Теплые деньки октября 3 страница

Юля выругалась и выбросила окурок в лужу. Только этого урода здесь не хватало.

Шестой урок закончился пятнадцать минут назад, и вот уже десять минут Юля не отрывала глаз от выхода из школы, выслеживая нужного ей человека. Горика из седьмого «Д». Люди выходили толпами, она боялась его пропустить.

Генка подошел к ней, и она тут же надела на лицо фальшивую улыбку.

- Привет… - сказал он, краснея и чуть не заикаясь.

- Привет .

Он так волновался, что она даже заинтересовалась: а что он скажет дальше? И скажет ли хоть что-то?

- Как дела?

- Нормально.

Юля посмотрела на школу. Выходили разные, но Горика не было.

Генка молчал и краснел все больше. Юле показалось, что он вот-вот расплачется и убежит. Боже, подумала она, какое ничтожество…

- У меня тоже… - промямлил Генка – нормально…

Из школы вышла Маха со своей любимой Катенькой. В последнее время они частенько обнимались, изображая лесбиянок. Как назло, они пошли в Юлину сторону.

Юля отвернулась, стараясь на них не смотреть, но они все равно ее заметили.

- Соплежуйка, это твой бойфренд? – заорала Маха. Катенька визгливо расхохоталась.

- Суки – тихо сказала Юля, сжимая кулаки.

- Кто это? – спросил Генка.

- Суки – повторила Юля сквозь зубы.

- Эй, Какашка! – заорала Катенька – Поделись прыщами с Соплежуйкой!

Генка покраснел, и, казалось, перестал дышать.

- Давай отойдем – предложила Юля, увлекая Генку за собой.

- Эй, Соплежуйка! – прокричал кто-то из них ей в спину. Она, не оборачиваясь и не останавливаясь, показала им средний палец. В ответ сразу же посыпались предложения, куда она этот палец может себе засунуть. Девочки проявили неожиданную фантазию и недюжинную эрудицию.

Они свернули за угол школы, прошли мимо мрачно кивающих им каштанов, и остановились аж возле школьного подвала, в глубинах которого прятался кабинет гражданской обороны.

Юля оглянулась. По мокрой асфальтовой дорожке шли к дырке в заборе галдящие и пестрые школьники, навьюченные огромными ранцами. Махи с Катенькой не было – вероятно они не стали ее преследовать. Это хорошо. Плохо другое: теперь она не видит выхода из школы, а значит, пропустит и Горика, если только он не пойдет в эту сторону, через дырку… вряд ли, подумала Юля, чудес не бывает…

Гена тихо всхлипнул и Юля вспомнила о его существовании. Его мелко трясло, и каждый прыщ на покрасневшем лице зажил своей бурной жизнью. Прыщи пришли в броуновское движение. Затравленные глаза смотрели умоляюще. Он был как кролик в капкане.

- Это я виноват… - пробормотал он – Извини, это я… я не хотел, извини…

- Ты не виноват – сказала Юля.

- Виноват! – вскрикнул Генка резко и визгливо, и затих, испугавшись собственного голоса. Его затрясло еще сильнее, прыщи забегали по лицу, сталкиваясь друг с другом.

Юля испугалась, что с ним случиться какой-нибудь припадок. Она вдруг перестала его презирать. Ей стало жаль его, так жаль, что глубоко в груди что-то тоскливо заныло. Он был растоптан, этот парень, колонны топтали его маршевым шагом под поощрительные кивки идиотов - командиров, и теперь его трясло, когда кто-то повышал голос. Он был действительно виноват – в том, что когда-то не ответил не удар ударом, а за такую вину невозможно расплатиться сполна. Когда-нибудь люди прощают все, но этого люди не прощают никогда. Юля ощутила до боли знакомый приступ бессильной ненависти к людям. Она видела их всех как одного – тех, кто бил Генку, или просто орал ему: «Какашка!!!» Сволочи… Такие сильные и самоуверенные, избивая слабого… Где же ваша сила и уверенность, когда пьяные уроды насилуют девчонку в переулке? Почему все отводят глаза и выбирают другую дорогу?

Не смотря на то, что ситуация была чисто гипотетическая (Юлю никогда не насиловали), она возненавидела всех так, что захотелось кого-то убить.

Гена плакал.

- Это я виноват… - бормотал он.

Юля достала начатую пачку сигарет и протянула одну Генке:

- На.

- Что? – спросил Гена, всхлипывая.

- Кури.

- Не хочу я курить! – истерично крикнул Генка, но сигарету, все же, взял – Меня тошнит от этих сигарет, если хочешь знать! Я домой пойду! Отстань от меня! Все отстаньте!

- Ты же сам ко мне подошел. Давай покурим, и пойдешь домой.

Гена промолчал, сверкая влажными глазами. Юля щелкнула зажигалкой, подкурила ему и себе.

- Вот что, - сказала она, выпуская дым, - ты ни в чем не виноват, ясно? Эти две дуры очень хотят меня достать, поэтому накинулись и на тебя. Не напрягайся, ладно? Не обращай ты внимание на всех тех козлов, которые к тебе пристают. Их много, а ты один, поэтому они сильнее. А по отдельности каждый из них – такое говно… Ты их просто плохо знаешь. И вообще, что бы не случилось – я на твоей стороне. Окей?

Генка молча курил, глядя в сторону.

- Окей? – переспросила Юля.

- Окей – согласился Гена угрюмо.

- Не вешай нос, ладно? Захочешь с кем-то поговорить – поговори со мной. Я знаю как эти уроды могут достать. Но ты их не бойся. Они все дешевки. Каждый рисуется крутым, а на самом деле говно полное. Главное помни – я твой друг…

Она замолчала. По мокрой асфальтовой дорожке, петляя между каштанами, к дырке в заборе направлялся Горик. Он был в грязноватой ядовито-желтой ветровке еще советского производства; за спиной подпрыгивал при каждом шаге старый красный рюкзак; из-под нелепой клетчатой кепки разбегались во все стороны сальные черные кудри.

- Да… - растеряно заговорила Юля – Я твой друг…

Генка молча курил и вроде бы не заметил ее странной паузы. Казалось, он о чем-то задумался.

- Давай я запишу тебе свой телефон – предложила Юля.

Генка удивленно на нее посмотрел. Она порылась в рюкзаке, откопала там ручку и вырвала лист из тетради по биологии.

- Вот – сказала Юля, записав номер и протягивая лист Генке – Звони, когда хочешь.

- Спасибо – пробормотал Гена. Он выглядел ошарашенным – Спасибо…

- Ладно, мне пора. – она увидела, как Горик пролез в дырку – Увидимся. Звони.

Она обняла его и, встав на цыпочки, поцеловала в мокрую прыщавую щеку. В последний момент Генка догадался чуть наклонить голову. Он явно не ожидал такого поворота событий.

Юля выбросила окурок и пошла к дырке в заборе, оставив мальчика в состоянии аффекта.

- Я позвоню – крикнул он ей в спину.

Она не реагировала. Обрел дар речи, подумала она с удовольствием.

Жалость к Генке успела полностью выветриться из Юлиной души. Юля чувствовала себя, как шахматист-победитель: шах и мат. Она вспомнила Генкины глаза, полные щенячьей преданности и щенячьего же восторга, и улыбнулась. Придет время, и щенок станет волкодавом. И будет грызть за нее глотки.

Юля нырнула в дырку в заборе.

Она не оборачивалась, но и без этого знала, что Гена зачарованно смотрит ей вслед.

3. Горик в третий раз прочел все тот же абзац, и снова ничего не понял. Книга была интересная (какая-то повесть Клиффорда Саймака), но Горик целиком погрузился с собственные невеселые мысли. Он отложил книгу и с головой и руками лег на письменный стол дяди Себастьяна. Горбатая настольная лампа уставилась на таракана на стене своим единственным желтым глазом. Таракан на секунду замер, потом пополз к книжному шкафу, опухшему от всевозможной литературы – научной, художественной, всякой. Там Горик нашел Клиффорда Саймака, там же он находил и Рэя Бредбери, и Марка Твена, и Жюля Верна, и много чего другого. Там были журналы, была килограммовая энциклопедия, были книги по истории… Больше ни у кого не было книг. Только у дяди Себастьяна. Господи, когда он уже приедет…

С ним легко. С ним понятно. Проблемы сдуваются, становятся меньше. И выясняется, что не все так страшно, и в полной тьме приоткрывается вдруг невидимая раньше дверь и на лицо ложиться полоска света…

Горик встал и немножко походил взад-вперед. Сильно здесь не расходишься: дядя Себастьян переоборудовал под свою комнату кастелянскую, размером с одиночную камеру. Шкаф с книгами, стол и маленький диванчик занимали все место. Горик выключил свет, лег на диван и закрыл глаза.

Заснуть было невозможно – из коридора доносило множество разнообразнейших звуков. Разноголосо орал издалека телевизор. Судя по звукам, там либо кого-то медленно убивали, либо очень жестоко насиловали. На кухне разрывался кипящий чайник и дико скрежетал многострадальный холодильник. Было слышно, как его все время открывают, безуспешно что-то в нем ищут, и яростно захлопывают, мстя ни в чем не повинному электроприбору за убогость своих кошельков. За стеной многотонно бубнило радио – хотелось взять молоток и заткнуть его навеки. В другом конце коридора, в комнате дяди Резо и тети Тамары отчаянно и вдохновенно пьянствовали. Слышалась армянская ругань вперемешку с русским матом. Звенели бутылки. Зачем-то визжали женщины – быть может, их били, а быть может, они визжали просто по привычке. Кто-то прошел мимо комнаты дяди Себастьяна, шумно отрыгнул и саданул плечом в дверь, вероятно споткнувшись. Горик замер. Кто-то матернулся и прошел дальше, закрывшись в туалете. Горик выдохнул. Никто не знал, что он здесь, и никто не должен был знать. Дядя Себастьян перед отъездом отдал Горику ключ и сказал: «Приходи и закрывайся. Но так, чтоб никто не видел».

- Го-о-орик! – заорал издалека пьяный отец – Горик, мать твою, ты где? Горик, гандон ты рваный! Сюда иди!

Горик отвернулся к стене. Настроение было настолько паршивое, что хотелось плакать. Но он уже забыл как это делается.

Кузя его достал. Кузя действительно его достал. Пора было принимать меры.

В пятницу первыми двумя уроками стоял труд. Обычно предмет был раздельным: девочки шли в кабинет труда на третьем этаже, где их учили шить и готовить и еще, а мальчики спускались в подвал, где их встречал трудовик Василий Федорович, по кличке Синяк. Но на этот раз девочки никуда не уходили – пришла похожая на ошпаренную кипятком ворону женщина-завхоз и погнала весь класс в подвал к Синяку.

Кабинет труда соседствовал с кабинетом гражданской обороны. Класс со смехом, визгом и пещерными воплями спустился в подвал, проскакал с кирпича на кирпич по темному, затопленному грязной водой коридору, миновал несколько решетчатых дверей и влился в оказавшийся открытым кабинет труда. Не обнаружив там Синяка, класс расселся по партам и зашумел. Девочки, бывавшие здесь не часто, с интересом разглядывали станки с зажатыми деталями, размещавшиеся по периметру класса, морщились на россыпи железных опилок, от которых хотелось чихать. Позади парт ржавели огромные машины для обработки всяческих деталей; машины угрожали наблюдателю сверлами, ножами и еще черт знает чем. При взгляде на них Горику приходило на ум непонятное ему слово «луддиты», услышанное как-то на истории.

Минут через десять пришел уже похмелившийся Синяк. Он был в истертой грязно-синей заводской робе, удачно подходившей под цвет его лица. Синяк пил запоями и при этом ухитрялся вот уж пят лет безукоризненно выполнять свои обязанности и быть на хорошем счету у начальства. Как ему это удавалось – загадка. Трезвым Горик его никогда не видел.

- Уборка!.. – провозгласил Синяк манифестом и, подумав, добавил – Территории! Ведра, грабли, веники, лопаты! Берите! В подсобке! Все!

Его обычная речь очень напоминала стихи Маяковского. Синяк открыл подсобку, и груду пылящихся там ведер, грабель, веников и лопат вмиг расхватали. Горику достались искалеченные грабли: ручка держалась на соплях и ржавом гвозде. Кроме того, граблям не хватало двух зубов. Как и Горику.

Вооруженный таким образом, класс высыпал из подвала. Девочки хихикали, мальчики надевали ведра друг другу на голову и дрались насмерть лопатами. Горик стоял отдельно и ковырял граблями асфальт.

- Сиська, защищайся!- заорал Горику жутко возбужденный Дудник, делая выпады лопатой

- Пошел на хуй – отозвался Горик тихо, но отчетливо.

- Что ты сказал? – напрягся Дудник, сужая глаза.

- Говорю: не хочется мне что-то защищаться…

Дудник стоял напротив, размышляя, видимо, ударить Горика или нет. Формально Дудник был в авторитете и считался сильнее и круче Горика. А неформально: Дудник был щуплый, а Горик заслуженно считался психом. Дудник удовлетворился предупреждением:

- Бля, Сиська, ты что-то сильно борзый стал. Ты смотри у меня.

Куда у него смотреть он не уточнил.

Светило солнышко, было тепло и весело, бесилось бабье лето.

Появился Синяк вместе с женщиной-завхозом, похожей на чудом выжившую жертву автокатастрофы. Женщина-завхоз выглядела так, будто ее мама пыталась сделать ею аборт. Вместе с Синяком женщина-завхоз рассеяла класс по школьному двору и шустро распределила, кому какую часть территории убирать. Горику достался участок асфальта за школьным забором, заваленный мусором и желтыми листьями. Что там было делать с граблями – непонятно. Не скрести же граблями асфальт. Впрочем, он все равно не собирался работать. Эти уборки территории были явным пережитком советских времен: бесплатное образование, бесплатная медицина, бесплатный труд. Субботники.

Когда женщина-завхоз ушла и все перестали создавать видимость работы, к Горику подошла Таня Смолякова по кличке Линда. Линда эта представляла собой страшненькое бесполое существо, в свои двенадцать лет прочно сидящее на колесах. Линда шла, шатаясь; казалось, сильный порыв ветра мигом отшвырнет ее в другой конец города. В одной руке у нее была метла, в другой – маленький прямоугольный кусок фанеры с нарисованными кнопками. Горик дружил с Линдой: пару раз она делилась с ним димедролом.

- Есть чем загнаться? – спросил Горик у Линды без особой надежды. Все, что у нее было, она, вероятно, уже съела.

Линда быстро заморгала и, высунув язык, начала двигать им вправо-влево. Выглядела она жутковато. Горик терпеливо ждал.

- Щас. – сказала она, наконец, – Подожди, спрошу.

Она отшвырнула веник и начала поочередно нажимать кнопки на куске фанеры. Набрав номер, она поднесла кусок фанеры к уху и немного подождала.

- Але! – сказала она, когда там взяли трубку – Папа! Слышь, па, ты когда за мной заедешь? Через час? Точно? Возьми серебристый мерс. BMW меня достал. Не, шофера не надо. Я сама поведу. Ну все, давай… А, подожди! Тут друг спрашивает, есть ли у нас чем загнаться. Что? Трамадолчик? – она закрыла трубку ладонью и спросила у Горика – Тебе трамчик подойдет?

- Подойдет – отозвался Горик печально.

- Ну все тогда. Он говорит, нормально, подойдет. Да, и планцюжку захвати. Не, немного. Зачем корабль? Косого хватит. Нам на двоих. Ну все, пап, пока. Удачи. – она отключила телефон и повернулась к Горику – Ну, все ништяк. Через час папа все привезет.

Горик кивнул, глядя в сторону. Ее папу взорвали в машине год назад. Дом сожгли. Они с матерью ютились у каких-то своих знакомых.

- Прикольный у меня папа, да? – спросила Линда.

- Прикольный – согласился Горик.

Что-то со свистом садануло Горика в затылок. Горик вздрогнул, обегнулся, и второй каштан попал ему в живот.

Их было трое. Дудник, Кузя и Мамай. Вероятно, первый урок уже закончился и Кузя с Мамаем вышли на перемену.

Дудник стоял все с той же лопатой и делал ею странные движения, характерные для американских бейсболистов. Мамай набрал полные карманы каштанов и сейчас целился каштаном в Горика. Кузя – огромный, широкий, с продолговатой родинкой на лбу – подбрасывал Каштаны Дуднику, старающемуся ударить каштан лопатой. Не очень-то получалось.

Секунду Горик думал, как на это реагировать и решил пока не реагировать никак. Мозговым центром здесь был Кузя. Нужно нанести удар, когда он будет один.

Горик отошел от них.

- Куда? – заорал Кузя и добавил своим – Братва, мочи его! Мочи Сиську!

Дудник отшвырнул лопату, и все трое побежали к Горику. У каждого были полные карманы каштанов. Окружив Горика и загнав его вплотную к забору, парни начали обстрел. Горик вжался в сетку забора и, по возможности, закрывал наиболее уязвимые места. Линда флегматично наблюдала за происходящим, как обычно двигая высунутым языком вправо-влево.

Они все швыряли в Горика каштанами, а Горик молча и терпеливо ждал, когда это закончиться. Однажды ему сильно залепили в глаз (кажется Кузя), в другой раз кто-то попал в пах. Все это длилось минуты три.

Потом он понял, что по нему уже не бросают. Он убрал руки от лица. Парней нигде не было – стадо ускакало. Возле Горика стоял Синяк и, спрятав руки в карманы, укоризненно заглядывал Горику в глаза. От Синяка, как обычно, несло спиртным.

- Работать! – сказал Синяк – Надо! А не! Баловаться! Баловаться! Дома будете!

Синяк всегда появлялся неожиданно и уходил, не прощаясь. Ты б побрился, подумал Горик, глядя на Синяка, алкаш вонючий.

Синяк постоял еще немного и, не прощаясь, ушел.

К Горику подошла Линда и заглянула в его лицо.

- Хочешь, я папе позвоню? – спросила она – Хочешь? Он этих козлов поймает и отпиздит. Позвонить?

- Не надо – сказал Горик. Он посмотрел на Линду с нежностью и тоской.

- Если что – ты только скажи. Я сразу папе позвоню. А папа у меня знаешь какой.

- Спасибо тебе, Лин. – сказал Горик искренне – Если что – я тебе сразу скажу.

- Скоро папа должен приехать! – вдруг вспомнила Линда – Я пойду, посмотрю…

- Пойди. – согласился Горик.

Линда подошла к краю тротуара и начала вглядываться в уходящую к горизонту дорогу. Время от времени мимо Линды проносились автомобили, выбрасывая из-под колес желтые листья каштанов. Солнце плясало в ее русых слипшихся волосах и, если смотреть сзади и издалека, она казалась даже красивой.

Она ждала серебристый мерседес.

Урок биологии подходит к концу, которого все мучительно ждут. Тишина такая, что слышно лишь порядком надоевшую муху.

Раиса Юрьевна – демонстративно-фригидная дамочка засекреченного возраста с курчавым париком и цепкими, как рыболовные крючки, глазами – высматривает очередную жертву в школьном журнале. Биологичку за глаза называют «Ириска» и относятся к ней со сдержанной пассивной ненавистью. Она любит, когда ее предмет учат, и может завалить на экзаменах.

- Хаширян – говорит она, наконец, тоном приговора – расскажи-ка нам, Хаширян, что ты знаешь о классе паукообразных.

Горик медленно неохотно встает, понимая, что о классе паукообразных он не знает ничего, кроме того, что такой класс, очевидно, существует. Вспоминается паутина в ванной и на кухне, под потолком, вспоминается заспиртованный скорпион дяди Себастьяна и еще почему-то голливудский боевик «Чужие». Еще вспоминается, что скорпиона дядя Себастьян год назад обменял на килограмм сахара, а в «Чужих» классная такая баба с кошкой и огнеметом взорвала целую…

- Хаширян, долго будешь молчать?

…планету. И спасла, кажется, кого-то. Паукообразные, лихорадочно вспоминает Горик, образовались, видимо, от пауков… по образу и подобию пауков… чушь… Горик бегло подсматривает в тетрадь и замечает окончание некого слова: «ногие».

- Класс паукообразные – говорит Горик – относиться к типу «членистоногие»… - он вдохновляется и продолжает - … к этому типу также относяться раки, жуки…

- Хаширян – перебивает Ириска с ледяным спокойствием генерала КГБ – Про тип Членистоногие ты нам расскажешь как-нибудь в другой раз. Сейчас расскажи нам только о паукообразных.

Выдра, думает Горик, старая. Узнаю где живешь – повыбиваю стекла. А может все-таки получиться «тройка»? Как бы не оставили меня в конце концов на второй год. Отец убьет.

- К классу паукообразных – осторожно пробует Горик – относятся пауки…

- Хаширян, твоя эрудиция поражает. Что еще?

- Они плетут паутину.

-Ясно. Паутину плетут. Садись, Хаширян. Два.

Горик смиренно садиться. Открыв учебник, он находит изображение хищных млекопитающих семейства куньих и продолжает рисовать стоящему на задних лапах горностаю огромный эрегированный член. Делает он это до тех, пока в ампулке не заканчивается паста.

- Смолякова, - говорит тем временем Ириска поднявшейся Линде – Расскажи-ка нам, Смолякова, о ракообразных. О внутреннем стоении речного рака расскажи.

У Линды глаза, как у Боба Марли, она вряд ли понимает суть вопроса.

Ее спасает звонок. Урок закончился. Ириска забрала тетради, учебник и плакат с кольчатыми червями, и вышла из класса.

_____________________________________________________________________

На переменке в класс пришел Кузя. У него была мерзкая привычка шататься по на переменах чужим классам, доставая всех видом своей мясистой морды с родинкой на лбу, похожей на засохший птичий помет. Казалось, Кузя вездесущ. Его видели в разных концах школы чуть ли не в одно и то же время. При этом некоторые Кузины одноклассники утверждали, что в то же время Кузя вообще никуда не уходил и был в своем классе.

На этот раз Кузя пришел неспроста. Он пинками и подзатыльниками прогнал с первой парты маленького Рому Мельника, сел на его место и шустро собрал возле себя гопнический актив класса: Васю Дудника и Юру несмешного. Втроем, они о чем-то заговорили, то и дело косясь на Горика. Горик почувствовал холод в груди.

В Юре Несмешном действительно не было ничего смешного. Юра был психованным дебилом с замашками уголовника. Год назад одна девчонка назвала Несмешного придурком (что вполне соответствовало истине), а он встал и ударил ее ногой в висок, на глазах у учительницы и всего класса. Реакция Несмешного на самый обычный поступок была непредсказуема, нервы могли накаляться как вольфрамовые нити.

Несмешной, Дулник и Кузя, поднявшись, направились к Горику. На Горика тут же посыпались любопытные взгляды одноклассников. Он отвернулся к окну, делая вид, что ничего не замечает.

Они плотно обступили парту и нависли над Гориком. Он почувствовал себя неуютно.

- Ну шо, братишка, - дружелюбно начал Кузя – Борзый стал, да? Дрочишь, наверно, много?

Горик молчал. Из Кузиных слов выходило, что между наглостью и онанизмом существует причинно-следственная связь.

- Че молчишь, Сиська? – поинтересовался Дудник – С тобой разговаривают.

Горик уже понял, что его будут бить. Будут бить, что бы он не сказал.

Он поднял голову и посмотрел на Кузю.

- Я тебе не братишка – сказал он Кузе и перевел взгляд на Дудника – А ты, мудила, вообще на хуй иди.

Несмешной присвистнул.

- Да-а, Сиська – участливо протянул Кузя – а мы думали с тобой по-нормальному…

Горик насмешливо уставился на Кузину родинку.

- Кузя, а кто тебе на лоб насрал? – спросил он.

- А это ты, Сиська уже зря – сказал Кузя изменившимся голосом.

Горик и сам понимал, что зра, но решил помирать с музыкой. Теперь в их сторону смотрели с откровенным вопросом – всех интересовало, что будет с Гориком через десять минут. Всех, кроме Горика. Он знал это слишком хорошо.

Несмешной положил на плечо Горика жилистую ладонь.

- Пошли, Жирок, выйдем поговорим.

Горик равнодушно встал. Он знал, что сейчас его заведут в сортир на первом этаже, разобьют лицо и минуты три, до звонка будут месить ногами. Особо усердствовать будет Дудник – он давно хотел избить Горика, но в одиночку не решался.

Они вышли из класса.

Серые осколки писсуара – два огромных, с рваными краями, кое-где еще сохранившие форму; остальные все меньше и меньше, и наконец твердая керамическая крошка. Писсуар раздолбали чем-то тяжелым два дня назад и до сих пор не убирали. Раньше, когда Горик смотрел на эти уродливые куски сверху вниз, это был всего лишь мусор. Сейчас лежа на мокром полу и разглядывая одну из серых глыб в упор, Горик видел в ней что-то новое и непонятное. Что-то даже сакраментальное. При хорошей фантазии, кусок писсуара – это все что угодно. Это наделенный сознанием негуманоид, это осколок космического корабля, это астероид, несущий некую микрорасу сквозь воняющую мочой вселенную школьного туалета. Сколько нового открывается в самом обычном, стоит только поменять угол зрения!

Горик поднялся и сел на ступеньку, ведущую к кабинке. Он оценил масштабы повреждений: разбитый нос и шатающийся зуб. Еще, как и предполагалось, месили ногами по туловищу, но это так, фигня. Пара синяков. Горик высморкался кровавой соплей и обнаружил еще шишку на затылке. Кто это меня, подумал он.

Горик поднялся, пытаясь обтрусить мокрую и грязную штанину. Бросив это дело, он пнул кусочек писсуара и тот, подскакивая, врезался в дверь. Между нами только одна разница, мысленно сказал Горик разбитому писсуару. Я еще могу собрать себя вкучу.

Он подошел к умывальнику и заглянул в заляпанное краской зеркало. Как и все зеркала, это показывало жуткие вещи. Горик напоминал только что напившегося крови вампира-латиноамериканца. На секунду это все показалось инфантильным голливудским ужастиком: вот-вот режиссер крикнет: «Снято!», мелькнет солнце за декорацией грязного сортира и вспомнится, что весь этот идиотский мир, все неизвесно кем придуманные правила, по которым здесь живут, все тупые радости и извращенные ценности – лишь буквы в потрепанном сценарии. Все это понарошку. Просто так захотел продюсер. А Кузя и Дудник – хорошие умные ребята, просто им попались такие роли.

Горик ощутил отчаянье и харкнул кровью в зеркало. Нет, друзья. Кровавые сопли – это не понарошку. Это прочно и ежедневно. Я вляпался в это, отчетливо понял Горик. Цемент уже застыл и теперь не пошевелиться. Я вляпался в это! Я по уши в этом пластилиновом мире! Смотришь на эти декорации, видишь резиновое солнышко, пластмассовые тучки, и орешь, срывая глотку актерам: «Опомнитесь, ребята! Это всего лишь декорации! Вы просто играете глупые, навязанные вам, роли!» А актеры ни хрена не понимают. Для них декорации объемны, и солнышко настоящее, и не знают они ничего кроме этих ролей, не помнят они уже, что когда-то были людьми. Ты для них изгой. Ненормальный. Как еще назвать человека, который привычное солнышко называет резиновым, а в озоновой свежести облаков чует вонь пластмассы?

Горик захотел умыться, но у крана свинтили ручку. Плюнув, он вышел из сортира с окровавленной мордой. Первый этаж был пуст – начался урок. Подумав, Горик направился в столовую, там был хороший целый умывальник.

В столовой было пусто, но слышались громкие перекрикивания поварих. Воняло подгоревшим. На кухне, за стеной с окошком раздачи кто-то оглушительно звенел посудой; что-то булькало и шкварчало. Горик прошел мимо пустующего буфета к стене возле окна, где размещался ряд из пяти сверкающих умывальников с наличием горячей воды, а также чистыми зеркалами. Горик выбрал крайний слева умывальник и, не глядя в зеркало, начал долго и тщательно умываться.

Умывшись, он поднял глаза на зеркало и увидел, что он уже не один.

К умывальникам направлялась девчонка из Кузиного класса, неформалка, которую Горик часто видел с Сомом. Горик не помнил ее имени. Девочка была очень даже ничего, хотя Горику не нравились ее круги под глазами (это такая тушь? Или она чем-то больна?) и похоронный стиль в одежде. Хотелось вручить ей две гвоздики, обнять и вместе расплакаться над открытым гробом с каким-нибудь общим другом.

Она подошла к соседнему умывальнику и заглянула в зеркало. Посмотреть было на что. Если она и пользовалась косметикой, то так мастерски, что это было незаметно.

Их взгляды в зеркале встретились, и на ее лице проступила нескрываемая брезгливость. Вот сука, подумал Горик с ненавистью. Видно, общается только со своими неформалами. Остальных и за людей не считает.

Она открыла воду и стала пить прямо из крана.

Горик еще раз умылся и сплюнул кровью. Губы напоминали двух толстых гусениц, раздавленных катком. Нос болел от малейшего прикосновения. Горик возненавидел всех и вся. Особенно возненавидел эту девчонку. Все кучковались, все делились на стаи. Гопники тусовались с гопниками; неформалы с неформалами; каждый район в Брагоме представлял собой закрытую для чужаков стаю. В каждом классе было несколько микрогрупп. И только он, Горик, был один, как протез одноногого. Его ненавидели и те, и другие, и третьи. Были какие-то знакомые, вроде Веточкина, но друзей не было.

Горик сплюнул кровью. Неформалка закрутила воду и, слегка брезгливо глядя на Горика, поинтересовалась:

- Кто тебя так?

Горик не чувствовал себя готовым к задушевной беседе.

- Тебя ебет? – отозвался он.

- Коз-зел – сказала она и, обернувшись, ушла.

Горик шумно высморкался кровавой соплей.

- Улыбнись, козел. Ты их еще сделаешь, - сказал он двойнику в зеркале. Тот был мрачным

И козел улыбнулся. А потом еще раз сплюнул кровью.

Идти домой не хотелось, но больше было некуда.

Горик открыл ключом дверь, шагнул в пыльную полутьму бесконечного коридора, заваленного по бокам тумбочками, старыми матрацами, поломанными черно-белыми телевизорами, велосипедами без колес – всем тем, что уже не пригодится, но выкинуть жалко - прислушался. Было тихо, только из кухни доносился едва слышимый голос матери. Она что-то напевала по-армянски, что-то печальное. Захлопнув дверь, Горик пошел на кухню, маневрируя между пылящимся у стен коридора хламом.

В кухне было темно и душно. Мать по своему обыкновению завесила окно старым клетчатым покрывалом и зажгла керосиновую лампу, которая светила тускло, но зато воняла неимоверно.

Мать сидела за столом и, подперев траурное лицо черными ладонями, медитировала на бутылку водки. Водки в бутылке осталась ровно половина рядом с бутылкой стояла перевернутая вверх дном кастрюля, а на ней чадила к потолку керосиновая лампа.