Беседа 8 6 страница

Индусы разделили время на четыре эпохи. Первая назы­вается сатья юга, эпоха истины. Она была в самом начале времени. О ней нет никаких исторических записей, о ней нет никаких других свидетельств; на самом деле все, что существует, свидетельствует против нее. Поскольку такой человек, как Кришна, которому индусы поклоняются, как потомку Бога во всех его аспектах, во всей его целостности, даже такой человек не является человеком истины. Он лжет.

Он политик. Он очень легко изменяется. Он обещает — и нарушает обещание. И это их идея Бога во всем его превосход­стве! Лгать для Кришны так просто... даже ваши политики третьего сорта — конечно, они все третьего сорта; я не должен был даже говорить о третьем сорте, поскольку другого сорта политиков нет, — даже они стыдятся лжи. И когда их схватят, они чувствуют, что поступали нехорошо. Но.с Кришной не так, он совершенный политик. Он не является совершенным Бо­гом, но является совершенным политиком. Лгать — его бизнес, жульничать — вся его игра. И эту эпоху индусы называют эпохой истины!

И если такова ситуация с их величайшим человеком, то что говорить об обыкновенных людях? Никогда не было такого времени, как эпоха истины, когда все были подлинными, честными, истинными по отношению к себе и к существова­нию. Но индуизм — очень старая религия, поэтому вы должны понять это психологическое явление. Ребенок не имеет про­шлого, у него есть только будущее. Старик не имеет будущего, но только прошлое.

Поэтому все старые религии ориентированы на прошлое. Они, естественно, живут своим вчера.

Новые религии живут в будущем, позади себя они не имеют прошлого.

Они должны представлять себе будущее- Самая послед­няя религия, коммунизм... Запомните, я причисляю комму­низм ко всем остальным религиям, поскольку он соответствует всем критериям религии. Он требует от вас веры в догму. Он требует от вас веры в троицу Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Ленин. Он говорит, что вы должны верить в абсолютную истину Капитала, книги, написанной Карлом Марксом. Со­мнения не допускаются. Спорить невозможно. С Марксом эта религия пришла к своему завершению. Теперь ничего нельзя больше добавить.

Но так обстоят дела со всеми новыми религиями. Исламу только четырнадцать столетий; сикхизму — пятьсот лет; хрис­тианству — две тысячи. Для индийского ума две тысячи лет ничего не значат. Индуизму, по крайней мере, десять тысяч лет. Это очень догматическая, научная позиция. Индусы сами называют свою религию Санатан Дхарма, что означает веч­ную религию — она не связана со временем, она была всегда. Срок ее нельзя сосчитать ни в годах, ни в световых годах.

Вы удивитесь, когда узнаете, что «Индуизм» — это не имя, данное самими индусами. Они называют свою религию Сана­тан Дхарма, вечная религия. «Индуизм» — это имя, данное врагами индусов. Но так случается много раз, что вы станови­тесь известными под именем, данным вам врагами, и постепен­но принимаете его. Это имя было дано людьми, пришедшими завоевывать Индию почти три тысячи лет назад. Граница проходила по одной из красивейших и величайших рек мира — Синдху. Первыми завоевателями были хуны, весьма варвар­ское племя, насильственное, почти каннибалы. Я говорю «почти», потому что некоторые из них все еще поедали других человеческих существ.

Когда хуны три тысячи лет назад завоевывали Индию, в их алфавите не было слова, не было буквы, эквивалентной «с». Ближайшей была «х». Поэтому реку Синдху они назвали Хинду. В их алфавите «с» никак нельзя было сказать. Поэтому было использовано ближайшее слово. «Синдху» стало «Хин­ду». Поэтому люди, жившие за рекой Хинду, стали называться хиндусами.

С тех времен происходят все слова, связанные с Индией. Когда пришли греки, они не имели эквивалента для «х»;

ближайшим было «и». Поэтому они «Синдху» назвали «Инду», что позднее стало «Индус». А от «Индус» происходит *Ин-дия». Странно, что все эти слова происходят от реки Синдху. Теперь весь Запад знает эту страну, как Индию, под именем, данным западными людьми, или как «Хинду», под именем, данным хунами и мусульманами. Никто не называет ее Арьяварда — это название, которое применяется людьми, живущими в этой стране, что означает «страна ариев». А их религия называлась Санатан. Дхарма.

Этой религии точно больше десяти тысяч лет. Но нет доказательства, что когда бы то ни было был век истины, это воображение. Это старый человек, старая страна, старая религия. Она не может представить себе будущего, в будущем только смерть. Будущее темно, прославлять можно только прошлое. Поэтому первый век, наилучший, золотой век, — это сатья юга, век истины.

Вы удивитесь... Чарльз Дарвин не был знаком с этой идеей. Когда он начал работать над теорией эволюции, ему бы очень помогло, если бы он осознавал индусскую концепцию инволюции (закручивания в спираль), а не эволюции (раскру­чивания по спирали) — падения человека, а не его роста. Нет эволюции, поскольку эволюция означает будущее. Какая может быть эволюция для умирающего, для старика? Конеч­но, для ребенка эволюция есть, но для старика все съеживает­ся, погружается во тьму. Поэтому задолго до того, как в мир мысли вошло слово эволюция, индусы уже создали другое слово — как раз противоположное ему — очень значительное слово «инволюция». Каждый день все нисходит вниз.

Вторую ступень они называют трета юга. Трета означает просто третий. Это потому, что то, что я назвал первой ступенью, сатья югой, они называют четвертой ступенью -наивысшей. Это потому, что если вы назовете ее первой, то вторая будет эволюцией, третья будут эволюцией, четвертая будет эволюцией. Индусы имеют самый философски настроен­ный ум. Они назвали первую, самую раннюю, четвертой;

вторую — третьей; третью — второй; четвертую — первой, самой низшей.

Сатья юга — наилучший, золотой век, когда все было так, как оно должно быть, ничего нельзя улучшить. Нет преступ­лений, нет безнравственности, нет смерти, нет болезней, нет нищеты. Нет ничего, что называют плохим. Его также назы­вают четвертым из-за абсолютной уравновешенности, он как стол на четырех ножках. Он полностью уравновешен, с него нельзя упасть. Люди не закрывают дверей. У них нет замков, потому что никто не ворует, — вот что они представляют себе об этом веке. Но это неправда.

Но если вы задеваете чье-то воображение, представление, которым он живет, которое дает ему единственную радость, он начинает гневаться. Когда я говорил им, что замков не было потому, что для замков требуется развитие определенного уровня технологии, а такой технологии для изготовления замков не было... и, кроме того, люди были настолько бедны, что у них нечего было красть.

Мы знаем, что даже жена Рамы украдена, Рамы, который по индусским представлениям является еще одним воплоще­нием Бога. Так что если даже жена воплощения Бога украдена, то что говорить о женах других людей? И мы знаем о Кришне, который украл у других людей шестнадцать тысяч жен. Они были женами, матерями. Они были оторваны от своих мужей и детей насильственно. И вы называете это сатья югой?

Мы знаем — я говорил вам, — Парашумара убил свою собственную мать, а вы говорите, не было преступлений? И Парашумара был одним из воплощений Бога. И не только то, что он убил свою мать, его отец приказал сделать это. Отец был, должно быть, обыкновенным, посредственным мужем, испы­тывавшим постоянные подозрения. Возможно, он постарел и стал бессильным, а его жена была молодой и красивой, и он подозревал ее. А для подозрения были все основания, посколь­ку сами священные ! нти индусов описывают то, что даже боги — и помните, у индусов не один лишь Бог, но тридцать три миллиона богов — интересовались земными женщинами, пос­кольку они уставали от искусственной красоты.

На небесах красота искусственная. Девушки там никогда не стареют. Они не потеют. Они остаются всегда одними и теми же. И они чрезвычайно красивы, но что-то нечеловеческое есть в них. Можно иметь искусственную девушку, абсолютно прекрасную. Можно даже так организовать, что она будет дышать. Можно сделать так, что она будет улыбаться, гово­рить «привет» — по крайней мере, пока не сели батарейки, -она будет целовать вас, говорить: «Я люблю тебя*. Все может быть записано. Вот так оно и есть, записано. На протяжении семидесяти лет работает батарейка, только это. Но мы можем делать батарейки даже еще лучше, батарейки, которые могут работать сто, двести лет. Только разок вам может потребовать­ся сходить в мастерскую, заменить батарейку или что-нибудь другое.

Эти девушки на небесах искусственные. Поэтому, естес­твенно, люди могут заскучать. Может быть, вы не думали об этом, от красоты тоже можно заскучать. Как долго можно смотреть на красивое лицо? А те боги живут с такими девушками вечно... одни и те же лица. Они должны предельно устать от них. Если что-то определенное и можно сказать о небесах, то это то, что там скучно, бесконечно скучно.

И это относится не только к одной, но ко всем религиям. Я буду говорить о каждой. Их небеса обязаны быть скучными. Для того, чтобы не давать вам скучать, сохранять вас взволно­ванными, живыми, нужны изменения. Там же ничего не меняется. Все постоянно. Поэтому боги переодевались и отправлялись на землю насиловать женщин. Конечно, они же боги. Похоже на то, что все боги всех религий — насильники. И если их можно поймать, то они должны быть наказаны, или их нужно исправить.

Поэтому в индусских пуранах — это их древние истории — боги являлись на землю, а там риши, мудрецы, имели, конечно, львиную долю всего. Чем более великим был мудрец, тем более прекрасную женщину он мог получить. Индусские мудрецы прошлого не были холостяками. Они не были като­ликами, они не были джайнами, они не были буддистами. Эта идея оставаться холостяком, хранить безбрачие — совершенно новое изобретение. Индусские мудрецы — они были очень, очень далеки от этой идеи. Эта идея еще не зародилась тогда. И если кто-то был мудрецом, мудрым, знающим, уважаемым человеком, то, естественно, он получал все лучшее, самую прекрасную женщину. Им предлагали своих дочерей даже цари. Отец Парашурамы был великим мудрецом, он мог обладать самой красивой женщиной. И он ревновал, подозре­вал ее. А боги приходили, переодевшись, — боги могут творить любые чудеса.

Как раз на днях я получил разгневанное письмо от одной христианки, в котором говорится: «Понимаете ли вы, что вы здесь — в христианской стране и говорите такие опасные вещи о том, что "Дух Святой был насильником", а Дух Святой — это часть Бога, и вы делаете Бога насильником. Не было изнаси­лование Девы Марии, было чудо», — так писала она. Да, обмануть эту бедную девушку было чудом. Это должно было быть чудом. Возможно, Дух Святой предстал перед Марией в образе Иосифа, и она подумала: «Это мой муж».

Вот так поступали и индусские боги. Они приходят, когда мудреца нет дома, ведь мудрец должен рано утром, в три часа, идти к Гангу осуществлять омовение и творить долгую молит­ву и ритуал и все такое, и все это до восхода солнца. Поэтому в три часа он идет к Гангу, и в три часа, переодевшись ее мужем, приходит бог. И бедная женщина не может даже сказать: «Нет». Она не может сказать: «У меня сегодня болит голова». В индуизме это не допускается. Индусская женщина должна поклоняться своему мужу, как богу. Его приказ — это приказ, он должен быть исполнен — нет вопроса о неподчине­нии.

Поэтому отец Парашурамы, должно быть, подозревал жену и мог иметь для этого все основания. Он сказал Парашу-раме: «Пойди и отруби своей матери голову. Принеси мне голову своей матери». И Парашурама пошел и отрубил своей матери голову! Подчинение отцу... Так начинается история его насилия.

Его отец приказал ему: «Сотри всю расу воинов с лица земли», — поскольку был конфликт между браминами и воинами, между браминами и кшатриями, постоянно действу­ющий конфликт: кто должен быть наверху — интеллектуал, ученый, брамин, мудрый человек, мудрец или политик, со­лдат, генерал — кто? Этот конфликт все еще продолжается. Он должен был быть и тогда...

Парашураме приказали уничтожить всех воинов раз и навсегда. Говорят — эта история, конечно, преувеличение, но чтобы было, что преувеличивать, под этим должна иметься некоторая реальность, — говорят, что тридцать шесть раз стирал он с лица земли всех воинов. Однако было одно затруднение, заключавшееся в том, что его отец не сказал ему уничтожить женщин воинов. Женщины-то оставались. А индуизм разрешает женщине пойти к мудрецу и попросить сделать ее беременной от него, и мудрец не может отказать. Это его религиозный долг.

Поэтому все эти женщины отправлялись к мудрецам. А Индия полна мудрецов — в те времена их было еще больше. Поэтому женщины снова беременели, и снова появлялись воины — и так тридцать шесть раз. Со временем Парашурама стал старым и больше не мог убивать, он совершил столько насилия, сколько только может совершить один человек. И теперь эти люди говорят: «Не было насилия», — а их собствен­ные книги не описывают ничего, кроме насилия.

В Махабхарате, это описание величайшей индийской войны — это смысл слова махабхарата... Эта война, должно быть, произошла где-то пять или семь тысяч лет назад или, может быть, десять тысяч лет назад. Она, определенно, имела место, есть свидетельства, и она навсегда сломала становой хребет страны. Это была, точно, великая мировая война. Почти все известные нации участвовали в ней.

Так или иначе, это была семейная война: за царство сражались двоюродные братья. Они были братьями, и все их родственники вынуждены были разделиться: некоторые ро­дственники на одной стороне, некоторые — на другой, и все они находились в родственных отношениях друг с другом. И они были такими важными людьми, что все остальные более малые нации участвовали в войне или на той, или на другой стороне.

Были убиты миллионы людей. Представляется, по описа­нию в махабхарате, что они уже знали что-то подобное ядерному оружию, такими обширными, такими огромными были разрушения. Когда война была окончена и одна из сторон, Пандавы, победила, они увидели, что побеждать не имело смысла, ведь теперь некем было править. Были только трупы и трупы по всей стране.

Они настолько разочаровались, что отреклись от мира и отправились в Гималаи. Эта победа не стоила того. Что это была за победа? Они потеряли всех своих людей, как на противоположной стороне — там были их друзья, родственни­ки, — так и на своей стороне — тоже их родственники и друзья, родственники и друзья противоположной стороны. Они унич­тожили их всех. Да, они одержали верх, но над кем? Над этими трупами. Так будет, если случится третья мировая война.

Тот, кто победит, будет рыдать и плакать. Тот, кто умрет, скончается, проиграет войну, может быть, будет в лучшем положении. По крайней мере, он не будет видеть мерзости победы.

Вы победили, но нет никого, чтобы даже поаплодировать вашей победе. И тогда Пандавы поняли: «Это было абсолютно бессмысленно, мы не должны были сражаться. Мы должны были отдать царство противоположной стороне; по крайней мере, люди были бы живы. А теперь мы отправляемся в Гималаи. Мы могли бы уйти раньше; теперь мы погружаемся в глубочайшее разочарование, предельное отчаяние и муку. А тогда мы могли бы радоваться».

И это неправда, что в те времена не было насилия, не было войн, не было воровства. Это неправда. Но индусы смотрят на сатья югу, как на золотой век. А потом началось падение. Трета юга имеет только три ножки. Сатья юга имела четыре, она была как стол с четырьмя ножками. Теперь это треножник с тремя ножками, он не так уравновешен. Он может легко перевернуться, он искалечен. Одна существенная часть чело­вечества потеряна.

Если вы хотите понять это психологически, то индусская психология объяснит это. В век сатья юги было собрание бессознательного ума, подсознательного ума, сознательного ума а сверхсознательного ума, и у власти был ум сверхсозна-тельный. Все три ума низших уровней следовали за ним. Это были четыре ножки.

В словах трети юга слово трета означает три. Стало три ума — сверхсознательный ум, лучшая часть человека, исчез. Теперь остались сознательный, подсознательный и бессозна­тельный. Пока еще хорошо... но не так хорошо. До этого времени они были божественными; теперь они стали челове­ческими, но хорошими, достаточно хорошими.

Однако затем начали происходить некоторые нехорошие вещи. Индусы полагают, что именно в трета югу возникли такие религии, как джайнизм, буддизм, поскольку по их представлениям эти религии являются очень разрушительны­ми. Они разрушали веру в Бога; они разрушали самую основу, они разрушали веру в Веды, как творение Бога. Они начали смеяться и шутить над Ведами, критиковать их, начали требовать доказательств. Они начали сомневаться. Сомнение вошло в человечество, вера исчезла.

А сомнение для того, кто верит, — одна из величайших болезней; она разрушает его верование.

Поэтому индусы называют джайнов и буддистов «атеис­тами». Они не воспринимаются, как теисты или религиозные люди, нет; они — причина разрушения религии. Но все еще, хотя они и отвергали Бога, отвергали Веды, они очень высоко ценили качества истины, ненасилия, неворовства, несобствен-ничества- Так что дела пошли вниз, но все еще было что-то ценное.

Затем этот век тоже прошел. Человек пал еще ниже. Наступает двапара юга. Двапара означает два, второй. Слово имеет тот же корень, что и английское 1\уо. Английский язык имеет почти тридцать процентов корней из санскрита. Это язык, произошедший от санскрита, как и немецкий, шведс­кий, французский, итальянский, русский. Все европейские языки имеют от тридцати до семидесяти процентов санскрит­ских корней.

В век двапара юги осталось только две ножки. Человек стал по-настоящему больным. Теперь стол потерял две ножки и остался только на двух ногах, можно ли уравновесить его? Добиться равновесия стало почти невозможно. В век двапара юги. человек живет подсознательно. Сознательный ум исчез; теперь человек живет инстинктивно. Он не знает, почему он делает то или другое, почему в нем возникает то или ивое желание, почему то или иное делает его счастливым или несчастным, — он идет ощупью в темноте. Но тьма еще не такая густая; еще есть маленький свет, отсюда подсознание... может быть, свеча во тьме ночи.

Но большая часть покрыта тьмой. Есть лишь маленький свет, который вы называете вашим разумом, рациональ­ностью, — но это лишь маленький свет, который может исчезнуть в секунду; лишь подует ветер — и его нет. Кто-то ударит вас, а нет вашего разума, и вы ведете себя, совершенно как животное. Кто-то наступит вам на ногу... и этого достаточ­но, ваш разум исчез, и вы хватаете этого человека за горло, чтобы убить его. Ваш разум — мерцающий свет, он на милости любого случая; он может исчезнуть.

Затем наступает последний век, кали юга — век тьмы, в котором мы живем сейчас. Согласно индусам, это самая падшая ступень. Человек абсолютно бессознателен, пьян, душевно болен. Будущего нет; будет только темнее и темнее. Все лучшее прошло.

Поэтому старые религии смотрят в сторону вчера. Этого вчера на самом деле не было, оно никогда не случалось. Они своим человеческим умом представляют себе это вчера, как на экране, поскольку человеческий ум не может жить, если он не чувствует что-то прекрасное, восторженное, блаженное. Как он может жить? Он так пуст и находит, что легко наполнить эту пустоту долгим прекрасным прошлым.

Это относится к странам, имеющим долгую историю, и к старым религиям. У джайнов тот же статус: прошлое. Будущее не дает надежды — в этом мире. Будущее дает им надежду в другом мире, после жизни, на небесах и в раю, но не здесь. Здесь все кончено. По этой причине такие страны, как Индия и Китай, старейшие цивилизации в мире, величайшие цивили­зации в мире, древнейшие культурные цивилизации в мире, остались в страдании — ведь они приняли идею о том, что ничего хорошего не может быть здесь, только после смерти.

Поэтому прошлое... цепляясь за прошлое... вот сокрови­ще. Сфокусируйте свой взгляд на прошлом и готовьтесь к будущему в другой жизни — не в этой жизни; эта жизнь не дает надежды.

Для новых религий нет прошлого, в котором можно расправить крылья воображения и мечты. У них есть только будущее, и это будущее в другом мире. Или религия, вроде коммунизма, имеет его здесь, но не сегодня — когда-нибудь завтра, которое всегда маячит на горизонте. Но чем ближе вы подходите к нему, тем дальше оно отходит.

В 1917 году Ленин был абсолютно уверен, что в пределах десяти лет мы достигнем утопии. Прошло более шестидесяти лет; утопия дальше, чем была в 1917 году. Теперь никто не говорит об утопии. Ни один коммунистический лидер в России не говорит о ней, потому что они знают, что она не случится. Это была только надежда, которой отравляли людей, как наркотиком.

Поэтому я называю надежду древнейшим наркотиком, намного более опасным, чем ЛСД, марихуана или что-нибудь еще, что собирается открыть наука, — надежда на будущее.

А будущее вне жизни, невозможно установить, случится оно или нет. Люди умирают все время; никто не дает никаких сигналов с того берега, никаких указаний о том, что то, на что вы надеялись, здесь есть. Хотя бы один человек из миллионов и миллионов людей... а такие прекрасные люди умерли: Будда, Иисус, Мухаммед, Кришна. Неужели они не могут как-то попытаться дать хоть какой-нибудь сигнал? А теперь умерли многие ученые: Эйнштейн... люди потрясающего разума. Они могли бы найти какой-нибудь способ подать нам сигнал, дать нам указание: «Смелее. Мы добрались надежно». По крайней мере, такой телеграммы было бы достаточно.

Но за миллионы лет не пришло ни одного указания с того берега.

Для священника очень удобно, что с того берега нет сигналов, иначе немедленно возникли бы неприятности. Он может продолжать эксплуатировать вас, ведь ничего нельзя сказать о том, что будет после смерти. Поэтому то, что он скажет, основываясь на авторитете других священников, дру­гих старых священных книг, будет единственным; вы вынуж­дены верить этому. И вы вынуждены верить, поскольку в противном случае вы будете чувствовать себя лишенными основания, лишенными корней.

Тогда есть только смерть. Жизни вы не узнали, а смерть с каждым мгновением подходит все ближе. Никто не знает, будет ли он жить завтра или нет. Смерть может случиться в тот день или в другой, она может случиться завтра, со мной, с вами, с кем-нибудь еще... миллионы людей умирают каждый день. Перед смертью они не думают, что умирают. Вы пред­ставляете себе будущее, иначе ваша жизнь так тупа, так скучна, так пуста. Ни один цветок не расцветает в вас — нет плодов. Вот причина того, почему все религии продолжают давать надежду, а все так называемые религиозные люди живут на надежде.

Надежда — это опиум... но весьма психологический.

Это естественно, что в моей коммуне вы не найдете никого, кто заботился бы о будущем, заботился бы о том, что случится после смерти, ведь так много случается прямо сейчас... кто беспокоится о смерти!

Так много радости, и так много покоя, и так много тишины доступно прямо сейчас, у кого же есть время думать о завтра? Завтра позаботится само о себе.

Мы так заняты, живя здесь и сейчас, поэтому вы не увидите моих людей, разговаривающих о прошлом или о будущем.

Они не беспокоятся о прошлом. Если бы его не было, для нас от этого никакого вреда. Если всех этих людей вовсе не было... если все эти исторические книги — просто изобретение и вымысел, ну и что?

Если не было прошлого, не было вчера, ну и что? Это ничего не отнимет у нас; мы не живем этим, мы никак не укоренены в этом, мы свободны от этого. Если все это исчезает — в добрый путь, всего хорошего. Это не имеет для нас смысла.

И почему мы должны беспокоиться о будущем?

Если вы знаете искусство жить.... и это то, что я называю религией — настоящей, подлинной религией — искусство жить.

Если вы знаете искусство жить... а оно состоит из маленьких вещей, без огромных, великих заповедей... очень маленьких вещей... просто радостно, медитативно потягивать свой чай, ощущать каждый маленький глоточек, как послед­ний. Может быть, вы не сможете больше держать чашку в своих руках — гарантии нет.

Когда вы встречаетесь с другом — встречайтесь. Кто знает? Может быть, вы не встретитесь вновь. Тогда вы будете раска­иваться. Тогда неисполненное прошлое будет гнаться завами, вы хотели сказать что-то, но не смогли сказать. Есть люди, которые хотят сказать кому-то: *Я люблю тебя», — и ждут годы, но не говорят этого. А человек однажды может умереть, и тогда они будут плакать и рыдать и говорить: «Я хотел сказать этому человеку: "Я люблю тебя", — но не смог сделать этого».

Мои люди живут, живут так полно, что нет места ни для какого завтра, ни для какого вчера.

И только дурак беспокоится о смерти. На самом деле только люди, не знающие, как жить, беспокоятся о смерти.

Они боятся. Они знают, что упустили поезд жизни. Теперь есть только смерть. Что же есть смерть? Что случается после смерти? Они думают успеть на поезд после смерти. Здесь они упустили его! Вы что, думаете, что эти дураки, сумевшие упустить поезд здесь, окажутся в состоянии попасть на него после смерти? Они упустили поезд, пока жили... Когда они умрут, я не думаю, что они смогут попасть на поезд.

•Но если вы живете полностью, радостно, вовсе нет причи­ны думать о будущем. Оно совсем не возникает из вашего бытия.

И ваша удовлетворенность от мгновения к мгновению делает вас все более и более наполненными, настолько напол­ненными, что вы не могли даже представить себе этого, не могли мечтать об этом.

С этой наполненностью вы будете даже переживать мо­мент смерти, если он придет, переживать с радостью и востор­гом, ведь вы будете открывать новую дверь, новую возмож­ность. Вы будете взволнованы. Это будет приключение, вызов.

И вы не будете бояться смерти, поскольку что может смерть отнять у вас? Что может разрушить смерть? Что смерть может остановить?

Но человек, который не жил, он боится смерти и дрожит.

Древняя история: Яяти, знаменитый индийский царь, достиг столетнего возраста. Этого было достаточно, больше, чем достаточно. У него были сотни жен, сто сынчвей. Его смерть пришла.

Эта история очень значительна. Яяти, видя смерть, сказал: «Что! Так скоро? Так много дел не сделано — я не сделал того, я не сделал этого. Я сделал только половину, часть. Некоторые вещи я только начал, а многие даже не начинал. Что! Разве уже время? Мне нужно хотя бы еще сто лет. Будь так добра...»

Смерть сказала: «Нет никаких проблем. Но сделай одну вещь... я должна забрать кого-то -вот такая бюрократия. Если ты не собираешься, тогда я возьму кого-то другого, заполню ведомость — и покончим с этим, но кого-то я должна забрать. У тебя сто сыновей; попроси любого из них. Отдай одного из своих сыновей, и я готова на такую сделку. Я даю тебе еще сто лет, ты даешь мне одного сына».

И Яяти посмотрел на своих сыновей. Некоторым было семьдесят, некоторым было шестьдесят пять, шестьдесят вос­емь, шестьдесят, пятьдесят... самому младшему было двад­цать. Поднялся старший сын- Все остальные начали перегля­дываться: «Естественно, если ты не завершил свои жизненные дела в сто лет, как могу я завершить их в семьдесят? И почему я должен умирать вместо тебя? Для меня осталось еще тридцать лет...»

И человек, которому было пятьдесят, сказал: «Я прожил только половину жизни, и если ты не удовлетворен, то что говорить обо мне?» Они все смотрели друг на друга. Они так часто говорили отцу: «Если нужно, мы готовы умереть за тебя». Но когда нужда пришла, это оказалось очень трудно.

Самый младший, самый невинный, не имевший пережи­вания, поднялся и сказал смерти: «Я готов- Можешь взять меня».

Даже смерть пожалела мальчика, ведь все эти девяносто девять старших сыновей, чья смерть была ближе, они не захотели умирать. А этот мальчик... даже смерть сказала этому сыну: «Это неправильно по отношению к тебе. Ты так молод. Неужели ты не видишь, что ни один из твоих братьев не поднялся? Твой отец не хочет умирать — в возрасте ста лет1»

Мальчик рассмеялся и сказал: «Поэтому я и готов. Если в сто лет он просит, то какой же смысл? Поэтому я готов, ведь я вижу девяносто девять своих братьев: если они не смогли почувствовать вкус жизни за семьдесят лет, за шестьдесят пять лет, за шестьдесят лет, за пятьдесят лет, как смогу сделать это я? Я хоть прожил двадцать лет. И я по-настоящему прожил их. И они были так наполнены, что я не думаю, что нужно еще время».

«Я вкусил от чаши жизни. Может быть, они забыли, как были молодыми. А я молодой; я еще чувствую на языке вкус юности, жизни. Можешь забирать меня, не печалясь. Я не печалюсь. На самом деле, я очень взволнован самим этим приключением. Я узнал жизнь, она была прекрасна. Позволь­те мне узнать и смерть. И если жизнь прекрасна, как может быть смерть чем-то другим? Ведь смерть — это крещендо жизни, самый пик жизни. Это не конец. Это наивысшая, предельная точка. Не трать время понапрасну. Я так желаю узнать смерть, почувствовать смерть, вкусить ее».

Эта история так значительна. Мальчик исчез. Смерть была абсолютно уверена, что это не тот тип человека, который умирает когда-либо. Он не может умереть, смерть для него невозможна. Он готов жить смертью — как он может умереть?

Смерть случается только с трусами, с теми, кто не вкусил жизни, чья чаша пуста. Смерть не случается с теми, чья чаша переполнена.

Да, это потрясающее откровение, но это не смерть. Это дверь, открывающаяся наружу, в неизведанное, неизвестное, непредначертанное.

Снова прошло сто лет, и смерть вернулась. И Яяти сказал:

о Что! Сто лет прошли? Но я все там же, где был».