ВОСТОЧНОГО СЛАВЯНСТВА В VII—IX СТОЛЕТИЯХ

Рассказывая о древнерусских племенах, составитель Начальной летописи обратился к старым преданиям о жизни своих предков. Он поместил в летописи легенду о Кие и его братьях, вспомнил то время, когда «живяху каждо с своим родом и на своих местех, владеюще каждо родом своим» 1; он сообщил кое-какие известные ему сведения о старинных языческих свадебных и погребальных обрядах, о семейном устройстве древних славян и т. д. {260}

Многочисленные известия о жизни восточных славян приведены в сочинениях арабских авторов. Люди восточных стран сталкивались со славянами на волжских рынках и вели с ними большую торговлю. Они интересовались жизнью необычной для них северной страны и собирали самые разнообразные сведения о хозяйстве, обычаях и верованиях ее обитателей. Несмотря на то, что древнейшие известия о восточных славянах в сочинениях восточных авторов относятся к IX и главным образом Х столетию, они проливают некоторый свет и на предыдущий период восточнославянской жизни.

Наконец, неисчерпаемым источником фактических данных об экономическом строе, быте и социальных отношениях восточнославянских племен являются археологические материалы, а также этнографические наблюдения, материалы фольклора и данные языка.

И казалось бы, что для историков жизнь племен «Повести временных лет» отнюдь не могла представляться темной и непонятной. Тем не менее русская дворянско-буржуазная историческая наука не дала сколько-нибудь объективной картины восточнославянской жизни накануне возникновения Древнерусского государства, не подошла к решению важнейших вопросов, относящихся к экономике, социальному строю и культуре племен «Повести временных лет». Это явилось следствием распространения в старой историографии упоминавшихся выше антинародных концепций, прежде всего «норманизма», а также взгляда на славян, как на позднего гостя в пределах Восточноевропейской равнины.

Историческая наука XIX и начала XX столетий исходила, во-первых, из ложного представления о полной однородности славянской жизни и культуры. Если славяне появились на восточноевропейской равнине в результате кратковременного расселения из одного места, как это представляла старая славистика, то единой должна была быть и древняя славянская жизнь во всех ее проявлениях — жизнь экономическая, социальная и культурная. Местные особенности культуры с этой точки зрения рассматривались лишь как явления вторичного порядка, как результат оторванности славянских племен друг от друга после их пресловутого расселения.

Искусственность такого построения является вполне очевидной. Восточнославянские племена имели, несомненно, вполне определенные черты, отличающие их как от племен Поволжья и Прибалтики, так и от многоязычного населения Хазарского каганата. Однако, как мы видели выше, они заняли области Поднепровья и их периферию отнюдь не в I тысячелетии н. э., а много раньше и не в течение короткого отрезка времени. Поэтому говорить о полном единстве жизни {261} восточнославянских племен применительно к VII—IX вв. ни в каком случае нельзя. Внутри восточнославянской массы в эти столетия обнаруживались значительные локальные различия, как племенные, частично уже отмеченные в предыдущей главе, так и социально-экономические, бывшие результатом неодинакового темпа исторического развития, прежде всего на севере и юге. Поэтому для советской науки являются совершенно понятными все те мнимые противоречия в описании восточных славян, которыми изобилуют сочинения арабских авторов, очевидно имевших дело со славянами, происходившими из различных областей: из Новгородской земли, с Верхней Волги, с Оки или из области Среднего Поднепровья и Поднестровья.

Во-вторых, историческая наука исходила из ложного представления о восточных славянах, как о племенах, находящихся во второй половине I тысячелетия н. э. в постоянном движении, расселяющихся из южных стран в северном и восточном направлениях. «Наша история открывается тем явлением,— писал В. О. Ключевский,— что восточная ветвь славянства, потом разросшаяся в русский народ, вступает на русскую равнину из одного ее угла, с юго-запада, со склонов Карпат. В продолжение многих веков этого славянского населения было далеко не достаточно, чтобы сплошь с некоторой равномерностью занять всю равнину. Притом по условиям своей исторической жизни и географической обстановки оно распространилось по равнине не постепенно, путем нарождения, не расселяясь, а, переселяясь, переносилось птичьими перелетами из края в край, покидая насиженные места и садясь на новые» 1.

В свете всего сказанного выше становится совершенно очевидным, что такая, ставшая в буржуазной науке традиционной, картина восточнославянской жизни VII—IX вв. не имела с действительностью ничего общего. В культуре восточнославянских племен этого времени, обитавших на огромных пространствах Среднего и Верхнего Поднепровья, нельзя отыскать даже малейшего намека на то, что их отцы, деды и прадеды проживали на склонах Карпатских гор, в стране виноградников, горных пастбищ и коротких зим, и что сами они постоянно переселялись с места на место. Изображенной В. О. Ключевским картины «бродячей Руси» в действительности никогда не существовало. Можно лишь говорить о постепенном расселении восточных славян на окраинах их земель: в Поволжье — в будущую Ростово-Суздальскую землю, на юго-востоке — в направлении Нижнего Подонья и Азовского моря. {262}

И, наконец, в-третьих, старая историческая наука исходила из ложного представления об отсталости и примитивности культуры восточнославянских племен. Если на рубеже XVIII и XIX вв. обосновавшаяся на русской почве националистическая германская наука стремилась изобразить славян совершенными дикарями, жившими, как писал Шлецер, «подобно зверям и птицам, которые наполняли леса...», и приобщенными впоследствии к культуре якобы лишь под влиянием норманской государственности и византийской культуры, то историческая наука XIX и начала XX в. сумела лишь несколько смягчить это определение, отнюдь не затрагивая его основ.

Вместе с тем старая буржуазная историческая наука так и не смогла ответить на вопрос: в чем же именно заключалась эта примитивность восточнославянской жизни? Одни утверждали, что славянским племенам не было знакомо земледелие или же что оно имело у них второстепенное экономическое значение, а основу производства составляли охота, рыбная ловля и лесные промыслы. Наиболее видными представителями «охотничьей теории» являлись В. О. Ключевский, М. В. Довнар-Запольский и уже в наше время Н. А. Рожков. Другие придерживались совершенно противоположных взглядов и изображали древних славян в качестве исконных земледельцев. «Земледельческую теорию» отстаивали С. М. Грушевский и М. К. Любавский, а впоследствии и М. Н. Покровский, полагавший, что земледелие — это древнейший и наиболее примитивный способ добывания средств к существованию; скотоводство же в первобытных условиях являлось якобы одним из наиболее сложных видов хозяйства. Поэтому М. Н. Покровский пытался утверждать, что скотоводством, как и охотой, славяне начали усиленно заниматься лишь в эпоху Древней Руси.

Не допускалось и мысли, что у восточных славян могло быть развитое ремесленное производство, что они могли торговать чем-либо иным, кроме продуктов леса, пушнины, меда и воска, что у них могли быть искусство, архитектура и т. д.

В настоящее время вопрос о характере жизни племен «Повести временных лет» уже не является дискуссионным. Советская историческая наука показала, что ошибочными являлись обе теории — и «охотничья» и «земледельческая», что жизнь восточных славян накануне возникновения Древнерусского государства была совсем не простой, не элементарной и, наконец, что их культура вовсе не являлась такой низкой, как это казалось представителям обеих теорий. Ведь в течение I тысячелетия н. э. восточные славяне прошли большой и {263} сложный исторический путь. Это были племена, которые отнюдь не впервые вступали в историческую жизнь. К VII— VIII вв. восточнославянские племена уже накопили немалый опыт в области производства и сконцентрировали в своих руках огромное для своего времени культурное богатство.

На Среднем Днепре и в области Поднестровья, как мы видели выше, славяне распростились с родовым строем очень рано, еще в первые века н. э. Территориальная община — «вервь» уже давно являлась в их среде господствующей формой общественных отношений. Ее экономическую основу составляли пашенное земледелие, известное в этих местах со скифского времени, скотоводство, чего не хотели допустить последователи «земледельческой теории», относительно развитое ремесло и обмен. Племена Среднего Поднепровья и Поднестровья, достигнув последних ступеней первобытно-общинного строя, после Балканских войн VI в., после борьбы с аварами и болгарскими племенами успешно продолжали свое движение вперед в области экономического развития социальных форм и культуры.

Археологические исследования показывают, что многие селения, возникшие еще в антское время, продолжали существовать и в конце I тысячелетия н. э. Особенно много таких селений, существовавших сотни лет и имеющих мощные культурные наслоения, известно в более западных, Поднестровских областях. От них не отличались многочисленные новые поселки, в большинстве случаев открытые, неукрепленные, широко раскинувшиеся по берегам рек. Вдоль крупных рек, а также в окраинных южных районах, легко доступных для вражеского вторжения со стороны степей, селения нередко обводились валами и рвами и располагались, как и в предшествующее время, преимущественно на высоких местах. Жилища прямоугольной формы с глинобитными стенами и печами — прообраз украинской хаты, ямы для хранения зерна, каменные жернова, кости домашних животных и птиц и все другие бытовые остатки, открываемые лопатой археолога, не оставляют никаких сомнений относительно характера сельского быта южной группы восточнославянских племен.

Несколько иначе обстояло дело в среде северных и восточных славянских племен. Если в Поднестровье и на Среднем Днепре в начале и середине I тысячелетия н. э. исторический процесс бурно шел вперед, то в более северных областях, как мы видели, жизнь еще продолжала сохранять свой древний характер и ритм. До середины I тысячелетия в верховьях Днепра, на Верхней Оке и Волге еще господствовали патриархально-родовые порядки. Вместо открытых земледель-{264}ческих селений, распространенных в среде южных племен, на севере продолжали бытовать главным образом укрепленные поселки, патриархальные гнезда, очень небольшие по размерам, подобные верхневолжскому городищу III—V вв. на реке Сонохте у д. Березняки. Условием сохранения поселений такого характера являлась, несомненно, значительная неустойчивость внутренней жизни, отсутствие такой политической организации, которая избавила бы местное население от постоянной опасности быть ограбленным своими же соседями, от необходимости сооружать свои поселки на неудобных местах, высоко над водой и обносить их рвами, валами и деревянными стенами.

После середины I тысячелетия н. э. картина жизни северных и восточных племен начала, однако, существенно изменяться. Они вступили в период быстрого развития экономического и социального строя, как бы догоняя своих южных собратьев. На основании археологических данных становится очевидным, что на Верхнем Днепре, в бассейне Десны и на Верхней Волге в течение VII—IX вв. славянские племена повсюду расставались с патриархально-родовым строем и территориальная община становилась господствующей формой их общественной жизни.

Распространение и упрочение новых форм общежития явились следствием серьезных преобразований прежде всего в их экономической жизни. Одни из этих преобразований закономерно складывались внутри славянского общества, были результатом их собственного творчества; появление же других было связано с развитием исторической и экономической жизни Восточной Европы в целом.

Из преобразований первого рода особенно большую роль сыграло, несомненно, повсеместное распространение у славян пашенного земледелия, сменившего господствовавшую до сих пор на севере подсечную систему, а также дальнейший рост ремесленных форм производства и как следствие этого — развитие обмена внутри племен, с соседними племенами и, наконец, с населением отдаленных областей. Новым моментом исторической и экономической жизни Восточной Европы, отразившимся на характере славянского быта, явилось установление и упрочение торговых связей с арабским Востоком, Причерноморьем и странами Прибалтики. В VII—IX вв. Волга превращается в оживленный торговый путь, связывающий северные славянские земли с племенами Среднего Поволжья и Хвалынским морем. Важной торговой магистралью становится и Днепр. Вершины этих рек вскоре оказались связанными с Прибалтикой, и торговые пути — волжский и днепровский — приобрели общеевропейское значение. {265}