В БАШНЕ ДВОРЦА НОЧИ

Ты никогда не выходил обратно таким же, как вошел.

Фрэнсис Спаффорд. Ребенок, который построил книги

Мо спал, когда к нему привели Мегги. Только лихорадка и усыпляла его, заглушала мысли, не дававшие уснуть, пока он лежал час за часом, день за днем в продуваемой сквозняком камере высоко над землей, в одной из серебряных башен, и прислушивался к биению собственного сердца. Его разбудил звук шагов. В забранные решетками окна еще светила луна.

– Просыпайся, Перепел!

Камера озарилась светом факела, и Огненный Лис втолкнул в дверь тоненькую фигурку.

Реза? Уж не приснился ли ему для разнообразия хороший сон?

Нет, к нему привели не жену. Это была его дочь. Мо с трудом поднялся и почувствовал на лице слезы Мегги. Она обняла его так крепко, что у него перехватило дыхание от боли. Мегги. Значит, они и ее поймали.

– Мо! Да скажи же ты что-нибудь! – Она взяла его за руку, с тревогой заглядывая в лицо. – Как ты себя чувствуешь?

– Смотри-ка! – насмешливо сказал у нее за спиной Огненный Лис. – У Перепела и впрямь есть дочь. Она тебе, конечно, сейчас расскажет, будто пришла сюда по своей воле, – она успела уже внушить это Змееглаву. Она заключила с ним сделку, чтобы спасти твою шею от петли. Слышал бы ты, какие сказки она ему загибала! Ты можешь продать ее комедиантам, с таким-то языком.

Мо даже не спросил, что все это значит. Как только стражник запер за Огненным Лисом дверь, он прижал Мегги к себе и поцеловал в волосы, в лоб, взял в ладони ее лицо, которое не надеялся уже увидеть после встречи в конюшне на краю Чащи.

– Мегги, ради бога… – Он прислонился спиной к холодной стене, потому что ноги его не держали. Он был так рад, что она здесь. Так рад и в таком отчаянии. – Как они тебя поймали?

– Ничего страшного. Все будет хорошо, вот увидишь! – Мегги провела рукой по его рубашке в том месте, где ткань была темной и жесткой от запекшейся крови. – В конюшне ты выглядел совсем больным… Я думала, что никогда тебя больше не увижу.

– Я тоже так думал, когда нашел письмо у тебя на подушке.

Он отер слезы с ее ресниц, как часто делал столько долгих лет. Как она выросла, уже почти взрослая, хотя он все еще ясно видел в ней ребенка.

– Господи, как же хорошо, что ты рядом, Мегги! Знаю, я не должен этого говорить. Хороший отец сказал бы: «Дорогая дочка, если меня посадили в тюрьму, это не значит, что и тебе надо туда же!»

Мегги рассмеялась. Но он видел тревогу в ее глазах. Она провела рукой по его лицу, словно заметив на нем тень, которой раньше не было. Что ж, может быть, Белые Женщины оставили отпечатки своих пальцев, хотя и не увели его с собой.

– Не смотри на меня так испуганно! Мне уже лучше, намного лучше, и ты знаешь почему. – Мо откинул со лба ее волосы, так похожие на волосы ее матери. Мысль о Резе уколола его, как шип. – Это были могущественные слова. Их написал для тебя Фенолио?

Мегги кивнула.

– Он мне еще и другие написал, – шепнула она ему в ухо. – Слова, которые тебя спасут. Тебя, и Резу, и всех остальных.

Слова. Похоже, вся его жизнь соткана из них – и жизнь, и смерть.

– Они заперли твою мать и остальных пленных в тюрьму под дворцом.

Мо хорошо помнил описание этой тюрьмы в книге Фенолио: «Застенки Дворца Ночи, где страх покрывал стены, словно плесень, и луч солнца никогда не согревал черные камни…» Какие слова могут освободить оттуда Резу? И его самого из этой серебряной башни?

– Мо, – Мегги положила руку ему на плечо, – как ты думаешь, ты сможешь работать?

– Работать? Зачем? – Он невольно улыбнулся – впервые за долгое время. – Ты полагаешь, Змееглав забудет, что собирался меня повесить, если я приведу в порядок его книги?

Он ни разу не перебил ее, пока Мегги чуть слышным голосом рассказывала, что придумал Фенолио для его спасения. Он опустился на мешок с соломой, на котором провел последние дни и ночи, считая зарубки, оставленные на стенах прежними бедолагами, попадавшими сюда, и слушал Мегги. Чем дальше она рассказывала, тем более безумным казался замысел Фенолио, но, когда она закончила, Мо покачал головой и улыбнулся.

– Недурно! – заметил он тихо. – Да, старый лис действительно не глуп и свою историю знает.

«Жаль только, что Мортоле теперь тоже известен новый вариант, – добавил он про себя. – И что тебе не дали дочитать до конца». Мегги, как обычно, прочла все его мысли по лицу. Мо увидел их отражение в ее глазах и погладил ее указательным пальцем по носу, как делал, когда дочь была еще маленькая, такая маленькая, что едва могла обхватить ручонкой его палец. Маленькая Мегги, взрослая Мегги, отважная Мегги…

– Боже мой, насколько же ты храбрее меня! – сказал он вслух. – Торгуешься с Змееглавом. Вот на что я хотел бы посмотреть!

Мегги обняла его за шею и погладила усталое лицо.

– Ты на это еще посмотришь, Мо! – прошептала она. – Слова Фенолио всегда сбываются, в этом мире еще вернее, чем в нашем. Ведь они и тебя поставили на ноги, правда?

Он молча кивнул. Скажи он что-нибудь, она поняла бы по его голосу, что ему с трудом верится в хороший конец. Даже когда Мегги была помладше, она всегда замечала, если он бывал чем-то подавлен, но тогда ее легче было отвлечь шуткой, каламбуром, интересной историей. Теперь это стало не так-то просто. Никто не умел так легко читать в его сердце, как Мегги. Кроме ее матери. Реза взглядывала на него точно так же.

– Ты, конечно, слышала, почему они меня сюда притащили? – спросил Мо. – Меня принимают за знаменитого разбойника. Помнишь, как мы с тобой играли в Робина Гуда?

Мегги кивнула:

– Ты всегда хотел быть Робином.

– А ты ноттингемским шерифом. «Потому что злые сильнее, Мо», – говорила ты. Умный ребенок. Знаешь, как они меня называют? Тебе понравится это имя.

– Перепел, – тихо выдохнула Мегги.

– Да. Как ты думаешь, есть надежда, что настоящий Перепел потребует свое имя обратно раньше, чем меня казнят?

Как серьезно она на него посмотрела. Как будто знает что-то, чего он не знает.

– Другого Перепела нет, Мо, – прошептала она. – Ты и есть Перепел.

Мегги взяла его руку, закатала рукав и провела пальцем по шраму, оставленному псами Басты.

– Эта рана у тебя еще не зажила, когда мы приехали к Фенолио. Он еще дал тебе мазь, чтобы она лучше зарубцевалась, помнишь?

Он ничего не понимал. Ни слова.

– Да. И что?

– Ты и есть Перепел, – повторила Мегги. – Другого нет. Фенолио написал о нем песни. Он сочинил их, подумав, что в его мире не хватает разбойника. А тебя взял за образец! «В моем воображении из него получился очень благородный разбойник», – написал он мне.

Некоторое время смысл ее слов не доходил до Мо. И вдруг он расхохотался. Так громко, что стражник открыл зарешеченное окошко в двери и подозрительно заглянул внутрь. Мо перестал смеяться и уставился на стражника. Тот выругался и исчез в коридоре. А Мо прислонился к стене и закрыл глаза.

– Мо, мне жаль, что так получилось! – прошептала Мегги. – Ужасно жаль. Фенолио иногда просто невыносимый старик.

– Да ладно тебе.

Может быть, потому Орфею и удалось с такой легкостью вчитать его сюда. Потому что он и без того уже попал в эту историю.

– Как ты считаешь, – спросил он, – должен я чувствовать себя польщенным или свернуть Фенолио шею?

Мегги приложила руку к его лбу:

– Ты весь горишь. Приляг. Тебе нужно отдохнуть.

Как часто он говорил ей это, сколько ночей просидел у ее постели – корь, ветрянка, скарлатина… «О господи, Мегги, – простонал он, когда она подхватила еще и коклюш, – ты не могла бы пропустить хоть одну из детских болезней?»

Лихорадка наполняла его жилы расплавленным свинцом, и, когда Мегги склонилась над ним, он на мгновение подумал, что это Реза. Но у Мегги волосы были светлее.

– А где Сажерук и Фарид? Вы ведь были все вместе? Их тоже поймали? – От жара ему тяжело было ворочать языком.

– Нет. Не думаю. Ты знал, что у Сажерука есть жена?

– Да. Из-за нее Баста располосовал ему лицо. Ты ее видела?

Мегги кивнула:

– Она очень красивая. Фарид к ней ревнует.

– Правда? Я думал, он влюблен в тебя.

Мегги покраснела до ушей.

– Мегги? – Мо приподнялся.

Да когда же кончится наконец эта проклятая лихорадка! Из-за нее он чувствует себя беспомощным, как дряхлый старик.

– Нет! – тихо проговорил он. – Я что-то упустил. Моя дочь влюбилась, а я и не заметил! Еще одна причина возненавидеть эту проклятую книгу. Надо было тебе оставаться с Фаридом. Я бы уж как-нибудь обошелся.

– Никак бы ты не обошелся. Тебя бы повесили.

– Это и теперь не исключено. Мальчик, конечно, теперь страшно волнуется за тебя. Бедняга. Ты с ним целовалась?

– Мо! – Мегги смущенно отвернулась, однако не могла сдержать улыбки.

– Я должен знать! По-моему, ты даже должна спросить у меня разрешения.

– Мо, прекрати! – Она пихнула его локтем в бок, как всегда, когда отец ее дразнил, и пришла в ужас, когда его лицо внезапно исказилось от боли.

– Прости! – прошептала она.

– Ничего, раз мне больно – значит, я жив.

Ветер донес до них цокот подков. В ночи раздался лязг оружия и голоса.

– Знаешь что? – тихо сказал Мо. – Давай поиграем в нашу старую игру. Вообразим, будто мы совсем в другой истории – у хоббитов, в их уютной стране, или с Вартом у диких гусей. А?

Мегги долго молчала, а потом взяла его за руку и прошептала:

– Мне хочется вообразить, будто мы вместе идем по Непроходимой Чаще. Я, ты и Реза. Чтобы я могла показать вам огненных эльфов, шепчущие деревья и… Нет, погоди! Мастерская Бальбулуса. Да. Вот где я бы хотела с тобой оказаться. Он иллюстрирует книги, Мо! В замке Омбры! Он там самый лучший миниатюрист! Ты бы мог посмотреть его кисточки и краски…

Как возбужденно она вдруг заговорила. Мегги еще способна забыть все, как ребенок: и накрепко запертую дверь, и виселицы на дворе. Стоило ей вспомнить о паре тонких кисточек.

– Ну что ж, – сказал Мо, поглаживая ее светлые волосы, – как хочешь. Вообразим, что мы находимся в замке Омбры. На эти кисточки я бы тоже с удовольствием посмотрел.