Теплые деньки октября 2 страница

- Эй! – позвала она вдруг.

Генка остановился. У нее был хрипловатый голос. Что ей от меня надо, подумал Генка тревожно.

- Я? – тихо спросил он.

- Ну не я же .Подойди сюда.

- Я на урок спешу.

- Чего туда спешить? Он кончается через пять минут.

Генка стоял в нерешительности.

- Да подойди, чего ты стремаешся? Я не кусаюсь.

Гена почувствовал знакомый холод в груди. Может, она что-то спросить хочет. Какой сейчас урок или что-то в этом роде.

Он медленно подошел к окну и, стесняясь надеть очки, некоторое время близоруко вглядывался в девочку. Генку поразила ее обувь. Это были не туфли на каблуках, как обычно носят девочки, а военного типа ботинки. Эти армейские ботинки смотрелись на ней, маленькой и хрупкой, даже естественней, чем на каком-нибудь накачанном двухметровом десантнике.

- Что? – спросил Гена, подходя.

- Падай – она указала на место на подоконнике, рядом с собой.

Не зная, что говорят или делают в таких случаях, Гена просто послушался и сел рядом с ней. Она подняла на Генку большие гуманоидные глаза цвета кофе и стала изучать его внешность. Стало жутковато. Чего ж тебе надо,подумал Гена.

- Ты из восьмого «А»? – спросила она.

- Ага.

Ее лицо было настолько необычным, что оно не приходило по общепринятым эталонам красоты ни как не красивое, ни как уродливое. Черты лица были удивительно правильными и тонкими, но под глазами темнели четко различимые круги. Она была похожа на человека, сжираемого изнутри некой мучительной и безнадежно смертельной болезнью. Жуткое лицо. Она словно была не отсюда.

Она молчала и это давило. Генка сглотнул и выдавил из себя:

- А ты из какого класса?

- Из «Бэ»

Вдохновленный ответом, Генка продолжил:

- А почему ты не на уроке?

- Меня выгнали – она улыбнулась, и ему сразу стало легче – я физичку сукой назвала.

- Кого? Ведьму?!

- Ну да.

- Ну ты даешь! Ведьму - сукой! Зачем?

- Потому, что она сука.

Генка был настолько ошарашен бесспорной логикой ответа, что не нашелся, что сказать.

- Меня Юлей зовут – сказала она наконец.

- Гена – ответил он, поражаясь, насколько легко ему удалось это знакомство.

Они помолчали. Она о чем-то думала, а он скользил краем глаза по бугоркам груди под ее свитером.

- Пошли покурим. – предложил она – Все равно сейчас звонок будет.

- Я не курю – виновато сообщил Гена.

- Плевать. Рядом посидишь. А то мне скучно. А ты, вроде, один из немногих, с кем тут можно поговорить.

Она улыбнулась ему, а он испытал кайф. Невидимая могучая рука вдруг вытащила его из говна и поставила его вровень с нормальными людьми с которыми общаются девчонки. Они спрыгнули с подоконника и направились к выходу из школы.

- А хочешь, я тебя курить научу? – предложила она.

- Хочу

Они выглядели, наверное, довольно комично: он – высокий и некрасивый; она – невысокая и симпатичная, но Гена этого не замечал. Он даже забыл о своей уродливости. Он не знал, что хрупкие большеглазые брюнетки – самые опасные существа на свете. Они ничего не делают просто так.

2. Этот полуразрушенный павильон отличался от других полуразрушенных павильонов тем, что на нем было крупно выведено слово «SEPULTURA». Чуть правее и ниже чернела надпись «ONYX».

Отсюда не было видно школу; ее скрывал угол заброшенного детсада. Почти все окна в нем были разбиты; вместо добрых воспитательниц в белых халатах, в битых окнах иногда виднелись желтые листья, кружившие в пустоте коридоров беззвучные осенние вальсы. Дырявое, как сито, здание с заколоченными крестом проходами, насквозь простреливалось всеми ветрами. Стремные кабинеты верхних этажей облюбовали птицы, по периметру детсада несли свой бесконечный караул черные и хмурые тополя – часовые.

Еще из павильона виднелись ржавые горки и скрипящие качели. Когда-то здесь шумели дети; сейчас на них катался лишь ветер. Чуть дальше просматривался толстый бетонный забор, отделявший еще агонизирующую школу от безнадежно мертвого детсада. Юля тупо смотрела на нарисованного на заборе Боба Марли. Впрочем, это мог быть и не Боб Марли, а просто абстрактный растаман с дрэдами. Черный растаман счастливо улыбался, но, все же, казался грустным. Его лицо было зачеркнуто огромной черной свастикой.

Чуть слышно прозвенел звонок. Где-то вдали. На урок.

- Ну, я пойду… - робко пропищал Гена. От выкуренной сигареты он выглядел слегка зеленоватым, но чрезвычайно гордым.

- Иди – сказала Юля равнодушно. Ее взгляд приковала огромная разлапистая груша у забора. Примечательное дерево. На нем когда-то повесился девятиклассник Валера Козлов. Он специально выбрал это место, чтобы его заметили с окон школы. Привязал веревку к одной из самых верхних веток.

- Мы… еще увидимся? – спросил Генка. Юля видела, как трудно ему дался этот вопрос, как он выпихивал языком каждое слово

- Наверно… - он был таким смешным, но она знала, что смеяться нельзя.

- Может… завтра?..

- Я тебя найду.

Он кивнул, прошел несколько шагов, но остановился.

- А ты… это… на урок не идешь? – спросил он.

- Нет.

- А… - он помолчал – ну ладно…

- Пока…

Он ушел и Юля лениво проводила его взглядом. Какой урод, подумала она. Хотя если б не эти прыщи, кто знает… Наверное, он все-таки слишком труслив… Хотя, может, это как раз то, что надо. Сильным и смелым всегда есть, что терять, а этому терять нечего. Когда он испугается - он побежит, и тут лишь надо сделать, чтобы он побежал не назад, а вперед. Не от, а на. А это не так уж сложно. Солдата гонит на вражеские пулеметы не патриотизм, не ярость и даже не приказ. Его гонит туда страх. Страх заставляет его бежать.

Юля снова посмотрела на ту грушу. Как обычно перед месячными ей было хреново. А ведь он долго висел… Шли уроки, перемены, учителя втолковывали что-то ученикам, ученики, конечно, не слушали… А он висел, слегка покачиваясь, и улыбался… Слишком тугой шарфик… смешная шутка… Тихо хихикал себе под нос от счастья, что отомстил… И какая-то девочка, все еще пережевывая, взглянула в окно… случайно… на секунду… И учительница вдруг замерла на полуслове… И была секунда перед взрывом, когда они уже заметили, но еще не поняли. Как много бы отдала, чтобы видеть в этот момент их лица! И как она понимала его последнюю улыбку!

Когда-нибудь она тоже так улыбнется.

Школьный буфет – место шумное. У прилавков со сладостями и подозрительными бутербродами на большой перемене вечно толпится многоголосая орава: кому-то не терпится что-то купить, кому-то – стащить, все кричат и спорят с буфетчицей. Буфетчица – безразмерная бабища в белом с не поддающейся описанию остервенелостью на лице. Когда кто-то лезет без очереди, она визжит так, что в брагомских подвалах просыпаются бомжи. Возле буфета находится столовая: за одинаковыми серыми столами рассеяно и весело питаются первоклассники, они швыряются хлебом и обливаются чаем. Чуть дальше стоит похожая на камбалу учительница и обсуждает что-то с жующим пирожок Винни-Пухом. У Винни-Пуха свисток на шее, капуста в эрегированных усах и мутные глаза; он полностью согласен с камбалоподобной учительницей и поэтому все время кивает.

Интересно, о чем они говорят, подумала Юля. Может быть, о Че Геваре? Или о маркизе де Саде? Или о влиянии Кена Кизи на психоделическую революцию? Она протиснулась сквозь толпу, поздоровалась с какими-то знакомыми, фальшивые поулыбалась, обошла сидящих на корточках малышей – прямо на полу те играли разноцветными фишками.

За одним из незаполненных первоклашками столов Юля заметила Сома. Он пил чай из треснувшего стакана и задумчиво поглощал бутерброд с колбасой. Сом скучал. И, как обычно, когда он скучал, в нем проступало что-то трогательное.

Юля подошла и села напротив.

- Привет.

- Привет.

- Как оно?

- Ничего.

- У меня тоже хреново – сказала Юля.

- Бывает. – ответил Сом, доедая колбасу. Потом спросил – Ты сейчас тусуешся? Че там на «Калифорнии»?

- Как обычно. Все бухают. Ксюха вены порезала.

- Какая Ксюха?

- Герла Флэша. Розочкой.

- И что? – полюбопытствовал Сом.

- Да ничего. – ответила Юля раздраженно – Она же при всех резала. Понятное дело, показуха. Перемотали руку и нормально.

Они помолчали. За соседний стол уселся грузный директор и принялся ритмично и сосредоточено хлебать жидкий супик. Директор был одет в широкие темные брюки и растянутый свитер с выглядывающим на груди галстуком. От перманентного запоя лицо директора расплылось к плечам и приобрело устойчивый серо-фиолетовый цвет. Директора нельзя было назвать живым, но он не был еще трупом; это было нечто среднее, распространяющее вокруг себя флюиды мучительной болезни и медленной смерти. Когда он проходил по школьным коридорам, дети начинали заикаться, у девушек внезапно начинались месячные, вяли цветы на подоконниках, а кефир в буфете превращался в брагу.

- Говорят, «Ария» в Харьков приезжает… - нарушила паузу Юля

Сом не реагировал. Она посмотрела на него с тоской. Эх, Дима… Мой первый мальчик… Когда-то мы были самыми близкими… пили вино… курили… и ты играл что-то из БГ, а может, из Майка… а теперь вот: «Привет. Привет. Как дела? Нормально.» Какая скука… Она задумчиво разглядывала свои ногти.

- Как там твой брат? – спросил он, чтобы хоть что-то спросить.

- Там – это где?

- Ну, мало ли…

- Ты имеешь в виду: не соскочил ли он? Нет, не соскочил. Недавно взял взаймы у матери сто пятьдесят баксов и стырил две серебряных ложки.

- Он же переламывался… - сказал Сом.

- Переламывался. – подтвердила Юля. – две недели просто бухал, а потом опять начал… Мать отвезла его в клинику, частную какую-то, заплатила кучу бабок, чтобы ему ломку сняли… Ломку-то сняли, а толку…

- Понятно.

К директору подсел Винни-Пух и, положив ладонь на пухлое плечо, зашептал что-то тому в ухо. Фиолетовая морда директора треснула в кривой дрожащей улыбке. Глазные яблоки спрятались под сенбернарными складками, провалившись куда-то к нижней челюсти. Лицо стало напоминать отбитый кусок протухшего мяса. Директор продолжал есть (так ритмично, что это походило на мастурбацию), а Винни-Пух все шептал, и на груди у него колыхался голубенький свисток.

Юле стало тошно. Какая мразь вокруг, какая мерзость… Говорят, человеку хоть раз в день нужно видеть что-то красивое… чтобы не спятить… а здесь эти рожи… Единственный друг, единственный, кто может понять и стать по эту сторону баррикады сейчас допьет свой чай и уйдет… И мне даже нечего ему сказать…

Звенели ложки. Камбалоподобная учительница что-то кричала малышам. В окна столовой ломились голуби, ошалевшие от бабьего лета. Худенькая повариха в белом и грязном пронесла мимо Юли здоровенную кастрюлю со странно пахнувшей кашей. Появился Игорек. Он подсел к Сому со стаканом чая и победоносно посмотрел сначала на Сома, потом на Юлю. Видно, у него было чем поделиться.

- Слышали прикол, да? – спросил Игорек.

- Какой именно?- полюбопытствовал Сом.

- Вы что, ничего не слышали? Ты должна знать – заявил он Юле – Это в твоем классе было. На третьем уроке. Про Жирка и Кузю.

- Я не была на уроках – отозвалась Юля брезгливо.

Игорек ее раздражал. Розовые очки и облегающая одежда делали его похожим на педераста. Она знала такой тип людей: чем больше они стараются выделиться, тем более серыми становятся. Игорек предпочитал все модное – в музыке, одежде, кино – поэтому никаких собственных предпочтений у него не было. Он отчаянно пытался заинтересовать собой хоть кого-то, он приставал к людям, что-то им рассказывал, громко смеялся, и чем больше он старался, тем меньше у него получалось. Его воспринимали все меньше. Он говорил громче всех, но никто его не слышал. Его не презирали и не уважали; его просто не замечали – настоящая трагедия для человека, который делает все, чтобы его заметили. Вся его личность, думала Юля, это несколько глянцевых страниц дешевого молодежного журнала. Там даже нет букв, только постеры.

- Короче, прикол. – рассказывал Игорек – Идет урок в вашем классе (он кивнул на Юлю). Училка что-то чешет, все втыкают. И тут заходит Жирок… ну Сиська… хачик этот из седьмого «Д». А в руках у него кирпич. Прикиньте, да, просто заходит в чужой класс, без стука, посреди урока, с булыжником в руке… Охуеть можно, да?

- Ну и? – спросил Сом равнодушно.

- Дальше самое интересное. Подходит он с этим кирпичом к Кузиной парте… все, понятно, в шоке, Кузя тоже… подходит, размахивается и швыряет кирпич Кузе прямо в голову… при училке, при всех… Прикиньте, да?

- И что, попал? – поинтересовалась Юля, чуть оживившись.

- Вообще, Кузе повезло. Промазал. Только децул зацепило – и то осколком. Царапина. Все сейчас только об этом и говорят. Сиська сейчас у этого психолога нового, говорят его на дурку заберут. Кузя обещал его отпиздить, как только увидит, хотя с другой стороны оно и опасно – с психом связываться… - Игорек допил свой чай – Ну и ладно, я пойду. Урок скоро начинается. Идешь? – спросил он у Сома.

Сом лениво поднялся.

- Пока – сказал он Юле.

- Пока – ответила Юля.

Они ушли. Юля не смотрела им вслед.

Столовая медленно пустела. Винни-Пух с директором давно ушли. Слышались голоса и гулкие удары игральных фишек о бетонный пол. Худенькая повариха сосредоточено курила в открытое окно – ее исполосованное морщинами лицо напоминало дорожный атлас. С улицы гудели голуби.

Юля поднялась, все еще думая о поступке этого паренька… как же его… Горик, что ли? Или Нурик? Нет, кажется, Горик. Видно, Кузя его действительно достал. А может, парень и правда сдвинутый? Юля попыталась вспомнить этого Горика: толстый, потный, воняющий… Смуглое лоснящееся лицо… Словом, еще один изгой. Козел отпущения. Или все не так просто? Почему он сделал это при всех, на уроке? Интересно… Раньше она как-то не обращала на него внимания… ну ходит такое чучело, все время молчит… А теперь интересно… Может этот тот, кто нужен? Может, им стоит заняться?

Она вышла из столовой и направилась к своему классу. На уроки идти не хотелось, но нужно было забрать свой рюкзак. Желательно до прихода учителя. Ведьма выгнала Юлю в самом начале первого урока, и вот уже третий урок подряд Юля бесцельно слонялась по школе, а рюкзак оставался в классе.

Куда бы сейчас пойти, размышляла Юля. Домой? Там мать. Опять начнется… К брату? Она вспомнила свой последний визит к сводному брату: загаженная квартира, минимум мебели и сам Славик на диване – бледный, похожий на ветвистый обломок сухой березы. На лысом белом черепе – ярко-алые, словно накрашенные, губы, огромные черные зрачки и выпирающие скулы. Щетина. Кругом мусор: банки из-под пива, какие-то бумажки, пепельницы, до хрена пепельниц, и, тем не менее, окурки и пепел по всему дому. Везде вонь: в комнатах воняет лекарствами, немытым телом, лежалой одеждой и продуктами; в туалете воняет аммиаком; в кухне – газом; везде – вонь. И жена – когда-то красивая девушка (Юля видела их со Славой фотографии), за два года совместной жизни превратилась в руину. С нее можно соскребать плесень. Юлю всегда интересовало: чтó вот уже два года держит эту женщину рядом с опийным наркоманом? Ведь сама-то она не колется… вроде бы… Раньше в Славике было что-то, что удерживало женщин. Раньше в нем было все. А сейчас? Неужели память о живом так сильна, что даже его труп встречается с любовью?

В пятнадцать лет Славик убежал из дому. Он был хиппи: волосы по пояс, руки по локти в бисере. Объездил автостопом весь Советский Союз, знал все главные трассы, как свои фенечки, по полгода жил на чужих квартирах в разных городах: сегодня Кишинев, завтра – Иркутск, послезавтра – Алма-Ата… В хипповских коммунах пристрастился к наркотикам, перепробовал наверное все. Начал с анаши и циклодола, дальше: винт и черный. По возможности баловался кокаином, героином, ЛСД. Пробовал соскочить с одного наркотика при помощи другого. К двадцати шести годам Слава уже мало напоминал человека. Юля сомневалась, что он протянет хотя бы до тридцати.

Юля зашла в класс. Учителя еще не было. Все суетились и шумели. Возле доски стоял огромный Кузя и, громко матерясь, показывал всем пластырь за ухом. Кузя, благодаря Горику, стал вторым героем дня, и класс бегал за ним, как племя за шаманом. На Юлю не обратили внимания; она взяла рюкзак и вышла. Прозвенел звонок.

На первом этаже, у выхода из школы, находился вечно пустующий гардероб, отгороженный толстой решеткой и угрожающе ощетинившийся крюками для одежды. Гардеробом не пользовались – боялись краж. Ученики оставляли верхнюю одежду на вешалках в классах и, при необходимости, носились с нею из кабинета в кабинет.

Возле гардероба сидел за деревянной стойкой одинокий охранник – молодой парнишка в черной спецформе с ярким шевроном на плече. На шевроне был нарисован скорпион (охранная фирма так и называлась «Скорпион»), на боку болталась дубинка. Увидев Юлю, охранник встал.

- Далеко собралась?

Юля остановилась и молча посмотрела ему в глаза. Охранник был коротко стриженый, веснушчатый, с едва пробивающимися усиками. Как и все до него, он был трусоват и фальшиво грозен. Неделя, подумала Юля. Максимум две… Больше он здесь не выдержит. Заклюют. Даже не старшеклассники. Наши. Кузя, Дудник, Мамай и Кича из Димкиного класса…

Пауза затягивалась. Охранник не выдержал взгляда и заскользил глазками по Юлиному телу.

- Сейчас урок идет… - сказал охранник с чуть уловимой неуверенностью.

Юля могла соврать, что она заболела и ее отпустили. Он бы даже не потребовал справку из медпункта. Но ей хотелось играть.

Она подошла к охраннику, обняла его, прижалась, обвивая руками его шею. Парнишка никак не реагировал, лишь оторопело глядел на нее сверху вниз.

- Ты чего?.. – наконец выдавил он.

- Я хочу тебя, - томно промурлыкала Юля – поехали ко мне… прямо сейчас…

- Я не могу… - пробубнил раскрасневшийся охранник – у меня смена… я работаю до шести… и вообще… ты чего…

Юля прижалась к нему сильнее, она терлась, как кошка, и скользила ладонями по потной спецформе. У паренька срывало крышу. Юля едва сдерживалась, чтобы не засмеяться.

- Давай прямо здесь – мурлыкала Юля, нащупывая толстый ремень – прямо сейчас… ну же… давай, выеби меня…

Юля висела на нем. Он попятился и уперся в звякнувшую решетку гардероба. Юля явно вредила его психическому здоровью. Парень краснел, потел, часто дышал и бубнил: «ты чего…». «Похоже, он еще мальчик, - весело подумала Юля, - мальчик-целочка.» Она захихикала.

В коридоре застучали чьи-то гулкие шаги. Широкая липкая ладонь тут же переместилась с Юлиной попки на ее же талию. Он попытался оттолкнуть Юлю, но она намертво вцепилась в черную спецформу.

Из-за угла появилась Ведьма. Увидев, чем занимается доблестная охрана, она остановилась. Юля, вроде бы только заметившая Ведьму, отошла от парнишки на два шага.

- Нина Васильевна, - сказала Юля невозмутимо. – Он хотел меня изнасиловать. Угрожал дубинкой. Лапал.

Ведьма посмотрела на Юлю так, будто хотела навести порчу. Она ужасала и будоражила воображение. Глаза повыскакивали, как пружины из старого дивана, под щеками что-то затряслось и взбунтовалось, яркий багровый рот расцвел, как чернобыльская роза, обнажая золотые зубы – бутоны.

- Саблежукова-а-а! – завизжала Нина Васильевна, и от вибрации треснули витрины в московских супермаркетах – Мать в школу! Сегодня же! Саблежукова, учти, ты меня достала! Чаша переполнилась! Я терпела долго, но больше не собираюсь! Я поговорю с директором! На следующем педсовете будет поднят вопрос! – она успокоилась и сказала уже тише – Тебя выгонят, Саблежукова. Это я тебе обещаю. У нас редко кого выгоняют, но тебя выгонят. Ни мать не поможет, никто. – она повернулась к охраннику, медленно стекающему в спецформу, - А о вас я доложу начальству.

- Нина Васильевна, вы так разнервничались – тревожилась Юля – может, водички…

- Смейся, Саблежукова, смейся. Посмотрим, кто посмеется последним. Я вижу, ты рюкзак прихватила, наверное опять думаешь смыться с уроков. У тебя, я так понимаю, свободная посещаемость: хочу – приду на урок, не хочу – не приду… Иди, Саблежукова, я тебя не держу. Только потом пеняй на себя.

И она ушла. Юля смотрела ей вслед, пока не поняла, что конвульсивно, до боли, сжимает кулаки. Длинные ногти впивались в мякоть ладоней.

Кто-то кричал ей в ухо. Она повернулась и увидела сопливо разъяренного охранника.

- Теперь меня уволят! – орал он – Из-за тебя, коза!

Юля не реагировала. Теперь, когда Ведьма ее заметила, нужно было возвращаться в класс. Иначе ее и впрямь выгонят. Ведьма по-любому настучит директору.

Охранник все еще хныкал и возмущался.

- Пошел н-на хуй! – от души сказала Юля – ничтожество… импотент сраный…

Ей хотелось, чтобы у парня остались комплексы. Охранник что-то орал, но она ушла, не оборачиваясь. Приходилось спешить. Юля не сомневалась, что Ведьма вот-вот наведается в их класс.

По пути Юля зашла в туалет. В крайней кабинке слева слышалось какое-то движение. Она подошла к зеркалу и стала разглядывать розу, нарисованную на нем помадой, ожидая, когда кабинка слева опустеет. Юля терпеть не могла, когда в туалете был кто-то еще.

Кабинка упрямо не пустела. Юля скорчила рожу хмурому двойнику в зеркале, отмечая, как же здесь накурено. Ну да, подумала она, в той кабинке кто-то курит, тем боле вытяжка рядом. Потом она поняла, что пахнет не табаком. Кто-то обнаглел до такой степени, что курил шмаль прямо в школьном сортире. Теперь она всерьез заинтересовалась, кто же сидит в той кабинке. Юля вдруг подумала, что из кабинки выйдет Ведьма. Было бы забавно.

Но из кабинки вышла не Ведьма, а Юлина одноклассница Ира Маховская. Секунд двадцать они смотрели друг на друга через треснутое зеркало. Ира, или, как ее называли, Маха, была глупой агрессивной блядью, склонной к мелированию, полноте и узкой облегающей одежде. Последние две склонности, вероятно, доставляли Махе кучу проблем – попробуйте-ка запихнуть несколько килограмм целлюлитной биомассы в джинсики, которые помещаются в пачке из-под сигарет! Как Махе удавалось такое чудо – Юля не знала. Оставалась также загадкой, как ее джинсы выдерживали такое надругательство над легкой промышленностью.

- Опа-а-аньки… - протянула Маха, ошалело лупая покрасневшими глазками – кого я вижу… Соплежуйка!.. ну привет, привет…

Юля резко обернулась.

- Слышь, ты, корова – сказала она спокойно – я тебя, по-моему, уже предупреждала… У тебя, конечно, жира больше, чем мозгов, но и до тебя должно бы уже дойти…

- Соплежуйка, тебе говорили, что ты похожа на гладильную доску?

- А тебе говорили, что ты похожа на кольцевой автобус?

- Соплежуйка, ты ж плоская! Посмотри на себя!

- Маха, с твоей точки зрения «плоская» - это когда грудь не теряется в жировых складках. В этих джинсах ты похожа на холодец в целлофановом пакете. Дотронешься до тебя – ты идешь волнами.

- Заляпай пасть, уродина! – заорала Маха – Мало тебя пиздили?!!

- Кстати, - невозмутимо продолжала Юля – Артур мне говорил, что у него на тебя не стоит. А он совсем не импотент, поверь мне на слово.

- Я тебя урою! – заревела Маха, но не сдвинулась с места. Все-таки она была одна.

- Хочешь, подарю тебе вибратор? Размером с огнетушитель. От первых же фрикций ты растечешься по всему дому.

- Соплежуйка, не дай бог увижу тебя с Артуром – все зубы повыбиваю. Нечем будет сопли жевать. Ты меня пóняла?

- Маха, это ты не понимаешь. На такой кусок сала, как ты, у нормальных пацанов просто не встает. На фиг ты покрасилась? Ты думаешь, это тебе поможет? На тебя даже Сиська не поведеться!..

В какой-то момент (когда именно – Юля не заметила) они обе начали орать, совершенно не слушая друг дружку. Она не понимала, что орет ей Маха; более того: она перестала понимать, чтó она сама орет. У нее было лишь одно желание: растоптать, унизить, раздавить, уничтожить этот обесцвеченный перекисью и втиснутый в дорогие шмотки кусок мяса.

Потом Маха бросилась на нее. Маха была крупнее (хоть и не намного – все-таки Юля преувеличивала полноту соперницы) и дралась как мальчишка: кулаками. У Юли же был один существенный плюс: кожаные ботинки со свинцом в носках, сшитые под заказ специально для нее. Последний папин подарок.

Все произошло мгновенно и незаметно – как обычно. Юля, пытаясь восстановить дыхание, стояла у стены, все еще сжимая кулаки. Краем глаза Юля заметила у своего двойника в зеркале ссадину над бровью. В глазах, словно по инерции, мелькали Махины кулаки, хотя Маха уже давно пятилась к двери, сильно при этом хромая. В ушах застыл резкий кошачий визг.

- Тебе пиздец – пообещала на прощанье Маха и выскочила из туалета.

Хорошо, что я не захватила одну из своих игрушек, устало подумала Юля, опираясь о стену. Было бы сложно удержаться. Трудно быть рассудительной, когда у тебя в рюкзаке пистолет Макарова.

Она отчетливо увидела, как это было бы: Маха падает с дыркой во лбу, ударяясь головой о серую кафельную стену. Из ее головы брызжет тоненький кровавый гейзер. Юля переступает через тело. Все глупые законы, заставлявшие это тело куда-то бежать, чем-то заниматься и на что-то претендовать разом прекращают свое действие. Маха впервые становиться тем, чем она всегда являлась - куском мяса.

Убийство наполняло Юлю трепетом. Есть человек – и есть горы духовного хлама. Есть личность, которую он считает бесценной, есть проблемы – для него неразрешимые, есть высочайшие помыслы, есть драгоценнейшее эго, есть надежды, есть стремления, есть концепции, есть желания, иногда даже есть мысли. Все это свято. Все это нужно. Все это бесценно. И вот кто-то думает, что выполняет назначенную судьбой работу; кто-то – что некий Бог следит за его грехами; кто-то считает, что призван чем-то там управлять и без него оно не управится. Но тут появляется Юля – девушка со странными мыслями и еще более странными капризами. И что главное: девушка с пистолетом Макарова. И выясняется, что человеческая личность действительно бесценна. Она ничего не стоит. У нее нет цены. Расщедрившись, можно заплатить за нее девятью граммами свинца; это даже дешевле, чем бесплатно. И где теперь все те желания и комплексы, где Бог-покровитель, судьба и космический разум? Остается лишь мясо.

Юля поднялась на третий этаж и без стука вошла в кабинет географии. На пороге она чуть не столкнулась с выходящей из класса Ведьмой – не поленилась таки, сука, прийти и проверить.

- На урок иду, Нина Васильевна – сообщила Юля.

Ведьма ничего не ответила. Черные глаза, словно фары, обдали Юлю волной дальнего света, яркие губы надменно подпрыгнули к переносице, а горилловые ноздри слегка затрепетали. Ведьма хмыкнула и прошла мимо.

География шла полным ходом уже пятнадцать минут. Когда Ведьма пропала, Юля заметила, что к ней обернулись все тридцать голов. В конце желтых рядов парт, словно католический священник перед паствой, стоял Прець – маленький, рыжий, усатый и всегда веселый учитель географии в коричневом костюмчике с заплатами на локтях. Прець – это фамилия географа и это еще не самое в нем смешное.

- Можно войти? – спросила Юля, когда вошла.

- О, Саблежукова! – обрадовался Прець. Его рыжие усы зашевелились – Явление Христа народу. Почтила нас визитом наконец. Чем обязаны, Саблежукова?

Юля промолчала. Перед тем, как впустить опоздавшего в класс, Прецю просто физически необходимо пару минут поострить. Тем более, если этот опоздавший – Юля.

Класс развеселился.

- Саблежукова, - продолжал Прець – Ты принесла мне свою фотографию? А то я начинаю тебя забывать. Вот этой ссадины над бровью я, например, не помню Что случилось, Саблежукова?

- Упала – отозвалась Юля, хищно взглянув на Маху. Та сидела за четвертой партой и что-то шептала подружке Катеньке, столь же тупой и агрессивной. Суки, подумала Юля.

- Ладно, Саблежукова, садись. – подобрел Прець – И больше не падай. Это бывает больно. Вообще, не пойму, что у вас за класс такой травмоопасный! Кузину чуть голову не пробили, Маховская вон чего-то хромает, Саблежукова падает на ровном месте. Дети, вам надо молоко за вредность! Ладно, записываем тему: «Машиностроительный комплекс Украины»…

К четвергу похолодало. Солнце все еще бешено надрывалось, обливаясь золотистым пóтом и пытаясь согреть кого-то, как раньше, но стало ясно: как раньше уже не будет. О прогулках без колготок можно забывать. Теплые деньки октября если и не канули еще в ушедшее лето, то канут вот-вот.

Временами хлестали дожди, резкие и свирепые, как пощечины стервы. Да то и были пощечины – загулявшему лету, чем-то похожему на поэта Есенина, от высокомерной осени, чем-то напоминавшей Айсидору Дункан. Становилось тоскливо. Черные деревья, размахивая скрюченными, словно артритом, ветками, заканчивали свой недвижимый стриптиз под музыку ветра.

Осень. А за ней зима. Это значит: слякоть, заиндевевшая грязь, бурые кленовые листья, словно рыбы, застрявшие в сетке школьного забора, белые узоры на окнах, замерзшие лужи, одинокие черные ночи с такой мощной акустикой, что слышно, как уходят поезда с Петровского вокзала; это значит: дневник, книги, черные вороны, набрасывающиеся на город, как на покойника, снег, ветер, тоска… Это значит: нужно пережить еще одну зиму, втайне надеясь, что весна все-таки будет… Это значит… Не сойти бы с ума, вот что это значит…

Юля затянулась сигаретой и вдруг увидела Генку, выходящего из школы. Она хотела спрятаться за углом, но было поздно: он ее заметил. Некоторое время он стоял в нерешительности, вглядываясь – она это, или не она? Все-таки в прошлый раз она была в черной юбке, а сейчас на ней сплошной унисекс: джинсы, кроссовки, куртка – все стильное, но какое-то серое. Приглядевшись, Генка все-таки узнал и медленно направился к ней.