Скоро зима

1.Часто бывало трудно заснуть, особенно если успел вздремнуть днем .Генка мог часами валяться на кровати с открытыми глазами и изучать потолок.

По ночам обычно было тихо. Иногда только с гулом въезжала во двор машина или начинался кошачий концерт. А иногда − после двух часов абсолютной тишины −где-то в джунглях многоэтажек вдруг раздавался крик. Бывало не один. Порой было сложно отличить мужской это крик или женский. Генка ежился под одеялом, чувствуя приятную дрожь: слава богу он в тепле и безопасности и ни за что его не выманишь сейчас на улицу, в холодный ночной Брагом где кто-то дико орет, потому что его возможно режут .

И снова часами было тихо. Генка замирал и искал что-то в лунных кляксах на потолке. Ближе к часу гаснул свет на кухне и папа ложился спать, оставляя в покое книгу и начиная терзать маму. Порой Гена слышал их возню за стенкой, но теперь это случалось все реже.

Он знал, что мама изменяет папе. А папа не придавал значения маминым задержкам на работе, не слышал странных телефонных разговоров мамы с ее шефом. Мама была не очень-то и осторожна и папа мог бы что-то услышать, заподозрить, понять…Ведь даже Гена понимал

Но папа боится перемен. Ему как и Гене хочется верить что все всегда будет по-прежнему −тот же завтрак с утра, та же табуретка на кухне ,тот же кот Маркиз на коленях, тот же детектив в мягкой обложке…Папа боится искать работу, а мама обеспечивает семью. Папа готов пойти на все лишь бы никуда не ходить. Он готов изменить все лишь бы ничего не менялось. А вот мама, подозревает Гена, может что-то поменять, например папу и Генке страшно. Он очень боится что родители разведутся.

Может поговорить с мамой? Но как? После смерти Артема между ними твердая стеклянная стена. Они видят его, он − их, но никто ни до кого не может дотронуться. Не то что обнять. Те же согласованные эмоции, те же откорректированные движения с безопасной амплитудой, те же записанные в мозгах разговоры. Как будто у каждого в голове диктофон − щелк! − и из черных ртов льются пыльные слова. провонявшие засохшей блевотиной…

Пора вставать! Хорошо мам! Сделай мне кофе! Опоздаешь! Что у вас сегодня? Математика и физкультура. Как на работе? Нормально. Опять задержишься? Подай соль. Читаю новый детектив. Маркиз, брызь! Опять синяки на физкультуре? Что ж ты так неосторожно. Саша, ты б пропылесосил. Гена, помой посуду. Мам. я скоро приду. Ты в магазин? Купи кефира! Сейчас "Санта-барбара" будет ,я включу .Обуй тапочки, простудишься. Как прошел день? А ты их не трогай. Ты выучил уроки? Лена, не задерживайся. Что у нас в холодильнике? Буду в девять…

Каждый день одно и то же. Гена знает что они скажут еще до того как они это подумают. Все проверено и налажено, все шестеренки смазаны, все ждет щелчка. Реплики расписаны по героям и герои начинают диалог не замечая что ответ звучит порой чуть раньше вопроса.

Иногда ему хочется сказать им за ужином: "Мама, папа я уже полгода принимаю наркотики и вчера узнал что болен СПИДом " или " Моя подружка забеременела ", что-то в этом роде. И все равно они не услышат. Таких слов нет в сценарии. Отец в ответ углубится в газету ,а мама скажет : "Гена, подай соль". Впрочем такого Гена не скажет, это невозможно. Он не из тех кто принимает наркотики и у него не бывает подружек. И с Юлей у него не получится потому что он не тот у кого что-то получается.

Они −трупы. Он, мама и отец. Семь лет назад машина сбила четверых, но троим зомби удалось обмануть врачей, и теперь они отчаянно создают видимость жизни. Гниют не в земле ,а в спальном районе Брагома.

Гена знает слово способное их оживить.( Артем )

Слово повиснет между стен и мать вздрогнет, а отец уронит детектив на Маркиза. Шестеренки в головах начнут сокрушать друг дружку .повалит синтетический дым, зажует пленку в мозговых диктофончиках и стройный парад вопросов и ответов осыпется бессмысленной грудой букв.

Но ненадолго. Вот ему уже затыкают рот завтраками, телепрограммами, уроками и отметками и механизм налаживается.

Артем был старше Гены на три года, и его любили все, а больше всех Гена.

Тогда все было по-другому и даже страна называлась иначе − Советский Союз. И жили они тогда не в многоэтажке, а частном домике в конце города с небольшим двориком и деревянным туалетом на улице.

Райончик был тихим. В нем компактно соседствовали частные дома и хрущовки. Неподалеку стояли длинные ряды гаражей на крышах которых Артем , Генка и ребята с дворов играли в квача, рискуя сломать себе шею. Рядом был завод, обнесенный бетонным забором с колючей проволокой. Поговаривали что это секретный ящик в котором производят химическое оружие и что не стоит пить воду из ближайших колонок, но это были только слухи. Воду пили все и никто от этого не умер. Рядом с заводом, на спортивной площадке они играли в футбол − «хрущобы» против «частников», команда двора хрущовок против сборной частных дворов. Если мяч залетал за забор «ящика» − с мячом прощались. Один Артем угробил так три мяча. Главным культурным заведением района был кинотеатр « Комсомолец» − по субботам все шли туда смотреть премьеру, обычно что-то французское. В другие дни за кинотеатром было удобно устраивать драки −один на один или толпа на толпу, там был довольно безлюдный дворик. Маленький Гена был свидетелем двух таких драк.

Артем был прирожденным лидером, и с ним всегда было интересно. То они строят халабуду из досок на дереве ( Артем достает инструменты, рисует схему постройки, руководит процессом), то играют в казака-разбойника (все хотят быть в команде Артема ), то ищут сокровища в заброшенном доме ( опять же главный Артем). Рядом с братом и Генка был в центре внимания. В компании Артема он был самым младшим, его называли « малым» и брали с собой на все мероприятия. Гена страшно гордился. Еще его называли Кэш-младший, потому что Кэш был Артем

Тогда у него не было прыщей −переглядывая свои старые фотографии Генка видел едва знакомого пацаненка, симпатичного с нагловатой улыбкой. Только спустя годы Гена понял как он нравился людям. Тогда он почти не знал что такое страх или стыд, а сейчас страх и стыд − это его жизнь. Тогда его любили и уважали почти так же как Артема.

Что можно сказать о той жизни? О жизни до. Вспоминались обрывки. Бешеная езда вдвоем на велосипеде «Украина», набеги на яблочный сад и полные футболки яблок, битвы подушками по вечерам, смешные до колик в животе матерные анекдоты − маленький Гена залезал к Артему под одеяло и тот рассказывал их шепотом, а Гена закрывал рот краем одеяла чтобы мать из-за двери не услышала смеха

В шесть лет он впервые увидел похороны. Они сидели с Артемом, свесив ноги на смоляной крыше гаража, а с далекого конца улицы ползла похоронная процессия.

Гудел траурный марш. Старики в черном шли, глядя под ноги.

− Что это? − спросил тогда Гена

− Похороны. − ответил Артем равнодушно −Умер кто-то. Скопытился.

Гена впервые тревожно подумал о смерти.

− Как умер?. .Насовсем?

− Дурак ты −сказал брат беззлобно − Ну как еще умирают? Конечно, насовсем

Тогда Гена подумал: а что если мама с папой тоже когда-то умрут. Скопытятся. И тоже насовсем. Что тогда? Что они с Темой будут делать? Останутся ведь совсем одни.

О том что может умереть Тема Гена никогда не думал хотя сам вопрос смерти волновал его все больше.

Потом уже стало ясно: «одни» − это не крайняя степень одиночества. Бывает еще «один» и не исключено что бывает еще что-то.

_____________________________________________________________________

Гена долго не решался набрать номер. Был уже вечер. Он понимал − если не сделает это сейчас, то не решится и завтра, не решится никогда. Впервые в жизни он пытался пригласить девушку на свидание.

Глядя в листок Гена набрал номер который заучил наизусть. От волнения ему казалось что он путает цифры. Между гудками он слышал удары своего пульса

−Алло

Голос был вроде бы Юлин ,но Гена решил не рисковать.

−Д-добрый вечер. А Юлю можно к телефону?

Ему вдруг очень захотелось чтобы Юли не оказалось дома.

− Сейчас позову

− Але − сказала наконец трубка хрипловатым голосом

− Юля ? Привет. Это я, Гена.

− Привет , Гена

Одна фраза была у него в запасе всегда.

− Как дела?

− Нормально

− И у меня тоже нормально.

Юля молчала. Гена услышал тихий вздох и поспешил спросить:

− А это твоя мама трубку взяла?

− Да

Гена нервничал все больше и понес что-то совсем ненужное:

− А папы нету дома, да? Работает?

− Мой папа умер

Гена понял что краснеет.

− Извини … ой … извини… я не знал…

− Ничего. Он давно умер.

Было страшно неловко, и Гена решил действовать напролом, чтобы быстрее это закончить.

− Я просто подумал… Может мы сходим куда-то − он испугался и добавил − погуляем, пообщаемся… − он снова испугался и снова добавил −ну ты понимаешь…

Стало еще запутаннее.

− Хорошо −просто сказала она

− Завтра например?

−Давай увидимся завтра в школе, после третьего урока. Подходи в буфет. Хотя…− она сомневалась. Не хочет чтобы нас видели вместе, понял он. В буфете много народу. − А ладно, загляни в буфет. Я там буду. А если нет, то я тебя потом сама найду. Окей?

− Окей

− Ну ладно, давай − и она положила трубку

− Пока, Юля − сказал Гена уже гудкам

Он отключил телефон и рухнул на диван. Самое трудное было впереди. Может подарить ей цветы?

____________________________________________________________________

В то утро Гена слышал сквозь сон голоса матери и Артема. Гена понял, что мама отправляет брата в магазин за хлебом, и тут же опять заснул.

Когда он снова проснулся солнце свирепо било в занавеску. В комнатах было неестественно тихо. Даже в выходной Генке редко давали доспать до конца, что-то всегда будило: утренние перекрикивания близких, журчание сковородки на кухне, запах кофе… Часто тормошил Артем. А сейчас было тихо, и сам факт того, что его никто не будит , наверное и заставил Гену проснуться.

Он встал, позвал всех по очереди, походил по комнатам, но никого не обнаружил. В доме никого не было. На плите остывала недавно выключенная сковорода с котлетами. В двух тарелках на столе дымилась нетронутая гречневая каша. Папина книжка про крестоносцев лежала раскрытой.

Из коридора сквозило. Гена вышел туда и обнаружил что входная дверь распахнута настежь. Удивляясь все больше он вышел во двор в одних трусах ( был теплый март) и увидел, что калитка распахнута также. Тогда он еще не был таким нервным. Он вернулся в дом и стал ждать когда все вернутся, ведь если они оставили все открытым , то не могли уйти далеко.

Когда они вернулись, вдвоем, одетые в домашние халаты, у них были такие лица, что Гена понял сразу − с Артемом что-то случилось.

Гена спросил, где Артем.

Мать попыталась соврать и он помнит ей это до сих пор. Ему шел девятый год, а она неумело врала ,словно речь шла о потерянном свитере.

− Артем поехал в гости к тете Наташе − и она произнесла чудовищную фразу ( потом Гена поймет что у нее был шок ) − Пойдем завтракать.

Но папа видел лицо Гены и сказал ей:

− Лена, не надо. Он уже взрослый…− и ему − Гена, Артем поехал на скейте в магазин и его, понимаешь, сбила машина… Сейчас его увезли в больницу…

− И что… Артем может умереть?

Папа нервно захихикал:

− Да нет .что ты… нет-нет, он не умрет, все будет хорошо

Артем умер в тот же день. И отец знал, что он умрет еще до того как сына увезла скорая. Отец никогда этого не говорил, но Гена в этом уверен. Может быть его убедил тот нервный папин смех.

Родители переоделись и поехали в больницу к Артему. Гену закрыли так чтобы он не смог выйти. Но он вылез через форточку и побежал к магазину. На месте трагедии уже почти никого не было, только возле магазина осталось несколько зевак и стоял милицейский «бобик» На дороге перед ним Гена и увидел эти пятна, небольшие красные лужицы. Внизу, в канаве Гена нашел криво треснувшие половинки скейта «Vostok». Чуть дальше валялась в грязи окровавленная зеленая кепка Артема. В шоковом состоянии Гена надел мокрую и липкую кепку ( как Артем − козырьком назад), взял остатки скейта и вернулся домой.

Ближе к ночи приехали родители и на этот раз стали врать оба: Артем серйозно болен, но врачи говорят, что поправится. Они не смотрели ему в глаза, но Гена поверил папе.

Следующим днем был понедельник, но никто не будил Гену в школу. Он проснулся сам, часов в девять ( после тех событий Гена ненавидел просыпаться сам − пусть хоть в пять утра, но разбудят ), пошел на кухню, думая что там снова никого нет − было тихо.

Но родители оказались дома. Отец курил, мать смотрела в окно. Холодный завтрак (вчерашние котлеты ) стоял на плите.

− Почему вы меня не будите? − спросил Гена − Я что, в школу не иду? Мы поедем к Артему в больницу, да?

Отец поднял красное заросшее лицо. Гена увидел мешки под глазами.

− Сынок, сядь

Гена сел на табуретку. Дым отцовских сигарет ел глаза поедом.

− Сынок, постарайся быть сильным. Артем…понимаешь… врачи не смогли ничего сделать. Внутреннее кровотечение. Очень сильное. Артем умер. У нас несчастье, сынок. − и отец заплакал.

Гена впервые увидел как плачет отец. Мама не поворачивалась, и теперь Гена понял, что она уже давно беззвучно рыдает. У нее мелко дрожали плечи.

- Мы не хотели тебе вчера говорить… - продолжал папа сквозь слезы — нам было трудно…

У Гены защипало глаза. Слезы вдруг оказались на губах, на языке, потекли дальше вниз. Стало трудно дышать. Мозг словно накрыли мягкой пухлой лапой.

– Ты же обещал! – крикнул Гена – Обещал, что он не умрет!

Ему казалось тогда , что если бы отец не соврал что-то бы изменилось.

Потом он ревел и одевался, а мама тоже ревела и пыталась его удержать. Папа стоял в стороне и механически повторял: “Лена, оставь…это ничего не даст…пусть погуляет немного…Лена, оставь… ”

Потом он очутился на улице, в чужих дворах, далеко от дома. Слезы уже высохли и навалились тяжелые мысли, каждая как метровый кусок рельсы. Восьмилетний Гена шел в никуда, не видя ничего и никого вокруг. Быть может, так чувствуют себя после электрошока. Потом Гена назовет это состояние безобидным словом «ходить». Как ходят лунатики. Я ходил, поймет он потом.

Проплывали дома и дворы, мелькали лица и автомобили, оставались за спиной улицы и дороги.

В какой-то момент Гена подумал: «Артема больше нет. И что теперь? Всю жизнь плакать?» Генке захотелось проверить, сможет ли он рассмеяться, не разучился ли. Он заржал так , что от него шарахнулись прохожие. Смех был громким, но это был папин смех: папа хихикал так, когда говорил, что Артем будет жить.

Потом было какое-то поле, и Гена уселся на траву полюбоваться закатом. Только теперь он понял, как сильно болят ноги. Ремешок сандалии натер на ноге мозоль. Он вспомнил, что с самого утра он непрерывно куда-то идет и пора бы возвращаться. Он поднял голову и впервые увидел местность где оказался , и неясно было даже с какой стороны он сюда пришел. Было ощущение будто он только что проснулся.

Еще часа два Гена брел по безлюдной пыльной дороге между голыми черными полями, от одной лесополосы к другой. Проснулся зверский голод. Подкашивались ноги. В голове беспрерывно гудел колокол, отдавая в виски звонкими толчками. Гена понял, что заблудился, понял, что не может больше идти даже если бы и знал куда, понял что приблизился к краю чего-то такого за чем ничего больше нет.

Он лег на землю и закрыл глаза. Он врос в землю, пустил корни, сросся с черными комьями. Хотелось заплакать, но не осталось сил даже на это. Небо стало близким, небо давило на лоб, как пресс, небо вдавливало глаза в глазные впадины, в мозг, в землю. Гена был между – небом и землей, жизнью и смертью, непонятным и невозможным, паникой и ужасом, безразличием и небытием. Ему не хотелось вставать, и он понял, что уже не встанет.

Но как часто в жизни бывает, все образовалось. За следующей лесополосой оказался поселок. Там добрые люди покормили его, дали отдохнуть, и посадили на автобус домой.

Дома были крики, слезы, истерики, визги, успокаивания. Мать стала дерганной как марионетка , а отец за сутки постарел на десять лет.

__________________________________________________________________________

Погода была не очень, шло к дождю. Гена стоял возле бюста поэта древности, в одном из тех чудесных парков, где повесне цветут тюльпаны, и нервно поглядывал то на часы , то на затянутое серое небо. Цветов он не покупал, решил, ну их на фиг.

Юля уже опаздывала на двадцать пять минут. Гена ждал. Он не представлял о чем они будут говорить и куда он ее поведет. У него холодело в груди , и он хотел лишь одного: чтобы она не пришла, а он с чистой совестью ушел домой и забыл о девушках на ближайшие десять лет.

Но она пришла, одетая в черные джинсы и застегнутую наглухо косуху, с рюкзаком на плечах На ногах были те самые армейские ботинки.

Гена поправил очки и издали ей улыбнулся. Она была потрясающа.

– Привет

– Привет – тут она задала вопрос, который он меньше всего ожидал услышать – Бабки есть?

– Что?

– Ну ты деньги с собой брал?

– Ну да

– Сколько?

– Ну, гривен пятнадцать…

– Отлично. Купим две бутылки кагора и пачку сигарет. Пошли в переход.

Гену поразило как быстро эта девчонка распорядилась его финансами. Они направились к переходу.

– Меня мать наказала – обьясняла Юля по дороге – Не дает денег, представляешь? Только на завтраки в школе. Хоть вешайся.

– За что она тебя так? –полюбопытствовал Гена

– Не хочет чтобы я виделась с братом. У меня сводный брат- нарик, так она боится, что он и меня подсадит…А, достали все…Надо напиться…Сегодня напьюсь…

Когда она покупала за его деньги две бутылки красного вина, ему стало не по себе. Гена никогда не пил спиртного и даже не знал какое оно на вкус.

Начинало темнеть. Бутылки звенели в Юлином рюкзаке. Она закурила и предложила Генке, но он отказался.

– Пошли на Калифорнию –предложила Юля – У Змея бездник. Будет весело.

– На Калифорнию?– Генке стало страшно – это там где неформалы тусуются?

– Ну да, тут недалеко. Пошли

– Я там никого не знаю…

– Ничего, я тебя со всеми познакомлю.

Они пересекли дорогу, и Юля повела Генку проходными дворами – незнакомыми, дикими, обшарпанными. Из окон уродливых кирпичных домов часто грохотала музыка, и слышался пьяный мат. У подъездов кучковались местные ребята - курили, орали, матерились и сплевывали.

-- А кем твоя мама работает? – спросил Гена чтобы больше не молчать.

Они миновали последний прямоугольный двор и стали спускаться к лесу.

-- Мама… вообще она переводчик…Знает английский, немецкий и французский немного…

--Ух ты!

-- Кроме того, она писательница. Мы раньше жили в Москве, и она писала книжки. Детективы. Может слышал- Наталья Перестрелкина. Это ее литературный псевдоним.

-- Подожди- Гена остановился- Перестрелкина? Это там где про милицию? Про оперов , да? « Бандиты без понятий»?

-- В этом роде- отозвалась Юля неохотно.- Я думала ты не знаешь. Она не так популярна как другие…

-У моего папы они все есть. Он вообще любит такое чтиво. Так это твоя мама пишет?

- Уже не пишет – сказала Юля –Ты вообще не распостраняйся про это…Хотя…Все и так знают…Физичка даже автограф у мамы взяла. На родительском собрании…Ценительница творчества…Ебаная.

- Ну да – вспомнил Гена – кто-то говорил мне ,что в нашей школе учится дочь писателя. Так это ты ,оказывается.

- Я

Они пошли по желтой, густо присыпанной листвой дороге между черными лысеющими деревъями. Гена кайфовал, слушая как хрустят под ногами листья.Небо затянуло темно-фиолетовым так густо,что оно казалось твердым. Вдали гремело. Вокруг был лес. Где-то рядом квакали лягушки. И если бы не доносящийся с шоссе гул автомобилей можно было бы забыть, что это Брагом. Деревья кончались, и на огромной продолговатой поляне виднелся длинный отрезок бетонного забора, который ни что ни от чего не отделял. За забором подымался покатый холм, весь в траве, мусоре и кривых карликовых деревьях, а сам забор был целиком изрисован неформальскими графити – окровавленными трупами, перевернутыми крестами, названиями групп. Гена отметил , что некоторые рисунки поистине мастерские - ряды кладбищенских крестов, уходящие в закат, мутант с тыквой вместо головы и горящими красными глазами, урбанистический викинг на мотоцикле…Это впечатляло.

Они пошли вдоль забора. Юля не обращала на рисунки никакого внимания - видно была здесь тысячу раз. Дорога плавно уползала вверх - там, над желтыми кронами деревьев подымался серый столб дыма. Гена услышал доносящиеся оттуда голоса. Забор обрывался где-то позади так же резко, как и появился, а дорога вверх была все круче- приходилось хвататься за карликовые деревья, и обходить вросшие в землю куски ржавого металла. Тут и там выныривали из земли рыжие трубы- некоторые так и торчали над спуском, как дула орудий морского крейсера, а некоторые изгибались прямым углом и снова зарывались в землю. Слева от Гены, далеко внизу, в непроходимых зарослях текла между редкими бетонными плитами речка-вонючка. Гена не ожидал, что ему придется лазить по таким диким местам, он думал повести Юлю в кафе, а потому оделся по-городскому во все новое и нарядное. Сейчас он чувствовал себя как человек в смокинге и при бабочке, которому вдруг пришлось расгружать вагоны с цементом.

Он подымался вслед за Юлей, поглядывая на ее обтянутую джинсами попку. Он вдруг вспомнил, что хрупкая Юля тарабанит на себе рюкзак с вином, и надо бы помочь, но было уже поздно- они вышли на ровную поляну, где горел костер.

Он ожидал увидеть у костра сборище из пятидесяти агрессивных пьяных неформалов, а неформалов оказалось всего трое: два парня и одна девушка. По периметру костра в землю были горизонтально вкопаны прямоугольником крупные длинные бревна. Видно было, что народ потрудился когда-то, обустраивая это место. Парни сидели на одном из этих бревен и передавали друг другу бутылку с какой-то отравой, а девушка, наклонившись над костром, ковыряла в нем прутиком. В красных отбликах Гена рассмотрел ее чуть монголоидное лицо с раскосыми глазами.

Девушка заметила их первой - она завизжала и бросилась на Юлю как бросаются на вражеские окопы. От нее пахло спиртным. Казалось, Юля не устоит и они вместе кубарем покатятся вниз. Они визжали, обнимались, целовались- радовались встрече. Наконец девчонка отцепилась от Юли, и Гена смог ее рассмотреть. Она была чуть повыше Юли с более округлой фигуркой и дикими азиатскими глазами. Одевалась она, видимо в сэконде: тертые джинсы, рваный мешковатый свитер из-под которого выглядывал еще один свитер, стоптанные кеды…

Девушка с любопытством взглянула на Гену.

- Гена, это Диана- сказала Юля- Диана, это …

Договорить ей не дали. На Юлю тут же с рычанием набросились заметившие ее парни. От них тоже несло спиртным. Юлю тут же закружили над спуском.

- А-а-а! Змей, дурак, поставь меня на землю! Змей! Зме-е-ей!

- Джульета!- рычал Змей патетически- Мочу я лечь вам на колени? Прекрасна мысль- лежать между девичьих ножек.

- Размечтался - отозвалась Юля сверху- Шекспира сначала перечитай. Ты цитируешь « Гамлета», Джульетой там и не пахнет. Так что иди в жопу, Ромео. И поставь меня на землю, а то откушу ухо.

- Она меня не любит- горько констатировал Змей- Дерзай, мой друг Корабль, может тебе повезет больше- он передал Юлю второму парню, который тут же взвалил ее на плечо задом наперед

- Корабль - сказала Юля- Ты хочешь умереть молодым?

- Дамы и господа- провозгласил Корабль- Я утащу ее в свою пещеру, напою самогоном и обесчещу!

- Обесчесть лучше меня - попросила Диана

- Тебя обесчестишь - проворчал Змей- ты сама кого хочешь обесчестишь.

Корабль понес Юлю к бревнам. Змей посмотрел на оторопевшего Генку и протянул ему руку:

- Змей

- Гена - он ответил на рукопожатие

- Я тебя раньше не видел.

- Я тут в первый раз

Они подошли к костру где Юля уже вытаскивала из рюкзак бутылки. Все обрадовались:

- Опа! Некисло!

- Кагорчик. А у нас водяра осталась на крайний случай смертельноопасной трезвости.

- Не, пипл, трезветь нельзя.

- Никто и не собирается.

Гена наконец смог всех хорошо рассмотреть. Змей был парнем среднего роста, коренастым с длинными ухожеными волосами и заметно прыщавым лицом. Заметив прыщи у Змея, Гена испытал наслаждение близкое к половому: не я один такой! Змей был одет вполне нейтрально: джинсы, обычная куртка…Под курткой, правда, был балахон с изображением какого-то рок- идола (Гена не рассмотрел какого). Корабль же был высоким парнем (чуть выше Гены) в рваных джинсах и столь же рваной косухе, без прыщей, с обычной слегка лохматой стрижкой. Корабль уже изрядно окосел и временами неэстетично отрыгивал. Возле одного из бревен лежали два рюкзака, черная гитара и пустая бутылка из-под водки.

Все оживленно заговорили с Юлей. Звучало обилие незнакомых имен, кличек и характеристик, и Гена понял лишь, что все обещали прийти, но никто не пришел ввиду скверной погоды. О Генке не спрашивали не слова - словно все знали его как родного.

- Дамы и господа- провозгласил Корабль, очнувшись от алкогольного транса- Давайте выпьем.

Вино было решено оставить на потом. По кругу пустили оставшуюся водку. Гена впервые видел чтобы девочки так хлестали водку с горлышка бутылки : сначала Диана, потом Юля. Пили за день рождения Змея и желали ему чтоб он сдох.

- Закусить, к сожалению, нечем - говорил Корабль- Можете занюхать портянками Змея и тогда встретимся в аду. Есть, правда, эта… сарделька, но она одна, а нас…раз, два…Змей, посчитай сколько нас, а то у меня пальцы на руке закончились…

- А вторую задействовать слабо?- отозвался Змей

- Боже! Как много у меня рук!

Все еще морщась (она так симпатично морщилась), Юля передала бутылку Генке и сказала:

- Допивай!

Водки было немало, но общение с неформалами успело наложить на Гену свой пагубный отпечаток. Он больше не сомневался. Он выпил все залпом и сразу же пожалел об этом. Горло обожгло так, что он начал хватать ртом воздух, как выброшенная на песок рыба, и от этого сделалось еще хуже. Он кашлял и отплевывался.

- Не пошла ?- спросила Юля участливо

- Какая гадость…- выдавил из себя Гена – эта ваша заливная рыба…

- Что касается сардельки - говорил тем временем Змей- Корабль не спиздел, она действительно есть и она одна.

- Под красное вино хорошо идет мясо молодого цыпленка - сообщила Диана

- В сардельке больше туалетной бумаги, чем мяса цыпленка… Мы ее поджарим и разделим на … раз, два…четыре части. Корабль обойдется.

- А в голову?

- Ладно, уговорил, разделим на пять частей. Я сегодня добрый, все-таки шестнадцать стукнуло.

Решили пить вино, но обнаружили, что для его откупорки нужен штопор. Штопора, конечно, ни у кого не оказалось.

- Тому, кто его покупал нужно отрезать яйца- изрек Змей флегматично глядя на бутылку.

- Это я покупала- сказала Юля угрожающе

- Тогда пришить пару чужих

- Твоих?

- У него нет яиц - доверительно проинформировал Корабль- Я проверял. У него там нечто такое, о чем вы даже боитесь подумать…

В ответ Змей начал высматривать в округе бревна потяжелее, миролюбиво приговаривая: «Чем бы его?»

- Принести гитару? –предложила Диана Змею

- Не. Гитару жалко. Нам Юлька чего-нибудь на ней сегодня сыграет.

Подумав, вино открыли старым, добрым способом – нашли кусок ветки и протолкнули пробку внутрь. Стаканчиков не было, поэтому пили из горлышка. Все плавно пьянели и говорили о чепухе. Курили Юлины сигареты, купленные за Генкины деньги и в какой-то момент Генка заметил, что курит вместе со всеми и не стесняясь вставляет в разговор всякую чушь. Временами они спорили, и никто никого не слушал, и все пытались докричаться друг до друга, и высказать свое, единственно истинное мнение. Генке было хорошо и лениво. Он принимал бутылку от Юли, делал глоток и передавал ее Кораблю. Было уже совсем темно, и лишь плясал в глазах спасающий костер, в который кто-то подбрасывал иногда дров из невидимой Генке кучи. Кто-то сбоку вручил Гене горячий кусочек сардельки, и он закусил ним очередной глоток. Казалось, он в жизни не ел ничего вкуснее.

- А знаете почему я пью ? - спрашивал Корабль, раскуривая сигарету. Он слегка покачивался взад-вперед (Корабля штормило) и чесал большим пальцем нижнюю губу

- Потому что ты алкаш хренов - отвечала за всех Диана

- Не-а. Потому, что я поэт. Поэтому и пью. По…понятно?

- Началось - тихо сказал Змей

В его голосе проступал беспомощный фатализм человека, понимающего неотвратимость некой природной стихии.

А Корабль заводился:

- Вот смотрите…ык!…Сейчас у нас что?…Сейчас у нас царство обывателя! Обыватель с детства учит детей быть обывателями. Чтобы маленький обыватель вырос большим обыв-вателем…да…Обыватель это что? Это рамки…ык!…это стены в которых гниет его жизнь. Дом, семья, работа… Работа - это главное, понял? Для них работа-это все! Выучился- и сразу работать, и так всю жизнь! А ведь работа – это главное зло! Я не знаю, для чего создан человек, но уж точно не для того чтобы торговать в ларьке сигаретами. Или разгружать грузовики с хлебом. Или работать калькулятором…то бишь бухгалтером…Вот у меня отец был учителем…А вы думаете ему это нравилось? Хренушки. Он с детства любил играть в футбол. А стал учителем. А вот у Змея сестра официантка. Может ей хочется бегать целый день в пятидесяти квадратных метрах и улыбаться всяким идиотам? А, Змей, хочется?

- Слушай, Корабль…

- Нет! Не хочется! Но уйти она не может, у нее семья, ей нужны деньги. Потому, что ей вдолбили с детства, что счастье – это семья и работа, и больше ничего нет. А это не счастье, это каторга. Концлагерь. И вот она бегает – с дому на работу, из Освенцима – в Дахау.

- Это интересно – сказала Юля – Но какое отношение это имеет к тому, что ты поэт и к тому, что ты пьешь?

- Это протест

- Убогий протест

- Как Веничка Ерофеев

- Засранец ты, а не Веничка Ерофеев

- Бесспорно –вдруг согласился Корабль –бесспорно, я засранец.

- Все мы засранцы –неожиданно сказал Гена

- Бесспорно… Но представьте - глаза Корабля вдруг загорелись – 39-й год…Мы немцы…Доктор Геббельс орет по радио: « Вы нужны Германии!». Да я бы первым вступил в НСДАП, я бы первым взял шмайсер, я бы первым ворвался в Польшу…

- Все это в теории, Кораблик –лениво сказала Юля –А на деле…на деле ты бы обосрался.

- Ты уверена?

Все молчали. Диана подкинула дров в костер. Юля внимательно смотрела на Корабля.

- Хорошо –сказала она –Ты хочешь убивать? Допустим, у меня в рюкзаке пистолет. Я дам его тебе и скажу: «Убей!». Ты убьешь?

- Кого?

- Кого-то из нас.

- Зачем? Нас и так отстреливают.

- Кто?

- Они – Корабль неопределенно махнул рукой в сторону

- Тогда кого-то из них – Юля кивнула головой в ту же сторону.

Казалось, они знают, о ком говорят. Казалось, они говорят о ком-то конкретно.

- Юличка ,– отозвался наконец Корабль – на такие вопросы не отвечают словом. На них отвечают пулей. Или обоймой. А у тебя правда ствол в рюкзаке.

Юля медлила.

- Был бы –сказала она тихо –я б тебя гада еще тогда пристрелила

- Ты что тогда обиделась? – в тоне Корабля слышалась издевка

- Ах ты ж гнида…

- Я просто сделал то же, что и ты днем раньше. Ну зашел чуть дальше. А ты значит обиделась, да?

- Ты себе льстишь –сказала Юля сквозь зубы

- Вы друг друга стоите - подала голос Диана

Гену начинало раздражать, что Юля с Кораблем монополизировали общественное внимание для обсуждения личных тем. Тем более все явно знали о чем они говорят, только Гена не знал ничего.

- Змей – громко обратился Гена – ты говорил, что Юля нам сыграет на гитаре.

Змей не успел ответить. Корабль поднял на Генку взгляд, словно только что его заметил и сказал ему:

- Извини, друг…Я забыл как тебя зовут

- Гена

- Гена, значит –он перевел взгляд на Юлю и ухмыльнулся –Мне то по хуй, конечно…А вот Сому как?

- Да пошел ты!!!- резко закричала Юля вскакивая на ноги

У Генки зазвенело в правом ухе. Юля стояла, слегка пружинясь, словно самка хищника перед атакой. Корабль сидел на бревне, расслабленно разбросав ноги как что-то ненужное и уперевшись ладонями в землю за спиной. Она ему морду расцарапает, подумал Гена.

- Корабль – сказал Змей очень серьезно – Не еби мозги, ладно? Я знаю, у тебя это хорошо получается, но сегодня не надо. Окей?

- Окей –согласился Корабль равнодушно

- Юля, а ты присядь и , действительно слабай нам что-нибудь – Змей потянулся за гитарой – И успокойся хотя бы потому что мне стукнуло шестнадцать. Хорошо?

Он протянул Юле гитару.

- Хорошо- сказала Юля. Она взяла гитару и села – Тебя я уважаю и люблю…И пожелать могу лишь одно: получше выбирай друзей - она выразительно посмотрела на Корабля – бывает такая мразь попадается

- Не то слово – согласился Корабль

Весь этот разговор действовал на Гену угнетающе. К нему перекочевала вторая бутылка, он сделал внушительный глоток, и передал ее демонстративно индеферентному Кораблю. У Генки уже плыло в глазах. Он взял у Юли сигарету, дважды уронил ее и чуть не поджог фильтр.

Юля ударила по струнам , и после жесткого проигрыша запела поставленным хрипловатым голосом:

А мы пойдем с тобою погуляем по трамвайным рельсам

Посидим на трубах у начала кольцевой дороги

Нашим теплым ветром будет черный дым с трубы завода

Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора

Ее заметно пьяный голос срывался на крик. Она била по струнам так словно пальцы ей уже не пригодятся.

Она была как ведьма. Было что-то дикое в песне, которую пела Юля и в том как она ее пела. В Генкиной груди что-то заиндевело; в крови лупил адреналин как перед чем-то страшным. Он думал о запрещенном кайфе – продолжить путь ползком по шпалам. Гена не знал чьи песни поет Юля , но он знал что узнает. Все, что он слушал до этого было фальшью, он словно потерял девственность. Он понял, что меняется, что никогда не будет прежним, что обречен с первого дня знакомства с Юлей. Она – дверь в новый бешеный мир. И в этот мир нельзя войти безнаказанно, и из него нельзя вернуться.

Гена вдруг понял, что Юля его убьет. Так или иначе. Эта четкая мысль была настолько страшной, что он вспотел.

Когда ему было пять лет Артем учил его кататься на велосипеде. Гена не дотягиваясь до седла, крутил педали и ехал, а Артем бежал сзади, придерживая велосипед за багажник. И Гена ехал, зная что не упадет, что Артем его страхует. Гена кричал: « Ты держишь?». И Артем кричал: « Держу!» И Генка ехал. До тех пор пока Артем не перестал отзываться. Гена обернулся, увидел, что Артем уже далеко- далеко, что его давно уже никто не страхует, и Гена перестал дышать от ужаса, и потеряв управление, врезался в столик для тенниса.

Такое же чувство было у Гены сейчас. Он понял, что на самом деле его никто не держит, что он один, и только иллюзия безопасности заслоняет ежесекундную возможность катастрофы. Я один, понял Гена, совсем один. Никто не страхует: ни сзади, ни сбоку, нигде, и если упадешь то уже не встанешь.

Диана и Змей целовались; она сидела у него на коленях, и его руки гуляли под ее мешковатым свитером. Гена ненавидел влюбленных. В их демонстративной плотоядности была насмешка над окружающими. Гена стеснялся разглядывать их в упор, но и не мог отвести глаз, он был как бомжик, что сквозь стекло ресторана глазеет с улицы на обжирающегося деликатесами банкира.

Было совсем темно. Заплывшее небо подмигивало цветными разрядами. Вдали грохотало.

Гена не мог больше сидеть и улегся на землю возле бревна, положив скомканную куртку под голову.

- Классно поешь – говорил Юле Корабль где-то вверху, над макушками сосен

- Сыграй ты – предложила Юля, протягивая гитару над Генкой

- Ты же знаешь, я не умею

- Знаю

- Тогда зачем предлагаешь

- Хочу чтобы ты комплексовал- торжественно объявила Юля пьяным голосом

- Юльчик, солнышко, одно твое слово и я закомплексую так как никто еще не комплексовал

Гена проваливался в забытье. Весь мир стремительно летел к черту, в густую чернильную пустоту. Над головой, в эпицентре исчезающего мира слышалось пьяное воркотание Юли и Корабля. Гена проваливался и не понимал ни слова. Потом все затихло и Гена, с трудом приоткрыв глаз, увидел, что Корабль и Юля лежат на постеленной на землю косухе и целуются. Гена уже не мог решить точно снится ему это или нет. Откуда-то подошел Артем и положил ладонь на его горячий вспотевший лоб.

- Спи –сказал Артем, укрывая Гену клетчатым пледом

- Я думал ты держишь- прошептал Гена

- Я держу –сказал Артем –Я всегда держу. Ты мне веришь?

- Да

- Ну тогда спи, барбос…Завтра выходной и у нас полно дел…Спи…Спи…

______________________________________________________________________

Когда Гена проснулся солнце свирепо било в занавеску. В комнату ломился столб света; Гена долго рассматривал хаотично кружащиеся в нем крохотные пылинки. Кровать Артема была застелена. Пошел гулять без меня, решил Гена.

Под люстрой колыхались на нитках Артемовы модельки самолетов. На столе черные пластмассовые индейцы окружили собранный из конструктора экскаватор. На спинке стула висел рваный носок.

Гена оделся, пошел в туалет на улице. Умылся у рукомойника, вернулся в дом.

Отец сидел на диване в гостиной и сосредоточенно читал свою книжку про крестоносцев. У него было странное выражение лица.

- Привет - сказал Гена

- Привет- ответил папа странным голосом

- А где мама?

- На работу пошла

Ну да, вспомнил Гена, сегодня среда.

- А ты почему не на работе?

- Взял отгул

( Папа будет сидеть дома еще неделю – чтобы не оставлять Гену одного).

Если сегодня среда, подумал Гена, то я должен быть в школе. Он взглянул на часы над печкой: полдевятого.

- Я что, в школу не иду ?- спросил Гена

Папа отложил книгу.

- Сына- сказал он, поднимая глаза на Гену- Отдохни сегодня. Погуляй, почитай, посмотри телевизор.

- А Артем? – спросил Гена подозрительно

- Что Артем?

Гена услышал как папа сглотнул.

- Артем сегодня в школу идет?

- Сына, Артем умер.

И только сейчас Гена вспомнил. Только сейчас, глядя на папино лицо цвета раскаленной пустыни, на его по-собачьи затравленные глаза, на большое красное адамово яблоко, что как лифт дергалось вверх- вниз, только сейчас Гена понимал: это был не сон. И становилось плохо, очень плохо, как тогда. Гена плакал.

Хуже всего было первые две недели. Гена просыпался и думал, что Артем жив. Даже не думал – знал. Психика не мирилась со страшными переменами, и по утрам Гена верил, что все как раньше: сейчас войдет Артем, что-то скажет, засмеется… Когда он вспоминал это был шок, словно в первый день.

Вскоре из Генкиной комнаты убрали кровать Артема, его одежду, почти все вещи. Теперь Гена вспоминал обо всем едва открыв глаза. Пустой угол комнаты застревал в мозгах на полдня, словно кость в горле.

Потом Гена снова пошел в школу. Начался вялотекущий ежедневный кошмар. О гибели Артема знали все – от первоклашки до директора: школа была маленькая. Гену жалели так массово и демонстративно, что он впервые в жизни подумал о самоубийстве. Учителя завышали ему отметки; стоило Генке выйти к доске, и они чуть ли не вытирали глаза платочком. Одноклассники перестали звать Гену в свои игры, а если Генка все же присоединялся - ему поддавались. Было гадко.

Потом стало еще гаже. В их жалости стало проступать презрение. Презирают и ненавидят всегда того, кто выделяется. В маленькой школе у всех были полные благополучные семьи, – лишь у Гены умер брат, и была еще в девятом классе какая-то забитая девочка-сирота. Гена становился изгоем. На него смотрели так будто он совершил что-то мерзко- стыдное, словно он обкакался на «линейке» перед школой. Его избегали как заразного. Друзья перестали с ним общаться. Гена понял, что предать друга легко - главное чтобы остальные были на стороне предателя. Поодиночке с Геной еще общались, но собравшись вместе его переставали замечать. Спустя три недели после смерти Артема Гена сидел за партой один. Однажды классная руководительница попросила бывшего друга Гены, Кирилла сесть к нему за парту. Гене захотелось убить ее, суку, он едва сдерживал унизительные слезы. Кирилл таки сел к нему и не глядя на него просидел за его партой до звонка. Гену же откровенно возненавидели все.

Собственно ненависть была третьей стадией после жалости и презрения. Началась она потому что учителя выделяли Гену и завышали ему отметки. Его стали считать любимчиком. Начался всеобщий бойкот. С Геной не разговаривал никто. Стоило ему подойти к одноклассникам, и все тут же умолкали. Его спрашивали: «Чего хотел?» и все более агрессивно. На его вопросы либо не отвечали, либо грубо огрызались. За спиной у Генки пускали сплетни, шушукались и хихикали. Естественно, в таких условиях Гена все больше замыкался. Как-то раз он услышал, как одноклассница говорила о нем презрительно: « Он с нами не разговаривает, считает себя лучше других». Гена был в шоке: его полностью игнорировали и при этом еще и обвиняли в том, что он молчит! Над Генкой начали откровенно издеваться и все более изощренно. Любая попытка поговорить с бывшими друзьями оборачивалась новым унижением.

В какой-то момент Гену стали называть Какашкой. Эта кличка так прижилась, что новички даже не знали его имени. Гену беспощадно травили.

Никто не мог сказать, почему он ненавидит Генку, его ненавидели просто по привычке. Из-за необходимости кого-то ненавидеть. Он был им нужен: где собираются пятеро, там должен быть шестой. Шестой должен умереть там, где собираются пятеро. Чтобы быть друзьями людям необходим общий враг.

Гена ходил в школу как на сеансы электрошока. Утешала лишь мысль, что скоро каникулы. Когда мама заикнулась про обмен жилья и переход в другую школу, Гена испытал первый в жизни оргазм. Он с нетерпением ждал – каникул, переезда, конца света - чего-то , что изменило бы положение вещей. Ходить в школу стало пыткой. Более того: пыткой стало и гулять во дворе – в соседних дворах жили ребята с Генкиной школы. Вскоре стало ясно, что они настроили против Генки чуть ли не всю улицу, всех детей от пяти лет до пятнадцати. Все знали: идет Какашка, педик ,чмо и онанист.

Друзья Артема как-то рассеялись. Когда-то они были и Генкиными друзьями, их всех объединял Артем. Теперь их ничто не объединяло, и все меньше бывших друзей здоровались с Геной при встрече. Вместо старых друзей появились новые враги и уж те-то не забывали поздороваться. Стоило Генке выйти в магазин как какой-то незнакомый малек орал ему через всю улицу: «Привет, Какашка!». Иногда в Генку летели камни. Все чаще Гена ловил на себе заинтересованные взгляды совершенно незнакомых ребят.

Гена понял, что скоро его начнут бить. Он пробовал говорить об этом с родителями, но родители его не понимали. С ним общались как с шизофреником в дурдоме : « успокойся, сынок, это пройдет, просто надо забыть, как-то жить дальше…» Гена кричал, нервничал, путался в словах и от этого становилось еще хуже. Отец отвел Гену к невропатологу, тот прописал ему какие-то таблетки, и Гена поклялся никогда больше не говорить родителям ни слова правды. Родители – это примитивные организмы с простейшими алгоритмами. На все многообразие вопросов – лишь два запрограммированных ответа, любая проблема решается одним из двух имеющихся методов: кнут или пряник. В идеале – то и другое. Заткнуть рот пряником, чтобы при порке кнутом никто не услышал криков- так они понимали воспитательный процесс. Они добились своего этой дрессировкой: Гена перестал уважать отца, а мать воспринимал как говорящую мебель. Мама – как телевизор, который невозможно выключить: разговаривает, делает умное лицо, создает иллюзию разумности.

А школа тем временем превращалась в ад. Чтобы Гена не делал, он делал это неправильно. Чтобы он не говорил, он был не прав. Сотни незнакомых глаз ежесекундно фиксировали любое Генкино движение, выискивая малейшую ошибку. Сотни ртов находились в состоянии полной боевой готовности, чтобы по сигналу заржать, заорать, загигикать, заулюлюкать, обозвать, пустить новую сплетню, новый прикол про Какашку, новую идейку для грандиозной машины травли. На уроках по классу ходили записочки с оскорблениями в его адрес. Карикатур с изображением Какашки было так много, что можно было открывать галерею.

На Генкиной парте появились крупные, глубоко вырезанные надписи « Какашка- поц» и « Какашка сосет». Кто-то попотел увековечивая Генку на полированном дереве. Пожилая, но бойкая классная руководительница с недобрыми глазами и прической, противоречащей всем законам физики, Наталья Владленовна долго привселюдно ругала Генку за эти надписи на парте. Эта древняя вешалка помнила еще народные слезы на похоронах Сталина и была живым доказательством бессмертия идиотизма. Она была ходячий диагноз. Она обвиняла Гену в том , что он сам вырезал на парте эту гадость, вероятно в приступе самокритики.

- Почему ни у кого ничего не вырезано, только у тебя?!! –пищала она – У всех парты как парты!!! А у тебя непотребщина!

Гена заметил, что учителя тоже поменяли к нему свое отношение. Не из-за парты, нет. Просто находясь под прессом издевательств, Гена окончательно замкнулся, и совсем перестал учиться. Когда его вызывали к доске он не мог ответить даже если знал предмет. Каждое Генкино слово осмеивалось и давало пищу для новых оскорблений. Поэтому он молчал, старался чтобы его не замечали. Учителя начали поговаривать, что он слегка тронулся после смерти брата.

Полная перемена общественного настроения по отношению к Генке (от сочувствия до презрения) произошла головокружительно быстро. Казалось, еще вчера его жалели, а сегодня были готовы избить. Он стал винить в этом себя. Ему казалось, что это он их чем-то обидел, вызвав такое отношение к себе. Он даже начал винить себя в смерти Артема. Он выдумывал несуществующие ссоры с Артемом накануне его гибели, и задавал себе вопрос: что если Артем бросился под машину из-за него, маленького Генки. Чем больше его травили, тем больше он верил во всю эту чушь.

Он пытался «исправиться» – сблизиться с ними, задобрить, помириться, сделать что-то, чтобы вернуть хорошее к себе отношение. Но его стали оскорблять еще больше. Он добился того, что все поняли: об него можно вытирать ноги.

Однажды на переменке к нему подошли одноклассники, двое хулиганистых парней, которые доставали его больше остальных. Один из них харкнул Генке на ботинок.

Гена поднял глаза.

- Че вылупился, Какашка? – спросил он у Генки

- Ничего – сказал Генка, и попытался уйти

Уйти ему не дали. Его обзывали и толкали пока один из них наконец не врезал Генке в нос. Ему никогда еще не было так больно и страшно. Он плакал, а кулаки и ноги полетели с разных сторон. Гену зажали в угол и долго, весело били. Потом ушли на урок, а Гена сидел на полу безлюдного коридора, всхлипывая, размазывая по щекам кровь пополам с соплями. Позже он умылся, дождался перемены, забрал портфель и ушел с уроков. Когда он уходил класс свистел ему вслед.

Родители, конечно, заметили синяки. Деваться было некуда, Гена рассказал правду. Отец допытывался: « Ну ты хоть сдачи им дал? Дал сдачи?». Пришлось соврать, что да, дал сдачи. Папа требовал детальный отчет о повреждениях противников, и Гена врал ему: тому, мол, разбил нос, другому, кажись, выбил зуб. Папе нужны были такие сказки, он хотел гордиться сыном. А сына тошнило от всех их.

Родители пообещали, что пойдут в школу разбираться ( двое на одного – возмущался отец), и Гена сколько не пытался, не смог их отговорить. Родители пошли в школу разбираться, и Гена понял, что ему туда ходить больше не стоит. После визита родителей Гена боялся оттуда не вернуться.

Оставалась неделя до последнего звонка и летних каникул. Школа была для Гены чем-то вроде клетки с гориллами. Он настолько боялся туда идти, что по настоящему заболел. Его температура поднялась до тридцати девяти, и последнюю неделю он пролежал дома в постели.

Потом было лето, переезд, новый дом и новая школа.

___________________________________________________________________

На углу, недалеко от Генкиного дома, стоит мастерская обувного мастера. Ее видно издалека, благодаря эмблеме – красному женскому сапожку вроде тех, в которых топтали полтавские земли гоголевские красавицы. Этот остроносый сапожок нечеловеческого размера сделан из металла. Он свисает на цепях с козырька над дверью мастерской.

Каким-то образом Гена срывает этот железный сапог и обувает на левую ногу, поскольку он левый. Сапог доходит до колена, каблук громко стучит об асфальт, обрывки цепей болтаются сзади как шпоры.

Гена заходит в класс и видит вытаращенные глаза Мамаева. Разогнавшись, Гена пинает Мамая сапогом в живот так сильно и нечеловечески резко, что Мамай отлетает к доске. Изо рта его течет густая темно-красная жижа. Сапог становиться смертельной частью Гены; сапог вибрирует, ему не терпится бить. Гена замечает обалдевшего Кичу, и свистящим пинком непобедимого сапога ломает Киче правую ногу. Нога трескается в колене, Кича истерически воет, из темной дыры в его коричневых «трубах» торчит белый огрызок кости. Гена боковым лоу-киком подкашивает Кичу, и топчет его лицо острым каблуком. Лицо Кичи податливо как яблочный пирог, Гена выворачивает это лицо наизнанку, разбрызгивая кровь и мозги. На каблуке остается круглый Кичин глаз, напоминающий рыбий.

Следующий – Друг. Потом Экскаватор, Дудник, Несмешной, Нестор, Артурчик, попавшийся под горячую ногу Сом, Корабль, Кристина и Ева, Святая Вера с пузырящимися розовыми кишками и заляпанной кровью библией. Приплывает, как по конвееру полузнакомая гопота из других классов – Гена убивает их всех. Его сапог беспощаден. Ни девочки, ни учителя, ни директор – никто не спасется от сапога. Гена топчет, пинает, давит левой ногой. Носок не устает зарываться в податливое мясо.

Последний – Кузя. Он, бедненький, забился в угол, дрожит, плачет, косится на трупы. Гена зажимает Кузю под подоконником, и долго размеренно-ритмично бьет его сапогом. Кузя скулит как щенок под дождем, скулит все тише. Наконец Гена перестает бить. На месте Кузи – огромный кровавый ком с черной пульсирующей родинкой, островком в красном океане. Еле дышащий Кузя дотягивается скрюченной рукой до эрегированного члена и из последних сил пытается онанировать.

Вокруг – кровавая каша. Все мертвы или умирают.

Входит Юля. В одной ее руке – голова Артема, в другой – велосипедный руль. Голова, которую Юля держит за волосы, улыбается и подмигивает Генке обеими глазами. Руль блестит на солнце.

Сапог красный уже не от краски, а от крови.

Юля говорит:

- Это случилось потому, что ты не держишь. Вот видишь, а я держу – она показывает руль, который действительно держит в руке и швыряет Генке голову Артема, – С днем рождения!

Гена ловит голову. Артем еще раз похабно подмигивает и требует:

- Подрывайся!

Генка чувствует как на лицо падают мокрые капли. Где-то гремит.

- Генка, просыпайся! Гена, вставай!

Он открыл глаза и увидел Юлино лицо. Господи, подумал он, я еще здесь.

Гена протер глаза, нащупал в кармане очки и понял, что сильно замерз. Мгновенно появилась дичайшая головная боль, и он пожалел, что проснулся.

- Бля-я-дь…- протянул Гена.

- Пора идти – сказала Юля – поздно.

Он огляделся. Было темно. Деревья качались от сильного ветра. Капал мелкий дождик. Гремело. Дотлевали угольки костра. Никого кроме Юли не было.

- Где все?

- Ушли. Нам тоже надо уходить.

Существует такая гнусная стадия опьянения, когда хмель еще не выветрился, а похмелье уже наступило. Он ощущал ее в полной мере.

Он поднялся и посмотрел на Юлю. У той было бледное уставшее лицо. Она взяла свой, единственный оставшийся у бревен рюкзак и пошла вперед. Гена поплелся за ней, пытаясь сдержать рвоту.

Они спускались по мягкой грязной земле. Кусты и деревья обрамляли тропинку как бы тоннелем, и было так черно, что Гена терял Юлю из виду.

- Юля!

- Что?

- Я тебя не вижу!

- Иди как идешь! Осторожно, труба!

Дождь усилился. Гена переступил трубу и увидел обрывок забора с неформальским творчеством. Кусты закончились, стало светлее.

Гена пытался понять: целовалась ли Юля с Кораблем или то был сон? А если даже и целовалась, было совсем неясно, обязывает ли Генкин сомнительный статус Юлиного поклонника предпринимать в связи с этим какие-то действия? Да и какие действия, если честно, он мог предпринять? Если честно, никаких.

- Юля!

- Что?

Он хотел сказать что-то, но его вдруг вырвало, потом еще и еще раз. Юля засмеялась. Он выблевал всю проспиртованную желчь, но спазмы продолжались еще долго. А я еще хотел ее поцеловать, думал Гена, вытирая ладонью отвратительно горькие губы. Сверху летели мелкие дождевые капли.

- Полегчало? – спросила она

- Да

Ему и правда полегчало. Но башка трещала все так же.

Они вышли из леса, и пошли вдоль шоссе. Хлынул настоящий ливень. Ветер гонял туда-сюда потяжелевшие капли, и они набрасывались на одиноких пешеходов глухими водными стенами. В растекавшихся вдоль бордюров лужах ядовито сверкали желтые фонари. Проносились бешеные иномарки, подымая из грязной воды миниатюрные цунами.

За две минуты Юля с Геной промокли до нитки. Они добежали до какого-то подъезда, и уже совсем продрогшие спрятались под бетонным козырьком над закрытой стальной дверью. Юля зачем-то встала на лежащий рядом кирпич, который, вероятно днем придерживал открытую дверь подъезда. От этого она сделалась чуть выше и теперь была как раз Генке по плечо. Она достала последнюю сигарету и закурила. В сорок лет ты сдохнешь от рака легких, подумал Гена с неожиданным злорадством. Он прислонился к двери и смотрел на дождь. Было холодно и мерзко.

Взбесившийся ливень казался средневековым. Не верилось, что в наше время еще бывают такие ливни. С диким воем пролетела « скорая». Кто-то, видно, умирал.

Пешеходов не было. Магазины вдоль дороги давно позакрывались, но электрические вывески горели и ночью. Гена с Юлей прятались за несколько метров от сердцевины перекрестка, – через одну дорогу был ресторан, возле которого теснились иномарки; через другую – один из давно закрытых магазинов.

Со стороны ресторана доносило пьяные хриплые мужские голоса – они пели какой-то блатняк. С другой стороны, в витрине магазина виднелись стенды и прилавки, облепленные пестрыми упаковками со всякой снедью. Между стендами бродил одинокий охранник в расстегнутой черной спецформе. Гена хорошо рассмотрел его сонное скучающее лицо. Охранник был заключен в магазине как крыса в клетке, и выпустят его, наверно, только утром.

Гена вспомнил, что хотел спросить Юлю об армянчике из седьмого «Д», как раз перед тем как проблевался. Сегодня после третьего урока Гена искал ее в столовой, и нашел, но не одну. Она разговаривала о чем-то с Сиськой так, будто они дружили с пеленок. Гена не слышал о чем они говорили, но Сиська был, пожалуй, даже мрачнее чем обычно. Что общего может быть у Юли с этим уродцем? Гене вдруг показалось, что он вот-вот сообразит что-то, еще чуть-чуть и схватит какую-то важную мысль, но это тут же прошло. Он тупо смотрел на дождь.

- Полезли на крышу – предложила вдруг Юля

Гена вздрогнул и внимательно на нее посмотрел.

- На какую крышу?

- Идти, правда, минут сорок

Генке стало по-настоящему страшно

- Есть один дом недостроенный – сказала Юля небрежно – Девять этажей. Весь город видно. Настоящий кайф. Охуенное чувство когда просто вниз смотришь. Здорово мозги прочищает. Ты никогда о самоубийстве не думал?

Он заглянул ей в лицо. Лицо было абсолютно обычным.

- Ты что сдурела? –взорвался он наконец – Какие крыши? Зачем? Ты что? Мне уже три часа как дома надо быть. Мне холодно, я весь мокрый, жрать хочу, башка трещит, какая крыша, Юля? Мне и на земле отлично. Ты глянь дождь какой! Ты что?

- Да - медленно произнесла Юля. Она смотрела в сторону. – На крышу тянет только тех у кого с ней проблемы. Как хочешь. Я не каждому предлагаю.

Генке вдруг подумалось, что Юля предлагала нечто большее, чем поход на крышу, но он этого не уловил. Он совсем растерялся.

- Ты любишь дождь? – спросила Юля

Гена молчал.

- Я вот очень люблю. Ночью. Как сейчас. Гроза. Тучи. В такую погоду классно смотреть на город с высоты. Горят огни, много огней, хочется в них раствориться. Хочется узнать, что это за огни, что там горит. Конечно, ясно, что это просто свет горит в вонючих квартирах, но вверху об этом как-то не думаешь. Кажется, что это что-то другое…И чем выше ты, тем круче.

Мигнула гроза; где-то близко над головой прогрохотало. Гена хотел одного – чтобы дождь, наконец, притих и он пошел домой. Завтра ведь в школу.

Юля смотрела на магазин, в витрине которого дурел от скуки охранник. Он ходил взад-вперед, осматривал коробки с конфетами, подбрасывал в ладонях пачки чипсов.

- Я люблю высоту, – сказала Юля, обернувшись к Генке, – Ночь люблю. Дождь. А что любишь ты?

Трудно было ответить с ходу.

- Не знаю… Пельмени…

Она рассмеялась. Было неясно пьяна она или уже нет.

- Пельмени я сама люблю. Я не об этом. Что для тебя красота?

- Ну много чего…

- Много чего?

- Не знаю…- растерялся Гена. Ему все больше хотелось уйти.

- Ну что, например? –допытывалась Юля

- Например, ты… - сказал Гена тихо

Она снова засмеялась, и он уловил в этом смехе издевку.

- Меня ты просто хочешь трахнуть – сказала Юля хрипло – Как все остальные

- Неправда – пробормотал Гена, чувствуя, что краснеет

- Неужели не хочешь? Я обижусь

Гена решил промолчать.

- Красоту нельзя потрогать –сказала вдруг Юля серьезно – Можно только смотреть. Ты этого не поймешь. Ты сам не знаешь, чего хочешь, а если б и знал, то боялся сказать. А если ты не скажешь громко, чего хочешь, то скажут другие и тебе придется делать то, что захотят они. Потому что они сказали, а ты промолчал. Вообще так и происходит. Ты трус, Гена.

- Ты меня совсем не знаешь –сказал он сквозь зубы

- А есть что узнавать?

- Знаешь что, Юля. Если ты хочешь меня обидеть, то я лучше пойду домой.

- Подожди. Я не хочу тебя обидеть. Я хочу понять, способен ли ты на красоту поступка.

Гена внимательно всмотрелся в Юлю. Она улыбаясь и прищурившись левым глазом смотрела Генке в подбородок, так компанейски, что казалось вот сейчас подмигнет.

- Юля – сказал Гена устало – Ты пьяна. Тебе надо выспаться.

- К чо-о-орту! Если ты прямо здесь и сейчас докажешь, что способен на красоту поступка, я тебе дам.

Гена вытаращил глаза.

- Я с тобой пересплю. Когда захочешь, где захочешь. Хоть сегодня в подъезде. Подумай. Ты еще ни с кем и не целовался, ведь так? И в ближайшие несколько лет тебе вряд ли что-то светит. Это я тебе как девушка говорю. А со мной можешь лишиться девственности уже сегодня.

Он больно прикусил губу. Нужно было что-то сказать, но ничего не лезло в голову.

- Тебе только надо сделать одну вещь

- Какую? – произнес он почти шепотом

Юля спрыгнула с кирпича, подняла его и показала Генке. Кирпич был твердый, красный, с воронками. Она хочет, чтобы я разбил его себе об голову, подумал Гена.

Она показала рукой на витрину с охранником и приказала:

- Туда. Витрина должна разбиться.

- Ты что… - пробормотал Гена растерянно

- После этого я твоя. Все просто.

- Ты с ума сошла… Хочешь чтобы меня приняли? Там же охрана! Знаешь, сколько стоит эта витрина?

- Мы успеем убежать

- Он меня запомнит

Юля брезгливо поморщилась.

- Там темно. Никто тебя даже не увидит.

- Юля –произнес Гена вымученно – Зачем тебе это надо?

- Видишь ли, Гена, я должна знать, что меня трахает человек, способный на поступок, а не какое-то чмо. Для девушки это важно.

Минуту длилась гнетущая пауза. Они смотрели друг дружке в глаза, и Гена, не выдержав даже в темноте, перевел взгляд. Юля держала кирпич так, словно собиралась разбить Генке голову. А он просто не знал, что делать. Никто никогда не объяснял ему, как вести себя в таких ситуациях.

Наконец заговорила Юля. Ее голос был обычным, спокойным, даже ласковым и совсем не пьяным.

- Помню, еще года три назад, на Курском вокзале, в Москве я смотрела на поезда и думала, что человек тоже как поезд. Едет всю жизнь в одном направлении по рельсам, которые построили другие для каких-то своих маршрутов. Для своих целей…И не может свернуть. Только прямо. Хотя вокруг столько интересного…Гена, ты меня любишь?

- Да – сказал он неожиданно для себя

- И ты, конечно же, готов ради меня на все. Так сделай для меня хотя бы это. Сверни с рельсов.

Она протянула ему кирпич. Он судорожно думал. Была секунда, когда он понял, что и правда готов разбить эту чертову витрину, только потому, что она этого хочет. Он с удивлением увидел, что меняется, что раньше ему бы и мысль такая в голову не пришла, потому что слишком много было раньше обычных дней тихой езды по прямой, с завтраками, котом Маркизом, папой, мамой, ежедневными привычными избиениями в школе, с телевизором, с мечтами о сексе, которые, снова не осуществятся, с онанизмом, с шоколадными батончиками… Все эти будни висели у него за спиной как рюкзак. Или лежали на спине как крест. И очень хотелось хоть что-то хоть как-то изменить. Гене даже показалось, что он понял, и даже показалось, что он сможет…

Но он понял, что не сможет. Та секунда была далеко, а страх - вот он. Он был вчера, есть сегодня, будет всегда.

- Куда свернуть? – спросил Гена – Под откос?

Юля опустила руку с кирпичом.

- Не можешь – произнесла она разочарованно

- Никто не может, – проникновенно сказал Гена - Такие вещи уголовно наказуемы, если ты не знала

Она вдруг резко разогналась, пробежала два шага и запустила кирпич в витрину.

Девочки обычно плохо бросают что-либо- Гена знал это с уроков физкультуры, когда сдавали зачет по метанию мячиков, - но Юля швырнула кирпич резко, сильно и по-мальчишески точно. Словно ей не впервой.

В расширившихся Генкиных зрачках пошла замедленная съемка, и он очень четко и подробно рассмотрел полет кирпича. Не верилось, что он долетит, что он посмеет долететь. Но кирпич, конечно же, посмел, – раздался глухой удар и лопающийся треск, какой бывает, когда по шву расходятся брюки. Кирпич вр