Роджерс Брубейкер. Этничность без групп. порыва, часть чего-то священного или (по словам Вебера) харизматического, т

порыва, часть чего-то священного или (по словам Вебера) харизматического, т. е. особенного и экстраординарного¹¹. Согласно другой модели коммеморации понимаются и воспринимаются не как святые дни, а как праздники, предполагающие зрелище и развлечение, а не священное единение. Тональность здесь не квазирелигиозная, а карнавальная. Язык и образы менее возвышенны, оставляют место для юмора и — в другом направлении — для отстраненного, рефлексивного, самокритичного отношения к прошлому. Переход от первой модели коммеморации ко второй означает десакрализацию истории и исторической памяти или, по выражению Вебера, рутинизацию (Veralltäglichung) исторической харизмы¹².

Аналитически от этой противоположности в манере и тональности отличается, хотя на практике в значительной мере существует параллельно, противоположность в нарративном фреймировании — в том, каким образом отбираются и организуются темы в ситуациях коммеморации. Согласно первой модели коммеморации фреймируются в пространственно, темпорально и социально или культурно партикуляристских терминах. Коммеморативная оптика фокусируется на самих событиях или на их смысле для конкретной социально или культурно определенной группы участников (например, для членов конкретной этнической или национальной группы, ветеранов конкретной войны, жертв конкретного события). Согласно второй модели коммеморация фреймируется вобобщающих или универсалистских терминах посредством нарративных

¹¹ О сакральных и харизматических аспектах коммеморации см. также: Snils, 1975, р. 198; Schwartz, 1982.

¹² Веберовское понятие Veralltäglichung, обычно переводимое словом рутинизация, означает буквально «к повседневности»; оно означает интеграцию экстраординарного в обычную жизненную рутину. О десакрализации и возникновении критической истории см.: Nora, 1996, р. 3-7; Olick, Robbins, 1998, p. 108; Gillis, 1994, p. 19.

З04

VIII. 1848 в 1998: Коммеморативная политика

фреймов, помещающих локальные события в контекст более широких и долговременных процессов, которые объявляются значимыми не только и даже не собственно для локальных участников коммеморации, но и для других.

В данном случае (если конкретизировать эту вторую, довольно абстрактную противоположность) партикуляристский нарративный фрейм был сфокусирован на специфических и отличительных национальных смыслах революций 1848 года. Ударение делалось на конкретных событиях, конфликтах и битвах (в буквальном и в фигуральном смысле), в которых достигались национальные цели — национальное пробуждение, национальная мобилизация, национальная независимость — или случались национальные поражения. Обобщающий нарративный фрейм, напротив, помещал события 1848 года в контекст процессов всеевропейской или даже якобы всеобщей значимости. Конкретные события 1848-1849 годов, особенно насильственные столкновения, обходились молчанием или, по меньшей мере, отодвигались на второй план. Фокус смещался с конкретных этнических или национальных требований и недовольств на более общие и универсальные процессы, в рамках которых 1848 год можно было рассматривать как символическую веху, — такие как либерализация, демократизация, модернизация, вестернизация, развитие гражданского общества и даже наднациональная интеграция.

Эти противоположности, собственно, и задают аналитическое пространство, в котором мы расположим наши конкретные исследования. Манеру и тональность коммеморативных практик и дискурсов можно характеризовать соответственно континууму, простирающемуся от сакрального и мифопоэтического до карнавального, рефлексивного и самокритичного, тогда как нарративное фреймирование коммеморации можно рассматривать соответственно континууму, вмещающему и партикулярное, и универсальное. Дан-