Неосторожность

Всё как всегда. Очередной паршивый день. Пожалуй, только с одним единственным различием – первый понедельник сентября чуточку паршивее, чем обычно. Совсем немного, но и этого достаточно, чтобы Кёнсу лежал на кровати, широко раскинув руки и распахнув глаза, и сосредоточенно думал о том, как же не хочется подниматься.

Он по-прежнему не совсем понимает, что делает здесь.

Впервые за последние полгода Кёнсу пытается сделать унылые в своей типичности выводы о собственных действиях. Или – как это часто называют – как следует думает над своим поведением. И хотя ничего хорошего из этого не получится, нельзя же всю жизнь безумствовать. А жаль, думает Кёнсу. Очень этого хотелось, в конце концов, он полгода только и делал, что не думал. И надо сказать, что получалось у него отменно. Усиленно заниматься вокалом, втайне от родителей подать документы в университет искусств, чтобы потом так же тайно пойти туда учиться, и всё это аргументируя тем, что эстрада зовет. А Чонин тут совсем не при чем. Во-обще.

Этого самообмана хватило на то, чтобы подписать договор и заселиться в общагу, но вот что делать дальше? Кёнсу понятия не имеет. Интересно, думает он, может ли случиться паралич от нехватки воли к жизни? Потому что его конечности еле двигаются под тяжестью обстоятельств.

И только одно единственное, небольшое, но чертовски раздражающее недоразумение способно заставить его вскочить с кровати так резво, будто ночью кто-то засунул Кёнсу в рот пару доз кислоты. Пак Чанёль, до тошноты дружелюбный бета и сосед по комнате со второго курса. Это недоразумение с первых же минут знакомства числится где-то пониже детей, но повыше течки в списке того, что раздражает больше всего на свете. Кёнсу, в общем-то, не считает Чанёля плохим, он просто не привык к тому, чтобы кто-то из сверстников проявлял к нему за день дружелюбия больше, чем одноклассники за все десять лет. А теперь он вовсю окружен вниманием этого Чанёля и его приятеля – Чунмёна.

Всё-таки иногда, например, в такие моменты, как сейчас, когда Чанёль решает, что самое время для утренней подбадривающей щекотки, Кёнсу готов возвести этого парня почти что в должность дьявола. Ах, если бы только это место не облюбовал Чонин...

— Сегодня знаменательный день, дружище, — басит Чанёль, когда стискивает в объятиях Кёнсу, который по несчастливому стечению обстоятельств не успевает сбежать. — А знаешь, почему?

— Третий день учебы? — делает попытку Кёнсу, с милой сонной улыбкой на лице, потому что казаться паинькой – не такая уж и плохая тактика.

— Что же в этом такого знаменательного? Это отстойно. А вот влюбленный по уши Чунмён — совсем другое дело. Давай, поднимайся!

Кёнсу скрипит зубами, когда в довершение своим словам Чанёль хлопает его по заднице. Если бы он не успел изучить патологическое дружелюбие этого парня ко всему окружающему миру, то решил бы, что тот делает супер неуклюжие попытки приударить. Само собой, Кёнсу ради приличия интересуется личной жизнью Чунмёна, но не старается даже прислушаться к увлеченной сбивчивой речи. Он чистит зубы, улавливая отрывки фраз о том, что Чунмён влюблен в какого-то парня, с которым даже ни разу не говорил.

— Если что, я тебе этого не говорил, — строго добавляет Чанёль.

Кёнсу тихо фыркает и спешит смыть пасту, что щиплет губы и кожу вокруг рта. Надоедливый сосед ещё о чем-то верещит, пока он надевает джинсы и кофту: какое счастье, что нет больше идиотской школьной формы. Не выдержав, Кёнсу забирается на кровать и поправляет торчащие во все стороны волосы Чанёля, не ради его благополучия, но ради собственного эстетического удовольствия. Чанёль благодарно улыбается, и Кёнсу еле заставляет себя улыбнуться в ответ.

Он не виделся с Чонином полгода. Не говорил, не переписывался, даже не интересовался тем, как у него дела, перебиваясь теми редкими случаями, когда Сехун или Чондэ снисходили до того, чтобы самим что-нибудь по неосторожности ляпнуть. И если Чонину не плевать, то в эту самую минуту он наверняка уверен в том, что До Кёнсу находится на другой части города зачисленным на факультет экономики.

Кёнсу лелеет надежду на то, что ему удастся избегать каким-то образом Чонина. Ему не нужны эти встречи - он приехал сюда учиться, и нет, вовсе не из-за этого зазнавшегося ублюдка. В любом случае, вчера ему не довелось даже мельком увидеть Чонина, раз так, может быть, еще не всё потеряно. И правда, думает Кёнсу, здесь полно народу, а он такой маленький и незаметный.

Чанёль, однако, рушит его хрупкую капсулу надежды одной только фразой:

— Кстати, наши танцоры приехали сегодня утром с соревнований. Они там все крутые ребята, осторожнее с ними.

— Думаю, они меня и не заметят, — криво улыбается Кёнсу, так значит, Чонина вчера просто не было.

— Ещё как заметят, — смеется Чанёль, не подозревая о том, как больно бьют его слова по нервам собеседника. — Вас, эстрадников, часто ставят с ними на отчётные выступления.

Самое время для того, чтобы споткнуться на пороге и упасть, ударившись лицом о пол. Но Кёнсу только обреченно роняет голову и тяжело вздыхает, собирая всё свое хвалёное самообладание по крупицам. За те полгода, что Кёнсу провел вдали от вечного напрягающего присутствия Чонина в своей жизни, он не позволил себе расслабиться и отвыкнуть от этих мерзостных чувств. Так что, решил он, всё как-нибудь разрешится, в конце-то концов, ему уже даже удалось победить в семнадцатилетней войне, что мешает ему сделать это еще раз?

***

Так что же мешает? О, спустя несколько часов Кёнсу хочет дать несколько неоднозначных ответов на этот вопрос. Но не может, потому что язык противно прилипает к нёбу, в висках пульсирует, а какая-то тварь в животе скребётся когтями о стенки желудка. Он благодарит небеса за то, что вот уже неделю прикидывается милашкой и может себе позволить уткнуться носом в широкую спину Чанёля в надежде спрятаться за ним от нависшего кошмарным сном мира.

Но даже самый страшный сон Кёнсу не в силах сравниться с тем страхом, который он испытывает, когда видит Чонина в столовой, сонно клюющего носом на плече какого-то парня с густо подведенными глазами. Кёнсу хватается за живот и больно впивается пальцами в кожу. Ему хочется задушить эту тварь прежде, чем она позволит себе слишком много, жестоко и яростно, чтобы убедиться, что она действительно сдохнет.

— Всё в порядке? — неестественно дрожащий голос Чунмёна звучит над ухом, а его горячие влажные ладони касаются плеч Кёнсу.

— Да, просто немного мутит, — на выдохе отвечает тот и вспоминает, что из-за трещащего всё утро о какой-то ерунде Чанёля он забыл принять эти грёбанные таблетки. — Сейчас пройдет...

Кёнсу чувствует себя одним из маленьких противных спиногрызов, которых он так сильно ненавидит, но это не мешает ему запищать в середине фразы и снова уткнуться носом под бок Чанёлю. Его присутствие не так уж и ужасно, когда дело касается конспирации, потому что Кёнсу просто необходимо спрятать где-нибудь свои искрящиеся отчаяньем глаза, когда Чонин отрывается от плеча друга и мажет скучающим взглядом по пространству столовой.

Когда Кёнсу медленно выныривает из минутного забытья, он обнаруживает, что Чунмён уже куда-то слился, а Чанёль почему-то весело хихикает, поглаживая его по спине. Прикосновения широкой ладони, которые, кажется, предназначаются для успокоения, служат очередным раздражителем. Как и смех за спиной, как запах выпечки, как холодный свет, падающий с потолка, Кёнсу раздражает буквально всё. Он украдкой бросает взгляд в сторону Чонина и с облегченным вздохом деликатно снимает с плеча руку Чанёля, так, чтобы это не показалось грубым. Чонин его не замечает.

— Слушай, мне действительно не очень хорошо, — смущенно говорит он Чанёлю, который обещал показать ему, где музыкальный класс. — Я вернусь в общежитие и позвоню тебе, если решу вернуться. Можешь съесть мой обед.

Кёнсу пододвигает к соседу поднос, потому что успел заметить, какими глазами тот изучает его нетронутый сэндвич. Осторожно, чтобы не издать лишнего шума, хотя в столовой и так невероятно шумно, он выбирается из-за стола и выходит в коридор. Кёнсу приходит к выводу, что лишился рассудка. Он, конечно, любил петь, но не настолько, чтобы поступать на эстрадного вокалиста. Ещё он не всегда был честен с родителями, но не до такой степени, чтобы обманывать их в таких вещах. Реальность перестает быть упрощенной версией жизни в голове Кёнсу, и наваливается на плечи неприятным ощущением, что кашу, которую он заварил, надо как-то разгребать.

Он тяжело шагает по асфальту, жмурясь от ярких солнечных лучей. Сердце бешено стучит в груди, игнорируя попытки разума не паниковать. Ещё каких-то чёртовых пару дней назад Кёнсу казалось, что всё под контролем. На мгновение остановившись, он глубоко вдыхает свежий воздух. Ничего ведь не случилось? Чонин даже не заметил его. Стоит просто вернуться в комнату, выпить свою тупую таблетку и выспаться, тогда решение придёт само собой.

Просто признайся, говорит себе Кёнсу, встреча с Чонином взволновала тебя чуть больше, чем должна была, но это ведь не повод выходить из себя.

Шаги становятся всё быстрее, и в итоге Кёнсу срывается на бег, из-за чего долго петляет по этажу, не в силах найти среди кучи комнат свою с Чанёлем. В конце концов, он догадывается посмотреть номер помещения на ключе. В коридоре пусто, а в голове пульсирует от бега и легкого возбуждения. И почему он только не выпил таблетки заранее? А ведь теперь придется долго ждать, пока они подействуют. Как назло замок не сразу поддается, но когда поддается, Кёнсу на мгновение замирает на пороге и, закатив глаза, вздыхает.

Он вздрагивает, когда слышит за спиной легкий шорох. За ним следует ещё один. Кёнсу распахивает глаза и, облизнув пересохшие губы, пытается медленно развернуться к источнику слабого шума.

Какая, блядь, ирония, что в одном за полгода Чонин совсем не меняется. И как раз в том самом, что Кёнсу особенно хочется в нём изменить. Он оказывается в комнате не по своему желанию, а под влиянием сильных рук, обхвативших его плечи. Кёнсу испуганно вскрикивает, хотя не сомневается в том, что никто не услышит. Чонин, видимо, тоже. Его лицо непроницаемо, когда он – как по привычке – толкает Кёнсу на кровать и нависает сверху, когда тот приподнимается на локтях.

Чонин, чёрт бы его побрал, если и изменился, то только внешне. Волосы, которые прежде вечно лезли в глаза, теперь в художественном беспорядке зачесаны назад, и с этой прической он кажется ещё выше. Кёнсу даже не успевает мысленно перечислить все остальные достоинства объекта своей вечной ненависти, потому что его непроницаемое лицо принимает злой вид.

— Говоришь, музыка не интересна? — с обманчивой мелодичностью интересуется он и, положив ладони на бёдра Кёнсу, притягивает его к себе ближе, пресекая попытку последнего сбежать. — Ну и как тебе экономика, Кёнсу?

Кёнсу в ответ лишь тяжело дышит, кожей чувствуя исходящее от Чонина тепло. Он вдыхает терпкий запах его тела, и это сопровождается какими-то новыми ощущениями. Он дергает бедрами, но это не помогает высвободиться, и тогда Кёнсу пытается вовсе не дышать. Еще никогда, мать вашу, еще никогда он не позволял себе такую неосторожность – опасная близость с Чонином без щедрой дозы таблеток внутри. Так что он не утруждает себя ответом, вот ещё, только смотрит куда-то сквозь Чонина, широко распахнутыми глазами, и имитирует речь беззвучно шевелящимися губами. Может быть, Чонин ничего не заметит... Не заметит ведь?

Конечно, заметит.

— Кёнсу? — хрипло произносит он, но уже без тени злобы, и Кёнсу сжимает пальцы на ногах, думая о том, что лучше бы Чонин по-прежнему злился. — Ты же не...

Кёнсу думает, что должен закричать что-нибудь привычное вроде: “Убери руки!” или “Отвали!”, а идеально: “Гори в аду, мерзкий, отвратительный и ненавистный Ким Чонин!”. Но язык - по-прежнему вышедший из строя орган, а лучше бы вышел из строя кое-какой другой орган, но ведь нет, он, напротив, активно, но болезненно умоляет разум Кёнсу действовать.

И Кёнсу слушается.

— Сними ботинки, Чонин, ты, блин, на моей кровати! — сердито кричит он со странным акцентом под названием язапуталсячегохочу. — Я ещё молчу про уличную одежду!

Чонин смеется и добреет, долго злиться он не умеет. А злость Кёнсу всегда действует на него как-то успокаивающе. Дежавю. Кёнсу молча наблюдает за тем, как он стягивает с него и с себя ботинки, как скидывает очередную кожаную куртку и привычно хватает за лодыжки. Носки Кёнсу постигает участь ботинок.

— Я скучал по моим малышкам, — сообщает Чонин, прижимая пятки парня к своим щекам и игнорируя сердитый взгляд. — И по вам тоже, — весело добавляет он, скользя ладонями вдоль ног и останавливаясь на ягодицах. — И по тебе, – продолжает безумствовать Чонин, когда оттягивает ткань кофты Кёнсу наверх и, наклонившись, оставляет поцелуй на коже под пупком.

— Фу, отвратительно-о, — протестующе ноет Кёнсу, пытаясь отодвинуть от себя этого идиота, но Чонин ловко перехватывает его запястья. — Ты ужасен!

Кёнсу не может вспомнить ни одного раза, когда бы он восхищался широкими плечами Чонина, или его прессом, или острыми скулами до такой степени, чтобы разговаривать с ними. Он даже не был уверен, что когда-либо добровольно ласкал Чонина, потому что не вражеское это дело, сами понимаете.

Видимо, у Чонина иная совсем неопытная тактика боя.

— И даже по тебе, хотя ты такая задница, — снова смеется он, целуя Кёнсу в шею, которую он по неосторожности открыл, уворачиваясь от поцелуя в губы. — Чёрт, ты пахнешь в сто раз лучше! Проклятые таблетки, чтобы ты ещё раз их принял.

– Заткнись.

Кёнсу чувствует себя последним извращенцем, потому что возбуждается от мысли, что Чонин нюхает его. Он осторожно выворачивает и высвобождает руки, чтобы взять в ладони лицо Чонина и, наконец, поцеловать мягкие губы. Руки перемещаются в волосы, пальцы запутываются в локонах, твердых от лака, Кёнсу протестующее стонет, когда Чонин кусает его нижнюю губу.

Дальше – путаются мысли, пальцы в волосах, губы на чужих губах, руки в тканях кофты. Кёнсу всё еще хватает сил на то, чтобы выразить неуклюжее сопротивление рукам Чонина, медленно стягивающим с него одежду. Он хватается за карманы собственных джинс и умоляюще смотрит в потемневшие от возбуждения глаза. Кёнсу и сам не знает, о чем просит – остановиться или не медлить. Он глубоко дышит, словно пытается остыть, чтобы не расплавиться маслом под горячими руками Чонина, но тот продолжает с уверенностью скульптора лепить из него всё, что только пожелает. Поэтому, когда Чонин укладывает Кёнсу на бок и прижимает рукой одну его коленку к груди, то последний даже не сопротивляется, только болезненно скулит, пытаясь справиться с ворохом чувств, подаренных ощущениями, которые он раньше не испытывал.

Кёнсу кусает губы и сжимает руки в кулаки, когда чувствует, как твердый член с нажимом касается его входа. Чонин, как долбанный джентльмен, ласкает губами и языком его плечо и щеку, когда совсем не по-джентльменски издевательски долго входит. В этот момент Кёнсу успевает подумать о том, что всё пошло не так, как он планировал, и даже хуже, чем он мог предположить. Чонин снова здесь, рядом, в нём, над ним, вокруг него своим дыханием, шепотом, непринужденным обжигающим прикосновением кожи.

Кёнсу забывается в ощущениях, запрокидывая голову и позволяя своему телу всё, что оно только пожелает – громкие стоны, напряженные мышцы, пальцы, сжимающие простынь, царапающие смуглую кожу, разные, даже неудобные, позы. К чёрту! Сколько бы он не мечтал задушить Чонина в своих самых сокровенных фантазиях, в реальности он всё равно кончит от его рук, лишенный всякой гордости, опустошённый и счастливый.

— Кёнсу, — кончая, Чонин шепчет его имя, и тот распахивает глаза, словно проснувшись после долгого сна. — Тише, малыш, — добавляет он, когда Кёнсу начинает дергаться.

Это сопротивление тоже остается лишь попыткой, и Кёнсу отходит от бурного оргазма в объятиях Чонина. Он часто дышит, не позволяя себе закрыть глаза, чтобы не провалиться в глубокий сон, потому что очередного одинокого пробуждения, которое смело можно причислить к ряду проигрышей, он просто не вынесет. А Чонин гладит его по волосам, осторожно целует то глаза, то нос, то щеки, что, в конце концов, на лице Кёнсу не остается ни одного места, которое бы не пылало.

Спустя какое-то время, когда ритм его сердца значительно замедляется, с Кёнсу случается что-то невероятное, что заставляет его посмотреть Чонину в глаза. И ещё одно чудо. Он видит в них обожания не меньше, чем в последнюю встречу. И запах власти, который, как оказывается, никуда не делся, ударяет в голову.

— Родители знают? — догадывается он.

— Нет, но даже не думай, что сможешь меня шантажировать, — слишком грубо для того, кто нежится в объятиях, отвечает Кёнсу.

— Я и не собирался, — улыбается Чонин так, словно не поймал дозу агрессии, предназначавшейся по его адресу. — Ладно, ты можешь ничего не говорить, — добавляет он с таким снисхождением в голосе, что Кёнсу раздраженно закатывает глаза. — Хочешь, познакомлю тебя с друзьями?

Кёнсу отодвигается и садится. С минуту он молча разглядывает красноватые отметины на коже парня, наверное, это больно. Чонин, например, никогда не позволяет себе больше невинных укусов. Но этого он заслуживает, и Кёнсу не стыдно.

— Нет, — наконец, отвечает он.

— Но почему? — невинно интересуется Чонин.

— Потому что. Понятия не имею, что ты там надумал, но я не люблю тебя, Чонин, — жестоко говорит Кёнсу, снова преследуемый чувством дежа вю. — Ты просто воспользовался тем, что я забыл о таблетках. Это подло, ты в курсе?

Подло врать, и Кёнсу это знает.

— Но я...

— Не пытайся оправдаться. Если ты хочешь, я не против спать с тобой, мне не привыкать к этому, верно? Но у меня есть одно условие.

— Какое? — растеряно спрашивает Чонин.

— Об этом никто не должен знать. Ни одна душа. Если хоть кто-нибудь узнает, то можешь забыть о сексе.

Приходит очередь Чонина думать. Он также с минуту молчит, сканируя злобным взглядом наигранно-невозмутимое лицо Кёнсу, после чего откидывает одеяло и начинает быстро одеваться. Боль скользит в каждом его движении, и Кёнсу, униженный и выжатый, не может не наслаждаться.

— Пошёл к чёрту, До Кёнсу. Я тебе не мусор, который можно запросто топтать ногами. Если ты думаешь, что имеешь на это право, — шипит он, склоняясь над Кёнсу, который невинно обмотал плечи простыней и во все глаза смотрит из-под взлохмаченной чёлки на собеседника, — то ты ошибаешься.

Чонин уходит, громко хлопнув дверью, и терпкий аромат его кожи постепенно рассеивается, и свежий воздух придает Кёнсу сил. Он принимает душ, выпивает свои спасительные таблетки и забирается в холодную кровать Чанёля. Утыкаясь носом в подушку, всё ещё пахнущую стиральным порошком, он улыбается собственным мыслям.

Кёнсу знает, что Чонин еще вернётся к нему, как послушный глупый пёс.