Черепаший панцирь

Кёнсу складывает в столбик разбросанные вещи в комнате Чонина. Он пытается представить, что они женаты, и делать что-то подобное – ежедневный обряд. А Чонин работает за компьютером, чтобы быть готовым к очередной презентации, чтобы продвинуться вверх по карьерной лестнице, чтобы принести домой деньги, чтобы обеспечить счастливым будущим Кёнсу и их маленьких слюнявых детишек. Как в страшном сне, решает он, стоит только представить себя на кухне в фартуке и в окружении нескольких спиногрызов. О, нет, чудесных карапузов, как сказал бы Чонин.

Кёнсу не знает, почему, взрослея, большинство людей теряют голову. То ли им отшибает память, то ли все они поголовно становятся лжецами, но разве они не помнят о том, какими жестокими были, будучи детьми? Может быть, существует какая-то негласная договорённость о том, чтобы молчать об этом, Кёнсу не знает. Он только помнит, как много отвратительного сделали ему так называемые детишки, помнит побои, игнорирование и обидные насмешки. Но Кёнсу не жалеет себя, потому что он такой же маленький злобный ребёнок, ничем не лучше других, а может, даже хуже. В конце концов, все эти годы внутри себя он так же до дрожи ненавидел одного человека, просто ему никогда не хватало смелости пойти против него.

Чонин, который не потрудился надеть ничего, кроме джинс, играет в любимую компьютерную игру, от которой у Кёнсу уже болит голова. Чонин дёргается, и можно во всех подробностях увидеть рельеф мышц его спины. Чёрная футболка выпадает из рук Кёнсу. Он всё ещё ненавидит его. До дрожи, до судорог, до комка в горле и тупой боли в животе и висках. Когда Чонин снова проигрывает и поворачивается в кресле, то Кёнсу предоставляется шанс ощутить себя беспомощным; в пространстве чужой комнаты, сидящим на полу перед возвышающимся над ним парнем.

Самое время для отчаянного и неуклюжего сопротивления, единственного, что когда-либо он мог противопоставить Чонину. Делать вид, что ему всё равно. Всё равно, когда Чонин игнорирует его, всё равно, когда оскорбляет, всё равно, когда первый раз трахает практически на глазах – на ушах, если быть точнее – у всего класса, когда заставляет врать родителям, когда признается в любви, и даже сейчас, когда валит его на пол, разбрасывая легким движением руки все труды Кёнсу. Чонин с дотошностью преданного пса утыкается носом в шею и часто горячо дышит.

— Я только что представлял, что мы женаты, — говорит Кёнсу, кончиками пальцев скользя вдоль позвоночника Чонина, чья кожа гладкая и горячая, как плитка с подогревом на полу в ванной О Сехуна.

— И как? — с очень правдоподобной безучастностью интересуется тот в ответ, щекоча губами ключицу Кёнсу, которая так любезно показалась, стоило лишь оттянуть с плеча футболку.

Кёнсу не понимает, почему Чонина так заводит мысль, что он носит его одежду, но не отказывается пользоваться этим. Футболки Чонина куда лучше его самого. У них хорошие ткань и цвет, со вкусом подобран рисунок, что тогда говорить о запахе? А главное – они не признаются ему в любви.

— Жалкое зрелище.

Кёнсу со стуком роняет руки на пол и поворачивает голову, словно созерцание батареи представляется ему занятием более интересным, чем глаза Чонина, кровоточащие самыми разными чувствами. Кёнсу не считает себя мстительным. Вовсе нет. Например, ему никогда не приходило в голову ответить за старые обиды Сехуну или Чондэ, которые нанесли ему материального ущерба не меньше Чонина. Ему наплевать на одноклассников, хотя если он и испытывает к ним хоть какие-то чувства, то это благодарность. Благодаря их издевательствам, Кёнсу смог превратить свое тело в ходячую броню. Даже когда он полностью обнажен перед Чонином, у него не возникает чувства, что тот найдет на его безупречно гладком теле хотя бы один участок, куда можно вцепиться острыми зубами.

Зато у Чонина, как оказалось, полно таких мест.

— Да уж, вынужден согласиться, — смеётся он в ответ.

Кёнсу хочет что-то возразить, когда одной рукой Чонин зажимает его рот, а другой расстегивает ремень на джинсах. Ему хочется напомнить этому извращенцу, что внизу их счастливые, как на фотографии с пачки сока, родители готовят обед, чтобы отметить очередную дату, суть которой Кёнсу и не помнит, много поводов им не нужно. А потом он вспоминает, что у Чонина напрочь отсутствует мозг и чувства такта, как и тот факт, что Кёнсу с самым ангельским выражением лица из своего арсенала сказал родителям, что до свадьбы ни-ни, его ни капельки не волнует.

– Кёнсу, Чонин, ужинать!

Голос отца отрезвляет Кёнсу и он резко начинает вырываться, хотя прекрасно знает, что никто не зайдет в эту комнату без стука. Чонин как-то горько вздыхает, но отпускает его, последний раз коротко поцеловав в губы. До застегивает ширинку и поправляет ремень трясущимися пальцами, в то время как младший вытягивает из груды разбросанной одежды футболку и лениво натягивает на себя.

Даже признавшись, Чонин ни капли не меняется. Несмотря на то, что Кёнсу отказал ему, а теперь не временит с тем, чтобы лишний раз напомнить об этом, он остается всё таким же, как и был. Легким, безразличным и плывущим по течению Чонином. Боль и обида там и рядом не валяются, только несколько секунд неуловимых иллюзий. И никакого удовольствия.

Они выходят, и Кёнсу последний раз бросает взгляд в тёмную, как у трудных подростков в фильмах, комнату. Они спускаются на первый этаж навстречу грёбаному Плезантвилю*, и Кёнсу думает, что тоже, должно быть, повзрослел, потому что стал первоклассным лжецом.

***

Чонин уплетает за обе щеки, а вот Кёнсу кусок в горло не лезет. Всякий раз так, когда этот придурок, руководствуясь тем, что ничего не успел сделать в комнате, доканывает его при родителях. Ладонь скользит по бедру в тот момент, когда Кёнсу нужно ответить на вопрос о том, как дела у него с репетитором по вокалу. Родители Чонина такие любопытные, их интересует любой аспект жизни Кёнсу, наверное, им просто не кажется, что семейная идиллия их деток – жалкое зрелище.

— Так забавно, — смеется отец Чонина. — Вы такие разные, честно говоря, никогда бы не подумал, что сойдетесь.

— Па-а-ап, не смущай Кёнсу, — возмущается Чонин, и Кёнсу не сдерживается от убийственного взгляда, потому что вместе с произнесенными словами крепкая ладонь сжимается на внутренней стороне его бедра.

— Противоположности притягиваются, — сквозь зубы произносит Кёнсу, безрезультатно дрыгая ногой в попытке скинуть руку.

— Хотя вас объединяет любовь к искусству, – продолжает свои размышления ни о чем не догадывающийся родитель. — Ты поёшь, а наш Чонин чудесно танцует. Вам следует опробоваться в какое-нибудь агентство.

— Что вы, — фальшиво смеется Кёнсу, потому что ему вовсе не до смеха, — я не думаю, что наши увлечения серьезны.

— Для Чонина всё вполне серьезно, ведь он...

Лишь на мгновение Кёнсу испытывает облегчение, потому что ладонь Чонина исчезает, и он вскрикивает: “Папа!”. Одно короткое счастливое мгновение, потому что в следующее Кёнсу роняет палочки в тарелку и с трудом проглатывает кусок мяса, который уже собирается выплюнуть.

— ... переводится учиться в столицу.

Кёнсу бросает беспомощный взгляд в лицо своему липовому парню, но видит в нём такое смятение, что едва подавляет желание ударить этой головой об стол. Он сжимает кулаки и невидящим гневным взглядом проходится по столу. Его тошнит от сильного запаха еды.

— Чонин, ты через несколько дней уезжаешь, а Кёнсу до сих пор ничего не знает, как ты можешь? — укоризненно бросает отец, виновато улыбаясь Кёнсу. — Кёнсу, малыш, не пойми его неправильно. В университете искусств набирают несколько спецгрупп из абитуриентов и студентов, и если усердно заниматься, то это облегчит вступительные экзамены. Это ещё и шанс сразу завести друзей. Чонин хотел ещё в прошлом году, но мы были против, только в последнее время он показал себя с лучшей стороны, и...

— Папа, перестань! — снова кричит Чонин и хватает Кёнсу за руку. — Я всё объясню.

Кёнсу выдергивает руку и поднимается. Он бросает взгляд на собственных родителей, которые тактично молчат, и слава богу. Ему повезло с родителями, повезло куда больше, чем Чонину, которого только что сдали с потрохами. Кёнсу переводит взгляд на своего парня. Если сравнивать его ненависть к Чонину до этой минуты и после, то можно было бы сказать, что ещё несколько часов назад Кёнсу обожал этого парня.

Так вот к чему были эти недоотношения, потрясающий секс, неожиданные признания и виртуозная игра на публику.

Кёнсу чувствует, что не хочет быть взрослым. Ему осточертело лгать. В конце концов, и его Плезантвиль должен окраситься хоть какими-то красками, пусть даже темными.

— Я ненавижу тебя! — кричит он, толкая Чонина кулачком в плечо.

Он думает, что этими тремя словами расскажет всю правду, хотя позже догадается, что в глазах родителей и эти слова звучат, как признание в любви. Кёнсу толкает ногой стул и, отбиваясь от рук Чонина, бежит к двери.

От влажной после дождя травы носки моментально становятся мокрыми, но Кёнсу не обращает на это внимания, потому что хочет только добежать до соседнего дома и с головой зарыться в любимом пуховом одеяле. Но Чонин намного быстрее. Он догоняет Кёнсу у входной двери и, прежде чем тот успевает повернуть ключ, прижимает к ней спиной, резко разворачивая к себе. До чувствует, как ключ больно упирается в спину, но это даже в половину не так больно, как тяжелый и хмурый взгляд Чонина.

Он ведь сам хотел чувств. Почему же так мерзко?

— Кёнсу, послушай меня, Кёнсу! — кричит Чонин, и его голос теряется в шуме проезжающей мимо машины, колеса которой разбрызгивают воду из луж.

— Отпусти меня, проваливай, исчезни! — кричит в ответ Кёнсу и зажимает руками уши, но сильные ладони Чонина сжимаются на его запястьях и тоже прижимают их к поверхности двери. — Ты лгал мне, использовал меня, чтобы угодить папочке и свалить, ненавижу!

Чонин замолкает так, словно не просил несколькими секундами ранее о том, чтобы Кёнсу его послушал. Так что он продолжает, но уже тише, с горькой усмешкой:

– А впрочем, я сам виноват, верно? Мы же ненавидим друг друга. Ты просто оказался хитрее, убил одним выстрелом двух зайцев. Получил свою мечту, а заодно мой позор, когда ты уедешь. Все будут насмехаться надо мной, ты молодец, Чонин, я бы не догадался.

Кёнсу думает, что паззл, наконец, собран. И теперь в его мыслях и словах нет никаких противоречий. Своей ненавистью к Чонину он не заслужил ничего иного. Он слишком расслабился, а теперь пришло время снова стать тем прежним До Кёнсу. Он должен снова стать им. Кёнсу невольно улыбается, он вдруг верит в то, что всё будет хорошо. В конце концов, Чонин свалит и больше не нужно будет делать вид, что они встречаются и любят друг друга. А эта истерика – отличное логическое завершение их отношениям. В кино такого не покажут, зато для жизни он превосходно знает свою роль.

Единственное, что никак не учел Кёнсу... Чонин никогда не играет по сценарию.

Он опускается на колени, обхватывает руками бедра Кёнсу отчаянно-нежно и как в бреду повторяет, уткнувшись щекой в напряженный живот:

– Я люблю тебя, я люблю тебя, Кёнсу...

Кёнсу впивается пальцами в плечи Чонина в надежде, что они перестанут дрожать. Ему чертовски холодно, и он трясется. Он сжимает ладони так, что суставы его пальцев белеют, но голос Чонина не реагирует на боль.

Это не конец. Убогий сценарий До Кёнсу только начинается.

***

— Кёнсу, так не может больше продолжаться.

Отец присаживается на кровать сына и отдергивает одеяло, под которым Кёнсу успешно прячется несколько дней. Неужели так сложно понять, что ему там комфортно?

— Пап, поговорим завтра, — хнычет он и накрывает голову подушкой, но уже через мгновение она летит на пол, а над ухом звенит рассерженный голос:

— Нет, мы поговорим сегодня! Потому что завтра Чонин будет уже на пути в столицу, и ты сейчас поднимешь свою задницу с кровати и пойдешь на проводы, которые ему устроили ваши друзья.

Его друзья, хочется заметить Кёнсу, но он лишь стонет в ответ, пытаясь удержать на себе одеяло, которое, впрочем, вскоре постигает участь подушки. Провалявшись дома три дня, игнорируя звонки Чонина (для попытки забраться в окно этот парень слишком крут), Кёнсу приходит к выводу, что не так уж это и плохо. Он с детства мечтает о том, чтобы Чонин исчез, так что теперь, когда он исчезает, не стоит ему в этом мешать.

— Хорошо, пап, я пойду.

— Молодец, веди себя хорошо, — улыбнувшись, отец щелкает Кёнсу по носу и оставляет одного.

Кёнсу быстро моется и одевается в те самые футболку и джинсы, в которых пришел на роковую вечеринку к Сехуну. Он приглаживает волосы и использует немного крема, чтобы скрыть покраснения на лице. Волнение потихоньку сменяется нерешительностью. Ему даже в голову не приходит, что он скажет Чонину, когда увидит его. Проваливай? Все кончено? Я рад, что ты уезжаешь? Но Кёнсу не рад, что Чонин уезжает, потому что там, вдали от него, этот кретин станет счастливее, чем когда-либо.

Если сравнить любовь Чонина к танцам и к Кёнсу, то Кёнсу явно проигрывает.

***

Чонину, очевидно, совсем не весело на вечеринке, раз он закрывается в комнате Сехуна. Об этом ему, к слову, сообщает Чондэ, который за шкирку тащит Сехуна в комнату его родителей, делясь с Кёнсу заветными ключиками от любой двери в доме. Если бы не Чондэ, то Кёнсу решил бы, что он является самой нетипичной омегой в этом богом забытом городке.

Он вставляет ключ в замок и, задержав дыхание, поворачивает. Когда дверь бесшумно, а не с ожидаемым мерзким скрипом, раскрывается, то Кёнсу понимает, что Чонин, сидящий к нему спиной на кровати, не слышал шума. Старший с осторожностью сапёра закрывает дверь и замирает, сминая в кулаках и оттягивая края футболки. Кёнсу передёргивает плечами и пытается демонстративно кашлянуть, но голос куда-то предательски пропадает.

Заготовленные слова улетучиваются из головы. Решимость витает в воздухе, испаряясь, как сигаретный дым, и Кёнсу уже хорошо осведомлен о том, что за него не ухватиться никакой рукой, не сжать в ладонях, не унести домой, не спрятать бережно за толщей безразличия. Чонин научил его этому, как и многому другому. Например, ненависти. И удовольствию. Грешному болезненному удовольствию.

Уже только спина Чонина кажется такой грустной, дела с его лицом, должно быть, обстоят намного хуже.

Кёнсу резко выключает свет, чтобы не видеть, и бросается на кровать, чтобы обнять со спины шею Чонина прежде, чем тот обернется. Потому что Кёнсу рискует сгореть заживо в пожаре своей ненависти, если увидит его глаза, выражающие весь спектр эмоций Чонина, как несколько дней назад. Второй раз он точно не выдержит.

— Уезжай, проваливай, я так рад, что ты, наконец, сваливаешь! — хрипит он, размазывая по шее Чонина свои слезы.

Чонин с ловкостью змеи, которой всегда завидовал Кёнсу, разворачивается в объятиях, и валит его на кровать с таким напором, будто кто-то ещё собирается сопротивляться. Он резко стягивает с Кёнсу футболку, затем и с себя, берёт в ладони небольшое лицо и касается большим пальцем кончика носа.

Его безупречные теплые губы с непривычной нежностью касаются щёк, сцеловывают слёзы ненависти, и звук поцелуя тонет в смешке Кёнсу. Он видит, как блестят глаза Чонина, протягивает руку и вздрагивает всем телом, когда натыкается пальцами на влажную кожу. Это первый раз, когда Чонин вот так плачет. Кёнсу знает, что будет гореть в аду за свою жестокость. В глубине души ему хочется, чтобы хотя бы в этот раз Чонин был с ним грубым, чтобы ударил, сжал ладонь на шее и грубо оттрахал, потому что только этого он и заслуживает.

Просто Кёнсу – трус, и слишком боится боли, чтобы попросить об этом.

— Не провожай меня, ладно? Иначе я никуда не уеду, — говорит Чонин, на секунду оторвавшись от тихих осторожных ласк, в которые Кёнсу провалился практически с головой, едва расслышав сказанное.

Он неуверенно кивает, думая о том, что это прекрасная идея, потому утром он будет жалеть о своей слабости. А еще утром он будет ненавидеть Чонина в два, а то и в три раза больше и уж вряд ли захочет его снова увидеть, даже, возможно, в последний раз на ближайшие полгода.

Чонин целует в губы, загоняя мяч в последнюю лунку хваленного самообладания Кёнсу, а после просто ложится рядом, накрывает одеялом и крепко прижимает к себе, пока тот сотрясается от беззвучных рыданий. Если это очередной акт мести, то Ким Чонин – манипулятор от бога.

Черепаший панцирь Кёнсу разбивается на миллион осколков, а его тело – сплошная мягкая кожа со следами зияющих ран от укусов острых звериных клыков.

* - название города из одноименного американского фильма, в котором у всех прекрасные отношения, хорошая жизнь и всё такое милое и целомудренное.