Мир Аниты 4 страница

Я нахмурилась, покачала головой:

– Нет, если хочешь рассказывать, я слушаю.

– Я сам поднял эту тему, не ты. Моя вина.

Он в это слово вложил больше чувства, чем надо было. Вина. Я знала это повисшее в воздухе ощущение – вина того, кто выжил.

Мне хотелось обойти вокруг стола, коснуться его, но я боялась. Не знала, хочет ли он, чтобы его трогали, пока он рассказывает. Потом – да, но не сейчас.

– Ты знаешь, что в схватке время иногда будто замирает?

Я кивнула, потом подумала, что он мог и не заметить, и сказала вслух:

– Да.

– Я помню эту морду – морду этой твари, когда она подняла голову над телом Ричи. Ты видала нас в получеловеческой форме, так вот он был похож на леопарда и не похож. Не человеческое лицо, но и не морда зверя. Помню, мелькнула мысль: "Я должен знать, что это такое". Но приходило в голову только одно слово: "Чудовище. Это чудовище".

Он облизнул губы, судорожно вдохнул и еще раз содрогнулся, когда выдохнул.

– Я уже приложил приклад к плечу. Выстрелил. Попал. Два или три раза попал, пока оно до меня добралось. Чудовище рвануло меня когтями, и острой боли не было, а было как удар бейсбольной битой – сильно и твердо. Когда знаешь, что ранен, но ощущение не такое, какое представляешь себе от когтей, – ты понимаешь?

Я кивнула:

– На самом деле я точно знаю, как это.

Он посмотрел на меня, перевел взгляд мне на руку.

– Ты точно понимаешь, что я хочу сказать?

– Лучше многих, – ответила я настолько тихо и нейтрально, насколько это получилось.

Он столько сейчас проявлял эмоций, что я не стала выдавать встречных. Это было лучшее, что я могла сделать.

Он улыбнулся, и снова это была та грустная, печальная, самоуничижительная улыбка.

– Винтовка куда-то делась. Не помню, как выпустил ее из рук, да и все равно руки не действовали. Я лежал на земле, а эта тварь стояла надо мной, и я уже не боялся. Ничего не болело, ничего не пугало. Почти полный покой. А потом помню только отрывки. Голоса, меня несут на носилках. Помню, как заносили в вертолет. Очнулся я в больнице, с одной стороны от меня был агент Фокс, а отец – с другой.

И тут я поняла, какая искра осветила путь в глубины памяти.

– И когда ты увидел Фокса, все это вернулось.

Бывают дни, когда я по-настоящему торможу.

Он кивнул.

– Я испугался, когда его увидел, Анита. Знаю, что это звучит глупо, но оно так.

– Это не глупо, и этого не было видно. Я хочу сказать, даже я не заметила.

– Это не на переднем плане сознания я испугался, Анита. Это где-то в глубине. А потом тебе не понравился номер, и...

Я бросилась к нему, обвила его руками, прижалась лицом к груди. Он обнял меня в ответ, сильно, так сильно, будто держался за последнюю во вселенной твердую опору.

– Я люблю этот номер. Я тебя люблю. Прости, что я так мерзко себя вела.

Он заговорил, все еще уткнувшись в меня лицом, так что голос звучал приглушенно.

– Я не пережил нападение, Анита. Этот оборотень съел от дяди и от Ричи, сколько мог сожрать, и ушел. Нас нашли двое охотников, и оба были врачами. Я был мертв, Анита. Сердце не билось, пульса не было. Доктора запустили мое сердце, заставили снова дышать. Залатали меня, как могли, и вынесли на поляну, чтобы меня мог подобрать вертолет и отвезти в больницу. Никто не думал, что я выживу.

Я гладила его по волосам, все еще гладко натянутым, заплетенным в косу.

– Но ты выжил.

Он кивнул, потерся головой о шелк блузки, о груди под ним. Не сексуально, а просто так.

– Этот леопард-оборотень был серийным убийцей. Нападал только на охотников и только когда они добудут зверя. Фокс сказал, что все случаи они объединили в серию всего за несколько часов до нападения на нас. Первое нападение случилось в резервации, где он тогда работал.

– Он раскрыл дело, – сказала я.

– Он поймал... чудовище. И присутствовал, когда его убили.

Мика все время говорил "чудовище". От оборотня такое нечасто услышишь – про другого оборотня.

– Я умер, меня реанимировали, я выжил и выздоровел. Выздоровел очень быстро. Невероятно быстро. И через месяц я тоже был чудовищем. Монстром.

Печаль слышалась в его голосе, невыразимая печаль.

– Ты не монстр, – сказала я.

Он отодвинулся, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Но ведь многие из нас – монстры, Анита. Я вступил в пард Мерля, и он был хорошим вожаком, но пришел Химера и захватил власть, а он был злобный псих.

Химера – это был тот вожак, которого я убила, чтобы спасти Мику и его народ. Этот Химера был единственным известным мне оборотнем-универсалом, который мог перекидываться различными зверями. До того, как я его встретила, я бы сказала уверенно, что реально такого не может быть, но я встретила его, и мне пришлось его уничтожить. Он был вполне реален, очень силен, и еще он был очень изобретательным сексуальным садистом.

Я взяла Микино лицо в ладони.

– Ты хороший человек, Мика. И ты не монстр.

– Я использовал тебя, когда мы встретились, Анита. Я увидел в тебе возможность спасти моих леопардов. Спасти нас всех.

– Знаю, – ответила я. – Мы об этом говорили. Ты спросил меня, что я готова была бы сделать, чтобы спасти Натэниела и всех леопардов от Химеры. Я согласилась, что сделала бы все или хотя бы то, что сделал ты, чтобы меня в это вовлечь. Винить тебя я не могу.

– Как только ты меня коснулась, план изменился. Ты его изменила. Ты изменила все. И ты никогда не смотрела на меня как на монстра. Никогда меня не боялась, ни в каком смысле.

– Ты говоришь так, будто все остальные тебя боялись.

Он снова вздохнул:

– У меня в школе была девушка. Мы не были официально помолвлены, но оба знали, что как только окончим колледж, так поженимся.

– Звучит хорошо, – сказала я.

Он покачал головой:

– С сексом мы решили подождать – где-то год. Оба хотели сперва окончить школу и чтобы нам было по восемнадцать. Ее старшая сестра еще в школе забеременела, и это сломало ей жизнь, так что Бекки была осторожна. Меня это устраивало. Я хотел всю оставшуюся жизнь прожить с ней, так что там значит какой-то год?

Он притянул меня к себе на колени, посадил боком, как положено леди.

– И что было дальше? – спросила я, потому что он, похоже, ждал вопроса.

– Что заставило ее полностью со мной порвать? То, что я стал монстром. Любить животное она не могла.

Я не смогла скрыть потрясение.

– Господи, Мика, это же...

Он кивнул.

– Жестоко, да, но то, что я оказался оборотнем, – это только последняя соломинка. Не первая.

Я чуть наморщила лоб.

– А какая была первая?

Он опустил глаза, и я поняла, что он смущен.

– Какая? – спросила я.

– Я был слишком большой.

Я открыла рот – и закрыла, не сразу найдя слова.

– В смысле, ты был слишком хорошо оснащен?

Он кивнул.

Я глядела на него и думала, что сказать. Ничего на ум не приходило.

– И ей не понравился секс с тобой?

– Да.

– Но ведь ты... ты в постели удивителен. Ты...

– Ты не была девственницей, да и я уже был не восемнадцатилетний и не девственник.

– А, – сказала я и задумалась.

Мика был очень одарен природой в этом смысле. Не только в длину, но и в ширину, что, как я выяснила, бывает более серьезной проблемой. Есть позиции, в которых к длине можно приспособиться. А с шириной ничего не поделать. Я представила себе, каково в первый раз, когда все это запихивают внутрь, да еще, может, без достаточной предварительной игры.

– Кажется, я понимаю проблему.

– Я сделал ей больно. Не хотел, но так получилось. Со временем у меня стало получаться лучше. Больше предварительной игры, больше... ну, в общем, лучше.

– Этому учишься со временем, – сказала я.

Он уткнулся лбом мне в плечо.

– Но Бекки это никогда не доставляло радости. Секс у нас бывал, но мне всегда приходилось быть очень осторожным с ней, или она говорила, что ей больно.

– Знаешь, у женщин бывает разный размер, как и у мужчин. Может быть, она изнутри была маленькой, а ты снаружи никак не маленький.

Он поднял на меня глаза, прижимаясь щекой к моей голой руке:

– Ты так думаешь?

– Да.

Он улыбнулся:

– У тебя со мной проблем не было ни в чем.

Я улыбнулась в ответ:

– Не было, а она – всего лишь один голос. Один отрицательный результат проблему не создает.

– Это не был единственный голос "против", Анита.

Я приподняла брови:

– То есть?

– В колледже у меня бывали свидания, когда все было хорошо, пока девушка не видела меня – полностью. Тут она подхватывала одежду и говорила "никогда и ни за что".

Я посмотрела на него с удивлением:

– Ты не шутишь.

Он кивнул.

Кого другого я бы заподозрила в бахвальстве, но Мика не бахвалился. Тут у меня возникла мысль – осенила, можно сказать.

– Бекки говорила, что ты делаешь ей больно, потому что ты такой большой, а потом бывали девушки, которые даже пытаться не хотели. Да, это должно было запасть в душу.

– С женщинами это либо очень большой плюс, либо очень большой минус. Но почти все они, даже те, кто говорил "да", не хотели стандартной диеты. Я был вроде новинки. – В голосе его звучала печаль, как раньше звучала злость. – Бекки заставляла меня чувствовать себя чудовищем из-за того, что мне хочется сделать ей больно... хочется быть в ней... что мне хочется секса так, что ей из-за этого больно. Почти все женщины, с которыми я потом встречался, внушали мне то же чувство – или такое, будто у меня на боку кнопки, а внутри батарейка, как у игрушки из секс-шопа. Только пружину накрутить.

Я снова удивилась.

– Поверь мне, Анита, среди девушек не меньше подонков, чем среди парней. Только если девушка тебя трактует как объект для секса, это ничего, потому что ты ведь мужик и тебе все равно одно только и надо, да?

– Старый-старый двойной стандарт, – сказала я.

Он кивнул и потрепал меня по плечу:

– Так было до тебя.

Я на секунду задумалась:

– Погоди-ка. Откуда ты знал, что у меня не будет проблем с твоим... гм... размером?

– Ты же знаешь, что оборотни любят разгуливать голыми, разве что ты заставляешь нас одеться.

Я улыбнулась:

– Ну, не все вы, ребята, законченные нудисты... но да, знаю.

– Во-первых, я видел Ричарда голым и знал, что он был твоим любовником. Он тоже не маленький. – Я постаралась не покраснеть. – Во-вторых, ты видела меня голым и не отреагировала отрицательно.

– Значит, ты видел одного бывшего любовника, и он был ничего себе. И я тебе не велела быть поосторожнее, когда ты обратил на себя мое внимание. Значит, могло получиться.

– В этом роде, – улыбнулся он.

– А откуда ты знал, что я рассталась с Ричардом не потому, что не могла совладать с его мужским достоинством?

– Я спросил.

Наверное, вид у меня был такой же пораженный, как и я сама.

Он засмеялся:

– Я не спрашивал Ричарда. Я поспрошал у народа и выяснил, что он считал тебя слишком кровожадной и что ему не нравилась твоя работа на полицию. Мне это не мешало.

– И ты решил испытать удачу.

Он кивнул:

– И после первого нашего раза я знал, что сделаю все что угодно, стану кем тебе угодно, лишь бы остаться в твоей жизни.

– Ты это говорил. Это первое, что ты мне сказал сразу после секса. Что ты – мой Нимир-Радж, а я – твоя Нимир-Ра, и что ты сделаешь все, все, что мне нужно, чтобы остаться в моей жизни.

– Я говорил всерьез.

– Знаю. – Я провела пальцем по его щеке. – Должна признаться, я не сразу поняла, что ты говорил всерьез. Что ты сделаешь все, что мне будет нужно, и сам будешь тем, кто мне нужен. А что, если бы я попросила о чем-нибудь ужасном, Мика? Чтобы ты тогда сделал?

– Ты никого ни о чем ужасном не попросишь.

– Но тогда ты меня едва знал.

– Было такое чувство.

Я всмотрелась в его лицо, пытаясь понять, откуда идет такая уверенность. Лицо его стало снова спокойным, но не пустым. Спокойное лицо, говорящее о счастье.

– Я бы никогда не смогла так поверить чужому.

– Мы никогда не были чужими, Анита. С первого прикосновения мы уже ими не были. Наши тела знали друг друга.

Я посмотрела на него сурово, но он только засмеялся.

– Скажи, что я не прав. Скажи, что у тебя не было такого же чувства.

Я открыла рот, закрыла снова и наконец сказала:

– Ну так что? Не с первого взгляда любовь, а с первого траха?

Лицо, обращенное ко мне, было очень серьезно.

– Не надо, Анита. Не смейся над этим.

Я опустила глаза, целомудренно сидя у него на коленях, а потом даже отвернулась.

– Да, я это чувствовала, эту тягу к твоему телу, с первого нашего прикосновения. Это как... меня воспитывали в таких понятиях, что секс – это плохо, грязно. И то, что ты так легко прошел все мои зашиты, меня как-то смущает.

Он обнял меня и подвинул выше по собственным ногам, так что я ощутила, насколько он рад моему присутствию. От самого ощущения этой твердости, прижатой к моему бедру, у меня перехватило дыхание.

– Никогда не смущайся реакцией собственного тела, Анита. Это дар.

Он просунул руку мне под колени и встал, держа меня на руках.

– Я сама могу идти, – сказала я.

– Мне хочется нести тебя.

Я совсем уже было сказала, чтобы он меня поставил, но передумала.

– И куда же ты меня несешь?

– На кровать.

Я попыталась не улыбнуться, но проиграла эту битву.

– Зачем?

Хотя я хорошо знала зачем.

– Чтобы у нас был секс, много-много секса, а когда его будет столько, сколько мы сможем выдержать, ты уберешь щиты и напитаешь ardeur прямо сейчас, пораньше, чтобы он не попытался возникнуть, когда мы будем в окружении агентов ФБР.

И он понес меня к кровати. Легко, плавно, хотя вряд ли между нами была разница хоть в двадцать фунтов веса.

Я сказала только одну вещь, которая пришла на ум:

– Умеешь девушку уговорить.

Он усмехнулся мне:

– Ну, я мог бы сказать, что собираюсь тебя трахать, пока ты не отключишься, но ты бы могла счесть это за бахвальство.

– Я никогда во время секса не отключалась, – сказала я.

– Должен же быть когда-нибудь первый раз, – возразил он.

И мы уже были возле кровати.

– На словах-то все вы герои, – сказала я.

Он бросил меня на кровать. Бросил внезапно и далеко, так что я по-девчачьи пискнула, упав на матрац. Пульс вдруг застучал у меня в глотке. Мика уже развязал галстук и расстегивал рубашку.

– Спорим, я первый разденусь?

– Так нечестно. На мне еще и кобура.

Он сбрасывал с плеч шелковые подтяжки и вытаскивал рубашку из штанов.

– Тогда тебе стоит поторопиться.

И я поторопилась.

Мика уже лежал на спине, пока я еще стаскивала шмотки. Зрелище голого Мики на фоне белых подушек и бело-золотого покрывала заставило меня застыть и уставиться на него. Нет, не только на пах. Как можно смотреть только на что-то одно, когда он весь лежит передо мной?

В одежде он не выглядел таким мускулистым. Чтобы оценить эту тонкую игру мышц на руках, на груди, на животе и на ногах, надо было видеть его достаточно обнаженным. В одежде он казался хрупким – особенно для мужчины. А голый он выглядел сильным и как-то более... более каким-то таким, что одежда скрадывает. Загар, темнеющий на фоне покрывала, выделял его тело как нарисованное. Плечи у него были широкие, бедра и талия – узкие. Сложен он был как пловец, и это было у него природное, а не от занятий спортом.

Мне не хватало разлива его волос вокруг лица, но он не стал расплетать косу, и я его не попросила. Иногда удобно, чтобы волосы не получали свободы, а то они, бывает, могут помешать.

– Как ты красив! – сказала я.

Он улыбнулся:

– А это не моя реплика?

Я взялась за пояс:

– Мне пояс и чулки снять или оставить?

– А ты сможешь снять белье, не снимая пояса? – спросил он.

Я завела большие пальцы под резинку кружевных трусиков и стянула их прочь. Жан-Клод отучил меня носить их под низ. Они, говорил он, нужны только для красоты. А на самом деле их следует надевать в последнюю очередь, тогда можно их снять первыми.

Этого я говорить, конечно, не стала вслух, потому что не знала, как Мика отнесется к напоминанию, что у меня и с другими мужчинами секс бывает. Он делился с ними нормально и вроде ничего против не имел, но вспоминать в процессе секса другого любовника – это просто дурной тон.

Минуту я простояла раздетая – только в поясе с чулками и туфлях на высоком каблуке. Стояла, пока его глаза не наполнились темнотой, которая заполняет глаза мужчин в тот момент, когда они понимают: ты уже не скажешь "нет". Что-то есть в этом взгляде от обладания, что-то такое, что говорит: "Мое". Не могу объяснить, но видела достаточно, чтобы знать: это общее для всех мужчин, по крайней мере иногда. А у женщин бывает такой же одинаковый взгляд? Может быть. А у меня? Без зеркала не узнать.

Он подобрался по кровати ко мне и сказал:

– Иди сюда.

Его пальцы обхватили мое запястье, притянули меня к кровати, но мне пришлось залезать туда, помочь ему меня втаскивать.

Он вел меня, пока мы не добрались до изголовья, и он затащил меня на большую подушку. Их было так много, такие высокие, я просто полусидела в них.

Я думала, Мика ляжет рядом со мной, но он не лег.

Отклонившись назад, он просто на меня смотрел.

– Bay! – Голос прозвучал как хриплое рычание. Совершенно невинное слово, сказанное с какой угодно интонацией, только не невинной. – Вот это вид!

Голос по-прежнему звучал с рычанием, хрипло, будто говорить было больно.

Он начал опускаться ко мне лицом, как медленно приближают губы для поцелуя. Потом остановился.

Он лизнул меня, и от такого ощущения разом разлетелись прочь мои мысли и чувства.

По его телу прошел спазм, содрогнулась спина, плечи, руки, пальцы сжали меня сильнее. Эти шартрезные глаза смотрели на меня снизу, и возникала иллюзия, что на этих зелено-золотых глазах лицо кончается.

– Боже мой, Мика, как мне нравятся твои глаза, когда вот так!

Он зарычал, и этот звук отдался во мне дрожью. Я вскрикнула, закинув голову и закрыв глаза. Рычание перешло в мурлыканье, мурлычущее рычание прошло по моей коже, дрожа, нарастая.

Тяжелое, сладкое тепло нарастало во мне, и тяжесть взорвалась приливом теплой радости, пронизавшей меня, захлестнувшей с головой, снова и снова, с каждым его движением, и это было наслаждение, которому нет конца. Я ловила ртом воздух, зажмуренные веки дрожали, во мне не осталось костей, я не могла шевельнуться. Разбитая, разрушенная, утонувшая в удовольствии. Кровать шевельнулась, Мика оказался на мне. Я пыталась открыть глаза, но могла лишь трепетать веками и видела лишь свет и темноту.

– Анита, – почти шепнул он, – как ты?

Я попыталась сказать, что хорошо, но звука не было. Подумать я могла, но пока что – ничего больше.

– Анита, скажи что-нибудь. Мигни, если меня слышишь.

Я смогла моргнуть, но даже перед открытыми глазами все плыло. Мир превратился в расплывчатые цвета. Я подняла большой палец, показывая, что все о'кей, потому что говорить было еще слишком трудно.

Он наклонился так близко, что лицо стало размытым пятном.

– А теперь я тебя трахать буду, – сказал он.

– Да, – сумела я шепнуть. – Да.

– Трахай меня, Мика, трахай!

Он облизал губы и проглотил слюну. Пульс метнулся у него на горле.

– Не хочу делать тебе больно.

– Будет больно – я скажу.

Он посмотрел на меня, и на лице его не было вожделения – была нервозность, неуверенность. Я знала, он хочет в меня воткнуться, но боится. Сколько женщин ранили его душу? Сколько говорили ему, что он урод, монстр, просто потому, что он так мужествен? Я села, потянулась, и даже от одного прикосновения у меня голова запрокинулась, из горла вырвался крик. Я таращилась на него, сама зная, что глаза у меня бешеные, у него тоже голова запрокинулась, глаза закатились под лоб.

Он наклонился и поцеловал меня, оторвался от поцелуя, упираясь руками в постель. Но тело его уже на меня давило.

От ощущения его тяжести я рухнула на кровать. Он навис надо мной, и я видела каждый дюйм его тела, ищущего путь.

Если бы я отпустила ardeur, то была бы больше для него готовой. Но мы оба хотели этого, хотели почувствовать это сопротивление.

На полпути он закрыл глаза и остановился, опустив голову, потом поднял ее и встретил мой взгляд. Всмотрелся, будто хотел понять, не вру ли я ему о своем желании.

– Ты серьезно?

– Да, видит Бог, да!

– Я не хочу делать тебе больно.

Я посмотрела ему в лицо и сказала, что думала:

– Не знаю, с каким призраком ты сейчас споришь, но не со мной. Кому ты там сделал больно, не знаю, но не мне. Трахни меня, трахай, трахай так, как мы оба хотим.

Я ждала его решения, глядя на него с расстояния в пару дюймов, и наши тела уже были соединены. Я ждала решения.

Я велела ему перестать быть осторожным – он поймал меня на слове, и мое тело никак не могло понять, хорошо это или плохо.

С одной стороны, это было чудесно – Господи, как это было чудесно! Он прижимал меня спиной к кровати, вырывал крики восторга у меня изо рта. Я извивалась под ним, дергалась и билась, пойманная между оргазмом и ощущением, будто мое тело говорит мне, что не надо бы так. В какой-то момент я подумала: "Слишком много, слишком сильно, медленнее", – и набрала воздуху, чтобы это сказать, но тут меня накрыло полным оргазмом. Накрыло внезапно, как это у меня часто бывает, и почти-боль превратилась в невероятное удовольствие. Меня бросило к нему, обернуло вокруг него, туловище задергалось на подушках, забилось, как марионетка с обрезанными ниточками.

Потом он резко отстранился, и это было как наждак, потому что мое тело не хотело отпускать. Я кричала и извивалась, мне надо было за что-то ухватиться, и руки нашли его плечи, его бицепсы и пустили из них кровь. Слишком много наслаждения, слишком много ощущений, будто это наслаждение выливалось из меня кровью, текущей по его телу.

Он тяжело выдохнул:

– Скорее корми ardeur, Анита, прошу тебя. Скорее, Боже мой! Я уже долго не продержусь.

Я забыла, что мы делаем, забыла про ardeur, забыла обо всем, кроме секса. Но достаточно было одной мысли, и ardeur уже был с нами, только я слишком погрузилась в наслаждение наших тел. Раньше ardeur всегда ощущался как нечто лишнее, как некоторая отдельная сущность, но сейчас он был только новой гранью секса. Как дополнительный слой жара к огню, который и так уже пылал в комнате.

Он вырвал у меня из горла стоны, судорожно продернул ногти граблями по спине Мики, и только тогда я поняла, что он на мне, не надо мной, но прижат ко мне в стандартной позиции миссионера. Когда сменилось положение, я не заметила.

Я чувствовала, как его тело меняет ритм, ощущала, что вот-вот. Ardeur не мог напитаться от Мики, пока у него не будет оргазма. Он слишком доминантный, слишком владеет собой, и только оргазм может убрать его щиты, чтобы он стал для меня пищей.

Он вскрикнул надо мной, и я забилась на кровати в крике, выгибая спину, закрыв глаза, кричала еще долго после того, и он лежал на мне, пытаясь восстановить дыхание, а я кричала и билась под ним, все еще потрясенная тем, что было.

Когда к нему вернулась способность шевелиться, он отодвинулся, и почти сразу начало саднить. То, что эндорфины стали уходить так быстро, значило, что потом будет больно. Но я этой боли не боялась. Такая боль может служить напоминанием, сувениром, на который посмотришь – и вспомнишь, что было. И с каждым болезненным ощущением в себе я буду вспоминать это наслаждение.

Мика свалился в неловкой позе – наполовину на животе, наполовину на боку. Рука, протянутая ко мне, кровоточила. У него останется своя боль на память об этом сеансе.

Он шевельнулся, приподнялся на локтях, и я увидела его спину.

– Боже мой! – ахнула я. – Мика, прости!

Он сморщился:

– Царапины обычно не болят так быстро после хорошего секса.

Я кивнула:

– Когда эндорфины уходят быстро, тогда и понимаешь, что пострадал.

Спина у него выглядела так, будто он стал жертвой нападения существа с гораздо большим количеством когтей, нежели у меня есть.

– А тебе больно? – спросил он.

– Саднит немного.

Он посмотрел на меня серьезными глазами, снова стал серьезнее. Тень прежних воспоминаний мелькнула в его глазах – тень прежних подруг.

– Как у тебя спина? – спросила я.

– Больно, – улыбнулся он.

– Ты об этом сожалеешь?

Он затряс головой:

– Вот уж нет! Это было охренительно.

– А теперь спроси меня, что я чувствую.

– Я тебя ранил?

– Уже саднит, значит, слегка ранил. – Я взяла его за лицо, не дав ему отвернуться. – А теперь спроси, сожалею ли я.

Он улыбнулся мне этой своей печальной, непростой улыбкой.

– Ты об этом сожалеешь?

– Вот уж нет! – ответила я. – Ты был охренителен.

Он улыбнулся – на этот раз по-настоящему. Я видела, как исчезают из его глаз призраки и остается только теплая радость.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Я так тебя люблю!

– И я тебя.

Он глянул вниз, на покрывало, несколько, увы, потрепанное.

– Давай я его уберу.

Он встал, придерживаясь за край кровати, будто ноги не очень хорошо держали. Я его понимала – сама я бы шагу не ступила, хоть бы пожарная тревога надрывалась.

Там и тут виднелись пятна крови, почти очерчивая контуры его торса. Белое оказалось неудачным выбором цвета.

– Думаешь, горничная вызовет полицию? – спросила я.

Он неуверенной походкой двинулся к двери – наверное, в ванную.

– Не вызовет, если мы ей дадим хорошие чаевые.

Он ухватился за дверь, будто иначе упал бы.

– Осторожнее, – сказала я.

Он на секунду прислонился к двери, потом посмотрел на меня.

– Анита, ты исправила мою жизнь. Ты мне дала ощутить себя человеком, а не чудовищем.

– А ты любишь меня всю, Мика, даже самые жесткие, беспощадные стороны моего существа. И ты примирил меня с тем, что иногда я бываю монстром. Ты знаешь, чем я занимаюсь, что делаю, и все равно любишь меня.

– Ты не монстр, Анита, – улыбнулся он мне. – Но ты беспощадна. Однако мне это в девушках нравится.

Он двинулся в сторону ванной, слегка пошатываясь, но уже лучше. Я снова опустилась на кровать и ждала, пока колени и бедра смогут снова меня нести. Можно было устраиваться поудобнее – они явно не собирались торопиться.

Филадельфия – красивый город, по крайней мере та малость, что я видела. Пока что программа визита исчерпывалась аэропортом, номером отеля и дозой потрясающего секса, а это могло бы быть где угодно. Кладбище напомнило мне, что город находился в одной из первых тринадцати колоний: старым оно было, это кладбище. Оно дышало старостью – и старостью своих мертвецов. Дыхание это я ощутила всей кожей, как только мы вышли из машины Фокса. Когда-то такие старые кладбища были для меня мирными. Слишком старыми, чтобы там водились призраки; может быть, только пара-тройка мест, где пробирает дрожь, если пройти прямо по могиле, но в основном мертвецы здесь инертные – пепел к пеплу, прах к праху и так далее. Но сейчас мертвецы взывали ко мне даже через щиты.

Теоретически считается, что никто не в силах поднять мертвеца столь давнего без человеческой жертвы. У меня, наверное, рекорд по возрасту поднятого без человеческой жертвы мертвеца, но даже двухсот-с-чем-то-летние мертвецы мне уже не подвластны. Так почему же я последнее время ощущаю кожей шепот столь давних мертвецов?

Я поежилась, но не от холода начала ноября. На самом деле в кожаном жакете было даже слишком тепло.

Вдруг рядом со мной оказался Мика, помог мне снять жакет и шепнул:

– Ты как, нормально?

Я кивнула. Нормально и даже лучше. Стоять здесь, когда меня целует наполненная силой темнота, – это опьяняло. Как будто я кожей впивала магию прямо из воздуха. Что при некромантии не было возможным.

Мика спросил Фокса, можно ли положить жакет обратно в машину. Я не стала ждать ответа, я уже шла в темноту, рассеянно проводя пальцами по выщербленным верхушкам надгробий, между которыми шагала.

На старых кладбищах тесно. Земля там гладкая и утоптанная, но уже мало разницы между просто землей и могилой, так что получалось шаг по земле, шаг по могиле. Знаете старую поговорку: "Кто-то прошел по моей могиле?" Здесь получалось наоборот. Мне не было плохо, меня не трясло, я не боялась. С каждой новой могилой, по которой я проходила, мне становилось лучше, росла уверенность, шаг становился ровнее. Я брала энергию от каждого тела, мимо которого вела дорога, каким бы старым оно ни было. Я могла бы выпить силу всех мертвых подо мной и потом...

Что сделать?

Эта мысль заставила меня остановиться – в буквальном смысле. И чего я при этом не учла – это что Франклин идет за мной вплотную. Я даже не знала, что он здесь.

Он налетел на меня – или чуть не налетел. Ему пришлось схватить меня за руки, чтобы не врезаться в спину, и это напугало нас обоих. Он успел извиниться еще раньше, чем я обернулась к нему.