Инстинкты жизни и смерти 3 страница

Ориентация защитных процессов...151

тревогу» и показывает, что она представляет собой продукт фан­тазии, против которого не стоит осуществлять защитные операции.

Когда Я предприняло защитные меры против аффекта, что­бы избежать неудовольствия, то для их снятия, если мы хотим достичь стойкого результата, нужно еще что-то помимо анали­за. Ребенок должен научиться выдерживать все большее и боль­шее количество неудовольствия, не прибегая к защитным ме­ханизмам. Следует учесть, однако, что с теоретической точки зрения задача преподнести ему этот урок стоит не перед анали­зом, а перед воспитанием.

Единственное патологическое состояние, плохо поддающее­ся анализу, — это защита, основанная на страхе пациента перед силой собственных инстинктов. В подобных случаях существу­ет опасность того, что мы разрушим защиту Я, не будучи в со­стоянии немедленно прийти к нему на помощь. В ходе анализа мы всегда успокаиваем пациента, который боится допустить в сознании импульсы своего Оно, говоря ему, что, будучи осоз­нанными, они менее опасны и легче поддаются контролю, чем когда они бессознательны. Единственная ситуация, в которой эти обещания могут оказаться ложными, — это та, в которой защита осуществлена потому, что пациент боится силы своих инстинктов. В случаях наиболее суровой борьбы Я с целью предохранить себя от того, чтобы быть затопленным Оно, как, например, при периодических обострениях психоза, наиболее существенны количественные отношения. Единственное, в чем нуждается Я в таком конфликте, — это подкрепление в той мере, в какой анализ может укрепить Я, вводя в сознание бес­сознательное содержание Оно, он и здесь имеет терапевтичес­кий эффект. Но в той мере, в какой введение в сознание бессоз­нательных действий Я нарушает его защитные процессы и де­лает их неэффективными, результатом анализа оказывается ослабление Я и усиление патологического процесса.

1 52 Раздел III. Механизмы защиты

Отрицание в фантазии¹

Все способы защиты, открытые анализом, служат единствен­ной цели — помочь Я в его борьбе с инстинктивной жизнью. Они мотивированы тремя основными типами тревоги, которой подвержено Я, — инстинктивной тревогой, объективной трево­гой и тревогой сознания. Кроме того, простой борьбы конфлик­тующих импульсов уже достаточно для того, чтобы запустить защитные механизмы.

Психоаналитическое исследование проблем защиты разви­валось следующим образом: начавшись с конфликтов между Оно и образованиями Я (как это показано в истерии, неврозах навязчивости и т. д.), оно перешло затем к борьбе между Я и сверх-Я (в меланхолии), после чего обратилось к изучению конфликтов между Я и внешним миром (например, в детской фобии животных, обсуждающейся в «Торможениях, симпто­мах и тревожности»). Во всех этих конфликтах Я индивида стремится отвергнуть часть своего собственного Оно. Таким образом, инстанция, воздвигающая защиту, и вторгающаяся сила, которая отвергается, всегда остаются теми же самыми;

изменяются лишь мотивы, побуждающие Я предпринимать защитные меры. В конечном счете все эти меры направлены на то, чтобы обеспечить безопасность Я и уберечьего от пережи­вания неудовольствия.

Однако Я защищаетсяне толькоот неудовольствия, исхо­дящего изнутри. В том же самом раннем периоде, когда Я зна­комится с опасными внутренними инстинктивными стимула­ми, оно также переживает неудовольствие, источник которого находится во внешнем мире. Я находится в тесном контакте с этим миром, дающим ему объекты любви и те впечатления, которые фиксирует его восприятие и ассимилирует его интел­лект. Чем больше значимость внешнего мира как источника удовольствия и интереса, тем выше pi возможность пережить исходящее от него неудовольствие. Я маленького ребенка все еще живет в соответствии с принципом удовольствия; оно еще

' Часть работы <Я и механизмы защиты» (1936). Текст дан по изданию: Фрейд А. Психология <Я-> и защитные механизмы. М., 1993. С. 56-66.

Отрицание в фантазии153

не скоро научится выносить неудовольствие. В это время ин­дивид еще слишком слаб для того, чтобы активно противосто­ять внешнему миру, защищаться от него при помощи физичес­кой силы или изменять его в соответствии со своей собствен­ной волей; как правило, ребенок еще слишком слаб физически для того, чтобы убежать, а его понимание еще так ограничено, что не может увидеть неизбежное в свете разума и подчинить­ся ему. В этот период незрелости и зависимости Я, помимо того, что оно предпринимает усилия по овладению инстинктивны­ми стимулами, стремится всеми способами защитить себя от объективного неудовольствия и грозящих ему опасностей.

Поскольку теория психоанализа основана на изучении не­врозов, естественно, что аналитические наблюдения были сна­чала сосредоточены на внутренней борьбе между инстинктами и Я, следствием которой являются невротические симптомы. Усилия детского Я избежать неудовольствия, непосредствен­но сопротивляясь внешним впечатлениям, принадлежат к об­ласти нормальной психологии. Их последствия могут быть важ­ными для формирования Я и характера, но они не патогенны. Когда эта конкретная функция упоминается в клинических аналитических работах, она никогда не рассматривается как основной предмет исследования, а скорее, как побочный про­дукт наблюдения.

Вернемся к фобии животных Маленького Ганса.Это клини­ческий пример одновременных защитных процессов, направ­ленных соответственно внутрь и наружу. Мы говорили, что в основе невроза маленького мальчика лежат импульсы, связан­ные с Эдиповым комплексом'. Он любит свою мать и из ревно­сти принимает агрессивную установку по отношению к отцу, которая вторично вступает в конфликт с его нежной привязан­ностью к нему. Эти инстинктивные импульсы возбуждают его страх кастрации, который он переживает как объективную тре­вогу, и тогда запускаются различные защитные механизмы против инстинктов. Его невроз использует методы замещения (отца на вызывающее страх животное) и обращения его соб­ственной угрозы своему отцу, т. е. превращение ее в тревогу,

⁾ См. описание в «Торможениях, симптомах и тревожности».

154 Раздел III. Механизмы защиты

чтобы не испытывать самому угрозы со стороны отца. Нако­нец искажение истинной картины довершается регрессией на оральный уровень (мысль о том, что его покусают). Эти меха­низмы прекрасно выполняют свою цель отвержения инстинк­тивных импульсов; запретная любовь к своей матери и опасная агрессивность по отношению к своему отцу исчезли из созна­ния. Его страх кастрации, связанный с отцом, превратился в симптом страха перед лошадьми, но в соответствии с механиз­мом фобии Маленький Ганс избегает приступов страха при помощи невротического торможения — он отказывается выхо­дить из дома.

В анализе Маленького Ганса эти защитные механизмы дол­жны были быть обращены. Его инстинктивные импульсы были освобождены от искажений, и его страх был отделен от мысли о лошадях и прослежен до реального объекта — его отца, после чего он был обсужден, ослаблен, и было показано, что он не имеет объективного основания. После этого нежная привязан­ность мальчика к своей матери смогла ожить и отразиться в сознательном поведении, поскольку теперь, когда страх каст­рации исчез, его чувство по отношению к ней больше не было опасным. После того как его страх был рассеян, исчезла необ­ходимость регрессии, к которой этот страх его привел, и он смог вновь достичь фаллического уровня развития либидо. Невроз ребенка был исцелен.

На этом закончим разговор о превратностях защитных про­цессов, направленных против инстинктов.

Но даже и после того, как аналитическая интерпретация позволила инстинктивной жизни Маленького Ганса обрести ее нормальный ход, его психические процессы некоторое время все еще оставались нарушенными. Он постоянно сталкивался с двумя объективными фактами, с которыми никак не мог при­мириться. Его собственное тело (в особенности пенис) было меньшим, чем у его отца, и отец для него выступал как против­ник, над которым он не надеялся одержать верх. Таким образом, оставалась объективная причина для зависти и ревности. Кроме того, эти аффекты распространялись также на его мать и малень­кую сестру: он запвдоплл им, потому что, когда мать удовлетво­ряла '.ргзические потребности ребенка, обе они испытывали

Отрицание в фантазии1 55

удовольствие, тогда как он оставался в роли простого наблю­дателя. Вряд ли можно ожидать от пятилетнего ребенка уров­ня осознания и рассудительности, достаточного для того, что­бы избавиться от этих объективных фрустраций, утешив себя обещаниями удовлетворения в некотором отдаленном буду­щем, или чтобы принять это неудовольствие, как он принял факты своей детской инстинктивной жизни после того, как он осознанно признал их.

Из детального описания истории Маленького Ганса, приве­денного в «Анализе фобии пятилетнего мальчика» (S. Freud, 1909), мы узнаем, что в действительности финал этих объек­тивных фрустраций был совершенно иным. В конце анализа Ганс связал воедино две мечты: фантазию о том, чтобы иметь много детей, за которыми бы он ухаживал и купал в ванной, и фантазию о слесаре, который клещами откусывает у Ганса яго­дицы и пенис, с тем чтобы дать ему большие и лучшие. Анали­тику (который был отцом Ганса) нетрудно опознать в этих фан­тазиях выполнение двух желаний, которые никогда не были реализованы в действительности. У Ганса теперь есть — по край­ней мере в воображении — такой же половой член, как у отца, и дети, с которыми он может делать то же, что его мать делает с его маленькой сестрой.

Еще даже до того, как он породил эти фантазии, Маленький Ганс расстался со своей агорафобией, и теперь, с этим новым психическим достижением, он наконец обрел душевное равно­весие. Фантазии помогли ему примириться с реальностью, точ­но так же, как невроз помог ему прийти к согласию со своими инстинктивными импульсами. Отметим, что сознательное по­нимание неизбежного не играло здесь никакой роли. Ганс от­рицал реальность посредством своей фантазии; он трансфор­мировал ее в соответствии со своими собственными целями и выполнением своих собственных желаний; тогда, и только тог­да он смог принять ее.

Изучение защитных процессов в ходе анализа Маленького Ганса показывает, что судьба его невроза была определена на­чиная с того момента, когда он сместил свою агрессивность и тревогу с отца на лошадей. Однако это впечатление обманчи­во. Такая замена человеческого объекта животным сама по себе

156 Раздел III. Механизмы защиты

не является невротическим процессом; она часто случается в нормальном развитии детей, и ее последствия у разных детей

существенно различаются.

Например, семилетний мальчик, которого я анализирова­ла, развлекался следующей фантазией. У него был ручной лев, который всех пугал и никого, кроме него, не любил.Онприходил по его зову и следовал за ним как собачонка, куда бы он ни шел. Мальчик присматривал за львом, кормил его и ухаживал за ним, а вечером устраивал ему постель у себя в комнате. Как это обычно бывает с мечтами, повторяющимися изо дня в день, главная фантазия стала основой многочислен­ных приятных эпизодов. Например, была особая мечта, в ко­торой он приходил на маскарад и говорил всем, что лев, кото­рого он привел с собой, — это всего лишь его переодетый друг. Это было неправдой, поскольку «переодетый друг» был в дей­ствительности его львом. Мальчик наслаждался, представляя, как бы все перепугались, если бы узнали его секрет. В то же время он чувствовал, что реальных оснований для страха окру­жающих пет, поскольку, пока он держал льва под своим кон­тролем, тот был безвредным.

Из анализа маленького мальчика легко можно было уви­деть, что лев замещал отца, которого он, подобно Маленько­му Гансу, ненавидел и боялся как реального соперника по от­ношению к своей матери. У обоих детей агрессивность транс­формировалась в тревогу и аффект был перенесен с отца на животное. Но последующие способы обращения с этими аф­фектами были у них различны. Ганс использовал свой страх перед лошадьми как основу невроза, т. е. он заставил себя от­казаться от своих инстинктивных желаний, интернализовал весь конфликт и в соответствии с механизмом фобии избегал провоцирующих ситуаций. Мой пациент устроил дело более удобным для себя образом. Подобно Гансу в фантазии о сле­саре, он просто отрицал болезненный факт и в своей фанта­зии о льве обращал его в его приятную противоположность. Он называл животное, на которое смещен страх, своим дру­гом, и сила льва, вместо того чтобы быть источником страха, теперь находилась в распоряжении мальчика. Единственным указанием на то, что в прошлом лев был объектом тревоги,

Отрицание в фантазии1 57

являлась тревога других людей, как это описано в воображае­мых эпизодах'.

А вот другая фантазияна тему животных, принадлежащая десятилетнему пациенту. В определенный период жизни этого мальчика животные играли исключительно важную роль; он проводил часы в мечтах, в которых фигурировали животные, и даже записывал некоторые из воображаемых эпизодов. В сво­ей фантазии он имел огромный цирк и тоже был укротителем льва. Самых свирепых животных, которые на воле были смер­тельными врагами, он обучал жить вместе. Мой маленький па­циент укрощал их, т. е. он сначала обучал их не нападать друг на друга, а затем не нападать на людей. Укрощая животных, он никогда не пользовался хлыстом, а выходил к ним безоружным.

Все эпизоды, в которых фигурируют животные, концентри­руются в следующей истории. Однажды во время представле­ния, в котором они все участвовали, сидевший среди публики разбойник внезапно направил на мальчика пистолет. Все зве­ри немедленно ринулись на его защиту и вырвали разбойника из толпы, не нанеся вреда никому другому. Дальнейший ход фантазии относился к тому, как звери — из преданности сво­ему хозяину — наказали разбойника. Они держали его в плену, погребали его и с триумфом воздвигали над ним огромную баш­ню из своих собственных тел. Затем они уводили его в свое логово, где он должен был провести три года. Перед тем как в конце концов отпустить его, много слонов, выстроившись в ряд, били его своими хоботами, а стоявший последним грозил ему поднятым пальцем (!) и предупреждал его, чтобы он никогда больше так не делал. Разбойник обещал это. «Он никогда боль­ше так не сделает, пока мои звери со мной». После описания всего того, что звери сделали разбойнику, следовало любопыт­ное завершение этой фантазии, содержащее уверение в том, что, пока он был их пленником,они кормили его очень хоро­шо, так что он даже не ослаб.

Берта Борнштейн описывает фантазии семилетнего мальчика, в которых сходным образом добрые животные превращались в злых. Каждый вечер ре­бенок расставлял игрушечных зверей вокруг своей постели как охраняющих божеств, но воображал, что ночью они действуют заодно с чудовищами, ко­торые хотят напасть на него (В. Bernstein, 1936).

158 Раздел III. Механизмы защиты

У моего семилетнего пациента фантазия о льве была явным указанием на отработку амбивалентной установки по отноше­нию к отцу. Фантазия о цирке идет в этом отношении значи­тельно дальше. При помощи того же самого процесса обраще­ния внушающий страх реальный отец превращен в защищаю­щих зверей из фантазии, но опасный отцовский объект вновь возникает в образе разбойника. В истории со львом было неяс­но, от кого в действительности замещающий отца лев защища­ет ребенка; обладание львом в основном возвышало мальчика в глазах других людей. Но в фантазии о цирке ясно, что сила отца, воплощенная в диких зверях, служила защитой от самого отца. Подчеркивание того, что раньше звери были дикими, озна­чает, что в прошлом они были объектами тревоги. Их сила и ловкость, их хоботы и поднятый палец очевидно связаны с отцом. Ребенок уделяет этим признакам большое внимание: в своей фантазии он изымает их у отца, которому он завидует, и, при­своив их себе, становится лучше его. Таким образом, их роли обращаются. Отец предупрежден, «чтобы он больше так не де­лал», и вынужден просить прощения. Замечательно то, что обе­щание безопасности для мальчика, которое звери в конце кон­цов вырвали у отца, зависит от того, что мальчик по-прежнему будет ими владеть. В «постскриптуме» относительно питания разбойника возобладал другой аспект амбивалентного отноше­ния к отцу. Совершенно очевидно, что мечтатель чувствует не­обходимость успокоить себя относительно того, что, несмотря на все агрессивные действия, за жизнь его отца можно не бес­покоиться.

Темы, появляющиеся в мечтах этих двух мальчиков, вовсе не являются их исключительной особенностью: они обычны для сказок и других детских историй*. В связи с этим мне вспо­минается история об охотнике и зверях, встречающаяся в фоль­клоре и сказках. Охотник был несправедливо обижен злым ко­ролем н изгнан из своего дома в лесу. Когда ему наступило вре­мя покинуть дом, он с грустью и тоской в сердце шел последний

' Здесь вспоминается тема звереи-помощпчков, встречающаяся в мифах и об­суждающаяся гремя от Бремени п психоаналитической литературе, однако под другими угламч зрения, нсже-чя предлагаемыйнами. См.: Rank О. Themyth of the birth of the hcro.N. Y., 19 !4, P. 88.

Отрицание в фантазии159

раз по лесу. Он встречал поочередно льва, тигра, пантеру, мед­ведя и т. д. Каждый раз он целился в зверя из ружья, и каждый раз, к его удивлению, зверь начинал говорить и просил сохра­нить ему жизнь:

Охотник, пощади, не убивай, Я двух детенышей тебе. отдам!¹

Охотник соглашался на выкуп и продолжал свой путь вме­сте с отданными ему детенышами. В конце концов он собрал огромное количество молодых хищников и, поняв, что у него теперь есть грозное войско, которое будет сражаться за него, направился с ними в столицу и пошел к королевскому замку. Перепуганный король исправил совершенную по отношению к охотнику несправедливость и, кроме того, движимый стра­хом, отдал ему половину королевства и выдал за него замуж свою дочь.

Очевидно, что сказочный охотник воплощает сына, находя­щегося в конфликте со своим отцом. Борьба между ними раз­решается своеобразным, окольным путем. Охотник удержива­ется от того, чтобы отомстить взрослому хищному животному, которое представляет собой первое замещение отца. В качестве вознаграждения он получает детенышей, в которых воплоще­на сила этих животных. При помощи этой вновь обретенной силы он побеждает своего отца и принуждает его дать ему жену. Реальная ситуация обращена еще раз: сильный сын сталкива­ется со своим отцом, который, испугавшись этой демонстрации силы, подчиняется ему и выполняет все его желания. Приемы, используемые в сказке, совершенно те же самые, что и в фанта­зии моего пациента о цирке.

Помимо историй о животных мы находим в детских сказках другое соответствие фантазиям моего маленького пациента о льве. Во многих книжках для детей, — пожалуй, наиболее яр­кими примерами являются истории из «Маленького лорда Фаунтлероя»² и «Маленького полковника»³ — есть маленький

' «LieberJager, lass mich leben -

² Alice Hodgson Burnelt.

³ Annie Fellows Johnston.

• Ich will dirzweiJunge geben!»

1 60 Раздел 1!1. Механизмы защиты

мальчик или девочка, которым в противоположность всем ожи­даниям удается «приручить» несдержанного взрослого чело­века, который могуществен или богат и которого все боятся. Только ребенок может тронуть его сердце и завоевать его лю­бовь, хотя всех остальных он ненавидит. Наконец старик, ко­торого никто не может контролировать и который не может кон­тролировать сам себя, подчиняется влиянию и контролю ма­ленького ребенка и даже начинает делать добро другим людям.

Эти сказки, как и фантазии о животных, доставляют удо­вольствие за счет полного обращения реальной ситуации. Ре­бенок выступает как человек, который не только владеет силь­ной отцовской фигурой (лев) и контролирует ее, так что он превосходит всех вокруг; ои также и воспитатель, который по­степенно преображает зло в добро. Мои читатели вспомнят, что лев в первой фантазии был обучен не нападать на людей и что звери владельца цирка должны были прежде всего научиться контролировать свои агрессивные импульсы, направленные друг на друга и на людей. В этих детских историях страх, свя­занный с отцом, смещается точно так же, как и в фантазиях с животными. Он выдает себя в страхе других людей, которых ребенок успокаивает, но этот замещающий страх является до­полнительным источником удовольствия.

В двух фантазиях Маленького Ганса и в фантазиях о живот­ных других моих пациентов способ, при помощи которого мож­но избежать объективного неудовольствия и объективной тре­воги, очень прост. Я ребенка отказывается осознавать некото­рую неприятную реальность. Прежде всего он поворачивается к ней спиной, отрицает ее и в воображении обращает нежела­тельные факты. Так «злой» отец становится в фантазии защи­щающим животным, в то время как беспомощный ребенок ста­новится обладателем могущественных замещений отца. Если трапсфорлгация успешна и благодаря фантазии ребенок ста­новится нечувствительным к данной реальности, Я спасено от тревоги, и у него нет необходимости прибегать к защитным мерам против инстинктивных импульсов и к формированию невроза.

Этот механизм относится к нормальной фазе в развитии детского Я, но когда он возникает в последующей жизни, то

Отрицание d фантазии161

указывает на развитую стадию психического заболевания. В некоторых острых спутанных психотнческих состояниях Я пациента ведет себя по отношению к реальности именно та­ким образом. Под влиянием шока, такого, как внезапная утра­та объекта любви, оно отрицает факты и заменяет невыноси­мую реальность некоторой приятной иллюзией.

Когда мы сопоставляем детские фантазии с психотичсски-ми иллюзиями, то начинаем видеть, почему человеческое Я не может более экстенсивно использовать этот механизм — одно­временно столь простой и столь эффективный — отрицания существования объективных источников тревоги и неудоволь­ствия. Способность Я отрицать реальность совершенно несов­местима с другой его функцией, высоко им ценимой, — его спо­собностью опознавать объекты и критически проверять их реальность. В раннем детстве эта несовместимость еще не ока­зывает возмущающего влияния. У Маленького Ганса, владель­ца льва и хозяина цирка функция проверки реальности была совершенно не нарушена. Конечно же, они не верили действи­тельно в существование своих зверей или в свое превосходство над отцами. Интеллектуально они были полностью способны отличить фантазию от факта. Но в сфере аффекта они аннули­ровали объективно болезненные факты и осуществили гипер-катексис фантазии, в котором эти факты были изменены, так что удовольствие, получаемое от воображения, возобладало над объективным неудовольствием.

Трудно сказать, в какой момент Я утрачивает способность преодолевать значительные количества объективного неудо­вольствия при помощи фантазии. Мы знаем, что даже во взрос­лой жизни мечты все еще могут играть свою роль, иногда рас­ширяя границы слишком узкой реальности, а иногда полностью обращая реальную ситуацию. Но во взрослой жизни мечта — всегда игра, род побочного продукта лишь с небольшим либи-дозным катексисом. Она позволяет, самое большее, овладеть некоторой частью дискомфорта или достичь иллюзорного облег­чения от какого-либо незначительного неудовольствия. По-ви­димому, исходная значимость мечты как способа защиты против объективной тревоги утрачивается с окончанием раннего перио­да детства. Во всяком случае, мы полагаем, что способность

6 А. Фрейд

162 Раздел III. Механизмы защиты

к проверке реальности объективно подкрепляется, так что она может закрепиться даже в сфере аффекта; мы знаем также, что в дальнейшей жизни потребность Я в синтезе делает возмож­ным сосуществование противоположностей; возможно также, что привязанность зрелого Я к реальности вообще сильнее, чем у детского Я, так что по самой природе вещей фантазия пере­стает столь высоко цениться, как в ранние годы. В любом слу­чае ясно, что во взрослой жизни удовлетворение инстинк­тивного импульса через фантазию уже не безвредно. По мере роста катекснса (фантазия и реальность становятся несовмес­тимыми: должно быть либо одно, либо другое. Мы знаем так­же, что проникновение импульса Оно в Я и его удовлетворе­ние там посредством галлюцинации представляют собой для взрослого психотическое расстройство. Я, которое пытается уберечься от тревоги, избавиться от инстинктов и избежать невроза, отрицая реальность, перегружает этот механизм. Если это происходит во время латентного периода, то разовьется какая-либо аномальная черта характера, как в случае с дву­мя мальчиками, истории которых я приводила. Если это про­исходит во взрослой жизни, отношения Я к. реальности будут глубоко поколеблены'.

Мы еще не знаем точно, что происходит во взрослом Я, ког­да оно выбирает иллюзорное удовлетворение и отказывается от функции проверки реальности. Оно освобождает себя от внеш­него мира и полностью перестает регистрировать внешние сти­мулы. В инстинктивной жизни такая нечувствительность ко внутренним стимулам может быть достигнута единственным путем — посредством вытеснения.

' Напомню читателю, что отношение механизма отрицания к психическому

забо-лсвашпо и к формированию характера обсуждалось разными авторами. Хелен Дейч (Н. Deiilsch, 1933) показывает значение этого процесса в генези­се хронической гипомапип. Бертрам Лесин (В. D. Levoin, 1932) описывает, как этот же самып механизм используется вновь сформированным наслаждаю­щимся Я (pleasure ego) пациента с гипомапией. Анни Ангель (A. Angel, 1934) отмечает связь между отрицанием и оптимизмом.

Отрицание в слове и действии1 63

Отрицание в слове и действии¹

В течение нескольких лет детское Я может избавляться от не­желательных фактов, отрицая их и сохраняя при этом ненару­шенной способность к проверке реальности. Ребенок полно­стью использует эту возможность, не замыкаясь при этом в сфере идей и фантазии, поскольку он не только мыслит, но и дей­ствует. Он использует самые разные внешние объекты, драма­тизируя свое обращение реальной ситуации. Отрицание реаль­ности, без сомнения, также является одним из многих мотивов, лежащих в основе детской игры в целом и исполнения роли в частности.

Я вспоминаю маленькую книжечку стихов английского пи­сателя, в которой великолепно описано сосуществование фан­тазии и факта в жизни маленького ребенка. Это книга «Когда мы были маленькими» А. Л. Милна. В детской ее трехлетнего героя есть четыре стула. Когда он сидит на первом из них, он — путешественник, плывущий ночью по Амазонке. На втором он — лев, пугающий рычанием свою няню. На третьем он — капитан, ведущий свой корабль через море. Но на четвертом, на высоком детском стульчике, он пытается притвориться са­мим собой, т. е. маленьким мальчиком. Нетрудно увидеть замы­сел автора: элементы, из которых создается приятный мир фан­тазии, готовыми идут ребенку в руки, но его задача и его до­стижение заключаются в том, чтобы признать и усвоить факты реальности.

Интересна готовность взрослых использовать тот же самый механизм в своем взаимодействии с детьми. Большая часть удо­вольствия, которое они доставляют ребенку, основана на таком же отрицании реальности. Сплошь и рядом даже маленькому ребенку говорят о том, «какой он большой мальчик», и вопре­ки очевидным фактам утверждают, что он так же силен, «как папа», так же умен, «как мама», храбр, «как солдат», или кре­пок, как его «старший брат». Более естественным является ис­пользование взрослыми такого обращения фактов, когда они

' Часть работы <<Яи механизмы заюлты» (1936). Текст дан по изданию: Фрейд А. Психология «Я» и защитные механизмы. М., 1993, С. 67-74.

164 Раздел III. Механизмы защиты

хотят успокоить ребенка. Взрослые уверяют его, когда он ушиб­ся, что «теперь уже лучше», или что еда, которую он ненавидит, «совсем не плохая», или, когда он огорчен чьим-то уходом, мы говорим ему, что он или она «скоро придет». Некоторые дети усваивают эти утешающие формулы и используют стереотип­ные фразы для описания того, что болезненно для них. Напри­мер, маленькая девочка двух лет имеет привычку, когда бы ее мать ни вышла из комнаты, сообщать об этом факте механиче­ским бормотанием: «Мама скоро придет». Другой ребенок при­вык возвещать жалобным голосом всякий раз, когда он должен был принять невкусное лекарство, «любит его, любит его» — часть фразы, при помощи которой няня пыталась заставить его поверить, что капли вкусные.

Многие подарки, приносимые ребенку взрослыми гостями, способствуют той же иллюзии. Маленькая сумочка или кро­шечный зонтик должны помочь маленькой девочке изобразить «взрослую леди»; тросточка, различное игрушечное оружие позволяют маленькому мальчику подражать мужчине. Даже куклы, помимо того, что они используются во всяких других играх, создают иллюзию материнства, а железные дороги, ма­шинки и кубики не только служат для выполнения различных желаний и обеспечивают возможность сублимации, но и созда­ют в умах детей приятную фантазию о том, что они могут кон­тролировать мир. Здесь мы переходим от собственно процессов защиты и избегания к процессам обусловливания детской иг­ры — предмету, который исчерпывающе обсуждался с различ­ных точек зрения академической психологией.