Я — гностик

12 ноября 1984 года

Бхагаван,

Несколько дней назад вы говорили нам о трех категори­ях верующих: о теистах, атеистах и агностиках. Что вы скажете о «гностике» ?

Я не считаю «гностика» верующим. Теист верит в Бога, без знания, без всякого переживания. Его вера — это просто бегство от сомнения.

Чтобы оставаться в сомнении, нужна большая смелость.

Не бежать от сомнения — одно из фундаментальных качеств ищущего, а вера — это бегство. Она скрывает ваше сомнение и дает вам чувство облегчения, ложную уверенность, что вы знаете, хотя глубоко внутри вы по-прежнему знаете, что вы не знаете.

Поэтому верующий разделен на два отдельных слоя. На поверхности лежит вера, которая, как он думает, защищает его. Внизу лежит его реальность, подобная ране, — сомнение, которое он отвергает, но не может полностью устранить. Оно есть, оно часть его реальности.

Поэтому верующий всегда в состоянии конфликта. Он шизофреник. Что-то незначительное пойдет против его веры -и сомнение поднимается.

Как-то раз ко мне пришел человек и сказал: «Я стал твердо верить в Бога». Я сказал: «Что вы имеете в виду под "твердо верить"? Что, есть и не твердо верующие? Само применение слова «твердо» показывает, что внутри вас есть что-то, что удерживается с усилием, «твердо». И я сказал: «Это мы обсудим позже, а сейчас позвольте мне спросить, что сделало вас твердым верующим». Он сказал: «Я иду на поклонение».

В Индии тысячи храмов, посвященных различным богам. Один из наиболее часто встречающихся храмов — очень смеш­ной для постороннего человека — это храм бога-обезьяны Ханумана. Он обезьяна, но является слугой одного из вопло­щений Бога, Рамы, причем он настолько близок к нему, что он сам стал символом Бога. Теперь полагают, что если удастся убедить Ханумана, то он легко убедит Раму. А убедить обезьяну, конечно, легче. Он такой преданный слуга Рамы, что Рама никогда не скажет ему нет. Убедить непосредственно Раму трудно. Но Хануман, он просто бедная обезьяна. Будет достаточно любого маленького подарка, небольшая взятка -несколько фруктов, сладостей — и можно просить у него:

«Помоги мне».

Поэтому этот человек ходил в храм Ханумана и просил его: «Если в течение пятнадцати дней я не найду работу...» Он был безработным; хорошо образованный, но в Индии есть миллионы безработных образованных людей. Для них нет рабочих мест. «...если в течение пятнадцати дней ты сможешь устроить это дело через Раму, то я дам в твоем храме пир одиннадцати браминам, а для тебя принесу плоды, сладости и цветы. Но запомни, у меня сейчас очень критический момент. Если через пятнадцать дней ты не сумеешь организовать это, моя вера в Бога кончится. Это не только вопрос работы, это вопрос моей веры в Бога. Задумайся над этим».

И он пришел рассказать мне, что в эти пятнадцать дней было так много взлетов и падений... Один день прошел, другой день прошел, нет работы — начало подниматься сомнение, вера поколебалась. «Но на пятнадцатый день я получил заказ — я был принят на работу. Это сделало меня твердым верующим».

Я сказал: «Ваша твердость основывается на чем-то очень поверхностном. Испытайте еще один, два, три раза. Даже ученый перед тем, как объявить о своем результате, экспери­ментирует многократно, пока не убедится абсолютно, что это действительно верный результат. А вы не испытали даже и двух раз. Испытайте еще один раз».

Он сказал: «Теперь я так твердо верю, а вы предлагаете мне испытать».

Я сказал: «У вас так много проблем, не мне говорить вам. Ваша жена больна», — у нее был туберкулез, — «а вы устали», — он был бедным человеком... не мог со всем справляться... безработный... — «почему бы не устроить Богу еще одно испытание? Просто еще один шанс. Скажите ему, что если в течение пятнадцати дней ваша жена излечится, то вы проде­лаете снова все то, что собирались сделать в этот раз. А если через пятнадцать дней ваша жена не излечится, то ваша вера в Бога кончится».

Он сказал: «Это представляйся стоящим испытанием». И случилось то, что должно было случиться: жена не излечилась. То было просто совпадение. Что могла эта обезь­яна — и к тому же не живая, просто каменная обезьяна, — что она могла сделать? Всего лишь совпадение. Он так рассердился — на меня, не на свою веру. Я сказал ему: «Остыньте, вглядитесь в смысл. Я просто помог вам увидеть, что то было просто совпадение. Если бы это было реально, Хануман помог бы вам снова. Если я не убедил вас, попытайтесь еще раз. Можете испытывать столько раз, сколько захотите».

«Ваша вера основывается на такой глупой идее: Бог устроил вам заказ из бюро по трудоустройству, и в этом его убедила обезьяна. А теперь вы сердитесь на меня — по какой причине? Я для вас ничего не сделал. Я просто дал вам еще один шанс проверить. И теперь вы узнали, что это было простое совпадение. Теперь есть сомнение — вы дурачили себя, ни Рама, ни Хануман не принимали участия в этом. Вы просто дурачили себя».

Вера — это бегство. Я сказал ему: •«Вы сердитесь, потому что я показал вам вашу рану. Вам не убежать от этой раны так просто- И даже если вы убежите, рана не исчезнет. Вы можете повернуться к ней спиной, от этого будет только хуже; она может стать раком. Что-то нужно делать, побег — это не выход».

Вера — это бегство. Теист притворяется, будто знает. Атеист притворяется, что он также знает, знает, что Бога нет. Ни теист не пытается вглядеться в существование, ни атеист. И работа атеиста даже намного труднее работы теиста. Ведь теист пытается найти что-то — присутствие, существование Бога; у него хотя бы есть гипотеза, над которой можно работать. У атеиста совсем нет гипотезы; он начинает с идеи:

«Бога нет». Тогда что же искать и к чему стремиться? К не-Богу? Трудно иметь идею о том, что есть Бог; еще труднее иметь идею о том, что есть не-Бог.

Может быть, теист сможет случайно натолкнуться на Бога, но атеист случайно на не-Бога не натолкнется, поскольку не-Бог означает просто что-то отсутствующее. Нельзя натол­кнуться на отсутствующее. Теист имеет, по крайней мере, возможность преобразовать свою веру в гипотезу о том, что: «Я не верю, что Бог существует, но гипотетически я предполагаю, что он может существовать, и я попытаюсь поискать Его». Какие гипотезы могут быть у атеиста? Он отрицает. Отрицание не может быть гипотезой. Гипотезой может быть положитель­ность. Атеист находится в гораздо более трудной ситуации.

Но, кроме того, при другом подходе он находится в более удобной ситуации, чем теист.

Теист не может избавиться от сомнения. Оно всегда остается под его верой. Он не может отбросить его прочь. Вера и сомнение — две стороны одной монеты. Вы отбрасываете одну, при этом отбрасывается и другая. Вы сохраняете одну, сохраняется и другая. Но атеист при другом подходе находится в более удобной ситуации: Бога нет — поэтому нет и вопроса о сомнении. Нельзя сомневаться в том, чего нет. Можно сомне­ваться в том, что есть или может быть. Но если вы решили, что нет ничего похожего на Бога, вы не можете сомневаться. Вы не можете верить; вы не можете сомневаться. Но вы не можете и преуспеть в своем поиске.

Атеист отбросил свое сомнение гораздо более полно, гораздо более основательно, чем теист. У теиста сомнение спрятано как раз под верой. У атеиста нет спрятанного сомнения; он отбросил сомнение очень далеко, очень глубоко в бессознательное. Вы не можете полностью избавиться от него; это возможно только в том случае, когда вы не знаете о нем. Но вы можете обмануть. Атеист может обманывать намного легче, чем теист. Поэтому атеизм разрастается, а теизм сжимается.

По мере того, как человек становится более разумным, более образованным, более культурным, атеизм становится более выпуклым, более рельефным, а теизм становится чем-то не в духе времени. Даже те, кто ходит в церкви, храмы, мечети, синагоги, глубоко внутри себя знают, что все это лишь следование социальным условностям. Это хорошо, респекта­бельно: эти места используются ими просто как клубы. Они не верят; они даже не беспокоятся об этом.

Я был профессором в двух университетах. Последний из оставленных мною университетов имел почти сто пятьдесят профессоров. И общая профессорская комната все время жила в напряженном обсуждении всякого рода слухов, новостей. Я оставался в этом университете почти девять лет и постоянно наблюдал, слушал... Начнет ли кто-нибудь дискуссию о Боге?

Сто пятьдесят профессоров, среди которых, может быть, семь принадлежали факультету философии, пять — факульте­ту психологии, четыре — факультету теологии, — ну хотя бы эти люди? Но нет. Обсуждались актеры, обсуждались актрисы, обсуждались фильмы, обсуждались романы, обсуждались даже любовные делишки среди студентов — была, конечно, и всевоз­можная политика.

Вы удивитесь, наблюдая этих сто пятьдесят людей:

девять лет я ждал... спросит ли кто-нибудь однажды, есть Бог или нет. Нет, никто. И все они были индусами, мусульмана­ми, христианами, джайнами. Они все ходили в храм, в церковь. Все они отдавали дань уважения Богу, но это было лишь формальностью. Это ничего общего не имело с внутрен­ним поиском.

На самом деле в этой большой общей комнате, рассчитан­ной на сто пятьдесят человек, мое кресло оставалось зарезер­вированным для меня, поскольку меня не интересовали их сплетни, их политика, их любовные дела, их злословие и все в этом роде. Меня это не интересовало. Мое кресло сделалось постоянно закрепленным за мной — постоянных кресел не было ни у кого другого. Всякий раз, когда я приходил туда, оно было свободно для меня, никто не сидел на нем. И постепенно они забрали свои кресла подальше от моего, ведь я не интере­совался всеми этими вещами, а они не интересовались тем, что интересовало меня.

Всякий раз, когда я проходил через эту комнату, они замолкали, как будто были детьми, которых застали делающи­ми что-то плохое. И я говорил: «Продолжайте. Не беспокой­тесь обо мне. Я не понимаю, почему вы внезапно замолчали, когда я вошел в комнату. Я, насколько это возможно, избегаю заходить сюда, чтобы не доставлять вам неприятностей, но иногда нет другой возможности. У меня два занятия, между которыми одно пустое. Куда я пойду на сорок минут? Поэтому я вынужден прийти посидеть здесь. Просто считайте, что меня здесь нет. Мое кресло всегда пусто. Сижу ли я здесь или нет, вам не нужно беспокоиться. Продолжайте все эти невротичес­кие разговоры, которые вам нравятся, — продолжайте; не бойтесь меня».

Даже декан моего факультета, старый человек семидеся­ти лет, уже ушедший в отставку из одного университета... Но поскольку он был таким авторитетом в своей области, то этот университет попросил его поработать немного еще. Он также говорил обо всех этих вещах. Он смолкал, косда видел меня. Я говорил: «Это заставляет меня почувствовать себя праведни­ком, когда человек семидесяти лет вынужден замолкать, когда видит меня. Есть вещи, о которых я должен говорить. Вы тоже говорите о них. По крайней мере, кто-то говорит о них. Продолжайте».

деисты почти фальшивы; атеисты немного более основа­тельны, поскольку они не закрывают свою рану верой. Если рана есть и она болит, они принимают и эту рану, и эту боль. Они немного смелее, немного ближе к началу поиска — ведь верой и мыслью о том, что вы все знаете, можно обманывать себя всю жизнь, но как долго можно говорить: «Бога нет»?

Один из моих друзей, очень знаменитый приверженец Ганди, был атеистом. Он говорил: «Пока я не пережил сам, Бога нет. По крайней мере, для меня Бога нет».

Однажды его сын, генеральный прокурор штата, прибе­жал ко мне и сказал: «Отец очень, очень болен, внезапный сердечный приступ. Доктора думают, что он не выживет. Он просит вас».

Я пошел с ним — они жили недалеко, в пяти минутах езды от моего дома. И когда я вошел в комнату, этот старик с закрытыми глазами совершал индусскую джапу — повторял мантру... Рама, Рама, Рама... я удивился. Этот человек всегда говорил, что Бога нет. Что случилось? Я встряхнул его и сказал: «Откройте глаза. До того, как ваше сердце откажет, позвольте задать вам вопрос. Что вы делаете? Вы забыли, что вы атеист? Вы не должны были бы повторять имя Бога».

Он сказал: «Я знаю, но в этот момент, когда доктора думают, что у меня осталось мало времени — может быть, несколько часов или несколько минут — кто знает? И что плохого в том, что я, лежа здесь, повторяю: «Рама, Рама, Рама...» Если Бог есть, я, по крайней мере, вернулся домой. Если я заблудился утром, то вечером вернулся». В Индии есть пословица о том, что если вы вернулись вечером, то вы не заблудились — вы вернулись в конце концов. «А если Бога нет, то что плохого в том, чтобы повторять: "Рама, Рама, Рама..."»

Я сказал ему: «Это то, что я на протяжении многих лет постоянно говорил вам: вы думаете, что избавились от сомне­ния, — но это невозможно. Вы просто погрузили его глубоко в бессознательное. Теперь смерть вынесла его наверх».

Этот человек выжил; он и сейчас жив. И снова, когда он выжил и стал в полном порядке, он снова начал говорить об атеизме, но, по крайней мере, не передо мной. Передо мной он говорил: «Человек слаб, и то был момент слабости».

Я сказал ему: о То был момент, показавший нечто чрезвы­чайно важное относительно всей вашей личности, показав­ший, что все, о чем вы говорите, — все фиктивно. Тот момент показал вашу реальность, продемонстрировал вас во всей вашей наготе, и странно... вы снова пытаетесь прикрыть это. И снова случится сердечный приступ, ведь сердечный приступ не та вещь, которая случается только раз. И помните, это был ваш первый приступ. Может случиться, по крайней мере, три приступа».

Он сказал: «Что же вы за друг? Вы говорите, что у меня будет еще два приступа?»

Я сказал: «Конечно. Не обманывайте себя, кого вы пытаетесь обмануть? Себя. В момент смерти вы обманывали себя идеей: "Кто знает, если Бог есть, буду молить его; если его нет, молитва уйдет без пользы, но какой от этого вред?" Вы не заплатили ничем. Вы хитрили даже с Богом. И теперь, когда вы здоровы, вы возвращаетесь на прежние позиции. Передо мной вы не говорите много, но от других я слышал, что вы снова говорите об атеизме. И пусть случится сердечный приступ... а он случится. Он должен случиться с таким человеком, как вы, поскольку вам сердечный приступ помога­ет». И он случился.

И я пришел к нему и сказал... а он снова совершал свою джапу. Я сказал ему: «Посмотрите! Что вы делаете сейчас?»

Он сказал: «Помолчите. Вам не следует приходить, осо­бенно когда ко мне приходит сердечный приступ. Два присту­па подряд — это слишком много».

И я сказал ему: «Помните, я пришел для того, чтобы лишь напомнить вам обо всей той фальшивой философии, о которой вы говорили между двумя сердечными приступами. Вы скоро вернетесь на свои позиции, поскольку третий приступ...»

Он сказал: «Подождите. Я не покончил со вторым, доктора не питают надежды, а вы говорите о третьем».

Я сказал: «Я хочу, чтобы вы знали и глубоко осознавали, что сомнение есть и вы подавляете его. Почему вы прежде всего хотите подавить сомнение? Потому что вы не хотите риско­вать, спрашивая».

Спрашивать — это риск. Это движение в неизведанное. Никто не знает, что может случиться.

Тот, кто спрашивает, оставляет все, к чему он привык, с чем ему было удобно, он движется в неизведанное, не будучи совершенно уверенным, есть ли что-то на том берегу и есть ли даже сам тот берег.

Поэтому люди цепляются или за теизм, или — те, кто немного сильнее, интеллектуальнее, интеллигенция, — они цепляются за атеизм. Но и те и другие бегут от сомнения. А бежать от сомнения — это бежать от вопросов, ведь что такое сомнение? Это лишь знак вопроса. Оно не враг ваш. Это просто знак вопроса внутри вас, знак вопроса, который готовит вас к тому, чтобы спрашивать.

Сомнение — ваш друг.

И я говорил о третьей категории, об агностиках. Теист — самый слабый из трех, менее культурный, менее образован­ный, менее интеллектуальный — просто посредственность. Вторая категория, атеист, более интеллектуальный, более культурный, и он очень старается, чтобы вопрос его не беспокоил, и говоря, что Бога нет, он откладывает вопрос как можно дальше в той части, которая касается его самого.

В споре теиста и атеиста всегда обязательно побеждает атеист. Теист не может победить. Его аргументы бедны. У него нет достаточных аргументов. Его вера очень проста, а атеист более изощрен. У него также есть вера. Его вера состоит в том, что Бога нет. Можно назвать это неверием, не-верой, но это вера. Он борется за это с тем же фанатизмом, что и теист. Поговорите с любым коммунистом — все коммунисты являют­ся атеистами, — и вы увидите, что они такие же фанатики, как и теисты. Агностик из всех трех занимает высшее положение. Агностик говорит: «У меня нет оснований говорить "да", у меня нет оснований говорить "нет". Поэтому в вопросе о Боге я буду держать свой рот закрытым».

Людвиг Виттгенштейн, ученик Бертрана Рассела... Берт­ран Рассел — один из значительных агностиков этого века, а Людвиг Виттгенштейн — его лучший ученик. Рассел так хвалил Виттгенштейна, бывшего еще студентом, как редкий учитель хвалит своего ученика. Виттгенштейн был как раз студентом в философской группе Рассела. Рассел преподавал философию в Кембриджском университете, а Виттгенштейн был студентом. У Рассела был проницательный взгляд, который мог распознать в человеке неординарную личность, если были задатки этого, а Виттгенштейн был чем-то вроде гения.

Виттгенштейн показал ему свои записи. И Рассел сказал:

«Опубликуйте это». Это были просто записи, которые он делал на занятиях, записи всяких идей, которые приходили ему в голову, просто записи, — а Рассел сказал: «Опубликуйте их. Они превосходят любую из моих книг. У меня никогда не будет такого студента, как вы. Я горд и исполнен определенных чувств от того, что вы пришли в мой класс».

Виттгенштейн написал немного, лишь две или три книги, и те состоят из сентенций, небольших высказываний. Одно из высказываний такое: «Не следует говорить о том, чего не знаешь, — ни за ни против. Следует хранить молчание, если нет твердого "да" или твердого "нет" в своем переживании». В другом пассаже он говорит: «Есть вещи, о которых нельзя говорить, поэтому нужно сопротивляться попыткам говорить о них».

Агностик превосходит всех остальных. Он не совершает дел, он остается бездейственным. Лучше оставаться бездей­ственным, поскольку это сохраняет в вас внимание к тому, что вы еще и не начинали поиска. Теист пришел к заключению, атеист пришел к заключению... а вы даже не начинали поиска. Агностик — лучший из всех троих, он подходит ко мне ближе всех. Теист дальше всех от меня, атеист немного ближе, агностик самый близкий, — но вы можете там и остаться. Нет необходимости в том, чтобы вы двигались в сторону поиска. Вы можете сказать, что это предельный вопрос. Вот это и говорит агностик. На всякий предельный вопрос вы не можете сказать ни «да», ни «нет». Но его молчание -это не молчание гностика.

Я сознательно не включил гностика в эти три обсуждае­мые категории. Слово «агностик» происходит от слова «гнос­тик». «Агностик» означает того, кто заявляет: «Я не уверен в том или этом». А кто такой гностик? Гностик — это тот, кто знает. В этом смысл гностика, знающего.

Агностик молчит, потому что не знает, что правильно, что неправильно; что есть «да», что есть «нет».

Гностик также молчит — ведь он пришел к невыразимому переживанию реальности.

Я — гностик.

И я хотел бы, чтобы вы все были гностиками, пришли бы к такому переживанию, когда случаются вещи, стоящие за пределами слов, когда язык остается далеко позади, на рассто­янии в световые годы, когда нет возможности выразить свое переживание в понятиях.

Нельзя сказать: «Бог есть» "ельзя сказать: «Бога нет». Нельзя сказать: «Я не могу ск ать этого». Можно лишь хранить молчание.

И те, кто может понять молчание, поймут ответ.

Вы можете помочь людям — гностики могут делать это, — вы можете помочь людям достичь безмолвия.

Называйте это медитативностью, осознанностью, это про­сто названия, но существенное качество — это абсолютное безмолвие, ничего не колеблется в вас, ничего не волнуется в вас.

И в этом состоянии есть божественность.

Это состояние вне места. Оно внутри вас, оно вне вас.

Поэтому я сознательно поставил категорию «гностик» отдельно, ведь гностик не может быть поставлен рядом с тремя другими категориями. Это совершенно другой человек. Он знает — те трое не знают. Один «как будто» знает. Другой «как будто» не знает, то есть знает, что Бога нет. Третий определен­но знает, что он не находится в положении, когда может сказать «да» или «нет». Но все они невежественны.

Гностик знает, — но именно потому, что он знает, он находится в затруднении, в котором может быть только знающий. Он не принимает ни одну категорию, поскольку все категории слишком коротки. Даже сказать: «Бог есть», -недостаточно. Это не перекроет всего переживания божествен­ности. Сказать: «Бога нет», — этого тоже недостаточно, ведь определенно нет никакой персоны Бога, и поэтому вы можете сказать: «Бога нет», — но какое-то присутствие есть! Персоны нет, но есть какое-то потрясающее присутствие, так что незачем беспокоиться о персоне. И это присутствие бесконеч­но, вечно.

Если вы хоть раз ощутите его, оно останется с вами навсегда.

Гностик — вот по-настоящему религиозный человек.

Бхагаван, Если Бога нет, то что такое молитва?

Молитва — следствие теизма. Вы начинаете с веры в Бога, тогда, естественно, между вами и Богом необходим некоторый род связи. Это молитва.

Вы начинаете молиться ему. Конечно, для этого у вас есть некоторые основания, своей молитвой вы просите о чем-то.

Ваша молитва не является чисто любовным делом, нет -это бизнес.

Как следствие этого, вы молитесь, когда у вас неприятнос­ти; когда неприятностей нет, вы не молитесь. Когда вы в каком-то затруднении, не можете справиться с чем-то, вы молитесь, поскольку нуждаетесь в помощи Бога. Когда затруд­нений нет, вы забываете и Бога, и молитву.

Есть знаменитая суфийская история о том, как корабль возвращается в свою родную страну. Внезапно океан сходит с ума... жуткий ветер, корабль на краю гибели. Все начинают молиться. В такой момент, кто не начнет молиться? Даже атеист молит, даже агностик молит, он говорит в своей молитве: «Прости мне то, что я говорил, это все чепуха. Прости мне и позволь добраться до берега».

Один суфий просто сидел там и не молился. Люди разгневались на него и сказали: «Ты религиозный человек, носишь одеяние, зеленое одеяние суфиев. Что же ты за суфий? Ты должен был бы молиться первым. Мы не религиозные люди, мы просто люди бизнеса, для нас эта молитва, как и все наши дела, не что иное, как бизнес. Мы предлагаем Богу: "Мы дадим тебе то, мы дадим тебе это, только спаси нас". Почему ты сидишь в молчании? Почему ты не молишься?»

Он сказал: «Вы уже сказали, почему: я не бизнесмен. Если он хочет покончить со всеми нами, хорошо. Если он хочет спасти нас, хорошо. Я с ним в полном согласии. Почему я должен молиться? Для чего? Молитва означает некоторое несогласие, она означает, что происходит что-то, чего вы не хотели бы. Вы хотите, чтобы Бог вступился за вас, вмешался, прекратил это, изменил обстоятельства».

Суфий сказал: «У меня нет своего бизнеса. Это его дело побеспокоиться о том, чтобы спасти или утопить. Если он хочет, чтобы этот суфий был спасен, то это его дело, не мое. И если он хочет, чтобы я умер, это его дело. Я не просил о рождении; я появился здесь неожиданно. Могу ли я просить о смерти? Если рождение не находится под моим контролем, то почему смерть может быть под ним?»

Те люди подумали: «Этот человек сошел с ума». Они сказали: «Мы займемся тобой позднее. Дай нам только как-то добраться до берега, и мы займемся тобой. Ты не суфий, ты не религиозный человек; ты очень опасный человек. Но сейчас не время беспокоиться о тебе и спорить с тобой».

А на борту был самый влиятельный, самый знаменитый человек страны, он поднялся на борт с миллионами бриллиан­тов и драгоценных камней. Он нажил очень много. У него в городе был прекрасный дворец — самый прекрасный мрамор­ный дворец. Даже царь завидовал ему. Даже царь много раз просил его: «Отдай мне этот дворец — назови любую цену, и я заплачу».

Но этот безумец говорил: «Это невозможно. Этот дворец — моя гордость». Когда корабль почти уже утонул, этот человек закричал, обращаясь к Богу: «Послушай, я отдам тебе этот дворец. Только спаси меня». И так случилось, что ветер стих, океан успокоился, корабль был спасен. Они достигли побе­режья.

Теперь этот богач оказался в большом затруднении из-за своих слов. Раньше он был в гневе на суфия — теперь гнев прошел. Он сказал: «Может быть, ты был и прав, что хранил молчание. Если бы я следовал твоему примеру, я не потерял бы своего дворца. Но я бизнесмен, я найду выход». И он нашел выход.

На следующий день он выставил дворец на аукцион. Он уведомил все ближайшие царства, всех, кто был заинтересо­ван. Пришло много царей, цариц, богатых людей; заинтересо­ваны были все. Все они были озадачены, увидев, что как раз перед дворцом сидел кот, прикованный цепью к мраморной колонне дворца. Богач вышел и сказал: «Этот дворец и этот кот выставляются на аукцион одновременно. Цена кота — миллион динаров», — это были их доллары, миллион долларов, — «цена кота — один миллион долларов, а цена дворца — один доллар:

один миллион и один доллар».

Люди сказали: «За этого кота — один миллион долларов? А за этот дворец — один доллар?»

Бизнесмен сказал: «Не беспокойтесь об этом. Если вы заинтересованы, то знайте, что они продаются вместе. На меньшее я не согласен. Если кто-то заинтересован, то это моя минимальная цена».

Царь этой страны сказал: «Да, я дам вам цену, но скажите мне, пожалуйста, в чек секрет этого кота и дворца?»

И он сказал: «Секрета нет — у меня просто неприятности из-за молитвы; я сказал Богу, что дам ему дворец. А я бизнесмен; если он бизнесмен, то я тоже бизнесмен. Кот — один миллион долларов, — и эту сумму я удержу у себя. А дворец -один доллар, — и эта сумма пойдет в фонд Бога».

Молитва — это просто ваша попытка убедить Бога посту­пать в соответствии с вами. А это абсолютно ваше воображение. Прежде всего, вы не знаете Бога. Вы не знаете, что ему нравится и что не нравится. Вы не знаете, существует ли он или нет. Но молитесь. Это плохая постановка дела, и так происхо­дит по всему миру.

Я против молитвы, потому что это в основном бизнес.

Это подкуп Бога.

Это надежда на то, что вы можете подкрепить его эго: «Ты великий, ты сострадательный, ты можешь сделать все, что захочешь». И все это говорится потому, что вам что-то нужно. За всем этим лежит обоснование — иначе бы вы не молились,

Я против молитвы, я за медитацию.

И есть лишь два измерения: молитва, измерение ложное;

медитация, измерение истинное.

В молитве вы прежде всего пытаетесь вообразить Бога, а потом представляете молитву. В медитации вы не представля­ете себе никакого Бога, вам не нужно верить ни в какого Бога, вам не нужно произносить ни единого слова молитвы. Напро­тив, вы движетесь внутрь себя. В молитве вы движетесь вовне:

Бог там... и вы строите мост молитвы между собой и Богом.

В медитации нет Бога — там. Вы ищете внутри. Вы ищете внутри, что есть здесь. Кто я? Что есть эта жизненная энергия? Что есть это сознание во мне?

Если я смогу узнать лишь это сознание, эту жизнь во мне, я узнаю жизнь вселенной, я — часть ее.

Попробуйте на вкус океан, где угодно — он соленый-Попробуйте на вкус себя — это самое близкое к вам место, внутри вас, — попробуйте на вкус ваше сознание в тишине и покое.

Молитва будет мирской. Снова вы будете произносить слова, распевать, использовать мантру или что-то еще. Нет, в медитации слова должны быть отброшены, вы должны на­учиться оставаться без слов, даже на краткие мгновения. Но в эти краткие мгновения нисходит так много благословения. В эти маленькие промежутки вся вселенная начинает изли­ваться ,на вас.

Я за медитацию и против молитвы.

Медитатор познает, он чувствует в себе биение реальности — пульсацию существования. И тогда без всякого обоснования возникает благодарность, признательность не кому-то кон­кретно, но просто признательность всем за все это.

По-моему, если вам нужно что-то вроде молитвы... но тогда это любовное дело, подлинное дело, не требующее никакого обоснования. Как благодарность, не адресованная никому конкретно, адресованная целому.

Беседа 15