Количественные методы

Среди противоположностей и контрастов, которые обычно подчеркиваются в связи с теорией интуитивного понимания, историцисты часто указывают на следующее. Они утверждают, что в физике события объясняются строгим и точным образом, с использованием количественных терминов и математических формул. Социология же пытается объяснить историческое развитие скорее в качественных терминах; например, в терминах противоборствующих тенденций и целей.

Аргументы, направленные против применимости количественных и математических методов в социологии, никоим образом не являются исключительно историцистскими. И действительно, такие методы отвергают иногда даже авторы, стоящие на жестко антиисторицистских позициях. Но самые убедительные аргументы против количественных и математических методов очень хорошо выявляют суть той точки зрения, которую я называю историцизмом; и эти аргументы я намерен обсудить.

Когда мы рассматриваем доводы против применения количественных и математических методов в социологии, на ум сразу приходит серьезное возражение: ведь фактически они с огромным успехом используются в некоторых социальных науках. Как можно, когда факты налицо, отрицать, что эти методы применимы в социологии?

Выступая против этого возражения, историцисты могут подкрепить свои доводы против применения количественных и математических методов характерными для их мышления аргументами.

Я вполне согласен — может сказать историцист — с вашими замечаниями, но все же есть огромная разница между статистическими методами в социальных науках и количественно-математическими методами в физике. Социальные науки, скажет он, не знают ничего, что можно было бы сравнить с математически сформулированными причинными законами физики.

Рассмотрим, например, физический закон (для света с любой данной длиной волны), гласящий, что чем ýже щель, через которую проходит луч света, тем больше угол отклонения этого луча. Физический закон такого типа имеет форму: «При определенных условиях, если величина А изменяется определенным образом, то и величина В тоже изменяется, причем предсказуемым образом». Другими словами, такой закон отражает зависимость одной измеримой величины от другой, и эта зависимость может быть выражена в строгих количественных терминах. Физика успешно выражает все свои законы в такой форме. Для того чтобы этого достичь, она должна была прежде всего выразить все физические качества в количественных терминах. Например, ей пришлось заменить качественное описание цветов — скажем, яркого желто-зеленого — их количественным описанием по типу «свет с определенной длиной волны и определенной интенсивности». Такой процесс количественного описания физических качеств является, очевидно, необходимой предпосылкой для количественного выражения физических законов причинности. Они позволяют нам объяснить, почему произошло то или иное событие; например, зная закон, выражающий соотношение между шириной щели и углом отклонения, мы можем объяснить, что причина роста угла отклонения состоит в сужении щели.

Социальные науки, утверждает историцист, также должны пытаться дать причинное объяснение. Они могут, например, попытаться объяснить империализм в терминах промышленной экспансии. Но стоит только подумать над этим примером, как сразу же станет ясно, что попытка выразить социологические законы в количественных терминах обречена на провал. Ибо если мы рассмотрим такое объяснение империализма, как «тенденция к территориальной экспансии усиливается с нарастанием индустриализации» (оно по крайней мере понятно, хотя, возможно, и не является верным описанием фактов), то очень скоро обнаружим, что у нас нет метода, который помог бы измерить тенденцию к экспансии или интенсивность индустриализации.

Суммируя историцистские аргументы, направленные против применения количественных и математических методов в социологии, получаем, что задача социолога — дать причинное объяснение изменений, произошедших в ходе истории, с помощью таких социальных сущностей, как, например, государства, экономические системы или формы правления. А поскольку мы не знаем, каким образом выразить качественные особенности этих сущностей в количественных терминах, то никакие количественные законы не могут быть сформулированы. Таким образом, причинные законы в социальных науках, если таковые существуют, должны серьезно отличаться от причинных законов в физике, будучи качественными, а не количественными и математическими. Если социологические законы и определяют степень чего-либо, то формулируют это в очень смутных терминах и допускают, в лучшем случае, очень приблизительное измерение.

Получается, что качества — будь то физические или не физические — могут быть оценены только интуитивно. Аргументы, которые мы здесь обсудили, можно поэтому рассматривать как подтверждение тех аргументов, что выдвигались в защиту метода интуитивного понимания.

10. Эссенциализм versus номинализм

Подчеркивая качественный характер социальных событий, мы тем самым подходим к проблеме статуса терминов, которые обозначают качества: к так называемой проблеме универсалий, одной из старейших и наиболее фундаментальных проблем философии.

Эта проблема, из-за которой главным образом и ломали копья в средние века, восходит к философским идеям Платона и Аристотеля. Обычно ее интерпретируют как чисто метафизическую проблему; но, как и большинство метафизических проблем, ее можно переформулировать как проблему научного метода. Здесь мы будем иметь дело только с методологической проблемой, предпослав краткий очерк ее метафизической стороны в качестве введения.

В любой науке употребляются термины, которые называют универсальными, такие как «энергия», «скорость», «углерод», «белизна», «эволюция», «справедливость», «государство», «человечество».Они отличаются от терминов, которые мы называем единичными терминами или понятиями, вроде «Александр Великий», «Комета Галлея», «Первая мировая война». Такого рода термины являются именами собственными, ярлыками, прикрепленными с общего согласия к реальностям, которые они обозначают.

Вокруг природы универсальных терминов разыгрался длительный, порой становившийся ожесточенным спор двух направлений (parties). Одни утверждали, что универсалии отличаются от имен собственных только тем, что относятся к членам группы или класса единичных предметов, а не к какому-то одному единичному предмету. Для сторонника данной позиции универсальный термин «белый», например, представляет собой всего лишь ярлык, прикрепленный к группе различных предметов, скажем, снежинок, скатертей или лебедей. Такова номиналистская теория. Она противостоит учению, традиционно называемому «реализмом», — название несколько обманчивое, как это видно из того факта, что этот «реализм» называли также «идеализмом». Поэтому я предлагаю назвать эту антиноминалистскую теорию по-другому, — «эссенциализмом». Эссенциалисты отрицают, что сначала мы собираем единичные предметы в группу и затем приклеиваем к ним ярлык «белое». Скорее, считают они, каждую единичную белую вещь мы называем «белой» из-за определенного внутренне присущего ей свойства, которое она разделяет с другими белыми предметами, именно «белизны». Это свойство, обозначаемое универсальным термином, реалисты считают объектом, заслуживающим такого же исследования, как и отдельные предметы. Название «реализм» идет от утверждения, что универсальные объекты — например, белизна — реально существуют, помимо и кроме (over and above) единичных предметов или групп единичных предметов.) Поэтому утверждается, что универсальные термины обозначают универсальные объекты, точно так же как единичные термины обозначают отдельные (individual) предметы. Эти универсальные объекты (Платон называл их «формами» или «Идеями»), которые обозначаются универсальными терминами, называли также «сущностями» («essences»).

Но эссенциализм не только верит в существование универсалий (т.е. универсальных объектов); он также подчеркивает их важность для науки. Единичные объекты, считают эссенциалисты, обнаруживают много случайных черт, которые не представляют никакого интереса для науки. Возьмем пример из области социальных наук: интересы экономики сосредоточены на деньгах и кредите, но ее не волнуют конкретные внешние формы монет, банкнотов или чеков. Наука должна снимать слой случайного (accidental) и постигать сущность вещей. А сущность всегда представляет собой нечто универсальное.

Последние замечания указывают на некоторые методологические подтексты этой метафизической проблемы. Однако методологическая сторона проблемы, которую я собираюсь обсудить, фактически может рассматриваться независимо от метафизической. Мы подойдем к проблеме другим путем, — так чтобы избежать вопроса о существовании универсальных и единичных объектов и о различиях между ними. Мы будем обсуждать только цели и средства науки.

Школа мыслителей, которых я предлагаю назвать методологическими эссенциалистами, была основана Аристотелем. Аристотель учил, что научное исследование должно постичь сущность вещей, чтобы объяснить их. Методологические эссенциалисты склонны формулировать научные проблемы в таких терминах, как: «что такое материя?», «что такое сила?», «что такое справедливость?» Они убеждены, что исчерпывающий ответ на такие вопросы, открывающий реальное, или сущностное, значение этих терминов и тем самым реальную, или истинную, природу обозначаемых ими сущностей, является по крайней мере необходимой предпосылкой научного исследования, если не его главной задачей. В противоположность этому, методологические номиналисты формулируют свои проблемы в таких, например, терминах: «как ведет себя данная частица материи?» или «как она движется в присутствии других тел?». Ибо методологические номиналисты утверждают, что задача науки — только описать поведение предметов, и считают, что это следует делать посредством свободного введения новых терминов, везде, где это необходимо, или с помощью нового определения старых терминов везде, где в этом есть нужда, причем их первоначальным значением можно спокойно пренебречь. Ибо они считают слова просто полезными инструментами описания.

Большинство людей признáют, что в области естественных наук методологический номинализм победил. Физика не исследует, например, сущность атомов или света, но эти термины употребляются в ней совершенно свободно, чтобы объяснять и описывать определенные эмпирические наблюдения, а также в качестве названий для некоторых важных и сложных физических структур. Так же обстоит дело и в биологии. Философы могут требовать от биологов решения таких проблем, как «что такое жизнь?» или «что такое эволюция?». И биологи иногда откликаются на их требования. Тем не менее научная биология занимается в целом другими проблемами и использует описательные и объяснительные методы, очень похожие на те, что применяются в физике.

Таким образом, следовало бы ожидать, что в социальных науках методологические натуралисты предпочтут номинализм, а антинатуралисты — эссенциализм. Однако фактически эссенциализм, видимо, имеет здесь превосходство; и он даже не сталкивался со сколько-нибудь серьезной оппозицией. Поэтому и было высказано предположение, что методы естественных наук являются в своей основе номиналистскими, социальная же наука должна принять методологический эссенциализм[2]. Доказывалось, что задача социальной науки — понять и объяснить такие социологические реальности (entities), как государство, экономическое действие, социальная группа и т. д., что возможно только путем постижения их сущности. Всякая важная социологическая реальность предполагает универсальные термины описания, и было бы бессмысленно вводить новые термины, как это с успехом делается в естественных науках. Задача социальной науки состоит в том, чтобы описать такие реальности ясно и правильно, то есть отделить сущностное от случайного; но это требует знания сущности. Такие проблемы, как «что такое государство?» и «что такое гражданин?» (Аристотель считал их основными для своей «Политики»), «что такое кредит?», «в чем состоит существенное различие между человеком церкви и сектантом (или чем церковь отличается от секты)?» — не только совершенно нормальны, но являются именно теми вопросами, на которые должны ответить социологические теории.

Хотя историцисты могут по-разному относиться к метафизической проблеме и иметь разные мнения относительно методологии естествознания, тем не менее, ясно, что в вопросе о методологии социальной науки они, скорее всего, встанут на сторону эссенциализма. Действительно, почти все историцисты, которых я знаю, занимают именно такую позицию. Однако стоит разобраться, объясняется ли это только общей антинатуралистической тенденцией историцизма или же существуют какие-то особые историцистские аргументы, которые могут быть приведены в защиту методологического эссенциализма.

Прежде всего, ясно, что здесь играет свою роль аргумент против применения количественных методов в социальной науке. Подчеркивание качественного характера социальных событий и интуитивного их понимания (в противоположность простому описанию) служит признаком позиции, близкой к эссенциализму.

Но есть и другие аргументы, которые поддерживают уже известное читателю направление мысли, — более типичные для историцизма. (Между прочим, это практически те же самые аргументы, исходя из которых, согласно Аристотелю, Платон развил первую теорию сущностей.)

Историцизм подчеркивает важность изменения. Во всяком изменении, сказал бы историцист, обязательно есть то, что изменяется. Даже если ничто не остается неизменным, мы должны быть в состоянии идентифицировать то, что изменилось, чтобы вообще можно было говорить об изменении. Это сравнительно легко сделать в физике. В механике, например, все изменения есть движения, т.е. пространственно-временные изменения, физических тел. Однако социология, которая интересуется главным образом общественными институтами, сталкивается с гораздо бóльшими трудностями, поскольку эти институты не так просто идентифицировать, когда они претерпели изменение. В простом дескриптивном смысле невозможно считать общественный институт, каким он был до изменения и каким стал после изменения, одним и тем же институтом; если иметь в виду описание, институт может стать совсем иным. Натуралистическое описание современных институтов правительства Британии, например, вероятно, должно представлять их совершенно иными, нежели они были четыре столетия тому назад. Однако мы можем сказать, что пока есть правительство, оно остается в сущности одним и тем же, сколь бы значительные изменения оно ни претерпело. Его функция в современном обществе в сущности аналогична его прежней функции. Хотя вряд ли какие-либо описываемые черты остались прежними, сущностное тождество института сохранилось, что позволяет нам рассматривать один институт как измененную форму другого: в социальных науках мы не можем говорить об изменениях или развитии, не предположив некой неизменной сущности, а значит, не можем не принять методологический эссенциализм.

Очевидно, разумеется, что некоторые социологические термины, такие как депрессия, инфляция, дефляция и т.д., первоначально вводились в обиход чисто номиналистски. Но они не сохранили свой номиналистский характер. Как только изменяются условия, социологи начинают расходиться во мнениях относительно того, являются ли определенные феномены инфляцией или не являются; таким образом, стремление к точности может сделать необходимым исследование сущностной природы (или сущностного смысла) инфляции.

Поэтому о любой социальной реальности можно сказать, что она «может, если говорить о ее сущности, присутствовать в любом другом месте и в любой другой форме, а также может изменяться и в то же время оставаться фактически неизменной, или же изменяться иначе, нежели изменяется в действительности» (Гуссерль). Степень возможных изменений не может быть ограничена a priori. Нельзя сказать, какого рода изменения может выдержать некая социальная реальность, оставаясь при этом сама собою. Явления, которые с каких-то точек зрения сущностно различны, с других точек зрения могут быть сущностно тождественными.

Из развернутых выше историцистских аргументов следует, что простое описание социального развития невозможно; или, скорее, что социологическое описание никогда не может быть просто описанием в номиналистском смысле. И если социологическое описание не может обойтись без сущностей, то тем более это относится к теории социального развития. Кто же будет отрицать, что такие проблемы, как определение и объяснение характерных черт определенного социального периода, с его напряженностями и с внутренне присущими ему тенденциями и направлениями, сопротивляются любым попыткам трактовать их с помощью номиналистских методов?

Методологический эссенциализм поэтому может основываться на том историцистском аргументе, который действительно привел Платона к его метафизическому эссенциализму, на мысли Гераклита, что изменяющиеся предметы не поддаются рациональному описанию. Поэтому наука, или знание, предполагает нечто такое, что не изменяется, но остается тождественным само себе, — сущность. История, т. е. описание изменений, и сущность, т. е. нечто, остающееся неизменным в ходе изменения, выступают здесь как соотносительные понятия. Но их соотносительность имеет еще и другую сторону: в определенном смысле сущность также предполагает изменение, а тем самым — историю. Ведь если тот принцип предмета, который остается тождественным себе или неизменным, в то время когда предмет изменяется, является его сущностью (или идеей, формой, природой, субстанцией), тогда изменения, которые претерпевает предмет, высвечивают разные стороны, аспекты, возможности этого предмета, а значит и его сущность. Сущность, следовательно, можно интерпретировать как сумму или источник возможностей, внутренне свойственных предмету, а изменения или движения можно интерпретировать как реализацию или актуализацию скрытых возможностей его сущности. (Эта теория принадлежит Аристотелю.) Отсюда следует, что предмет, т.е. его неизменная сущность, можно познать только через его изменения. Если, например, мы хотим выяснить, сделан ли некоторый предмет из золота, мы должны разбить его или подвергнуть химическому исследованию, т.е. изменить и тем самым выявить скрытые в нем возможности. Точно так же сущность человека — его личность — можно узнать только потому, что она раскрывается в его биографии. Применяя этот принцип к социологии, мы приходим к заключению, что сущность, или истинный характер социальной группы, может обнаружить себя и быть изучена только через ее историю. Но если социальные группы можно познать только через их историю, тогда понятия, используемые для их описания, должны быть историческими понятиями. И действительно, такие социологические понятия, как японское государство, итальянская нация или арийская раса, едва ли можно интерпретировать иначе, нежели как понятия, основанные на изучении истории. То же самое относится к социальным классам: буржуазия, например, может быть определена только через ее историю, как класс, пришедший к власти в результате промышленной революции, отстранивший землевладельцев, борющийся с пролетариатом и побеждаемый им и т.д.

Эссенциализм может быть принят на том основании, что он позволяет нам увидеть тождественность в изменяющихся вещах, но со своей стороны он дает некоторые сильнейшие аргументы в поддержку доктрины, согласно которой социальные науки должны принять исторический метод, то есть в поддержку доктрины историцизма.