С головы до ног

На правах рекламы: http://ficbook.net/readfic/990131

Чонин жадно впивается в привычные до боли черты лица Кёнсу, скрытого в полумраке комнаты. Из глубины так неправильно больших и широко распахнутых глаз выглядывает страх. Кёнсу боится его.

Так не должно быть — мысль, не находящая пристанища в потоке мыслей, разбитого свалившимся на плечи тяжелым осознанием происходящего. Бледная кожа, синяки, очерчивающие покрасневшие и распухшие от слез глаза, изуродованное ужасом красивое лицо Кёнсу, его тонкая хрупкая шея, к которой Чонин тянет руку, чтобы больно сжать, но тут же одёргивает.

Лица так близко друг к другу, что ничтожное количество воздуха, разделяющее их, сгущается в электрическое поле, покалывающее щёки и губы. Густое болезненное напряжение. Чонин знает, что надо сказать, но забывает слова, ну и к чёрту, ведь нижняя губа Кёнсу шевелится, но он всё равно ничего не слышит, кроме отвратительного звона в ушах.

Чонин медленно переводит взгляд на свою руку, где ладошка Кёнсу вцепилась в рукав куртки, и к мерзкому звону прибавляется скрип кожи. Сжав зубы, кулаки и пальцы ног, Чонин подавляет желание впиться ладонью в тонкое запястье парня до поломанных костей, лишь бы эта свинцовая тяжесть на мгновение покинула голову, готовую рухнуть под невероятным давлением с плеч.

Он убирает руку и поднимается, словно испугавшись, что действительно не выдержит и сделает что-то с Кёнсу прежде, чем придет в норму и даст шанс его жалким оправданиям. На ватных ногах Чонин добирается до ванной, оставляя за спиной свою самую большую головную боль — До Я_лучше_всех_знаю_что_мне_делать Кёнсу.

Стеклянная полка с кучей ярких раздражающих баночек слетает с положенного ей места и разбивается на тысячи мелких осколков. Прямо как вся жизнь Чонина, хотя он не думает, что его жизнь когда-либо напоминала что-то замкнутое и закономерное. Поэтому он с оглушительным грохотом топчет и крушит остатки стекла и пластика, кидает в стены, бьет их кулаком, до смешного истерично рычит, поскальзываясь на желтоватом креме и чуть не падая. Когда не остается ничего целого, кроме перемазанной раковины и кафеля, Чонин прислоняется спиной к стене и закрывает глаза.

Это, чёрт побери, не помогает.

Но когда истерика проходит, становится лишь хуже. Чонин вспоминает. Воспоминания ворохом сваливаются на голову, начиная от бледного Кёнсу с несколькими синяками на запястьях, которые он списал на обыкновенную неуклюжесть, и заканчивая отчаянным признанием в любви той ночью, стоившей Чонину бессонницы, продолжающейся до сих пор.

Чонин закрывает лицо руками. Он прогнал Кёнсу. Прогнал человека, который носит под сердцем его ребёнка. Как можно быть таким идиотом, ничего не заметить и не почувствовать?

И как, как Кёнсу может быть таким жестоким?

Чонин прислушивается, но не может уловить ни шороха за дверью. Когда он выходит, то Кёнсу по-прежнему сидит на кровати, сжав в кулачках с побелевшими костяшками ткань одеяла. Он не двигается даже тогда, когда Чонин подходит так близко, что может чувствовать изменившийся запах — почему только он не замечал этого раньше?

Только когда он присаживается на корточки перед кроватью, ему удается завладеть вниманием усталых глаз, из которых капают крупные горькие слезы, и Чонин едва подавляет жгучее желание прикоснуться к щекам, исполосованным мокрыми дорожками. Лицо Кёнсу даже не напряжено, но он продолжает реветь, и от одной только этой мысли Чонину хочется гневно рычать.

— Как ты мог? — наконец произносит он, не узнавая собственного голоса, глухого и непозволительно злого. — Почему ты так поступил со мной?

Кёнсу задыхается и вздрагивает всем телом, как от удара, но Чонин, и правда, сжимает кулаки.

— Я... — хрипит он, — я не хотел...

— Чего ты не хотел, Кёнсу? — с нарастающей злостью произносит в ответ.

— ... чтобы ты был со мной из жалости.

Чонин запрокидывает голову и издает болезненный смешок, больше напоминающий стон, а потом снова впивается взглядом в собеседника, мотая головой и прикусывая дрожащую губу. Ему кажется, что он и сам готов разрыдаться от того, как до отвратительного проста и запутана одновременно их ситуация.

— И ты решил лишить меня права выбирать? Решил, что имеешь право не говорить мне о моём же ребенке?! Не хотел, чтобы был с тобой из жалости, когда я больше долбанной сотни раз говорил тебе, как сильно люблю тебя?! — Чонин срывается на крик, когда вместе со словами к нему приходит осознание.

Кёнсу мог лишить его себя, лишить возможности касаться мягкой нежной кожи, целовать везде, куда позволяет совесть (а совесть Чонину позволяет многое), но главное — лишить возможности быть отцом. Чонин чувствует себя преданным и обманутым, потому что кто знает, узнал бы он когда-нибудь о собственном ребёнке, если бы Чанёль оказался чуточку сдержаннее. Кёнсу будто снова втоптал его в грязь, но на этот раз так, что в тысячу раз сложнее выбраться из липкой трясины, засасывающей в свою мерзкую чужую бездну.

— Но Чунмён... — всхлипывает Кёнсу, — и ты, ты был таким счастливым, а я... я просто не заслужил...

Чонин касается взлохмаченных волос, осторожно очерчивает кончиком пальца пробор и задумчиво смотрит в удивленно распахнувшиеся глаза Кёнсу. Он всё ещё чертовски злится. Да что там, Чонин готов разорвать в любой момент это неизведанное существо на несколько частей, но боится, что сам рассыпется следом.

Просто всё вдруг встаёт на свои места. И как бы Чонину не было больно, тяжело и до чёртиков обидно, он знает, как отвратительно всё это время было Кёнсу. Наверное, его глупая и злобная крошка побывала в настоящем аду.

Кёнсу вздрагивает, когда Чонин грубовато задирает его — некогда свою — растянутую футболку с неприличной надписью, но не отодвигается и не закрывает руками всё ещё плоский живот. В вытаращенных глазах Чонин внезапно для себя находит столько доверия, что не может не прикоснуться теплой ладонью к горячей нежной коже. Кёнсу покорно склоняет голову, и на мгновение кажется, будто даже его рваное дыхание становится спокойнее.

Чонин же закрывает глаза и с минуту молча и жадно впитывает в себя тепло, так наивно и глупо полагая, что действительно сможет почувствовать, как его малыш даст какой-то знак. Но ему и знаков не нужно, чтобы знать — он уже сделал выбор.

— Это правда, — тихо говорит Чонин, беря в ладони послушную голову парня. — Ты не заслужил, — добавляет он, видя, как вздрагивает каждый мускул на родном лице. — Ты действительно любишь меня, Кёнсу?

— Да, — не задумываясь, на выдохе отвечает тот.

— Тогда пообещай мне, что никогда больше в нашей совместной жизни ты не станешь мне лгать.

— Но как же... — мямлит Кёнсу, наконец перестав плакать.

— Пообещай мне, — настойчивее требует Чонин.

— Я-я обещаю.

— Вот и хорошо, — отвечает он и позволяет себе легкую улыбку.

В глазах Кёнсу по-прежнему читается непонимание.

— Но я не заслужил, Чони-и-ин, — снова, но уже без слёз, начинает плакать он, накрывая своими прохладными ладошками ладони Чонина. — За что ты та-а-ак? Переста-а-ань издеваться надо мно-о-ой... Уходи, пожалуйста-а-а.

Чонин вынужден перебраться на кровать, потому что его беспокоит мелкая частая дрожь, сотрясающая хрупкое тельце Кёнсу, который вот-вот должен пополнеть. Этот болезненный вид, к слову, беспокоит Чонина в разы больше.

— Да, ты не заслужил, но он, — с этими словами Ким легонько тыкает Кёнсу в живот и тихо смеется, — заслужил полную семью. Так что перестань реветь.

— Но...

— Боже, да я люблю тебя, идиот! — сжав зубы, в самое лицо Кёнсу выдыхает он, как если бы тискал очень милого щеночка, мечтая задушить его в объятиях. — И у нас будет ребёнок. Чёрт возьми, я узнал об этом только полчаса назад, почему я должен объяснять тебе тот факт, что у детей должна быть полноценная семья, особенно если двое людей любят друг друга?

Кёнсу задерживает дыхание, и в его глазах читается идиотский вопрос: “Что, так просто?”. Чонин собирается ответить, что да, ни черта сложного в этом нет и не было бы, признайся ты сразу, но он не успевает, потому что Кёнсу сам осознает ответ и, представьте себе, взрывается очередным приступом слёз. Он сжимает ладони Чонина и, убрав их от своих щек, прижимает к губам и принимается покрывать звучными сухими поцелуями.

— Прости меня, — как в бреду, повторяет он, продвигаясь ближе, обхватывая шею Чонина, целуя его лоб и щёки, как самое сокровенное в мире, впервые не думая об уличной одежде и запахе курева, он готов любить даже это. — Я так люблю тебя, только тебя, люблю до безумия, как дурак, как сумасшедший, — шепчет он, позволяя опрокинуть себя на мягкие подушки, не веря в собственное счастье, в надежде высказать Чонину всё то, что должен был ещё давно, прежде чем сон сморит его.

Чонин прижимает к себе Кёнсу, зарывается ладонью в мягких волосах, не сомневаясь ни на мгновение, что поступает правильно, но тяжелые чувства вины и страха давят камнем на сердце. Он знает, что обязан быть сильным, чтобы хоть как-то компенсировать свою непробудную глупость, но всё равно трясется от одной только мысли, что у него будет ребёнок. Ребёнок! Маленький человечек с ножками и ручками, которого нужно любить, беречь и защищать. И если Чонин не раз фантазировал, что когда-нибудь в будущем он заберет у ослабшего после родов Кёнсу сверток с торчащим из него сморщенным личиком, то это вовсе не означает, что он хочет этого так скоро. Прижимая Кёнсу к себе чуть крепче, Чонин решает, что у него будет много времени с этим смириться. И лишь одна мысль не даёт ему покоя. Мысль о том, что собирая собственное сердце по крупицам, он вынужден разбить чужое. Не чуждое ему.

— Что у тебя с лицом? — спрашивает, всё же заметив, Кёнсу, когда касается подушечками пальцев синяка на скуле.

— Один твой бешеный фанат врезал, — ворчит Чонин.

— В смысле? — удивляется тот в ответ.

— Спи, в смысле. Завтра расскажу.

***

Завтра Чонин не рассказывает, потому что Кёнсу просыпается в одиночестве, и если бы не терпкий запах, которым пропиталась постель, то он решил бы, что его самосознание достигло верха своего злорадства. Кёнсу зарывается в одеяло и вдыхает, вдыхает запах кожи Чонина, смешавшийся с запахом сигарет и кокосового шампуня. Он не решается казаться слишком радостным, когда перебирается из-под теплого одеяла в чуть прохладный воздух комнаты. Оглядевшись, он обнаруживает на столе записку:

“Я ушел по делам. Если ты проснулся и нашел эту записку, значит, я не успел вернуться. Чтобы не терять время, немедленно собирай свои вещи, потому что ты переезжаешь ко мне. Даже не мечтай о том, чтобы я позволил тебе жить в одной комнате с этим сумасшедшим”.

Кёнсу бы поворчал на то, как грубо отзывается Чонин о Чанёле, единственном, кто стал для него в этот период спасением, но хреновы бабочки в животе, скучавшие по ревности Чонина, бесятся и выбивают привычный цинизм из колеи. Кёнсу, как глупый школьник-романтик, целует листок бумаги, а потом, устыдившись, сворачивает его, кладет в карман и бредет умываться.

Он вскрикивает, едва не наступая в один из кучи осколков на полу. Кёнсу старается не думать о том, как будет оправдываться перед Чанёлем, как и о том, почему именно в эту ночь его сосед не пришел ночевать. Кёнсу предпочитает вообще не думать (в силу последних событий, что многому его научили, весьма успешно). Наклонившись всем телом и вытянув руки, он неудобно умывается прохладной водой и, пожалуй, даже радуется тому факту, что не может видеть в отражении свое опухшее бледное лицо.

Кёнсу даже не удивится, если окажется, что Чонин сбежал от него утром, увидев месиво вместо милого личика.

Первым делом Кёнсу быстро собирает многочисленные баночки из-под кремов и других средств гигиены и осколки в пакет на выброс. После приходится протереть мокрой тряпкой стены и пол, смывая разноцветные разводы. У Кёнсу немного кружится голова, но он чувствует резкий прилив сил, даже когда вспоминает, что ему предстоит тяжелый разговор с Чанёлем.

Он уже скучает по их разговорам, объятиям, по попыткам крепко заснуть в неуклюжих тёплых объятиях. Кёнсу осознает, что, уйдя сегодня, он потеряет частичку себя. Место, где было немало сложного, но то, где он нашёл и осознал много важного. Пожалуй, самого важного.

К счастью, у Кёнсу не так много вещей, половину он выбросил, потому что они напоминали о Чонине, как бы глупо это не звучало. Другую половину он бы тоже выбросил, но не мог оставаться совсем голым. Достав дорожную сумку, он принимается медленно складывать аккуратно сложенные футболки, сглатывая комок в горле, когда дверь осторожно раскрывается.

Кёнсу с трепетом поворачивается, но тут же врастает в пол. Напротив него так же неуверенно стоит Чунмён, хмурясь и сжимая зубы так сильно, что Кёнсу может видеть, как дрожит его челюсть. Они молчат недолго, но эти несколько секунд кажутся вечностью, умноженной на два. Кёнсу облизывает губы, а Чунмён переводит дыхание.

— Чонин расстался со мной, — говорит Чунмён, и его голос звучит на удивление спокойно, а у Кёнсу рвёт душу от чувства вины. — Но нет, не бойся, — поспешно добавляет он. — Я пришёл не для того, чтобы ругаться.

— Прости, — тихо, но горячо выпаливает Кёнсу, пряча глаза в складках одежд, и он ненавидит тот факт, что Чунмён замечает большую сумку и сжимает ладони. — Я не хотел, чтобы так вышло.

— Я знаю, — отвечает тот, бог знает откуда выдавливая улыбку, и Кёнсу это режет, как ножом по сердцу (он даже представить не мог, что будет настолько стыдно). — Сам не знаю, почему говорю это, ведь не стану скрывать, что мне ужасно больно, но... — Чунмён замешкался, но, наткнувшись на взгляд Кёнсу, который всё же осмелился поднять голову, продолжил: — Это не из-за ребёнка. Потому что связь между нами — её так сложно объяснить. Порой это сильнее совести, сильнее любых других чувств и инстинктов. Ты понимаешь, Кёнсу?

Кёнсу прикусывает губу чуть ли не до крови, потому что думает, что не имеет права в очередной раз расплакаться — это будет так несправедливо по отношению к Чунмёну, до последнего сохраняющему спокойствие.

— Он любит тебя, я знаю. И это был всего лишь вопрос времени, когда бы он вернулся к тебе, просто ваш общий ребёнок приблизил этот момент.

— Я не заслуживаю его, — говорит Кёнсу и вдыхает прохладный воздух, излечивающий головокружение и внезапную слабость.

— Так заслужи, — строго отвечает Чунмён. — Потому что если ты не станешь для него самым лучшим, то я не останусь в стороне, ты слышишь?

От этих слов внутри Кёнсу разгорается волнующий огонь, а живот схватывает от легкой судороги. Он облизывает губы и хмурится, вглядываясь в искреннюю улыбку Чунмёна, делающую ему так невыносимо больно.

Кёнсу думает, что обязан стать лучше. Ради всех тех людей, что были добры к нему, пока он тайно ненавидел и высмеивал их. Ради Сехуна с Чондэ, которые пронюхали, куда он на самом деле поступает, не рассказали Чонину и провели перед отъездом по магазинам, помогая выбирать шмотки. Ради Чанёля, который не дал ему стать убийцей и умереть самому. Ради Чунмёна, который простил его, хотя должен был возненавидеть. И ради Чонина, который терпеливо ждал, пока глупый Кёнсу осознает, что нашел самое главное в своей жизни в тот момент, когда увидел вредного ребенка со смуглой кожей и озорными глазами.

— Спасибо, — говорит он в пустоту, потому что не улавливает того мгновения, когда Чунмён уходит из комнаты.

Его сменяет Чанёль, чьё улыбчивое лицо выглядывает из-за двери, проверяя обстановку, а потом он осторожно спрашивает, кивая в сторону сумки: “Тебя можно поздравить?”.

И Кёнсу бросается ему на шею, обхватывает бедра ногами, прижимается носом к тёплой шее и обнимает так крепко, как только может, в последний раз, потому как в будущем рискует получить за подобное поведение по всей строгости закона.

— Чонин сказал, что ты псих, — смеясь, говорит Кёнсу.

— Я готов даже убить, если это поможет сделать тебя таким счастливым, — улыбается в ответ Чанёль.

***

Кёнсу вырисовывает узоры на ладони Чонина, что тот великодушно подаёт ему, пока неспешно сворачивает с главной дороги на ту, что ведёт в их родной городок. Они даже не доехали до пригорода, а сердце готово выпрыгнуть из груди, и тогда умиротворённый вид Чонина придаёт ему капельку спокойствия. Одна рука касается слегка выпуклого живота под ветровкой и футболкой, а другой он переплетает их пальцы вместе.

— Через пять минут будем дома, — сообщает Чонин, но Кёнсу как-то не разделяет его радости. — Ты в порядке?

— Нет, — фыркает он в ответ. — Они убьют меня. И тебя тоже. Скормят заживо крокодилам, если понадобится, предварительно отвезут в Африку.

— Не преувеличивай. Я уверен, сначала будут визжать как сумасшедшие от злости, а потом начнут визжать от радости.

Кёнсу надувается и отворачивается, пытаясь высвободить руку, но не тут-то было. В зеркало он видит, как Чонин мягко улыбается, на секунду отрывая взгляд от дороги, чтобы поймать сердитый взгляд Кёнсу.

— Я помню, — раздражённо отвечает он. — Никакой лжи, только правда.

— И ничего, кроме правды, — нараспев отвечает Чонин.

— Тогда расскажем им, как трахались ещё в школе? — весело предлагает Кёнсу. — На вечеринке у Сехуна первый раз, у меня в комнате много раз, пока они готовили ужин, пока их не было дома и того больше, а помнишь подсобку, где нас застукал Тао?

— Так, детка... — упавшим голосом начинает Чонин.

— Ах, вот ещё, в кровати твоих родителей, пока они были у ветеринара, — хихикает Кёнсу. — И ничего, кроме правды, — передразнивая, добавляет.

— Ну, — великодушно соглашается Чонин, останавливаясь около дома Кёнсу, где в окне уже торчат несколько заинтересованных лиц. — Пожалуй, о каких-то вещах мы можем умолчать, верно?

— Давай пока умолчим о моей беременности? — умоляет Кёнсу, повиснув на плече парня. — Ну пожалуйста, пожа-а-алуйста.

— Нет уж, — со строгостью в голосе отвечает тот, оставляя на мягких губах Кёнсу короткий, но резкий и отнюдь не детский поцелуй, пока тот возмущенно мычит в губы. — Мы тут на целые выходные, а потому должны решить много важных вопросов, которые касаются нашей жизни.

— Ты стал слишком мужественным. И замечательным, — с деланным недовольством замечает Кёнсу и трется носом о щеку Чонина. — Мне даже не за что тебя ненавидеть. Скоро мы сгнием в безумной любви друг к другу, наша сексуальная жизнь станет скучной, если вообще ещё останется. Так что в наши отношения пора вернуть искорку.

— В каком смысле? — хмурится Чонин, но в следующий момент Кёнсу выскакивает из машины и с криком: “Ветерина-а-ар!” бежит в сторону дома.

— До Кёнсу, стоять, ты, маленький засранец!

К счастью у Чонина есть одно большое преимущество, вернее, на его стороне малыш, из-за которого Кёнсу не может бежать слишком быстро. Чонин догоняет его на пороге, обнимает со спины и полюбовно зажимает рот ладонью, пока входная дверь медленно отпирается.

— Не бойся, ладно, я ведь рядом, — говорит он на ушко угомонившемуся Кёнсу и только после этого убирает ладонь.

— Ладно, — шепчет тот в ответ, разворачиваясь и порывисто, но крепко прижимаясь к Чонину, прежде чем вступить в жизнь, откуда не будет никакого возврата.

***

Иногда До Кёнсу терпеть не может Ким Чонина, но в остальное время он любит его с головы до ног.

_______

Как вы все уже должны были понять, глава заключительная. Не исключены и очень даже вероятны бонусы о Кайсу или других пейрингах, но не могу обещать в ближайшее время, как не могу обещать и то, что они точно будут. Идей у меня вагон, так что хочется хотя бы часть из них реализовать. Больше спасибо всем, кто читал, и особенно тем, кто комментировал, даже если это были гневные отзывы с обещаниями больше не читать. Надеюсь, вы сдержали свои обещания (ง •̀_•́)ง
Да, хотелось бы высказаться на счет предупреждений и пейрингов. Не считаю, что авторы обязаны читателю сразу все карты раскрывать в ущерб сюжетной интриге. Поэтому всех недовольных прошу быть сдержаннее, если только вы не боитесь быть посланными далеко и надолго, спасибо~

Не забудьте оставить свой отзыв: http://ficbook.net/readfic/1217505