учителя не в том, чтобы сделать вас подобным себе.

Его функция — помочь вам открыть, кто же вы.

Вы не подобны мне. Не нужно быть дубликатом, копией.

Но эти мессии, и паигамбары, и тиртханкары — они все стараются сделать каждого копией. Они изначальны. И пос­редством веры вы очень легко становитесь копиями.

Иуда оставался с Иисусом, но он был полон сомнений. Снова и снова поднимал он вопросы, исполненные сомнений. И Иисус всегда отметал его сомнения, ведь ни у кого другого сомнений не было. Все были верующими. Они были необразо­ванными людьми, готовыми верить и очень счастливыми тем, что стали учениками, апостолами. Поистине великое достиже­ние... Единственный порожденный сын Божий и они — его апостолы, его посланники. Чего большего можно ожидать? Поэтому они просто верили, ни единого вопроса с сомнением. Но Иуда постоянно сомневался. И Иисус не пытался понять этого человека, его сомнение. Вместо того, чтобы давать ему веру, он должен был показать ему дверь, путь, так, чтобы тот мог доверять.

Мои собственные чувства по отношению к Иуде сильно отличаются от чувств всех остальных людей. Я сожалею об этом человеке. Он был, может быть, одним из самых непод­дельных ищущих среди последователей Иисуса. Но Иисус ни разу не дал ему никакого рационального основания. Вина Иисуса, что такой человек разочаровался, насытился всеми этими играми в веру. И в этой игре в веру он был побежден дураками, ведь эти дураки были абсолютными верующими.

Сомнение — вот что заставило его передать Иисуса в руки его врагов, ведь теперь это был единственный способ узнать, действительно ли он сын Божий. Он не дает доказательства, он не дает пути для переживания. Теперь есть только один способ:

передать его врагам, и пусть его распнут, и это будет доказа­тельством. Он воскреснет, и тогда не будет вопроса о сомнении.

На Иисусе лежит ответственность за то, что он заставил Иуду сделать такой крутой шаг. Но воскресения не случилось. И Иуда почувствовал глубокую печаль, раскаяние, что без необходимости он совершил грех. Он без необходимости пред­ал Иисуса. Не было нужды; если он не мог верить в него, он мог бы его покинуть — какая нужда была посылать его на крест? Он испытал такое раскаяние, что через двадцать четыре часа повесился, покончил с собой.

Никто не беспокоится о его самоубийстве. А оно так же значительно, как и распятие Иисуса, может быть, даже значительнее; в нем гораздо больше таинственного. Почему Иуда покончил с собой? Если бы он был настоящим врагом, не нужно было бы раскаиваться. Он должен был бы быть счастли­вым и радостным. Но он не был врагом. И убийство Иисуса не было его целью. Он не мог себе этого представить.

Но Иисус ни разу не дал ему рационального основания и сам подтолкнул его к этому крутому шагу — ведь это станет единственным доказательством, является ли он сыном Божь­им. Если произойдет воскресение, он сын Божий, и это докажет все. Тогда все, что он говорил, правда; тогда не нужно сомневаться, тогда не нужно думать об этом, тогда нет вопроса. На самом деле он не думал о том, чтобы помочь врагам покончить с Иисусом; он пытался найти рациональное основа­ние для доверия, которое не смог дать ему Иисус.

Учитель никогда не дает вам веры; он дает вам соучастие в его атмосфере, и в вас возникает гипотеза, желание экспери­ментировать.

И когда такое желание есть, он дает вам путь, который он знает, которым он прошел. И вы не найдете такого безумного Учителя, как я, по той простой причине, что я прошел почти всеми путями. Это просто безумие, потому что к цели ведет один путь; нет нужды путешествовать по другим.

Были Учителя, путешествовавшие по пути; они достигли цели: они помогли другим людям впитать их дух, и если был кто-то, готовый экспериментировать, все было в порядке.

Я никогда не был ничьим последователем, ни в одной из моих жизней. Но я путешествовал со многими людьми, мно­гими путями.

Чтобы узнать истину, достаточно одного пути, но мой поиск не только ради истины, но и ради того, чтобы узнать, ведет ли к истине один путь или много путей, таких же правильных, как и этот.

Итак, я прошел к цели, вернулся; пошел с другого направления, вернулся; пошел с другого направления, вернул­ся; и я не оставил в своих путешествиях ни одного неисследо­ванного пути. Поэтому я говорю вам, что это просто безумие. Я не хочу, чтобы вы следовали всеми этими путями, если в вас не возникает подлинно вашего побуждения к этому. Если нет, одного пути достаточно.

Мгновение вы переживаете, и доверие становится пол­ным; тогда оно не является более гипотетическим, тогда оно является экзистенциональным, жизненным.

В это мгновение нет Учителя, нет ученика. Просто два пламени оказались так близки друг к другу, что они стали одним пламенем.

Ученик начинает ощущать тот же аромат, что и Учитель. Его глаза начинают излучать тот же неподдельный свет, что и глаза Учителя. Его вибрация становится такой же, как у Учителя.

И тогда возникает огромная благодарность: благодар­ность'за то, что этот человек не давал мне веры, иначе я потерялся бы.

Этот человек не сделал меня зависящим от него, иначе я потерялся бы.

Этот человек не эксплуатировал меня психологически, ради своего собственного эго, иначе я не смог бы даже понять, что происходит.

Поскольку я был болен и нуждался, он мог бы легко эксплуатировать мои нужды ради своего эго. Он мог бы создать порочный круг удовлетворения эго: вы удовлетворяете эго Учителя, Учитель удовлетворяет эго ученика.

Так случилось, что я был приглашен одним из шанкара-чарий в Фаридабаде; он проводил большую всемирную рели­гиозную конференцию. Он, должно быть, совсем не знал меня. Я осознал это, он осознал это; когда я начал говорить, через две минуты, стало ясно, что он не знал меня.

Мной заинтересовался его секретарь, он читал мои книги. Он убедил его пригласить меня, ну, конечно, это была всемир­ная религиозная конференция, было приглашено так много религиозных лидеров — не было вреда. Всю бумажную работу делал, должно быть, секретарь, и шанкарачарья мог и не знать по-настоящему, кто я и что может случиться.

Но когда я прибыл туда — я прибыл ранним утром, -шанкарачарья пожелал увидеться со мной, поскольку вечером уже начинались заседания, собралось, по крайней мере, пятьде­сят тысяч человек и потом времени бы не было. А он должен председательствовать на конференции. Поэтому из дома для гостей, где я находился, я пошел к нему в храм, где находился он.

Он сидел на деревянной платформе, на метр выше всех остальных сидевших. Рядом с его деревянной платформой была другая платформа, на полметра выше пола, на полметра ниже его платформы. На ней с большим достоинством восседал другой монах. А на полу расположились все гости, прибыв­шие принять участие в конференции и выступить на ней...

индусы, мусульмане, христиане, сикхи, джайны, буддисты -все сидели там.

Я тоже сел там. Шанкарачарья сказал — он начинал разговор: «Знаете ли вы человека, сидящего рядом со мной на платформе пониже, кто он? Он был главным судьей верховного суда. Когда он оставил должность, он отрекся от всего. И он так смиренен... Я просил его сесть рядом со мной на ту же платформу, но он отказался. Он говорит: «Нет, вы мой гуру, мой учитель. Как я могу сидеть рядом с вами?» Вот почему он сидит на платформе пониже».

Я спросил у шанкарачарьи: «Я понял — он, должно быть, очень смиренен в том, что касается вас, ведь он на полметра ниже вас, но что же сказать обо мне и всех людях, сидящих здесь в этой комнате? Он великий эгоист, он на полметра выше нас. Почему он не сидит с нами? Если он так смиренен, то зачем нужна эта средняя ступень? Он может сидеть с нами. Но он не сидит с нами, он сидит выше — меня не обманули эти утверждения о его смирении. Он просто ждет. Когдавы умрете, он будет сидеть там, где сидите вы. Он просто ждет вашей смерти». И я сказал этому человеку: «Если у вас есть какое-нибудь чувство достоинства, сойдите вниз с платформы и сядьте со всеми».

И я сказал также шанкарачарье: «Это не та встреча, на которой вы собираетесь выступать; мы ваши приглашенные гости, и вы сидите выше, а мы ниже. Кто здесь хозяин? И кто гость? Ни он не является смиренным, ведь я настойчиво говорил ему: «Сойдите вниз», — а он не сходит, ни вы не являетесь смиренным. Я говорю вам: «Сойдите вниз, сядьте со всеми». Но вы не сходите. Все это показуха».

«Вы не можете сидеть со всеми этими людьми, мусульма­нами, христианами. Шанкарачарья — и сидит с мусульманами, христианами, сикхами, джайнами, буддистами... хотя вы и пригласили этих людей. Вы хозяин, вы должны вести себя, как хозяин. Но у вас нет смелости сойти вниз. А ведь это не та встреча, на которой вы собираетесь выступать, — тогда было бы все в порядке, тогда вы можете быть выше. Это должна была быть небольшая беседа, дружеская беседа, но вы разрушили эту дружескую беседу. Спускайтесь вниз, иначе я поднимусь наверх!»

Этот дурак тоже не спустился вниз. Тогда я вынужден был подняться на платформу и сесть рядом с ним. И я попросил других людей: «Все, кто хочет, могут взойти. Поднимайтесь, насколько здесь хватит места, потом на другую платформу, Будьте смиренными, садитесь на вторую платформу. Я не смиренный человек. Я совершенно счастлив здесь, я буду сидеть здесь».

Эти дураки... нельзя уважать ни его, ни человека, кото­рого он назвал. И почему он начал эту беседу с него? Я сказал ему: «Вы хотели сказать нам, что ваш ученик был главным судьей верховного суда Индии, и если уж он ваш ученик, то что говорить о вас! И вы хотели подчеркнуть тот факт, что он очень смиренен, поскольку отказался сидеть с вами. Ни вы, ни он не являетесь смиренными; вы оба играете на психологических потребностях друг друга и эксплуатируете их».

Теперь он испугался, что пригласил, сам не зная того, опасного человека. Он всеми способами старался организовать дело так, чтобы на открытии, где будут присутствовать пять­десят тысяч или более человек, я не смог выступить. И шаги, которые он предпринял, были следующими: он держал позади меня трех человек с палками в руках, так что все видели их. Секретарь, пригласивший меня и заинтересованный во мне, подошел и сказал: «Это кажется странным, но эти три человека преступники, опасные люди, убийцы, и их поместили позади вас так, чтобы, если вы заговорите, они напали на вас и нарушили всю встречу. Вам не дадут говорить».

Я сказал: «Не беспокойтесь. Я знаю свое дело очень хорошо. Не беспокойтесь». Я посмотрел на этих троих. Я сказал им: «Вы все готовы?» Они переглянулись. Я сказал:

«Будьте готовы, я начинаю». И без объявления моего имени шанкарачарьей я подошел к микрофону и сказал публике:

«Видите трех человек, стоящих позади меня с палками. Вы должны знать этих троих, они отсюда, из Фаридабада. Они преступники и убийцы. Они были приведены сюда шанкара­чарьей, чтобы я не мог говорить. Если я начну говорить, они нападут на меня. Я хотел бы, чтобы вы подняли свои руки в знак того, хотите ли вы слушать меня или нет?»

Поднялось пятьдесят тысяч рук. Тогда я сказал шанка­рачарье: «Вы меня теперь совершенно не беспокоите. Вы больше не председатель этой конференции. Эти руки дали вам отставку». И я сказал этим троим: «Будьте осторожны. Если вы сделаете что-нибудь, то ни вы, ни ваш Шанкарачарья -никто не сойдет с этой сцены живым. Здесь эти пятьдесят тысяч человек».

И они закричали: «Да, мы здесь. Если вам причинят какой-нибудь вред, мы сожжем все на этой сцене». Я говорил. Я сказал все, что хотел сказать, а эти трое преступников просто ускользнули прочь. И этот человек говорил о смирении...

Смирение возникает только при условии, благодарность возникает только при условии, что вы пережили то, что Учитель пытался выразить словами, действиями, молчанием, всеми другими способами — ведь это переживание является чем-то невыразимым.

Хорошо, Шила, еще один вопрос.

Бхагаеан,

Вы. говорите, что Вы просто обыкновенный человек. Являетсяли Ваша коммуна просто обыкновенным собранием людей?

Я обыкновенный человек. Вот почему моя коммуна абсолютно необыкновенна, ведь вокруг обыкновенного челове­ка никогда не бывало коммун. Да, была маленькая коммуна вокруг Иисуса, — но он был сыном Бога. Была большая коммуна вокруг Будды, — но он был величайшим из осознав­ших людей прошлого, настоящего и будущего... Никто не превзойдет его. Конечно, вокруг него была большая коммуна, но он был необыкновенным человеком. Была коммуна при Махавире, — но он был двадцать четвертым тиртханкарой, это совершенно уникальный статус.

У меня нет статуса совсем, я обыкновенный человек.

Поэтому я говорю, что моя коммуна абсолютно необыкно­венна, поскольку разве так бывало, чтобы коммуна функцио­нировала вокруг обыкновенного человека?

Это впервые. И пребывание рядом с обыкновенным чело­веком вроде меня требует огромной смелости, ведь я не исполняю ваших детских желаний, я не исполняю ваших фантазий, я не даю вам никакой надежды, никаких обещаний.

Пребывание со мной — достаточное доказательство того, что моя коммуна абсолютно необыкновенна, но я — обыкновен­ный человек.

Беседа 11

ДА, Я УЧУ ВАС СЕБЯЛЮБИЮ

9 ноября 1984 года

Бхагаван,

Вы учите Ваших санньясинов заботиться прежде о себе, чем о других. Это, кажется, идет против многих религий в мире, которые учат служить человечеству, и это должно казаться им очень большим себялюбием. Можете ли Вы поговорить об этом?

Это идет не только против многих религий, это идет против всех религий в мире. Они все учат служить другим, не быть себялюбивыми. Но для меня себялюбие — естественное явление.

Отсутствие себялюбия навязано. Себялюбие — часть ва­шей естественной природы.

Если вы еще не достигли того состояния, когда ваше эго растворяется во вселенной, вы не можете по-настоящему отбросить себялюбие. Вы можете притворяться. Вы будете лишь лицемерами, а я не хочу, чтобы мои люди были лицеме­рами. Так что это немного сложно, но это можно понять.

Прежде всего себялюбие — часть вашей природы. Вы должны воспринять это. И если себялюбие — часть вашей природы, то оно должно служить чему-то очень существенно­му, иначе его не было бы вовсе.

Вы выжили благодаря себялюбию, благодаря эгоизму, благодаря тому, что заботились о себе. В противном случае человечество давным-давно исчезло бы.

Только подумайте о ребенке, который родился без себя­любия, у которого нет себялюбия. Он не сможет выжить, он умрет — ведь даже дыхание себялюбиво, принятие пищи себялюбиво. Когда миллионы людей голодают, вы едите, когда миллионы людей больны, страдают, умирают, вы здоровы.

Если рождается ребенок, лишенный себялюбия, как неотъемлемой части своей природы, он не выживет. Если к нему подползет змея, зачем бежать от нее? Ваше себялюбие -вот что защищает вас, иначе встреча со змеей неизбежна. Если на вас прыгает лев и убивает вас, то пусть убивает. Это отсутствие себялюбия. Лев голоден, вы обеспечиваете ему пропитание — кто вы, чтобы вмешиваться? Вы не должны защищать себя, вы не должны бороться. Вы должны просто предложить себя на обед льву. Это будет отсутствием себялю­бия.

Все эти религии учили противоестественному. И себялю­бие — т.олько одна часть из этого.

Я учу вас естественному. Я учу вас быть естественными, абсолютно естественными, бесстыдно естественными.

Да, я учу вас себялюбию. Никто не говорил до меня так. У них не было мужества говорить так. А сами они были себялюбивыми; это изумительная часть всей истории.

Почему джайнский монах мучает себя? Тому есть объяс­нение. Он хочет достичь мокши и всех удовольствий там. Он не жертвует ничем, он просто торгуется. Он бизнесмен, и его священные книги говорят: «Тебе воздается тысячекратно». И эта жизнь действительно очень мала — семьдесят лет совсем немного. Если вы жертвуете удовольствиями в течение семи­десяти лет ради вечных удовольствий, то это хорошая сделка. Я не думаю, что это отсутствие себялюбия.

А почему эти религии учили вас служить человечеству? Какое объяснение? В чем цель? Что вы собираетесь выиграть от этого? Вы, может быть, никогда не задавались таким вопросом. Это не служение...

Я очень любил древнюю китайскую историю. Человек упал в колодец. То было время большого праздника и большого стечения народа, и было так много шума, люди радовались, танцевали, пели, вокруг творилось все в этом роде, поэтому никто не услышал, как он упал. А в те времена колодцы в Китае не защищались стенкой, окружавшей их, высотой хотя бы метр или полтора, чтобы никто не падал в них. Они не имели никакой преграды, просто стояли открытыми. В темно­те можно было упасть, не подозревая, что здесь колодец. Этот человек начал кричать: «На помощь!»

Мимо проходит буддийский монах. Конечно, буддийский монах не интересуется праздником, не предполагается, что интересуется, -я не знаю, что он делал там. То, что он оказался там, означает некоторое подсознательное побуждение посмот­реть, что происходит, как люди радуются: «И все эти люди попадут в ад, а я единственный здесь, кто попадет на табеса». Он проходит мимо колодца и слышит этого человека. Он смотрит вниз. Человек говорит: «Хорошо, что вы услышали меня. Все так заняты, и здесь так шумно, что я испугался, что умру здесь».

Буддийский монах сказал: «Вы умираете из-за злых дел в вашей прошлой жизни. Теперь вы получаете наказание. Примите его и покончите с этим! Так хорошо. В новую жизнь вы войдете очищенным, и не нужно будет снова падать в колодец».

Человек сказал: «В этот момент мне не нужна никакая мудрость и никакая философия...» Но монах ушел.

Останавливается старый даос. Он испытывает жажду и смотрит в колодец. Человек все еще зовет на помощь. Даос говорит: «Это не по-мужски. Нужно принимать все, как оно идет, так говорил великий Лао-цзы. Поэтому принимайте это! Радуйтесь! Вы кричите, как женщина. Будьте мужчиной!»

Человек сказал: «Я готов называться женщиной, но сначала, пожалуйста, спасите меня! Я не мужественный. И вы можете сказать мне после все, что хотите сказать, — сначала вытащите меня».

Но даос сказал: «Мы никогда не вмешиваемся в дела других. Мы верим в личность и ее свободу. Это ваша свобода — упасть в колодец, это ваша свобода — умереть в колодце. Все, что я могу сделать, это предложить вам: вы можете умереть, плача и рыдая, — это глупо, — или вы можете умереть, как мудрый человек. Примите это, радуйтесь этому, пойте песню и умирайте. Так или иначе, все умирают, поэтому какой смысл спасать вас? Я умру, все умрут — может быть, завтра, может быть, послезавтра, — поэтому какой смысл беспокоиться о вашем спасении?» И он уходит.

Приходит конфуцианец, и у человека появляется некото­рая надежда, поскольку конфуцианец более мирской, более земной человек. Он говорит: «Это моя большая удача, что пришли вы, конфуцианский ученый. Я знаю вас, я слышал о вас. Теперь сделайте что-нибудь для меня, ведь Конфуций говорит: «Помогайте другим»». Помня отклик буддиста и даоса, человек подумал: «Чтобы убедить людей спасти меня, лучше говорить о философии». Он сказал: «Конфуций говорит:

«Помогайте другим»».

Конфуцианский монах сказал: «Вы правы. И я помогу. Я пойду из одного города в другой, я буду стараться и протесто­вать, и я заставлю правительство построить защитные стенки вокруг каждого колодца в стране. Не бойтесь».

Человек сказал: «Но к тому времени, когда эти защитные стенкь будут сделаны и ваша революция победит, я уйду».

Конфуцианец сказал: «Вы не имеете значения, я не имею значения, индивидуумы не имеют значения — значение имеет общество. Упав в колодец, вы подняли очень важный вопрос. Теперь мы будем бороться за это. Вы будьте спокойны. Мы проследим за тем, чтобы каждый колодец имел вокруг себя защитную стенку, чтобы никто не смог упасть в него. Просто спасая вас, что спасешь? По всей стране миллионы колодцев, и миллионы людей могут упасть в них. Поэтому не будьте таким себялюбивым. Поднимитесь выше себялюбия. Я буду служить человечеству».

«Вы послужили, упав в колодец. Я буду служить, застав­ляя правительство сделать защитные стенки». И он уходит. Но он делает существенное замечание: «Вы очень себялюбивы. Вы просто хотите спастись и напрасно потратить мое время, которое я могу использовать ради всего человечества».

Как вы думаете, существует ли где-нибудь что-то вроде «человечества», существует ли где-нибудь что-то вроде «об­щества»? Все это просто слова. Существуют только индивиду­умы.

Четвертый человек — христианский священник, миссио­нер, тащивший с собой мешок. Он немедленно открывает мешок, достает веревку, бросает веревку... до того, как человек сказал что-либо, он бросает веревку в колодец. Человек удив­лен.. Он говорит: «Похоже, ваша религия самая истинная».

Тот говорит: «Конечно. Мы готовы ко всяким неожидан­ностям. Зная, что люди могут падать в колодцы, я ношу с собой эту веревку, чтобы спасать их, поскольку, только спасая их, я могу спасти себя. Но запомните, я слышал, что говорил конфуцианец: не делайте защитных стенок вокруг колодцев, иначе как мы будем служить человечеству? Как мы будем вытягивать людей, упавших в колодец? Сначала они должны упасть, потом мы будем вытаскивать их. Мы существуем ради служения, но должен существовать повод к тому. Без повода как мы можем служить?»

Все эти религии, говоря о служении, определенно заинте­ресованы, чтобы человечество оставалось бедным, чтобы лю­дям нужно было это служение, чтобы были сироты и вдовы, нищие, чтобы старики нуждались в уходе. Такие люди необ­ходимы, абсолютно необходимы. В противном случае, что же случится с этими великими служителями человечеству? Что случится со всеми этими религиями и их учениями? И как тогда входить в царство Божье? Такие люди должны служить в качестве лестницы.

Вы называете это отсутствием себялюбия? Что, этот миссионер не себялюбив? Он спасает этого человека не ради него; он спасает его ради самого себя. Глубоко внутри все еще есть себялюбие, но теперь оно прикрыто красивыми словами:

служение, бескорыстие.

Но откуда эта потребность в каком бы то ни было служении? Почему должна быть какая-то потребность? Разве мы не можем устранить все поводы для служения? Мы можем, но тогда религии очень разгневаются. Будет разрушен весь их фундамент — весь их бизнес, — если не будет бедных, не будет голодных, не будет страдающих, не будет больных. И наука может сделать это. Сегодня это абсолютно в наших руках. Это случилось бы давным-давно, если бы религии не останавлива­ли каждого, кто собирался внести свой вклад в знания, устраняющие все поводы для служения.

Но эти религии были против всякого научного прогресса — и они говорят о служении. Им нужны эти люди.

Их потребность — это не отсутствие себялюбия; это предельное себялюбие. Эта потребность имеет объяснение. Есть цель для достижения.

Поэтому я говорю моим санньясинам: служение — это грязное слово. Никогда не используйте его. Да, вы можете соучаствовать, но никогда не унижайте человека служением ему. Это унижение.

Когда вы служите кому-то и чувствуете великое... вы низводите другого до положения презренного человека, недо­человека. А вы такой превосходный, вы пожертвовали своими собственными интересами и служите бедным. Вы просто унижаете их.

Если у вас есть что-то, что дает вам радость, покой, восторг, делитесь этим.

И помните, когда вы делитесь, нет объяснения, нет мотива. Я не говорю, что благодаря такому делению вы попадете на небеса. Я не ставлю вам никакой цели.

Я говорю вам, благодаря разделению вы будете удовлет­ворены. В самом этом разделении есть удовлетворение, за ним нет иной цели; оно не ориентировано на какую-либо цель. Оно имеет целью самое себя.

И вы будете чувствовать себя обязанными человеку, готовому разделять с вами. Вы не будете чувствовать, что он обязан вам, — вы ведь не служили ему. И только люди, верящие в разделение, в соучастие, а не в служение, могут разрушить все эти поводы к служению, в<*е эти безобразные поводы, опутывающие землю. Все релип эксплуатировали эти пово­ды. Но они давали красивые н. чания... Они стали очень искусными, тысячелетиями давая красивые названия безоб­разным вещам. А когда вы даете красивые названия безобраз­ным вещам, очень вероятно, что вы сами забудете о том, что это лишь прикрытие. Внутри, в реальности, все остается тем же самым.

Я вспоминаю... Я остановился в Калькутте в доме очень богатой женщины. Она была вдовой, молодой вдовой. У нее был ребенок; ее муж умер несколько лет назад. И она чрезвы­чайно заинтересовалась образом моих мыслей. Мы завтрака­ли, и я увидел фотографию, висящую на стене. Я узнал человека. Я спросил женщину: «Это фотография Свами Дивь-янанда Сарасвати?»

Она сказала: «Да».

Я сказал: «Это странно. Невозможно одновременно инте­ресоваться мной и этим человеком. Я знаю его. Он принадле­жит весьма шовинистической индуистской группе Арья Са-мадж, очень фанатичной». Его религия исходит из того, что она — единственная истинная религия, все остальные не истинные, и что Веды написаны Богом и их существование не может быть исчислено годами... десять тысяч, двадцать тысяч, сто тысяч... нет. Они были созданы одновременно с созданием всего сущего. Как мог Бог создавать мир, не дав этих руко­водств? Конечно, это представляется логичным. И Вед доста­точно. Никакие другие книги не нужны.

Есть четыре Веды — настолько детские, настолько глупые и настолько полные всякого хлама и чепухи, что Бог был, должно быть, не в своем уме, если он создавал такого рода книги.

Ну, я встречался с этим человеком, и мы немедленно стали врагами навсегда, поскольку я сказал: «Все это чепуха — то, что, как вы думаете. Бог создал их. А если это создал Бог, то ваш Бог нуждается в психиатрическом лечении».