Часть 2. ** Если бы я умел рисовать, Тициан понял бы, как глубоко ошибался, считая привлекательными светловолосых девушек

**
Если бы я умел рисовать, Тициан понял бы, как глубоко ошибался, считая привлекательными светловолосых девушек. Светловолосые парни – это в два, в четыре раза лучше. Это может свести с ума неподготовленного к красоте человека.
Но я готов сражаться против молодого тела, которое развалилось передо мной. Против полуоткрытых губ. Против волос, которые спадают на глаза, и против предательского желания лечь рядом и аккуратно заправить их за ухо.
Потому что это только тело. Накачанное, здоровое тело, которое отслужит свое время и сломается.

Почему я так не люблю тебя, Златовласка? Может, потому что всю свою жизнь, точнее, ту ее часть, которую, по авторитетному мнению среднего класса, я потратил не впустую, а на достижение высокого социального статуса, денежного благосостояния и беседы с раздражающими меня людьми, я видел, как ты получаешь кайф буквально от всего, что делаешь? Мне доставляла удовольствие власть, нравился полный контроль над ситуацией. Но меня бросала в отчаяние твоя улыбка, когда ты закуривал поздно вечером и наслаждался сигаретой. Я и простые радости жизни, мы не созданы друг для друга.

- Доброе утро, - голос хриплый, низкий. Он приподнимается на подушке, жмурится от яркого солнца, потягивается – и мышцы медленно двигаются под гладкой, чуть загорелой кожей.
Утро действительно доброе.
- Мне нужны вещи из моей квартиры, раз уж ты все равно был вчера там, - он поднимается с футона, натягивает штаны, берет из сумки сигареты, и, закуривая, поворачивается ко мне.
- Я не говорил тебе, что был там.
- Качок, - кривлюсь, - не забывай, что мой уровень интеллекта выше твоего приблизительно пунктов на десять. Мы с тобой на разных ступенях эволюции, а ты пытаешься что-то скрыть, - он затягивается, прикрывает глаза от удовольствия.
- Ты знаешь, если бы ты молчал, с твоим присутствием вполне можно было бы мириться, - он ведет плечами и присаживается рядом со мной, осматривая рану. – Напиши список, - протягиваю бумажку. Он смотрит на нее с каким-то удивлением, будто бы узнавая старого знакомого.
- Ты рыскал в моей сумке? – глухой злой голос.
- Прости,- беззаботно улыбаюсь, чуть вытягивая ногу, - он сует в карман листок и, мало заботясь о моем комфорте, разматывает бинт. Злись. Ненавидь меня. И чем сильнее ты будешь это делать, тем приятнее мне потом будет иметь тебя.
- Все хорошо, еще неделя – и ты опять сможешь быть содержанкой наркоторговцев, - с силой сжимаю пальцы на его запястье, он поднимает голову.
- Я. Добился. Всего. Сам.
- Ок, - он перевязывает ногу, - помни только, что и этот удивительный провал – часть твоих достижений, - встает, протягивает мне руку.

На кухне он разливает остатки вчерашнего чая, закуривает во второй раз:
- Раз уж ты мучаешься от бессонницы, не хочешь ли готовить по утрам? – с этим его независимым видом и тем, как он смотрит в окно, задавая этот вопрос, можно подумать, что тут находится третий невидимый собеседник, который с готовностью ответит: «Милый, для тебя всё, что угодно!».
- Я не умею готовить, - мои попытки умаститься на стуле увенчались грандиозной неудачей.
- Я непривередлив, в отличие от тебя.
- Если я подсыплю тебе отравы в еду, ты тоже будешь непривередливым? Ах да, конечно. Если ты будешь мертвым, вряд ли ты сможешь быть привередливым, - он хмыкает, тушит бычок и уходит из квартиры.

Не будь он японцем, из него вышел бы отличный англичанин.
**
Безделье начинает раздражать меня минуте на десятой. Нет книг, нет ноутбука, нет телевизора. Четыре стены и мое утомленное болью сознание.
В сумке, помимо блокнота, кое-каких лекарств и одежды, обнаруживается одинокий «Карты, деньги, два ствола», но, черт подери, в этом доме нет проигрывателя или хотя бы чего-нибудь, отдаленно его напоминающего. Мы с фильмом грустно смотрим друг на друга, ведь эта наша не первая встреча.

Мы познакомились в девяносто восьмом, когда он только вышел, а я, по идее, должен был быть увлечен сёнен, зачитываясь каким-нибудь дерьмом типа «Бойца Баки». В семье тогда складывалась трудная ситуация, которую мама позже назовет «изменой», и я, не желая принимать участия в этом театре абсурда, ходил по кинотеатрам. С утра до поздней ночи сидел и смотрел фильмы. По нескольку раз. Часто засыпал, но меня даже не прогоняли из зала. Великая сила детского горя. И вот погруженный в это море отчаяния, я спал, пока однажды не услышал: «Если молоко просрочено, я не та кошечка, которая будет его лакать!». И рассмеялся. Потому что я был точно не той кошечкой, которая собиралась лакать просроченное молоко отношений своих предков.

Я пересмотрел его раз тринадцать, заучивая наизусть целые сцены из фильма, чтобы блистать в уличных драках своих остроумием. Я искренне смеялся над укуренными наркоманами и ворами-неудачниками. И мне становилось легче. Можно даже сказать, что Гай Ричи сделал то, что впоследствии не смогут сделать деньги, наркотики и секс. Он сделал из меня взрослого человека. Человека, которому хотелось так же весело заработать за одну ночь двадцать тысяч, а назавтра проиграть их в покер.

В общем-то, мне должен был бы нравиться Шизуо, потому что он сильный и весь такой из себя парень из трущоб, мы могли быть отличной командой еще в школе, но он всегда был в компании людей, которых он назвал «семпаями» и, громко смеясь, хлопал по плечу. А мне хотелось называть его «чувак» и угощать сигаретами. Моя первая неудачная попытка переманить кого-то на свою сторону.
Мне было тринадцать, но мало что изменилось с тех пор. Особенно часть про неудачные попытки найти партнера.
**
Он протягивает мне упаковку таблеток, пока пытается снять обувь.
- Это обезболивающее, - поднимаю бровь. - Можешь не благодарить, - он проходит на кухню, распаковывая продукты и выкладывая на стол предметы моего быта. Список был довольно длинным, от книг до документов, но, очевидно, надо было просить забрать их раньше, потому что сейчас меня мало чем радует сборник японской классики, одежда и доска для игры в го. Книга – отличный подарок, только если ты не пытаешься спасти свою задницу от якудз.
- В квартире – хаос. Многого просто не было, что-то было поломано, - открываю упаковку и глотаю несколько таблеток за раз.
- Спасибо, - он стоит ко мне спиной, но я все равно знаю, что он улыбается. Когда еще услышишь Императора, говорящего простолюдину «спасибо»?

Лично мне мы кажемся состоявшейся гомосексуальной парой, которая испытывает некоторый спад в отношениях, но, при всем этом, продолжает нежно любить друг друга, потому что какого черта он так себя ведет?! Где тот Шизуо, который бесит меня одним своим присутствием?! Где этот идиот, каждое слово которого – неисправимая ошибка в истории человечества?! Почему я говорю ему «спасибо»? Почему я до сих пор не воткнул нож ему в спину?
И, главное, как этому мудаку удается так превосходно играть свою роль радушного хозяина?
Меня напрягают ситуации, отыгрывать которые я не подписывался. Хорошие отношения с Хэйвадзимой – именно такой случай.

Он засыпает рис в пароварку, заливает воду в чайник, моет овощи – в нем виден хозяин, который однажды осчастливит кольцом какую-нибудь скромную японку. У него родятся дети с такой же самоуверенной улыбкой, холодным взглядом и нарушениями в нервной системе.
- Как нога? – забрасывает мои вещи в шкафчик для посуды.
- У тебя талант вести светские беседы, - он подтаскивает свой стул к окну и начинает дымить.
- Продолжим играть в игру? У нас все равно есть полчаса, пока рис не сварится, - обреченно закрываю глаза.
- А когда-то разговоры приносили мне удовольствие. Ну давай, твоя очередь.
- Зачем тебе нужен был сборник стихов Басё? – стучит пальцем по твердой обложке книги.
- Ты удивишься, но некоторые книги существуют для того, чтобы их читали, - пожимаю плечами. – Меня расслабляет классика.
- И ты много читаешь? – игнорирую.
- Откуда у тебя «Карты, деньги»? – улыбается и чуть запрокидывает голову. Пряди разлетаются в стороны, их надо пригладить, приласкать этих маленьких непослушных птиц, но вместо них я беру в руку чашку.
- Я давно его не смотрел, хотя он всегда поднимает мне настроение. Когда мне было четырнадцать, я даже хотел создать собственную банду, правда, потом выяснилось, что в этой стране все работает по-другому, - он приглаживает волосы. Он не мог знать, не мог.
- Ты до сих пор не в группировке. Почему?
- Так и много ли ты читаешь? - мерзавец. Довольно улыбаюсь.
Даже когда мы не деремся, мы все равно сражаемся. Эта атмосфера напряженности и желания выиграть, она мне всегда нравилась: запах дыма, пота и алкоголя.
- Раньше читал больше, - поднимаюсь со стула за пирожным, немощно ковыляю к коробке.
- Насколько раньше? До того, как ты начал принимать наркотики? – вопрос бьет в спину.
- Ну, я так и знал, собственно... - ах, да, я же совсем забыл, что твоя выдержка и помощь – это напускное. Только потому, что ты хочешь сдать меня Тому, ты готов быть со мной милым. Интересно, правда, кто кого использует быстрее? - Я не буду отвечать.
- Будешь, - он поворачивается ко мне и нахально улыбается.
- Это игра. Я всегда могу прекратить в нее играть, ок?
- Ответишь - принесу ноутбук, - шантажист.
- Это была не моя идея - начать их принимать, - предостерегающе поднимаю руку. – У меня есть зависимость. Я не буду ничего с этим делать. Мне плевать.
Он сосредоточенно смотрит на меня, и это почти можно принять за нежность:
- Это может тебя убить.
- Меня может убить машина на скорости сто двадцать километров в час. Или сердечный приступ. Или ты, - он мягко улыбается, становясь вдруг таким домашним, что за него хочется спрятаться. Я устал думать об этом. Этот страх уже не может меня испугать.
И пока я рукой сжимаю под майкой свои ребра, пытаясь прогнать мысли из тела, он протягивает ко мне руку. Испуганно вжимаюсь в стену.
- Ну разве что машина или приступ, - он проводит ладонью по моей щеке, и я неуверенно отстраняюсь от стены. Он останавливается у подбородка и указательным пальцем очерчивает линию. – Мне жаль тебя, правда.
Невесело улыбаюсь.
- А мне себя – нет, - убираю его руку.
**
Шум воды в душе успокаивает. Я аккуратно расставляю на доске фигурки, фишки, камни, дощечки, расчерчивая схему игры в блокноте.
Король, королева, карточки маджонг, черные камни го – я быстро ставлю на места персонажей этой скверной драмы. Как мне, маленькому черному камушку, окружить королеву?
Если Шизуо действительно работает на Тома и его слова о том, что тот собирается меня использовать, были правдой, то с кем работает Том и на какой черный рынок он продаст меня, когда я буду готов?
Вряд ли Том сотрудничает с кем-то из Сумиеси и Инагавы, тогда не было бы причин выхаживать меня и держать здесь, и меня просто отдали бы в первый день, когда у меня не было сил сопротивляться.
Блять, это же элементарно. Сраные таблетки, которые напрочь лишают способности мыслить трезво.
Переставляю ладью-Тома ближе к Белому Дракону-Ямагучи (4).
Черт, почему я задаю правильные вопросы, когда уже слишком поздно?..
Я щелкаю в руке камнями, пытаясь сконцентрироваться. Поведение Шизуо – результат желания быстрее поставить меня на ноги и отдать на растерзание шакалам. Чем скорее я переманю его на свою сторону, тем больше времени у меня будет, чтобы завоевать доверие Ямагучи.
Переставляю человечка вперед камушка.
Рази их, рыцарь. Иди вперед, мой живой щит.

- … ты идешь спать? – он трясет мокрыми волосами, отрывает меня от раздумий, и я недовольно морщусь.
Он открывает бутылку воды, и, как делают в плохих порнофильмах, быстро глотает, откинув назад голову, чтобы обнажить великолепную шею и показать во всей красе торс. У меня пересыхает в горле.
Он действительно хорош; настолько хорош, что мне хочется повернуть его к себе спиной, вжать в стол и долго, с упоением трахать, слушая, как он стонет от боли. Кусать его кожу, царапать спину, облизывать сухие от напряжения губы, чтобы потом, когда он кончит, потереться о его щеку и поцеловать в губы.

Он и его рыцарство, его желание помочь мне, все это настолько фальшиво, и, главное, настолько правдоподобно, что от обиды мне хочется не просто унизить его – растоптать.
Насколько приятно ему будет видеть, как мне ломают ребра? Как меня избивают до смерти? Как прижигают кожу?
Боюсь, он будет улыбаться.

Греческий бог курит в одном полотенце и, улыбаясь, протягивает мне бутылку.
- Я пойду помоюсь, - встаю со стула.
Обезболивающее мягкой волной застилает сознание, но зато я могу опираться на ногу.
- Тебе помочь? – помоги лучше себе.
- Нет, я смогу.
**
Тонкие струйки медленно стекают по худой грудной клетке. Черт.
Я упираюсь кулаком в стену, проклиная себя за каждое сказанное слово. Мне можно найти тысячу оправданий: боль, одиночество, растерянность, но, блять, ни одно из них не сможет примирить меня с тем, как я доверчиво, как психотерапевту, выкладываю ему все.
Ему, этому конченому мудаку, который в конце концов отдаст меня на смерть якудзам и не испытает ни малейших угрызений совести. Ему, этому ублюдку, который не накрывается по утрам одеялом, и я вынужден смотреть на утренний стояк человека, чьей смерти я искренне желаю. Ему, этому самодовольному засранцу, который, как ищейка, вынюхивает мою слабость и приходит именно тогда, когда мне это нужно.
Я злюсь на него, потому что он так похож на меня? – я стою под душем, пораженный этим открытием. И если бы махнулись местами, я бы вел себя так, как ведет сейчас он.
Блять.
Ударяю кулаком по кафелю. Не хватало только этих параллелей между мной и качком.

Мы всегда играем за разные стороны, всегда. У нас конфликт интересов, без которого отношения не отношения, а скука и трата времени.
Мы ни в чем не похожи. Мы ненавидим каждую черту характера друг друга, ибо она кажется нам противоположной нашему естеству и поэтому так бесит.
Я изучаю полоски между плитками. «Мы»? Разве есть какое-то «мы», которым я называю себя и его?
**
Он сидит и играет в какую-то игру на ноутбуке. Этот придурок сидит и играет на ноутбуке, когда я преодолеваю три метра коридора и попадаю в комнату, которая для меня подобна камере пыток.
- Появление Аматэрасу-сама было менее вдохновляющим, чем появление компьютера в этом доме, - усаживаюсь рядом, растирая ногу и краем глаза наблюдая, как он методично уничтожает противников, обращая на меня внимания не больше, чем на просроченные налоговые декларации. Он кликает мышкой дважды, упиваясь моментом, когда монстра рвет на мелкие части.

Мальчик, который уничтожает и превращает в хлам все вокруг себя, тебе вообще знаком такой глагол как «созидать»? Ты знаешь о том, что можно не только рушить? Или ты думал, что мама все врет и это – плод воображения газетчиков?
Не то чтобы я был примером созидания, нет. Я рву в клочья не хуже тебя, но я-то хотя бы знаю об альтернативе.

Он жмет пробел и поворачивается в мою сторону.
- Сделать массаж?
- Спасибо, господин-я-сама-участливость, я сам, - нажимаю на мышцы и чувствую, как мерзко ноет рана. Замираю, думая, что бы мне такое предпринять, а он уже протягивает мне таблетки и разматывает бинт. – Качок… - осторожно начинаю я, расслабляясь под властными пальцами: вверх-вниз, надавливая, приминая кожу – я вытягиваю ногу и запрокидываю голову.
- Хочешь, посмотрим фильм? – он не поднимает головы, массируя мою затекшую ногу.
«Хочешь, займемся сексом?»
- Мы вместе будем смотреть фильм? – приподнимаю бровь. – А что потом? Мы будем лежать и обниматься, как в отвратительных гейских фильмах с женской целевой аудиторией?
- Да, и я даже буду шептать тебе на ухо какой-нибудь романтический бред, - он улыбается и поднимает глаза. – К примеру, «Изая, ты так похож на котенка», - он пододвигается ко мне ближе, и теперь расстояние между нами вполне подходящее для совершения какой-нибудь глупости. Его голос становится низким, бархатным до неприличия и до безумия сексуальным. – «Ты так мило утыкаешься ночью мне в бок»…
- Я не утыкаюсь ночью тебе в бок! – возмущенно испепеляю его взглядом.
- О да, наверное, это все ветер, - он кладет ладонь мне на макушку и ерошит волосы. – Киса.
- Болван, - занимаю подушку и, видя его замешательство, царственно даю отмашку. – Давайте кино императору!

Это просто поразительно, это изумляет меня, этому нет объяснения даже с религиозной точки зрения, но мы смеемся в фильме на одних и тех же моментах.
Конечно, кого-нибудь удивило бы, что мы лежим близко-близко, разделяя один комплект постельного белья и подушку, и что каждой клеткой своего тела я чувствую его терпкий запах, не зная, что мне сейчас сделать: разрезать ему глотку или, руководствуясь хитроумным планом, сказать, что я больше этого не вынесу?
Но я почему-то просто лежу и ничего не делаю, растворяясь в комфорте анальгетиков и теплоты чужого тела. И думаю о том, что не такое уж оно и чужое. Тело как тело. Я вот сплю с ним.

Мне вообще, наверное, хотелось бы проводить с кем-нибудь вечера. Не потому что я такая сопливая девчонка, просто… Я прихожу домой, а этот кто-то говорит мне: «Ты устал сегодня, завоевывая мир?». Или там «Император, как там дела на окраинах Империи?».
Я не хочу быть один, потому вокруг меня так много людей, полезных для дела, но бесполезных для меня.
Я не прочь, чтобы этот кто-то сказал мне: «Больше тебе не нужно так напрягаться. Ты сможешь быть счастлив и без этого».
Но так как в квартире пусто, я продолжаю действовать.

Меня начинает клонить в сон где-то на середине, и мне еще очень смешно, но одновременно очень хочется спать, и в какой-то момент я действительно утыкаюсь носом в его плечо, медленно засыпая, продолжая реагировать улыбкой на шутки про марихуану.
Он поднимает руку, и я сползаю к нему под бок, засыпая под его дыхание.
- Ты такой ребенок, Изая, - он укрывает меня одеялом, и я что-то невнятно бормочу, проваливаясь в сон.
**
«Это не моя вина!», - я сбрасываю с себя его холодные руки и с отвращением смотрю на гниющую кожу, а он все никак не отойдет, тянется ко мне, подволакивая ногу, и протягивает пальцы с длинными грязными ногтями к моей щеке. «Ты сам виноват, сам!», - я кричу изо всех сил, но он не слышит меня, потому что он обхватывает меня за шею и шепчет ледяными губами мне на ухо: «Это ты меня убил, ты!»
«Это не моя вина», - начинаю всхлипывать, не в силах оттолкнуть его от себя, и мне приходится стоять на шумном перекрестке, обнявшись с гниющим телом. «Это не моя вина…».
«Это неправда. Это ты меня убил».
Сердце бьется быстро-быстро, я открываю глаза и с силой щипаю кожу на бедре. Это просто кошмар. Глубокий вдох – попытка подавить истерические шумы. Это просто кошмар. Давай, мальчик, успокойся. Просто кошмар.

Дверь на балкон распахнута, и теплый летний воздух заполняет комнату. Шепчутся сверчки. Небо не залито желтым светом прожекторов: видны звезды.
Нахуй красоту.

Часто-часто выдыхаю, привстаю с футона, прижимая кулак к груди и пытаясь затолкать внутрь крик: «Пожалуйста, хватит!». Закрываю глаза и прижимаюсь лбом к колену. Меня бьет крупная дрожь, и я прикусываю кожу, чтобы отвлечься болью от липкого страха.
- Изая? – доносится сбоку, тихий, неуверенный голос. – Изая, что произошло? – беспомощно глотаю воздух, горло сжимают болезненные спазмы. Он садится и кладет мне на спину теплую ладонь, чуть поглаживая по лопаткам. – Изая, что случилось? – мне надо что-то ответить, надо, но я выдавливаю только:
- Я… я… - в истерике сжимаю и разжимаю пальцы, давясь громкими всхлипами. – Я… - припадочно хриплю.
- Тише, тише, - он растерянно приподнимается и приобнимает меня, гладя по волосам. – Все хорошо, Изая… Успокойся, - доверчиво прижимаюсь к нему, как загнанный зверь, царапаю ему спину и утыкаюсь носом в плечо. – Все хорошо, - он подпускает меня к себе, и я усаживаюсь к нему на колени, обвивая худыми руками его спину, подвывая то ли от накатившей боли в ноге, то ли от страха.
- Мне так страшно… - я нервно шепчу ему в шею, надеясь, что он спасет меня, ведь он такой сильный, он сможет меня защитить, пускай только десять минут, пускай две минуты. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.
- Все хорошо, я с тобой, - он успокаивает меня, не имея никакого опыта в подобных делах, но делая это лучше всех. Шизуо обнимает меня за талию. Наверное, ему неприятно, потому что я весь липкий и плачу, ну и черт с ним, пожалуйста, не отпускай меня. Мне так страшно, - и он гладит меня по голове, как маленького ребенка, а я продолжаю всхлипывать, испытывая мучительный ужас. «Не отпускай меня, пожалуйста. Он вернется. Этот сон. Он всегда возвращается». Я вжимаюсь в него и стискиваю его плечи, не желая расставаться с живой плотью, с живым человеком. – Все хорошо, маленький, - он обнимает меня, и мы замираем на секунду. Он все понял. Он понял, что сейчас меня нельзя добивать. Меня надо успокоить. Мне надо помочь.
И я чувствую себя действительно «маленьким», мне хочется лечь на большую кровать мамы и папы, заползти под одеяло и не думать о том, как мне было грустно и одиноко все эти годы. Но мамы с папой больше нет. А грусть и одиночество остались.
И мне становится так невыносимо больно, потому что кроме него, человека, который близок со мной только ради выгоды, некому меня успокоить. Даже на линии суицидников, если я туда позвоню, мне скажут подождать несколько минут.
Боль и страх не пройдут никогда.

Я молча плачу, подавив истеричное порывистое дыхание, и пытаюсь отстраниться от него, как от своей слабости, но он кладет мне подбородок на плечо:
- Мы можем посидеть так, если тебе это нужно, - он говорит тихо, но я бы все равно услышал, даже если бы находился в другой комнате.
- Шизуо, - я устало опускаю плечи и отодвигаюсь от него, - завтра с утра мне будет стыдно за то, что я такой слабак.
- Но до завтрашнего утра еще часов пять, - он чуть улыбается, и я доверчиво возвращаюсь на прежнее место.
Мы долго сидим обнявшись, и я думаю о том, как хорошо, наверное, иметь человека, который бы всегда будил тебя на середине кошмара и говорил: «Все хорошо. Я рядом», и обнимал тебя, шепча дурацкие стишки, чтобы плохой сон ушел.
Но чаще я провожу ночи в страхе и предпочитаю бодрствовать.

Мне мучительно нужен кто-то, но я никогда в этом не признаюсь. Лучше смерть.

- Ты не хочешь рассказать мне, что тебе приснилось? - челка падает мне на глаза, когда я отрицательно качаю головой. У него спокойный, ровный, уютный голос, который щекочет мне спину.
- Просто… - хочу ли я поделиться с ним этим? Хочу ли, зная, что в любой момент он может использовать это против меня? Мне это необходимо. Я так устал носить это в себе.
Но я все равно мнусь, разжимаю объятья за его спиной и сцепляю пальцы в замок около его живота. Я кажусь себе таким ребенком по сравнению с ним: я даже умещаюсь у него в коленях.
- Изая, - он говорит поверх моей головы, - я не буду тебя осуждать.
- Ты уже осуждаешь меня, - морщусь.
- Изая, - он поднимает мою голову за подбородок, - сколько еще раз я должен повторить, что мне жаль? – и только тут до меня доходит, что, возможно, эта фраза имела другой подтекст. Не «Мне жаль, что ты не смог удержаться», а…
- Тебе жаль меня? – удивленно.
- Больше всего мне жаль, что я не смог тебе помочь, - он усмехается и проводит пальцем по дорожкам от слез.
- Это не твое дело, - касаюсь рукой его шеи и провожу пальцами от уха до ключицы, он поворачивает голову вбок. – Ты ведь спал с мужчиной, - он прикрывает глаза и улыбается. – Я рассказываю тебе сон, ты – про секс.
- Если бы это было мне противно, я бы запретил тебе это делать?– он вслепую гладит мое лицо.
- Ты бы изначально вел себя по-другому, - черчу параллельные прямые ногтем на его коже. – Года два назад, - прикусываю губу, - года два назад я познакомился с человеком, который вроде бы стал моим приятелем. На какой-то вечеринке не усмотрел за ним, он укололся коаксилом, - выдох. Собираюсь с силами. - А через два месяца у него начала гнить кожа. Потом он умер, - четыре предложения, которые вмещают два года моих страданий.
- И ты винишь себя за это? – он открывает глаза и изучает мое лицо.
- А ты бы не винил себя?

Я был к нему довольно сильно привязан: мы часто оставались у меня дома, допоздна болтали, мне опять было пятнадцати, и мы играли на приставке, пили колу и ели дешевые суши.
И когда он начал гнить заживо, я плохо понимал, что происходит. Мне казалось, что я вот-вот проснусь. Потому что не мог же я убить собственного друга.

Шизуо молчит, а потом касается пальцами моего лба.
- Я никогда не думал, что скажу это… - это слишком. Нет, мы не будем друзьями. Нет, мы не будем делать вид, что пытаемся понять друг друга. Не будем играть в постановке «Я облегчу твою боль, Орихара Изая». Потому что все будет только хуже.
- Вот и заткнись, - зло убираю его руку. Он поджимает губы.
- Я был сверху. Все разы. Ничего особенного. Как с девушками, только меньше всхлипов, - слажу с него.
Я ложусь на футон и подтягиваю к себе ноющую ногу. Зачем было вообще заводить этот разговор.
**
Сон покидает меня на рассвете, и я изучаю потолок, ленясь встать и пойти читать или играть в свои странные шахматы.
Я все порчу. Если так и будет продолжаться, то мне придется убить Шизуо, чтобы он не рассказал ни одному живому существу исповеди последних трех дней.
Тру ладонью лоб. Я должен сконцентрироваться и действовать по плану.
Я просто устал. Поэтому так отзывчиво реагирую на заботу.
Это только усталость. Не больше.

Какое счастье, что ночи заканчиваются, и под утро нельзя вспомнить, что конкретно ты говорил, можно только испытывать какой-то смутный стыд. А, нет-нет-нет, погодите-ка, вот это сопливое «тебе жаль меня, Шизуо?».
Боги.
Утыкаюсь в подушку.
**
- Довольно неплохо для начинающего, - он быстро уничтожает еду и с удовольствием закуривает. Я стою, скрестив руки на груди, упираясь плечом в стену, и чувствую какое-то смутное удовлетворение: я могу сделать все, что захочу. Даже готовить. – Совсем неплохо… - он выпускает дым и прищуривается, глядя на меня. – Киса.
- Заткни пасть, - быстро завожусь. – Прекрати меня так называть.
- Значит, когда я звал тебя «принцессой», тебе нравилось больше? – ухмыляется, подонок.
«Больше всего мне нравится, когда мы вообще не общаемся. Больше всего мне нравится представлять, как я отрезаю твоя паскудный язык, который произносит это».
Мне надо успокоиться.
Успокоиться.
Глубоко выдыхаю и наливаю себе чай.
Повисает тишина.
- Изая? – он с удивлением смотрит на меня.
- Что? – отпиваю из маленькой удобной чашки и чуть улыбаюсь, как делают девушки за 1500 иен в час.
- Ничего, - он отворачивается в другую сторону и начинает стучать пальцами по столу.

Я смогу, потому что я это я. Мне ничего не стоит быть с ним милым или хотя бы вежливым, потому что, если начать думать разумно, от чего я отвык за последние несколько дней, он был крайне предупредительным по отношению ко мне все это время. И не знай я, что служит причиной для этого, его поведение можно было бы расценить как жертву, принесенную на алтарь Милосердия и претензию на нобелевскую премию мира.
Мне нужно начать контролировать эти приступы агрессии. Боги дали мне разум для того, чтобы я мог властвовать над своими эмоциями.

Я провожаю его до дверей и слушаю саркастичный голос в своей голове, который настаивает на том, чтобы я оправил его рубашку и, поцеловав в щеку, сказал «Удачи, милый».
- Тебе нужно что-нибудь? – он поправляет очки.
- Принеси фильмов, добытчик. И героина, - он ерошит мне волосы, а я не успеваю избежать его прикосновения и стою рядом с ним, как ребенок, дико смущаясь от подобных жестов.
Куда больше я привык чувствовать чужие руки там, где им положено быть – в районе моего паха.
**
Как объяснить то, что я так хочу видеть его подо мной на полу и в то же время так хочу видеть его мертвым? Я переворачиваюсь на живот и выпрямляю спину, слыша, как хрустят позвонки. Он действительно был прав: я сворачиваюсь рядом с ним и неосознанно утыкаюсь в него, проводя всю ночь скрючившись.
Почему меня так мало тревожит то, что он хочет меня продать? Почему моя будущая смерть занимает меня меньше, чем мысли о его теле? Почему я предпринимаю больше шагов к тому, чтобы трахнуть его, чем к тому, чтобы обезвредить его?
Может, потому, что я никогда не видел в нем настоящей угрозы, думая, что пока мы играем, он не причинит мне зла? И ведь так было. И я почему-то продолжаю считать, что так оно и есть, хотя все свидетельствует об обратном.

Закрываю глаза. «Я был сверху. Все разы». Значит, это не было случайной пьяной ошибкой. Или было несколькими случайными пьяными ошибками.
Со мной все будет на трезвую голову. Каждый раз. Каждый раз он будет осознавать, что делает, понимая, как это унизительно: расставлять ноги перед человеком, которого ненавидишь.
Или ему дадут за это премию на работе?
Интересно, как он выглядит, когда кончает.
**
- От тебя ужасно пахнет, - морщусь, прикрывая нос от этого ужасающего запаха алкоголя и сигарет. – Или это часть твоего имиджа?
- Тебе платят на десять иен больше за каждую подколку? – он снимает жилетку, быстро расстегивает рубашку, и, пока я валяюсь на футоне, наблюдая за его постепенным обнажением, стаскивает штаны.
- Не люблю, когда партнер в носках. Это так несексуально, - он со смехом бросает в меня вонючие носки и уходит мыться.
- Разбери сумку!
- Я вообще-то пытаюсь оправиться после огнестрельного ранения, эгоистичный ублюдок! Мне нельзя напрягаться! – шум воды глушит мои слова.

Он пришел довольно поздно, обычно он приходит в девять, а сейчас полдвенадцатого… О, ну так что же я медлю! Надо бы подать ему теплую пижаму и спросить, как прошел его день и не устал ли он на работе.
Как я себя раздражаю.
Виски. Таблетки. Сельдерей. Морковь. Тофу. «Револьвер». Черт, где он его достал, и каким образом это вообще сюда попало?!
- Одни фаллические предметы, качок, - оборачиваюсь к нему, застывшему в проеме с полотенцем на бедрах. – Двадцатитрехлетнее воздержание дает о себе знать? – он ухмыляется и открывает бутылку, глотая прямо из горла, безо льда. Манеры, где его манеры?
- Кому, как ни тебе, знать об этом, киса.
- Вижу, когда ты пьянеешь, мозг вообще отказывается участвовать в твоей жизни, - нога начинает саднить, и я опираюсь о стену, чтобы облегчить нагрузку. Он резко ставит бутылку, снимает полотенце, и, пока я не успеваю что-либо сделать, рассматривая открывшийся вид, прижимается ко мне, вдавливая бедрами в стену и заводя мои руки за голову.
- Изая, - он почти дышит мне в рот, сосредоточенно смотря на меня расширенными от алкоголя зрачками, - я плохо контролирую себя, когда пьян.
Улыбаюсь и подаюсь чуть ближе. «Давай, Изая, это ведь так просто!».
Почему я не могу его поцеловать?.. Я… стесняюсь?
Я чувствую его горячее тело через футболку, которая быстро намокает, потому что он забыл вытереться. Чувствую, как он бессознательно делает несколько толчков бедрами и как мое тело ответно тянется ему навстречу. Чувствую, как его стоящий член упирается мне в живот.
У меня сбивается дыхание, ускоряется сердцебиение, я не вижу ничего, кроме его соблазнительных губ и темных глаз. Мне не нравится то, как он агрессивно ведет себя, мне не нравится моя поза, но моему телу плевать на то, что я думаю по этому поводу, и оно настойчиво тянется к его груди, стараясь обхватить как можно больше поверхности, чтобы утолить жажду невербального общения с ним.
Я забываю думать.
Я охуеваю от того, какой он сексуальный, когда сверху, когда мокрые волосы обрамляют его лицо, когда он приоткрывает губы, и мои бедра предательски трутся об него, пока он, закрыв глаза, глубоко дышит мне в шею, ловя каждое мое прикосновение.
Это не по плану. Я должен контролировать ситуацию, а не истекать смазкой, как малолетка, желая лишь одного его касания.
Я мерзок сам себе, потому что у меня были любовники лучше него, потому что Шизуо еще ничего не сделал, а я уже готов переспать с ним. Я не хочу его целовать, не сейчас, лучше вообще не касаться его губ, таким алых, припухших, таких дьявольски заманчивых. Я кажусь себе шлюхой. И впервые от этого мне плохо…
- Шизуо, - в моем голосе минус тридцать пять по Цельсию, - отойди от меня.
Господи, чего мне это стоит… Надо всего лишь прижаться к нему, потереться о него, мне же так хочется почувствовать, как у него стоит на меня, хочется, чтобы он кончил рядом со мной, хочется почувствовать на себе его пальцы…
Он отталкивается от стены и молча идет одеваться, пока я смотрю на его напряженную спину, аккуратную задницу, накачанные мускулистые ноги, все покрытое легким загаром.
По сравнению с ним я кажусь подростком.
Его голос звучит глухо, он отвернулся от меня и крутит в руках бутылку.
- Мы… Ты будешь смотреть фильм? – давай, Изая, восстановим хрупкое равновесие.
- Ну, фильмы с тобой смотреть куда приятнее, знаешь ли. Я в душ. Настрой там аппаратуру.

Я грязный. Грязный.
**
До красноты тру кожу мылом, пытаясь уничтожить воспоминания клеток о его прикосновениях. Как я мог, как я мог так себя вести?!
Я. Должен. Контролировать. Ситуацию.
А вместо этого я пускаю все на самотек.
Я не буду снизу. Только не с ним. С кем угодно. Только не с ним.

Я просто не вынесу этого унижения. Я покончу жизнь самоубийством. Я реинкарнирую в камень. В дерево. В золотого сома.
Не позволю ему.

Я избегал драк в закрытых помещениях с ним, потому что боялся, что именно так и среагирую? Что все мои фантазии на тему того, как я растягиваю его и заставляю выгибаться, окончатся в тот момент, когда он запустит руку в мои джинсы и попросит повернуться?
Закрываю глаза.
На моих волосах все еще запах виски, и я кручу прядь в пальцах.
Мне нравится, как он пахнет.

Когда отец приходил домой, а это случалось нечасто, но все же, он распространял вокруг себя запах сигарет и дорогого алкоголя. И, несмотря на то, что я не выходил к нему, злясь в своей комнате, ночью я нюхал его рубашки, пытаясь запомнить этот запах, чтобы потом ненавидеть как отца, так и всех, кто так пах.
Так пахло разочарование в людях.
**
Его лицо чуть освещено уличными фонарями, и он, упершись рукой позади себя, расслабленно слушает тихую музыку. Присаживаюсь рядом, забираю один наушник, он искоса смотрит на меня, но ничего не говорит. Я распространяю аромат лавандового мыла, он – алкоголя и сигарет, и вместе это как-то очень по-домашнему, я почти чувствую себя уютно.
- И почему ты вообще занимался сексом с мужчинами? – хмыкает.
- Выдалась возможность, - он достает сигареты и закуривает. – Ну и еще, мне было интересно, что ты в этом находишь…
- Я? Эй, не пытайся впутать меня в свое грехопадение, - толкаю его в плечо. – И что?
- И я не понял, - он открыл глаза и повернулся ко мне. – Это мучило меня на протяжении последних двух лет школы: какого черта ты спишь с парнями?
- Так ты знал? – я действительно удивлен.
- Конечно, - он фыркает. – Я… ну просто, это всегда было понятно. Да и как-то раз я увидел тебя с каким-то парнем на крыше, он был такой… - прикусывает губу, - такой придурок, я знал его по бейсбольной команде…
- Тамаки, да, - тру переносицу, - Шизуо, и почему?
- Что «почему»?
- Почему, когда ты увидел меня с парнем, ты ничего не сделал, как это бывает: не назвал меня пидарасом, не избил в коридоре, не предложил отсосать? В конце концов, почему ты не воспользовался такой очевидной моей слабостью?
- Не знаю. У меня были претензии к тебе, а не к твоей сексуальной ориентации, - я пытаюсь переварить эту информацию.
Человек, которого я считал ограниченным животным, так понимающе отнесся к тому, что я другой?
- Шизуо? – поворачивается ко мне. – Ты же говоришь это все только потому, что очень пьян, да? На самом деле, ты ненавидишь меня, считаешь шлюхой и хочешь убить?
- Да, наверное, - он выпускает дым и закрывает глаза. – Дай руку.
Протягиваю ему кисть, и он с силой ее сжимает, я охаю от внезапной боли, собираясь его ударить:
- Да, это все алкоголь. Мне по-прежнему нравится делать тебе больно, - о боже, это грусть?
Я не могу собраться с мыслями, потому что это все слишком неожиданно. Даже если он пьян.
- Когда ты не пытаешься меня прикончить, ты говоришь довольно связно, - пихаю его в бок, и он улыбается.
- Ничего не могу с этим сделать. Такое ощущение, что в те моменты мой словарный запас сокращается до «Изая» и «убить».
Мы сидим и слушаем какую-то песню про любовь и то, что «она разорвет нас на части», а я думаю о том, как давно я был с кем-то и не чувствовал себя одиноким. Как давно это ощущение близости с кем-то мне заменили наркотики?

Это все ночь. Завтра он будет казаться мне невыносимым, но сейчас мне хорошо.
- Где ты был?
- У одного из приятелей Тома был день рождение. Волновался?
- Нет, - хоть на что-то я могу ответить правдой.
- Ну да, я дурак, что надеялся, - что ты мелешь, придурок?
- Ты слишком много выпил. Несешь чушь.
- Ты все мои действия оправдаешь этим? – он ведет плечами и поворачивается ко мне.
- Большую часть.
Он смотрит на меня прямо, тушит сигарету и сидит неподвижно, а потом, ничего не произнося, касается пальцами моих губ, и я застываю, пораженный этим моментом.
- Ши… - окончание слова тает у него на языке, когда он целует меня, неуверенно, едва касаясь губ, но я отвечаю ему, прижимаясь к нему и проникая языком в его рот, потому что это был так ожидаемо, что я прильну к нему, что захочу распробовать его горький вкус. Он отлично целуется, и я забываю дышать, когда он проводит языком по моему нёбу, заставляя искать прикосновений его языка к моему, чтобы поддеть его, поиграть с ним, почувствовать, как он жадно исследует мой рот. Я не хочу терять этот момент. Я хочу, чтобы время остановилось, и никогда не наступало завтра, в котором я буду жалеть о том, как отвечаю ему, с каким удовольствием касаюсь его губ, целуя и прикусывая их.
Его ладонь скользит по моему лицу, и пальцы чуть тянут за волосы, заставляя впиться в его рот. Он поглаживает мой затылок, рука проходится вдоль позвоночника, мягко надавливая на ягодицы, и, когда я открываю глаза, я вижу, как он улыбается кончиками губ, целуя меня в шею, рядом с ухом.
- Шизуо, - я кладу руку ему на плечо и дергаю за прядь волос, он отрывается от меня: мутный блуждающий взгляд и очаровательная довольная улыбка.
Я обвожу пальцем контур его губ, слышу его прерывистое дыхание и не могу от него оторваться, даже зная, что скоро это закончится. Я с удивлением отмечаю, какие у него нежные губы и как быстро они алеют, если на них чуть надавить. Провожу языком вслед за пальцем, он резко выдыхает и меняет позу так, что я почти сижу на нем, и мне так нравится ощущать его тепло, что я прикусываю мочку его уха и одновременно залажу рукой под майку, поглаживая живот.
Это кажется мне таким естественным: мы сейчас, - завтра мы продолжим ненавидеть друг друга, но сейчас мы так органичны, мы спаяны. Я не хочу, чтобы это прекращалось, потому что он так ласково целует меня в подбородок, как никто никогда не делал, трется щекой о мою щеку. И мне так хочется больше этих полуприкосновений, которые в сто тысяч раз более интимны, чем любой половой акт, что я упираюсь лбом в его шею, запрокидывая его голову, исцеловывая каждый миллиметр открытой кожи. Он гладит меня, скользя пальцами по моим ребрам, и я кажусь себе таким неумелым подростком в сравнении с ним и с тем, как он любовно относится к моему телу.
Я спускаюсь рукой по его животу чуть ниже, гладя дорожку от волос и обводя пальцем пупок, параллельно упиваясь его запахом, целуя его. Он откидывает голову, упиваясь моими прикосновениями, и я вижу, как напрягается его тело. Мне хочется коснуться его везде, отметить своим языком каждый сантиметр его тела, а потом медленно взять, зная, что сейчас он принадлежит мне, войти в него на всю глубину, и поэтому я спускаюсь губами к ключицам, постепенно подтягивая майку, но он останавливает мою руку и сплетает наши пальцы.
«Почему?»
Он утыкается носом мне в шею и пытается выровнять дыхание.
- Нет, - как ему хватает самообладания и выдержки? – Нет, - у него сиплый голос, от которого хочется кончить, голос, который говорит «нет». Он отпускает мою руку и отстраняется от меня. – Нет.
Я с сожалением убираю руку.
Он морщит лоб, просовывает руку мне за спину и под ноги и кладет на футон.
- Спокойной ночи, - он выходит из квартиры и закрывает дверь.
Накрываюсь одеялом. «Спокойной».
__
4. Белый Дракон — благородная масть маджонга