О СОВЕСТИ, О СЛЕЗАХ

Мы должны понимать, что наш инструмент, кото­рый называется совесть, это чрезвычайно нежный инструмент. Нежнее, чем дамские часики, да? Дамскими часиками вы пилить дрова не будете, нет? Они у вас остановятся, да? Вы колоть дрова не будете, нет? Механизм испортится, да? Так же и ваша совесть. Малейшая незаконность, она отражается на нашей совести, на нашем зеркале. Это глас Духа Святого. Вот почему, понимаете, малейшее насилие над волей своей, над своей совестью нам вменяется в смертный грех. Когда мы насилуем себя, да?

Мы знаем, ведь бывают такие вещи. Мы заставляем себя грешить, уговариваем себя, принуждаем себя. И хотя наша вольная воля и внутренний глас, который называется совесть, протестует, так? Вот какая была бы замечательная жизнь, если бы люди совесть понимали и оберегали, да? Тогда не надо было бы иметь ни милиции, ни судей, ни тюрьмы - ничего. Люди бы оберегали друг друга, да? Боялись бы греха. А грех есть оскорбление Бога, то есть боязнь оскорбить Господа Бога - это и есть любовь к Богу.

-Совесть бывает и у неверующих людей.

-Обязательно. Это ведь свойство, которое дается Богом как закон, естественный от рождения. Но она бывает развита у них очень грубо и слабо, а освященная совесть – Святым Крещением и, тем более, Святыми Таинствами, - эта совесть бывает очень чуткая, нежная, тонкая, да? И чем более мы очищаем свою совесть покаянием, плачем и таинством покаяния, что есть очищение, - она делается у нас еще чувствительнее. Вот почему угодники Божии такие поразительно чуткие были на любовь и на грех, да? В этом, собственно, и заключается смысл совершенствования.

-Батюшка, а если у человека совесть омрачена, с чего он должен начинать? Можно ли восстановить чистоту совести?

-Обязательно. Надо постараться этот корешок греха окончательно вырвать из себя таинством покаяния, и не только пойти к священнику и каяться - этого слишком мало - а недельки на две наложить на себя пост, читать каноны покаян­ные или Иисусову, покаянное правило. И именно оплакивать грех и выпрашивать помощи, чтоб не повторялся грех. А по­том пойти к священнику и еще раз покаяться. Вот это освяще­ние через таинство вселяется в человека, и сам по себе грех или привычка, она забывается, не повторяется.

-Батюшка, а почему в наше время пост не на первом месте стоит, а как-то везде его игнорируют или он бывает чисто формальный?

-Да потому, что понятие о любви к Богу, понятие о своем личном спасении и вечности сейчас все меньше и меньше сказывается у каждого из нас.

-Батюшка, ведь сказано, что пост есть мать всех добродетелей.

-Воздержание.

-Воздержание, и им нельзя пренебрегать?

-Невозможно. Невозможно! Это нелепо! Мы знаем, какое покаяние бывает у людей неправославных, не признающих пост. Они никогда не обновляются. Они не могут оставить свой грех возлюбленный. Потому что именно само покаяние, без воздержания, не может приноситься Богу. Всякое раскаяние, всякий акт покаяния, он непременно связан с воздержанием. На минуточку представь себе: ты будешь наедаться досыта и будешь пытаться нудить себя, чтобы каяться. У тебя выйдет что-нибудь? Никогда не выйдет! Ты еще больше впадешь в грех, потому что тут бесы будут тебя нудить от себяжаления: "Пожалей себя, зачем это нужно! Иди, закуси, подкрепи свои силы, полежи, отдохни!" Ведь бесы не позволят каяться, и ты их послушаешь от себяжаления.

-А может бес через людей препятствовать покаянию? Только человек решит покаяться, начать воздержание, наложить пост, как вдруг со всех сторон слышит: "пойди, отдохни, что-то ты запостился, побереги свое здоровье, ведь нужны силы" и т.д.

-А потому что он по гордости своей говорит себе: "Я буду каяться, я буду исправляться". Вот это окаянное, проклятое "я" - гордость - как раз и мешает ему.

-А смирение начинает совершенно иначе: "Господи, помоги!" Оно начинает с молитвы, да? Выпрашивая помощи и не­нависти ко греху, да? А эта ненависть, раскаяние и выпрашивание: "прости и помоги!", "даждь!" - это перевернет любого преступника. У меня, в моей пастырской практике, были блуд­ницы, которые не могли себе представить, как они смогут обойтись без любимой страсти, без любимого удовольствия. Но, мучимые совестью и все-таки веруя, по милости Божией, приходили ко мне. И вот, приходили, сначала насильно, зас­тавляя себя, а потом постепенно привыкали ко мне и очень часто приходили. И через год или меньше они совершенно оставили эту любимую страсть. И со страшной ненавистью и слезами вспоминали то, что было. Не факты, а что с ними вообще это было. И одна из таких особ сейчас монахиня, и большая монахиня. Я совершил постриг над ней - она большая монахиня. И никто бы не подумал, если бы не знал, кто была она такая. Потому что покаяние, оно не только лечит, оно обновляет человека. И вот, бес клевещет, внушая, что тебе никогда от греха не отстать. Это бесовское внушение!

У меня был больной вор. Он не мог не воровать. А покая­нием он стал чистым человеком. Он вернул все, что он украл, и покаялся. Вот. И вот это есть доказательство, как можно искренно каяться, да? От настойчивости, постоянства и упо­вания. Бог ему простил. Сейчас он счастливый человек, это прелестный человек. Он никогда не вспоминает, что было, потому что эта ненависть его вылечила от боязни, что Бог ему не простит, Господь ему все простил с того момента, когда он возненавидел это желание: взять чужое. Ну, конечно, он очень долго боролся, очень часто у меня бывал, в любое время, днем и ночью. И, конечно, бесы его донимали: он меня ненавидел, клеветал на меня, но слушался. Он выполнял так, как я от него требовал: то есть, сначала он молился и возвращал снова то, что взял.

Сроки бывают от постоянства плача, от постоянства пока­яния или от силы слез, оплакивания. Я говорю: слез, а не во­дички из глаз. Когда мы говорим о слезах, мы имеем в виду сердце, когда сердце плачет - а не водичка из глаз. Водичка из глаз эта часто бывает чувственная, ей доверять нельзя! Водич­ка из глаз бывает от тщеславия, от себяжаления, от самолюбо­вания! Бывает водичка, которую мы называем слезами. Вот когда сердце уже очищается от страстей гордости, то оно начинает плакать настоящими слезами. И слезы эти бывают от сердца. Такие слезы бывают у больших людей.

Я как-то рассказывал, что не хватало трех, четырех носо­вых платков на одну литургию. А я знал одного епископа, владыку Серафима, которому подавали полотенце. Это, зна­чит, какое у него было нежное, святое сердце, да? И как он любил людей, как он умел радоваться святою радостью и пла­кать чужим горем! У него, конечно, личной жизни не было. Все принадлежало только людям. Но он дожил до глубокой старости, ослеп от слез, но, будучи слепым, имел дар прозор­ливости. Будучи слепым, подходящих он называл по имени, читал мысли. Когда кончалась литургия, он садился в кресло. Служащий священник давал крест. К кресту прикладываются и подходят к нему, и он каждому что-нибудь скажет, то, что нужно: или мысль, или про беду, или радость. А иподиаконы, конечно, изнемогали - пока владыка не кончит, церковь не закрывается. Обедня кончилась в 11-12 часов, а владыка еще в церкви, пока этот огромный хвост не подойдет к нему. Но невозможно было не подойти. Вот эта сила Благодати Святаго Духа.

У него был секретарь - управделами, "постукивал" очень сильно. Он его никогда не обличал. - "Ваше высокопреподо­бие, простите меня, я немножко опоздал. Простите меня, что я отнял ваше драгоценное время". - Тогда старик смирялся, зная, что он только что "стукнул", и очень нехорошо. И когда он скончался внезапно, то владыка плакал три дня, как ребе­нок. Какая любовь! Он умер нечаянно, внезапной кончиной - настоятель, благочинный, секретарь его. Я его хорошо знал. Я был зависим от него. Вот, надо было только любоваться, как этот угодник Божий смирялся пред таким человеком, да? Это свойство святости. Все каверзы, какие ему делал он, этот по­койник-протоиерей, он все знал, будучи озарен Духом Свя­тым. Но обличал очень: "Ну зачем, отец протоиерей, ну зачем, давайте не будем." - Больше ничего.

Хлоп! Бумажку разорвет: "А это пойдет в корзинку". У него была корзинка под столом и полна бумаг разорванных. "Дуся! Дуся! Возьми корзинку, она полна", - и в печку. Ло­жился спать в пять часов утра. Как-то я приехал в шесть часов с поезда. Ну, знаю, что он только что ложится, я уже не беспо­коил его. Меня встретил дворник, который мел его двор. Говорит "Батюшка, владыка только что заснул, только что потушил свет." А я пока с вокзала шел пешком до него, уже было времени порядочно - не было ни такси, ничего. А он только что лег! А кончал прием - в 11 вечера. Пил чай и уходил к себе в келию читать правило. И так - всю ночь на молитве. В пятом часу он ложился, а в 11-12 он уже пил чай. Крепкий чай выпь­ет: "Теперь я уже принимаю, пожалуйста, зовите людей". Да. Удивительная работоспособность была. Постник - ужас, ужас! В понедельник, среду, пятницу - булочку и чаек. Вот именно. Вот такие люди и живут силою Святаго Духа и сами не пони­мают этого - за счет чего они и живут. Никаких лекарств, ничего у него нет! В субботу служил всенощную, обедню, как я сказал, людей пропускал до пяти вечера к себе тут же, а вечером он никого не принимал в воскресенье. Все праздники большие и два акафиста в неделю - в соборе. В монастырь не любил приезжать, только один раз в год.

Он мне говорил: "Я ничего не понимаю, что такое монаше­ство. Это вы, батюшка, сами разберитесь." А был магистр богословия. Тогда магистр богословия, не сейчас. Он был рек­тор Волынской семинарии, где учился Храповицкий, митро­полит Антоний. Куда нам? Какие они мудрые были! Чего только не знали! Древнееврейский, латынь, греческий, как русский. И один какой-нибудь язык новый. Они и догматику по-гречес­ки изучали. Все эти сложности догматики - это точнейший перевод с еврейского, древнееврейского и греческого. Пото­му сейчас вообще стыдно сказать, что "я окончил Академию". "Дорогой батюшка, в семинарии учились, и не говорить, что Академию кончили - стыдно!" Сказать стыдно.

А вот мой покойный отец мне всегда говорил: "Я не знаю, кто сильнее: я или вы". Он окончил Академию Генерального Штаба. Считалось раньше, что окончить Академию Генераль­ного Штаба или окончить Духовную Академию - это одно и то же. Какие знания! А он множил в уме семизначные числа. Запутаешься, правда? А были очень скромные, маленькие люди: "Ну, что я? Надо мне учиться". Больше ничего.

Такого же скромного мнения о себе был Иван Петрович Павлов. Чего он только не знал, а такого был плохого мнения о себе, как будто бы был гимназист 8-го класса.

Вот Карпинский, мой духовный сын, он был президентом Академии наук. Карпинский. Геолог. Это был изумительный человек, маленький, маленький старикашка. Это был универ­ситет, это был просто ходячий университет, Это ужас! У меня каялся. А каялся, как ребенок! Такое чистое сердце. Воспри­имчивость удивительная. Как они умели уважать человека! Вот, бывало, придет нищий. Он его, прежде всего, накормит, и не кухне, а у себя в столовой. Нищие ведь обычно очень плохо мытые, правда ведь? Вшивые, как мы говорим, А он не гну­шался.