РАЗВИТИЕ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ

Непосредственными наследниками древней земледельческой культуры Среднего Поднепровья и Поднестровья, издавна знакомыми с пашенным земледелием и всеми основными видами культурных растений, являлись юго-западные славянские племена, потомки антов: уличи и тиверцы, дулебы, поляне и древляне. Как мы видели выше, еще в середине I тысячелетия н. э., в антское время, им были знакомы рало с железным «наральником» и массивный плуг с железными «чреслом» и «лемехом», пригодный для подъема тяжелых почв, а также все основные виды хлебных злаков и домашних животных. Их сельскохозяйственная техника уже тогда, следовательно, достигла примерно того уровня, который был характерен для сельского хозяйства Древней Руси и последующих столетий восточнославянского средневековья. Возвращаться здесь еще раз к вопросу об уровне развития земледелия и скотоводства у юго-западной группы восточнославянских племен нет поэтому никакой необходимости.

Все другие восточнославянские племена, обитатели лесных пространств по Днепру, Десне, Западной Двине, Оке и Волге, до VI—VII столетий пашенного земледелия, по-видимому, не знали. У них господствовало так называемое подсечное земледелие — своеобразная форма земледельческого хозяйства, дожившая в некоторых глухих местах восточноевропейского севера (у коми, удмуртов, в Карелии) до XVIII—XIX вв. и поэтому хорошо известная этнографической науке 1.

Подсечное земледелие — это древнее земледелие лесных областей, лесное земледелие. Чтобы подготовить участок для посева, земледельцы должны были вырубить лес, дать ему высохнуть на месте, а затем сжечь его. На приготовленной таким образом «новине» сразу же совершался посев, так как после сжигания срубленных деревьев верхний слой почвы перегорал, превращался в рыхлую золу и не нуждался в специальной обработке. Огонь являлся здесь, таким образом, не только средством уничтожения леса, но и своеобразным средством обработки земли, и поэтому подсечное земледелие нередко называли «огневым» или «паловым» земледелием. Орудиями подсечного хозяйства являлись прежде всего железный топор, большой нож — «косарь» и мотыга, служившая для выкорчевывания корней и рыхления земли в тех местах, где она недостаточно прогорала. Для «заделывания» посева {266} служила деревянная борона — ствол ели с подрубленными до половины длины сучьями, «суковатка», которой работали без помощи рабочего скота, вручную. Орудием уборки урожая являлся железный серп.

Приготовленный в лесу участок служил всего лишь несколько лет. В первый год эксплуатации он давал сравнительно высокий урожай, так как огонь уничтожал всю сорную растительность, а зола обогащала почву. Особенно высокие урожаи, судя по этнографическим данным, давали на «новях» из зерновых — просо, а из корнеплодов — репа. Именно поэтому они и были так распространены в древности, о чем говорят не только находки зерен проса при археологических раскопках, но и восточнославянский фольклор — многочисленные песни и сказки, в которых просо и репа фигурируют значительно чаще всех других культурных растений.

После нескольких лет эксплуатации лесной участок переставал давать урожаи: зола выщелачивалась, пережженная почва «спекалась», поле зарастало «лядиной» и сорняками. Нужно было подготавливать новый участок, на новом месте. Поэтому подсечное земледелие требовало затраты огромного количества труда. Такие громоздкие операции, как рубка леса, выкорчевывание кустарников, сушка и сжигание всего этого материала, неизбежно требовали кооперации сил. И на основании многочисленных этнографических данных устанавливается, что подсечное земледелие всегда выступало как коллективное, общинное производство. В тех местах, где подсечное земледелие дожило до XIX в., одновременно с ним сохранились и большие патриархальные семьи-общины. Подсечное земледелие — это отрасль производства, неразрывно связанная еще с первобытно-общинным строем.

О том, что подсечное земледелие было распространено в древности в среде большинства восточнославянских племен, живших в лесных областях, говорят многочисленные факты — археологические и этнографические.

Земледельческие орудия, находимые на древних славянских городищах, соответствуют именно подсечному, а отнюдь не пашенному земледелию. Тут имеются и топоры, и характерные мотыги, и ножи-«косари», и небольшие серпы (рис. 54). Такие находки были сделаны на Черкасовском городище около Орши (косарь) 1, на Огубском городище в бассейне Угры (косари, серпы), где найдены также и зерна проса 2, на {267} Мощинском городище на речке Попалте, притоке Угры (серпы) 3 и др. На Банцеровском городище, находящемся около Минска, вместе с железными серпами были найдены обожженные зерна гороха, конских бобов, проса, кормовой вики и мягкой пшеницы 4.

Рис. 54. Орудия подсечного земледелия из городищ верховьев Днепра и Волги. Сошник VII — VIII вв. из городища Старая Ладога.

В сочинениях арабского писателя Х в. Ибн-Русте имеется отрывок, говорящий как будто бы о подсечном земледелии: «Земля славян есть равнина лесистая, в лесах они и живут. Славяне не имеют ни виноградников, ни пашен...» И далее: «...хлеб, наиболее ими возделываемый,— просо» 5. Наличие посевов проса при отсутствии обычных пашен указывает, возможно, на подсечное земледелие, которое могло сохраняться {268} и в Х в., особенно в некоторых северо-восточных и восточных славянских областях.

Бесспорным доказательством того, что подсечное земледелие было не только распространено в среде восточнославянских племен, но и играло в их экономической жизни крупнейшую роль, является старинный восточнославянский календарь, отысканный и опубликованный Н. М. Карамзиным 6. Ближайшим отголоском такого календаря служат наименование месяцев в современном украинском, белорусском и польском языках.

Как известно, у всех первобытных племен наименования месяцев года всегда отражали годовой цикл их хозяйственной жизни. Например, у охотничье-рыболовческого населения Северной Азии месяцы года получали свои названия главным образом от промыслов того или иного зверя или рыбы или же от периодических явлений в жизни промысловой фауны («олени ягнятся», «идет кета» и т. д.). У скотоводов названия месяцев соответствовали сезонным циклам скотоводческого хозяйства.

Точно так же обстояло дело и у славян-земледельцев. Их древний календарь полностью отражал годовой цикл работ подсечно-земледельческого хозяйства. Один из зимних месяцев, в течение которого рубили лес на «новях», носил название «сечень» (от слова секу, сечь — рубить). Далее следовали месяцы «сухий» и «березозол», говорящие о том, что срубленный лес сушили и сжигали. «Березозол» — это один из весенних месяцев, приблизительно соответствующий апрелю. Осенними месяцами являлись месяц жатвы — «серпень» и месяц молотьбы — «вресень» (от врещи — молоть).

Такие названия месяцев могли возникнуть лишь у населения, в жизни которого лесная «новина» являлась основным источником существования, которому были подчинены все другие промыслы: охота и рыбная ловля, бортничество и скотоводство.

Но во второй половине I тысячелетия н. э. на смену подсечному хозяйству в среде северных восточнославянских племен повсюду приходит земледелие пашенное, орудиями которого в более южных областях служили плуг и рало, а в северных — соха.

На первых страницах русской летописи, посвященных событиям IX—Х вв., рассказывается о том, как обитатели лесных пространств — северяне, вятичи и радимичи платили хазарам дань «от рала» или «от плуга». Ралом, или плугом, в данном случае была названа, вероятно, соха, имевшая в {269} это время уже всеобщее распространение у названных племен, иначе она не могла бы явиться единицей обложения данью, равноценной с «дымом» — домом. «Если единица обложения в данном обществе получила свое происхождение от главнейшего пашенного орудия производства, то совершенно очевидно, что мы имеем дело с обществом безусловно земледельческим»,— говорит по этому поводу Б. Д. Греков 1. Все позднейшие летописные известия, рисующие земледелие у восточных славян в эпоху Древней Руси, неизменно говорят лишь о пашенном земледелии, характеризуя весь цикл земледельческих работ, как нечто вполне устойчивое и освещенное традициями 2.

В былинах киевского цикла одной из популярных фигур является Микула Селянинович — могучий «оратай», житель отнюдь не славянского юга, а несомненно, славянского лесного севера. Его орудие — северная соха, он работает на каменистой почве северных полей.

О распространении в этот период пашенного земледелия свидетельствуют и археологические данные, а именно постоянные находки железных лемехов на городищах и селищах Х—XI и последующих столетий. Есть, однако, основание полагать, что пашенным орудиям с железными лемехами в области лесного славянского севера предшествовали сохи сплошь деревянные, отличающиеся от двузубых сох средневековья своей трехзубостью или многозубостью и ведущие свое начало от бороны-«суковатки» — орудия подсечного земледелия 3. Судя по некоторым данным, временем их распространения были VII—VIII вв. В это время, впрочем, иногда встречались и пашенные орудия с железными сошниками. При раскопках на городище Старая Ладога в 1947 г. В. И. Равдоникасом был обнаружен железный сошник в слое VII в. (рис. 54). Здесь же найдены большие скопления зерен проса, встречены ячмень и горох, лен и конопля. Рожь и пшеница не найдены. При раскопках в Старой Ладоге был обнаружен скотный двор VII—VIII вв., остатки которого очень хорошо сохранились благодаря особым, консервирующим свойствам культурных наслоений городища. Автор раскопок, говоря о скотном дворе, пишет, что «солома и полова прямо-таки массами залегают в навозе. Ясно, что уже с VII в. хлебопашество было коренным производством в Ладоге» 4.

Если подсечное земледелие являлось отраслью первобытно-общинного хозяйства, то земледелие пашенное, особенно с {270} орудиями, снабженными железными лемехами, всюду и всегда выступало как верный предвестник нового, уже не первобытного строя жизни. Большое значение железного лемеха в истории общественного производства не раз отмечалось классиками марксизма-ленинизма 5. Соха, рало и плуг — это основные орудия труда восточнославянского средневековья, характерный элемент отнюдь не патриархально-общинного, а индивидуального сельского, хозяйства.

Как мы увидим ниже, археологические данные позволяют утверждать, что в VII—IX вв. не только на юге, но и в центральных и северных областях постепенно складываются такие формы сельского славянского быта, какие были характерны для ряда последующих столетий. С распространением пашенных орудий по всей восточнославянской территории земледелие превратилось в господствующую отрасль сельского хозяйства, подчинившую себе скотоводство и отодвинувшую на второй план все другие промыслы славянских племен, такие, как охота, рыбная ловля и традиционное бортничество.

Все эти промыслы, впрочем, продолжали играть в жизни восточных славян значительную роль. Они обслуживали не только внутренние потребности, но и служили источником товаров для внешнего рынка. Славянские пушнина, мед, воск, бобровая струя и другие продукты лесных промыслов шли по Волге на Восток и по Днепру на юг. Следовательно, и здесь наблюдались существенные перемены и, в частности, охота у восточных славян в VII—IX вв. отнюдь не являлась первобытным промыслом. Она являлась отраслью зарождавшегося в то время товарного хозяйства.

При раскопках всех без исключения славянских поселений, как северных, так и южных, как более ранних, так и более поздних, число костей домашних животных среди кухонных отбросов во много раз превышает число костей диких зверей 1. Лишь на городищах VIII—Х вв. в верховьях Дона картина оказалась иной — число костей диких животных здесь превысило 50% общего числа костных остатков. Очевидно, переселившись в VIII в. в глухие дебри Верхнего Подонья, славяне нашли здесь особое изобилие дичи: лосей, оленей, косуль, кабанов, зайцев, бобров, лисиц, медведей и др. Впрочем, и у них скотоводство имело в хозяйстве большее значение, {271} чем охота. Скотоводство давало не только мясную, но и молочную пищу, о чем говорит особая посуда, служившая для изготовления сыра, найденная во всех жилищах верхнедонских городищ 2.

Говоря о жизни восточнославянских племен VII—IX вв., нельзя ограничиться, однако, характеристикой сельского быта. Новым ярким штрихом, возникшим в это время на картине восточнославянской жизни, явились многочисленные славянские города. Если в предыдущее время у антских племен имелись, возможно, лишь отдельные городские поселения — места регулярных торжищ, то теперь они прочно и повсеместно входили в быт. Расположенный на возвышенном месте и обнесенный рвами, валами и деревянным тыном славянский городок отныне превратился в неотъемлемую черту ландшафта не только Среднего Поднепровья, но и северных восточнославянских земель. И недаром скандинавские саги называли страну восточных славян «Страной городов» — Garđariki. В этих городах развитие социальной жизни шло вперед ускоренным темпом, намного опережая те отношения, которые складывались в этот период в среде сельского населения.

Археологические исследования последних десятилетий опровергли легенды, обычно позднего происхождения, рассказывающие об исключительной древности некоторых восточнославянских городов. Такие легенды были созданы некогда в отношении Новгорода, Чернигова и особенно в отношении Киева. Начало города Киева относилось ими к середине или даже к началу I тысячелетия н. э. Археологические исследования, проведенные на территории Киева, Смоленска, Новгорода и других древнерусских городов, позволяют утверждать, что временем их возникновения как древнейших городов, а не как поселений вообще были VII—VIII, а иногда и VIII—IX вв.

Возникновение города в среде восточных славян связано с дальнейшим развитием ремесленного производства и сопутствующего ему обмена. Древний город — это прежде всего место постоянного торжища или периодической ярмарки, куда приезжали с товарами купцы, в том числе и иноземные, и где поселялись ремесленники, отделившиеся от сельских общин и заинтересованные в реализации своей продукции. Появление {272} таких городов свидетельствует о возникновении товарного хозяйства.

Выше шла речь о том, что производство ремесленного характера в южных частях восточнославянской земли зародилось еще в начале н. э. Тогда же восточные славяне были экономически связаны с городами Причерноморья. В последующее время, особенно в беспокойные IV—V вв., когда связи антских племен с Причерноморьем оказались прерванными, ремесленное производство в Среднем Поднепровье и Поднестровье отнюдь не пришло в упадок, как это предполагали некоторые археологи, в том числе и автор этих строк. Масштабы ремесленного производства отнюдь не сократились; в частности, ошибочным оказалось мнение, что в это время исчез из обихода гончарный круг. В VIII—IX вв. в развитии восточнославянского ремесла наблюдался новый значительный подъем, причем он имел место не только на юге, в среде потомков антских племен, но и повсеместно, в северных и восточных славянских областях.

На многих славянских поселениях второй половины I тысячелетия н. э. были открыты следы железоделательного и кузнечного промыслов, причем таких обширных масштабов, что не может быть никакого сомнения в том, что жители этих поселений снабжали железом не только своих ближайших, но и отдаленных соседей.

В бассейне Верхнего Дона, на реке Воронеж, на городище VIII—Х вв., находящемся в нескольких километрах выше города Воронежа, следы железоделательного промысла были открыты при исследовании большинства жилищ. Тут оказались и остатки небольших горнов, и железные крицы, и огромные скопления шлака. Железо выплавлялось из местной руды, выходы которой имеются вблизи городища 1. Остатки таких же горнов, служивших для выплавки железа сыродутным способом, и другие следы железной металлургии обнаружены в ряде пунктов в области Среднего и Верхнего Поднепровья 2, а также на восточнославянском севере. При раскопках в Пскове в слоях VII—VIII вв. были обнаружены остатки многочисленных сыродутных горнов 3.

Ремесленный характер приобретала в конце I тысячелетия н. э. также и обработка цветных металлов, о чем говорят как {273} относительная сложность, так и главным образом стандартность изделий из этого материала. К таким изделиям принадлежали разнообразные украшения в виде височных подвесок, браслетов и перстней, а также застежки и пряжки, являвшиеся принадлежностью не только мужского, но и женского костюма. Последней находкой такого рода является Харьевский клад VIII в., состоящий из серебряных и золотых украшений высокохудожественной выделки (рис. 55) 4.

Многочисленные литейные формочки были найдены в нижних слоях Старой Ладоги и Пскова. Большее число таких формочек встречено на славянском городище Камно в Псковской обл., исследованном С. А. Таракановой.

Ремесло в эти столетия проникало мало-помалу не только в металлургию, но, вероятно, и во многие другие отрасли производства, такие, как обработка кости, кожевенное дело, ткацкий промысел и т. д. Ремесленники изготовляли костяные гребни с фигурными рукоятками, каменные пряслица для веретен, бусы из сердолика и других материалов и проч.

Б. А. Рыбаков в своей работе, посвященной древнерусскому ремеслу, убедительно показывает, что в интересующее нас время усиленно развивалась техника во всех отраслях ремесла 5.

Археологические исследования позволяют установить, что на месте многих восточнославянских городов возникли первоначально как бы гнезда селений, окружавших, несомненно, места древних торжищ.

Такую группу селений, из которых два были расположены на отрогах высокого берега Днепра и укреплены валом и рвом, представлял собой первоначально кривический Смоленск, древнейшие следы которого находятся в нескольких километрах от современного города, около с. Гнездова 6. Группа поселков, расположенных близко один к другому, находилась первоначально на месте г. Твери, причем обнаружилось, что жители этих селений усиленно занимались неземледельческими промыслами, в частности, кузнечным и ювелирным делом. По-видимому, такую же картину представлял в VIII — начале IX в. и город Чернигов, древние остатки которого изучены еще далеко не достаточно 7. Целая группа поселений предше-{274}ствовала и городу Киеву. Если летописные братья Кий, Щек и Хорив являлись персонажами легендарными, то рассказ летописца о том, что они сидели каждый на своей «горе», отражал, несомненно, вполне реальную обстановку VIII — начала IX в., когда на месте Киева находилось гнездо поселений, расположенных недалеко одно от другого. Некоторые из них вели свое начало с весьма отдаленного прошлого. На одном из древних киевских городищ, так называемой Киселевке, были встречены остатки жизни не только в антское время, но и раньше, в эпоху племен «полей погребений». В отдаленном прошлом, однако, Киселевка являлась отнюдь не городом, а рядовым поселением, таким же, как и многие сотни других поселений этого времени в Среднем Поднепровье. В VIII в. среди древних киевских поселений особенно выделилось одно, ставшее городом Киевом. Оно было расположено на высоком мысу коренного берега, с которого открывался широкий вид на долину Днепра. За пределами оборонительных сооружений древнего Киева располагалось некогда обширное курганное кладбище, на месте которого при Владимире, когда пределы города значительно расширились, была возведена Десятинная церковь 8.

Рис. 55. Вещи из Харьевского клада. {275}

Таким же гнездом древних укрепленных поселений являлся древлянский Искоростень, пять городищ которого до сих пор возвышаются над рекой Ужем в пределах современного Коростеня, а также некоторые другие древлянские «грады» 1.

Многие древние восточнославянские города были, однако, не только торжищами, центрами экономической и торговой жизни того времени. Они являлись, наряду с этим, также и центрами политическими, а возможно, и религиозными, словом, центрами всей племенной жизни. За их укреплениями сидели преемники антских вождей, таких, как Межамир Идарич, Мусокий, Пирогост или Хвилибуд, бывшие вместе с тем непосредственными предшественниками древлянского Мала, вятического Ходоты или первых киевских и новгородских князей.

Автору начальной летописи было известно, что городом полян, с которым связывались все старые легенды о минувших временах полянской жизни, являлся Киев. Легендарные Кий, Щек и Хорив «створиша град во имя брата своего ста-{276}рейшаго, и нарекоша имя ему Киев» ¹. Говоря о кривичах, летописец указывал, что «их же град есть Смоленск». Племенным центром самого северного восточнославянского племени — славен — летописец считал Новгород: «словени же седоша около езера Илмеря и прозвашися своим имянем, и сделаша град и нарекоша и Новъгород» 2. Летописцу не было, очевидно, известно, что новому городу у словен предшествовал более древний «Holmgarđr», по-видимому, Холмгород, о котором рассказывают скандинавские саги. Наконец, в одном из древнейших списков летописи упоминается город уличей Пересечень, точное местоположение которого осталось неизвестным. Судя по Синодальному списку летописи, Пересечень находился где-то на Днепре, ниже Киева 3. О городах других древних племен, которые можно было бы рассматривать в качестве племенных центров, летописец не сообщает ничего определенного, но несомненно, что такие центры имелись у всех племен. Городом древлян являлся, по-видимому, Искоростень, дреговичи объединились вокруг Турова. Ни слова не сказал летописец о племенных центрах северян, вятичей и радимичей. Но рано или поздно археологическая наука, несомненно, отыщет их среди многочисленных городищ северской, вятической и радимической земли.

Кроме городов, расположенных в пределах племенных земель, немалое значение в жизни восточного славянства имели города, возникшие на рубежах славянского мира в тех местах, где восточные славяне соприкасались со своими соседями. Эти города — места межплеменных торжищ — являлись одновременно и опорными пунктами славянского колонизационного движения на север и восток.

На отдаленном севере у пределов «стран полунощных» одним из таких городов была Ладога на Волхове, возникшая, вероятно, в VII—VIII вв. на месте еще более древнего славянского поселения. Ладога являлась связующим пунктом при торговых сношениях северных славян с чудью и другими прибалтийскими племенами, а позднее, начиная с IX в., и со Скандинавией. Есть основание предполагать, что Ладога — это Aldejgoburg, упоминаемый в скандинавских сагах. Археологические исследования городища Старой Ладоги вскрывают интереснейшую картину торгово-ремесленного городка с рядами тесно расположенных домов, узкими улицами и остатками укреплений. Вокруг городища по берегам Волхова до сих пор возвышаются величественные сопки — погребальные памятники славян новгородских, основавших некогда этот северный город. {277}

Вероятно, такими же пограничными городами на севере, принадлежащими, однако, не славянам новгородским, а кривичам, были Изборск и Псков, а на далеком северо-востоке, в стране необозримых лесов, принадлежавшей древней веси,— Белоозеро, остатки которого были отысканы археологами вблизи южного побережья Белого озера на Шексне 1. С племенами Поволжья славян связывал город Ростов, бывший первоначально, как утверждает летописец, центром мерянских племен: «...перьвии насельници в Новегороде словене, в Полотьски кривичи, в Ростове меря, в Беле-озере весь, в Муроме мурома»,— говорит летописец 2. Предполагают, что остатками древнейшего Ростова является старое мерянско-славянское городище на реке Саре, в нескольких километрах от озера Неро, около которого был открыт обширный мерянский могильник VI—VIII вв. 3 Аналогичную же роль на Оке играли Муром — первоначально племенной центр древней Муромы и, по-видимому, Рязань, как предполагают, первоначально Эрзянь — городок мордовских эрзянских племен.

Значение городов, расположенных на восточных рубежах славянской земли — в Поволжье и на Оке,— состояло еще и в том, что они сыграли большую роль в развитии экономических связей славянских племен с иноземными купцами из среднеазиатских стран. Значение волжского пути особенно выросло после того, как в Среднем Поволжье и Нижнем Прикамье сложилось раннефеодальное государство Волжских Болгар, включившее в свои границы целый ряд поволжских и прикамских племен. Болгарские города — Болгар, Сувар и др.— превратились в важнейшие рынки, связывающие славянские племена и племена Волго-Камья с прикаспийскими странами и арабским Востоком.

Многочисленные восточные монеты, находимые в пределах славянских земель — нередко на городищах или в курганах, а также в виде кладов,— указывают, что началом торговли славян с Востоком являлся рубеж VII и VIII вв. Монеты этого и последующего времени встречаются особенно часто на Верхней Волге, а также и на Оке. Волжский путь тянулся на далекий славянский северо-запад, в земли кривичей и славян новгородских. Диргем VII в. был встречен в сопке около Пскова 4. Там же был найден ряд кладов с монетами VII — нача-{278}ла IX в. Путь по Оке соединял Волгу с бассейном Верхнего Днепра, где точно так же неоднократно встречались древние восточные монеты. Южные торговые пути, по которым восточные купцы проникали в Киев и другие славянские города Среднего Поднепровья, в настоящее время исследованы еще недостаточно. Но во всяком случае, восточные монеты встречаются как в бассейне Дона, так и в области днепровского Левобережья.

О торговом пути, который шел по Танаису — Дону и далее на Волгу в море Джурджана (Каспийское море), рассказывает арабский писатель 40-х годов IX в. Ибн-Хардадбех. Он пишет, что купцы-русы, переплыв море Джурджана, привозили свои товары на верблюдах даже в Багдад.

«Что же касается пути купцов Росов, они принадлежат к славянам,— сказано в «Книге путей и государств» Ибн-Хардадбеха,— то они вывозят меха бобров, меха черных лисиц и мечи из дальних концов Славонии и к Румскому [Черному] морю, и царь Рума берет с них десятину. И если желают, то ездят Танаисом [Доном], рекою Славян, проходят через Камлидж, столицу Хазар [Итиль в низовьях Волги], там их владетель берет с них десятину. Затем они плавают по морю Джурджана [Каспийское море] и выходят на любой им берег (диаметр же этого моря 500 фарсангов). Иногда они возят свои товары на верблюдах из Джурджана в Багдад» 5.

Товарами славян-русов, по сообщению арабских авторов, служили прежде всего меха дорогих пушных зверей — бобра, черной лисицы, соболя, горностая, а также живой товар — рабы. В обмен на это восточные купцы везли на Волгу дорогие ткани, украшения, пряности, а также серебряные монеты, речь о которых шла выше.

Торговля с Востоком имела большое значение в экономической жизни восточного славянства накануне возникновения Древнерусского государства. И совершенно прав был автор «Мухаммеданской нумизматики» П. С. Савельев, когда он еще в 40-х годах XIX в. указывал, что связи славянских племен с Востоком являлись более ранними, чем связи славян с Прибалтикой, заметная роль которых в экономической жизни Восточной Европы определилась лишь начиная с самого конца IX в., вместе с возникновением торгового пути из Балтийского моря в Черное. Более того, представляется несомненным, что торговые сношения с Востоком вплоть до конца IX в. намного превосходили по своему размеру и значимости также и те {279} экономические связи, которые поддерживались в это время между славянами и Византией. Во всяком случае, торговыми гостями на Черном море выступали в VIII — начале IX в. лишь южные славянские племена, тогда как великий Волжский путь связывал со странами Востока всю огромную массу восточного славянства.